Текст книги "7. Найм"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Глава 141
Теперь «что – почём». «Русская Правда», говоря о возврате долгов, оценивает всё зерно с крестьянского надела, ссыпанное в ямы, в полгривны кунами. Получается, что типовая цена пуда ржи – одна векшица. «Векшица» – от «векша» – беличья шкурка. Как «куна» – от куницы. Векшица – самая маленькая серебряная монетка на Руси – треть грамма. На гривну кунами – полтораста векшиц. Только это не монетка – это обрезок от дирхема. Своего серебра на Руси не добывают. Пока. Аж до второй половины 18 века, до Демидовых.
Почему «зерно, ссыпанное в ямы»? Так «доски-досточки», факеншит! Закрома строятся из досок. Сороковка обрезная, если по уму. А цена на хоть что подобное… Так что хлеб ссыпают в ямы. Как он там гниёт, как горит сырое зерно, какие там всякие долгоносики разводятся… Веками.
«Многоэтажная система хлебозаготовок, действующая в Российской Империи, сгноила богатый урожай 1915 года в крестьянских амбарах». Вот об этом и речь. Потом пошла в Империи карточная система, «хвосты» у булочных с названием по тогдашнему шефу МВД – графу Хвостову, и неизбежное:
«Что тебе снится крейсер Аврора
В час когда утро встаёт над Невой».
Ладно, хорошо, что здесь, в Коробце, почва сухая, песчаная. Укрепляют яму жердями и ссыпают. Труд свой, который потом не раз политый, лелеянный, в ладонях перебранный… в яму.
Цена на зерно… «средняя по больнице» – каждое десятилетие цена на хлеб выскакивает выше цены на мясо. Как было летом 1922 года в Поволжье. Когда 10 миллионов человек оказались голодающими. Что не ново.
С середины 19 века вплоть до революции в России постоянно недоедала половина населения.
Ме-е-е-едленно.
Бурно растущая, процветающая Российская Империя – страна поколениями голодающих людей.
«Раньше было хорошо – колбаса была по два двадцать». Хорошо. Для тех, у кого было.
Каждый раз, когда мне на глаза в моей России попадался очередной маскарад на тему: «Мы – благородные потомки Российского Императорского дворянства» или:
«Мой отец в Октябре убежать не успел
Но для белых он сделал не мало…»
или, там,
«Есаул, есаул что ж ты бросил коня
Пристрелить не поднялась рука?…»
у меня сразу возникал простой вопрос: массовый экспорт российского зерна, когда половина населения десятилетиями недоедает – это как? «Православие, самодержавие, народность»? Морить «народность» голодом под пение «православных» псалмов во славу «самодержавия»? Именно южное дворянство, степные «серые помещики», и казачьи области Юга России и были основными поставщиками экспортного зерна. А «самодержавие» за поколения не смогло развернуть эти хлебные потоки в сторону своего народа. Зато – как оно этим пользовалось! Игры тогдашних госчиновников, сплошь – «их благородий» и «их высокоблагородий», потомков которых стараются изобразить разные «нынешние» …с сезонными колебаниями курса рубля, когда деньги сначала приходили в страну, как плата за хлеб, а потом вывозились едущим на отдых в Европу дворянством… Чичиков, с его контрабандой брабантских кружев на овцах «с двойным дном» – невинный младенец.
Экспорт хлеба на фоне собственного голодающего населения – норма жизни для Российской Империи. Французское и английское золото – важнее здоровья своего народа. «Голодомор» начала тридцатых двадцатого века – не изобретение большевиков, а рецидив имперской политики. Только большевики были чуть более последовательными и организованными. Что красные флаги, что трёхцветные – символы голода собственного народа. Долго голодающего. Как такие голодовки на детях сказываются… Никогда не интересовались изменениями в продолжительности школьных занятий для детей, вывезенных из блокадного Ленинграда? Дети не выдерживали обычного 45-минутного урока.
Средняя урожайность в Центральной России в 1909–1913 гг. составила для ржи, по данным земств, – 54,5 пуда с десятины; для овса – 60,8; для пшеницы – 48,1. Когда при Хрущёве урожайность снова упала до этих уровней, Советский Союз начал проедать стратегические запасы продовольствия. Фольк немедленно отозвался:
«Мы и пляшем и пердим —
Хлеб гороховый едим».
Потом пошли «Освоение целины» и «Химизация всей страны». Хапнули. Первые два года целинный хлеб был такой… Сто центнеров с гектара. Съели. И снова: «8 ц/га» – и по Миссисипи пойдут советские танкеры, груженные пшеницей Айовы под транспарантами с вечным слоганом: «Хлеб для голодающей России».
У меня тут ни Айовы, ни танкеров. Удобрений химических… «Святая Русь» – ещё вопросы? Даже навоз не запахивают – нечем – плугов-то нет. Два мощнейших скачка производства органики в российской истории – кукуруза в двадцатом и картошка в восемнадцатом… Снова в Америку за подмогой? Признаю, есть среди попаданцев настолько разумные люди, что, при наличии подходящей эпохи, даже о внедрении картошки вспоминают. Остальные… предпочитают нарезное и скорострельное. Про кукурузу не вспоминает никто.
Или всем так довлеет соответствующее решение соответствующего пленума соответствующего ЦК? Только мне всегда на все их решения было глубоко плевать. А вот когда мне профи в одной южнорусской губернии говорит:
– Я теперь и представить не могу – как мы раньше жили. Без кукурузы.
то я это понимаю. А «здесь и сейчас» понимаю, что мне во всём этом жить. В «Святой Руси». Так, как нормальные серьёзные люди в моё время уже и представить себе не могут.
В «Таинственном острове» тамошние «попаданцы» из одного зёрнышка ржи, случайно завалившегося за подкладку, выращивают целое поле, полностью обеспечивают себя зерном. Я бы здесь за одну нормальную картофелину – полжизни отдал. Никто не возьмёт. Потому что вот эта, для большинства попаданцев тягомотина и скука – «высокоурожайные сорта», или «высокопродуктивные породы» – цену имеют… в целую человеческую жизнь. И далеко не одну.
А пока и, может статься, для меня – навсегда, даже вот эти «полста пудов с десятины» – только у Жердяя. У всех остальных – меньше. Минус семена…
Из собственной юности вспомнилась телеграмма одного дачника: «Вышлите зубы. Оставил на полке где спал». Мы тогда долго смеялись. А здесь «зубки на полку» – всем и каждому. Регулярно.
Сколько не вспоминаю всяких попаданских или исторически-романтических историй – описаний всяких пьянок-гулянок – пожалуйста. Пиры-застолья-трапезы – постоянно. Всё трещит и ломится. Включая штаны и платья. А вот описания чувства голода – не помню. Чувства постоянно присутствующего, бесконечно длящегося, ломающего и меняющего психику. До непонимания самого себя. Как не понимали ленинградские блокадники летом 42-го самих же себя, но – февральских-мартовских. Почти тысяча случаев только официально зафиксированного людоедства во время блокады – это как?
И нет у попаданцев ещё одного, тоже очень неприятного чувства – предчувствия беды. Постоянного, неясного, неопределённого. Голодовка – будет. Неизбежно. Неизвестно когда, неизвестно – насколько сильная. Будет обязательно. И как от неё защититься, как бы «соломки подстелить»…
Хорошо бы в какого-нибудь бога поверить. Типа: «Господь милостив» и «На всё воля божья». Сразу отпадает нужда в элеваторах и холодильниках…
Банька готова – пошли грязь дорожную смывать. «Лысому меньше бриться, зато дольше умываться». А мы не спешим. Зато как здорово продраить всё, во всех местах. Дорога на «Святой Руси» – всегда грязно. Особенно при путешествии в гужевом исполнении. Если сухо – из-под копыт лошади седокам в лицо летит пыль, если мокро – грязь. Мы шли в два воза – на втором ещё и всё от первого добавляется. Это из самолёта вылез – и можно сразу на сцену. А с телеги – только мыться.
Николай Ивашке спину мочалкой наяривает и о деле продолжает. Просто мыслит вслух.
– Хорошо бы у Жердяя взять не одну, а две тысячи пудов. Но это тогда ему почти весь свой урожай отдать. Тогда ему самому вытягиваться придётся. У мужика ещё и овсы есть, и гречиха, и прочее чего-то посажено-посеяно. Но – в притык. Хорошо бы цену маленько… Ну, помнишь, ты сам сказывал: оптовая скидка при больших партиях. И, опять же, тара и доставка. На тысячу пудов надо два ста больших мешков. Или три ста с третью – малых. А где взять? У него-то есть. А почём? Не говорит. А верёвки? А лодии? Да ещё эти местные мошенники-шаромыжники… Да они ж обдерут нас как липку! За погрузку-доставку столько возьмут! А Жердей против общины не пойдёт – он им заработать даёт. Так-то цена божеская. Но ведь накрутят втрое. А, хозяин? Чего решать-то будем?
«Хозяин» из-за темноты в этой… помоечной – грязь из-под ногтей вычистить не может, а тут такие вопросы. Не, нормальным ГГ быть легче – освоил пару ударов длинной железякой и никаких вопросов. «Удар сокола» в голову решает все проблемы. Правда, создаёт новые. Если убежать не успел. Ну откуда я знаю, какие тут мешки под зерно лучше? «Зерновая вертушка» советских времён – имею представление. Уплотнение кузовов грузовиков полиуретаном перед уборочной – видел. А здесь…
Только начали одеваться – в предбанник девчушка какая-то заскакивает. Как всегда здесь – без стука, без здрасьте. С порога тараторит:
– Батюшка просит в гости зайти, не побрезговать. У нас нынче веселье, запоины. Тута недалече, за забор только перейти.
Ну и названьице. Смысл-то понятен – обручение.
По древнерусскому обычаю – обручение носит характер подтверждения покупки. Другое название – рукобитие. Как на торгу. Делается «рядная запись», поскольку «ряд» – договор. Устанавливается пеня за отказ от брака. Всякие неустойки и залоги оговариваются. Кольцами обмениваются, благословение священника принимают.
Вообще, до Петра Великого, обручение было, пожалуй, более важным обрядом, чем венчание. Именно с обручения во многих местностях России и начиналась совместная жизнь молодых. Крестьяне придают большее значение именно гражданскому договору. Отказ от брака после обручения считается делом бесчестным, долженствующим навлечь на виновного как небесную, так и земную кару, в виде взыскания расходов, даров, платы за бесчестье, а иногда – и уголовного наказания.
В конце 1560-х Марфа, бабушка княжны Авдотьи Мезенцевой, которую безмерно любила, объясняет в завещании причину исчезновения значительной части семейного имущества выплатой неустойки обручённому с Авдотьей жениху, за которого, влюбившаяся в другого, внучка отказалась выходить замуж. «И я, Марфа, заплатила ему 500 рублев слез ее ради». Рублей – тех ещё, не «деревянных» – серебряных.
Николай сразу зашебуршился:
– Надо сходить. На людей посмотреть, себя показать. Жердяй-то там точно будет. Может, под это дело и ещё о делах переговорим. Сухая-то ложка – рот дерёт. А под бражку, глядишь, и цену собьём.
Чистенькое одели, Ивашко парадный кафтан нацепил – праздник же у людей. Прихватили хозяйку с хозяином – их тоже позвали – соседи же. Пошли в гости.
Подворье – нищее. Но – чистое. Прибирались. «Благородная бедность» из всех щелей выпирает. Столы во дворе поставлены, народу много. Столы заставлены плотно, но, к примеру, гусь на деревянном блюде – один. Перед женихом с невестой. Перед остальными – больше грибочки да репа пареная.
Подошли гурьбой к виновникам этих «запоин», Ивашко речь толкнул, подарки вручил. Жениху – шапку доброго сукна. Свою собственную, почти неношеную отдал. А вот невесте… Понятно, не будет такая мужская компания, как моя, женские вещи с собой таскать. Гребней, к примеру, у нас и вовсе нет. За ненадобностью.
У Николая такая… блямба нашлась. Размером в чайное блюдце, на шею вешается, на груди носится. По блюдцу выбиты птицы какие-то. Вроде – лебеди. Материал типа латуни. Похоже, из давних Муромских, ещё до-славянских, женских украшений. Из моего «Велесового» клада.
Николай эту блямбу как подставку под горячее использовал. И бересту свою прижимал, чтоб не сворачивалась. Тяжёлая зараза. Ну, цепочки у неё давно не было, прямо скажу – никогда. Ленточку привязали, вычистили песочком – блестит как золото. Народ так и ахнул: заезжие купцы золото кусками разбрасывают! А тут-то золота отродясь и не видал никто.
Пока Ивашко невесте блямбу вешал, я хоть рассмотрел девку. Знакомица моя по за-заборному плаканью. Вот её там и утешали. Ну, точно по стереотипу романтического романа: «едва распустившийся нежный бутон». Вся в белом, глазки опущены, чуть-что – вздрагивает. Губки и глазки – опухшие от слёз, ручки трясутся, голосок прерывается. «Обнять и плакать». Особенно – обнять. Как ей тарелку эту повесили – многое стало видно. Девушка уже с фигурой. Такие интересные выпуклости выпирают. А на их вершинках такие «торчки» торчат… А рубашечка у неё такая… обтягивающая. Спереди-то какой-то передник домотканый на пояске висит. А я сзади зашёл, когда она на лавку села. Смотреть – удовольствие. И сама ткань… несколько просвечивает. Кто это сказал, что «марлёвка» изобретение 20 века? Вот, марли ещё нет, а платье такое уже есть.
Правда, хозяйка нашего постоя, пока до места за столом дошли, просветила и всё испортила:
– Ты глянь! Нет, ты глянь! Девку в третьегодишную рубаху всунули. Да она ж аж трещит на ей! Непотребство какое! А рубаха-то заношена-застирана. Ниток-то половины нет уже. Гольём своим на народ светит! Срамота, прости господи!
А мне нравиться. И вообще, не видала ты, баба деревенская, не то что стриптиз-бара, а просто эстрадного концерта по Первому. Там если наполовину одетая – значит петь умеет – не часто бывает.
Ивашку с Николаем на верхнем конце стола посадили, а мы, типа – люди простые, подручные, на нижнем приземлились. Сижу-гляжу-разглядываю.
Всё вполне стандартно-романтически выглядит. Отец невесты – маленький взъерошенный, уже сильно поддатый мужичок. Всё порывается. И, соответственно, – нарывается. Но пока тормозят его вежливо – мало выпили. Армяк на нём какой-то… не, целый, без дыр и видной штопки. Но, видимо, «с молодых юных лет». И морда помятая. Пьющий, наверное.
С другой стороны – жених. Типичный. Дебил-дебилом. Оно-то и у нормального мужика в роли жениха выражение лица… всегда глупое. Но тут – ну просто натуральный дебил! Но злобности особой какой-то не замечается…
Не, на «Синюю бороду» не тянет. И вообще – «Синяя борода» – Жиль де Рец, маршал Франции, один из первых и ближайших сподвижников Жанны Д'Арк, лично прикрывший своим телом Орлеанскую Деву в бою, один из славной когорты героев, спасших Прекрасную Францию. А у этого – ни синей, ни какой бороды нет. Но – ростом здоров. Таким телом не одну деву прикрыть можно. И выражение на лице – имбецильное. Осталось только «нечленораздельные звуки» услышать.
Услышали. Но не от жениха, а от женской части застолья. Песни народные, прощальные, венчальные. Точнее – пропойные. Невесту ж пропивают. Вой стоит… как над покойником. Только на кладбище покойнику светлое будущее обещают, а здесь такие перспективы в стихах рисуют… Да если хоть половина спетого в реале сбудется – лучше удавиться заранее. И это ведь не под данного конкретного имбецила придумано, это ж фольклор. Который выражает наиболее распространённые, устоявшиеся, многовековые ситуации и взаимоотношения. Нормы жизни и стереотипы поведения. Привязка к местной специфике – только в мелких деталях:
«Отдавали молодУ
За дебильную мордУ».
Такое ощущение, что бракосочетание русским женщинам совершенно противопоказано. Исконно-посконно. «Мы уж так уж как-нибудь» – русское народное женское выражение. Вообще, каждый нормальный ГГ, встретив свадебный поезд, должен, если он честный-благородный человек, немедленно порубать жениха, родителей молодых с обеих сторон и всех остальных присутствующих вплоть до возчиков. За соучастие в «… с особой жестокостью и цинизмом».
Классика фолька, море литературщины. Единственное, что несколько в общую картинку классического злодейского жертвоприношения «в замуж» не вписывается – сам Жердяй. Должен быть явно выраженный злодей. Помесь кулака-мироеда и кощея бессмертного. Гибрид тощего и злобного с толстым и угрюмым. А тут довольно благообразный мужчина, сидит прямо, ведёт себя спокойно. Довольно длинная аккуратная белая борода и чистый, без мути и дури, взгляд. Это ж какой злобности злыдень, если он под приличного человека смог так закосить?
Ладно, мой номер – шестнадцатый. Мы пришли, уважение выказали, теперь пусть Ивашко изображает вип-персону, а Николай дела порешает.
Трах-бах, ё-моё, твою мать, факеншит и ржавый якорь всем в задницы… Это еловина упала. На гостей.
Тут всё просто: Сухан от меня не отходит. И еловину из рук не выпускает. Вот так мы втроём и существуем. Максимум – когда за стол садиться и когда спать ложиться – может отставить еловину к стенке. Но чтоб – в поле видимости и в радиусе досягаемости. Вот так он и сделал. А у нас за спинами девки бегают. Подносят, наливают, убирают. Какая-то дура пробежала, хвостиком махнула… Насчёт того, у кого именно какое яйцо снесла – не знаю, но пол-лавки соседей из-под стола выбираются. А ведь ещё и не пили толком. А девка-то знакомая – Елица. Кстати, без армяка и в чистой рубахе – ей лучше. Но до сестры конечно…
– Ты чего вылупился? Ты чего жердину под ноги поставил? Ты чего сюда пришёл? А ну пошёл отсюдова! Поналезли дармоеды на дармовое!
Нормально. Три вопроса – одна команда. Все – сплошной «негативизм». Может, у них тут «дебильность» – обще-поселковая? Как сельский сход?
– Это вот и есть наш господин, боярич Иван. Сын рябиновского Акима Яныча. Про Акима-то вы и раньше слыхивали, а теперь и мы в Рябиновку пришли. Вот.
Это Ивашко, оттягивая кушак, просвещает селян. По теме: загадочная личность мелкого размера на дальнем конце стола с палкой самопадающей.
– Это какой же боярыч Рябиновский? Старший или младший? Мы-то всё про одного последнее время слышим. Которому прозвание дали «Лютый зверь». Прости господи, не к ночи будь помянут.
Местный поп прорезался, голос подал. И перекрестился. «И выпил кстати». Ивашко совсем вопроса не замечает, возиться с кушаком и сопит. Николай сунулся с разъяснениями и осёкся: уже воспринял из моих советов – не на всякий вопрос следует торопиться с ответом. Сидим – молчим. Туземцы переваривают съеденное и усваивают услышанное. Собираются. Кто с мыслями, кто с духом. Ну, у кого что есть. Первым собрался Жердяй.
– Так что ж это боярич на краю стола сидит, к жениху с невестой, к людям добрым да уважаемым – не идёт?
– Благодарствую, но я и здесь посижу. Людей послушаю, ума-разума наберусь. Да и служанка тут хороша – и бегает быстро, и поёт славно. Вон она мне какую песенку спела. За жердину поваленную. Теперь три дня слова повторять буду, пока на память не выучу.
Народ предсказуемо заржал. Хоть и с задержкой. Елица, несколько непредсказуемо, вместо того, что бы смутиться, как доброй девушке и положено быть, как с отцов-прадедов заведено есть, ответила негромким шипением. В котором прослушивались знакомые слова: «хорёк» и «парша».
Выпили за здоровье молодых. Выпили за здоровье родителей жениха. Выпили за родителей невесты. Выпили за церковь святую православную. Пошли поимённо. Пока не начали за меня пить – пора сваливать. При очередной перемене блюд мы с Суханом несколько сдвинулись, потом передвинулись, потом оказались за воротами.
Напоследок я поймал взгляд этой Елицы и многозначительно мотнул головой в сторону нашего двора. В ответ – фыркающая гримаса и вздёрнутый нос. Не придёт. Ну и ладно, тогда – высплюсь.
За воротами шеренга парней поливала забор.
«Отставить! – Крикнул Суворов. Но было поздно – забор поплыл, качаясь на волнах».
Как хорошо, что даже в армии не все действия выполняются синхронно. В «Войне и мире» упоминается, что в российской армии целые конные корпуса садились в седло одновременно, по одной команде. Последние всадники ожидали часами – пока и до них дойдёт очередь двинуться. Так что, если бы Александр Васильевич соответствующие команды своему любимому Фанагорийскому полку подавал в реале, а не в анекдоте, то последствия были бы весьма… утопительные.
На чудо-богатырей эти селяне не тянут, но пива выпили немало. Не теряя времени даром, парни пытались решить, кто с какой местной красавицей пойдёт сегодня «гулять». Проблема была в том, что в сложившееся распределение «объектиц» пытался вписаться ещё один соискатель.
– А ты-то чего лезешь? У тебя же эта, невеста нынче пропитая – Ивица. Она же тебе уже дала. И сегодня даст. Или нет? Или ты поменяться хочешь?
– Не, ля, погодить надоть. С заручения, ля, до венчания. Потом-то, как евоной женой станет, она, ля, сама, ля, прибежит. Да она, ля, уже брюхата.
– Чего?! Правда что ль?! Ну, ты дал! В смысле: она дала. А Жердяй знает?
– А хрен ему. Я ему, падле, ля, белобородому, полную горницу проглотов настругаю. Пущай он, ля, моих выблядков кормит.
– Ишь ты, ещё и одного не сделал, а уже «полную горницу».
– Ха, а куда она, ля, денется? Она, ля, по мне засохла вся. А то пугну, ля, что расскажу, ля, откуда у ей брюхо-то. Муженёк-то, ля, у ей, ля,… Зашибёт, ля, нахрен.
Интенсивность ляляканья нарастала, отражая растущую волнительность обсуждаемой темы. Но тут появились мы. Рассказчик, услышав наши шаги, попытался обернуться, но алкогольное поражение вестибулярного аппарата зашло уже достаточно далеко. Его повело в сторону, он потерял равновесие и свалился в канаву. Прямо под опадающие струи соседских «фонтанов». Всеобщее воодушевление при виде этого акробатического сальто окончательно отвлекло внимание селян от нашего передвижения.
Добрались до своего двора и дружно полегли на сеновале. Скоро и Ноготок присоединился. С соседнего подворья в какой-то момент стали доноситься песни, потом крики. Потом всё затихло, и, наконец, трезвый и злой Ивашко притащил пьяного в драбадан Николая. Николай плакал и хотел ещё раз спеть «Чёрного ворона». Еле угомонился. Ивашка потирал сбитые костяшки правой руки. Быстренько прочитал молитву перед сном. Среди прочих фраз я услыхал:
– Слава тебе, господи, что уберёг и от вина, и от крови.
Видать, хорошо посидели. Наконец, и этот захрапел.
Я лежал в темноте сеновала, принюхивался к резкому запаху недавно скошенной, но уже высохшей и чуть подгнившей, чуть прелой, травы и крутил в мозгах очередной «кубик рубика» – здешнюю ситуацию и пути её решения.
Как известно, «нет ничего страшнее, чем отвергнутая женщина». Таки-да. И, поскольку я не женщина, то на первенство в списке «самого страшного» и не претендую. Но вторым пунктом в этом перечне стоит «отвергнутый мужчина». Нет-нет! Я же сказал: «и не очень-то хотелось», и сама она – дура фригидная, плоская, тощая, не депилированная. И вообще, выспаться – это хорошо. Но как-то стилистически…
Я старательно покрутился, укладываясь на бочок, убедительно зажмурил глаза, выровнял дыхание… Какая-то сухая травинка упорно пыталась влезть мне в ухо. Вот дура! Она что, там досыхать собирается? Плохое у хозяина сено – неровно посушено. Погниёт половина. Бестолочь или лентяй. А убытки от своей бестолковости они тут моим серебром покроют – Николай правильно говорит: Жердяй им заработать даёт. Вороньё. Прихлебатели. Кровососы-труженики. Я тут хлеб куплю, а они к нему ещё три цены приделают. Сопутствующие товары и услуги. При таких объёмах мне деваться некуда, это ж не мешок-другой на телегу закинуть. Монополисты хреновы. Они между собой пошушукаются и… «обдерут как липку». Картельный сговор. Нет на них антимонопольного законодательства.
Итого: «вятшесть» моя – уязвлена, «жаба» – напряжена. Самое время по-благородствовать. Как известно, благотворительность и благочестие – вещи весьма прибыльные. В умелых руках. Смотри, например, О'Генри или «налоговые льготы РПЦ». А как в этом смысле с «благородством»? Тем более, что эта девица, которая Ивица, в своей третьегодишней рубахе… рядом со своим дебилом-женихом… Как-то эстетически… диссонирует.
Ну вот, к «вятшести» и «жабе» добавилось «чувство прекрасного». И все чего-то хотят. «Эх, тройка, птица-тройка, кто ж тебя выдумал?». Кто выдумал – не знаю, но теперь мне самому думать надо. Ну-ка, где моя «молотилочка»? За работу.
…
«– Утро? – Утро начинается с рассвета».
Сегодня «рассветом» работала опухшая от вчерашнего «литроприятия» физиономия Николая. Риторические вопросы Ивашки:
– Ну и как ты теперь дела делать пойдёшь? Да с тобой рядом сидеть нельзя – от такого выхлопа все мухи дохнут. Ты хоть помнишь, что ты вчера хорошенького вытворял? А чего соседке на весь стол предлагал? Ведь по горячке и убить могли…
остались без ответа. Если не считать ответом тяжкий, сокрушённый вздох. И сокрушительный. Как правильно называется та сторона, где теперь надо держать Николая: подветренная или наветренная? Всегда путаю. Одно чётко чувствую: сейчас – не та.
– Николай, зубки – прополоскать, горбушкой – закусить, бересту – взять…
При слове «береста» Николай содрогнулся, согнулся и устремился. За сараи, откуда немедленно раздались характерные звуки. На мой недоуменный вопрос Ивашко объяснил:
– Там вчера в конце – рыба была. Несвежая.
Значит, всё-таки, не на слове «береста», а на слове «закусить». А то я уж испугался, что мой главный грамотей подхватил идиосинкразию к собственной профессиональной деятельности.
Наконец, мужики мои пришли в относительный порядок, и мы с Николаем, ну, и с Суханом – как же без него и его оглобли? – отправились на подворье Меньшака.
Русские слова «побоище» и «попоище» различаются только одной буквой. По написанию. По звучанию… «Чёрный ворон» – и там, и там.
Хорошо беременная хозяйка довольно шустро перемещалась по двору, погоняя стайку разновозрастных девчонок и убирая следы вчерашнего. Пришлось ткнуть в бок «зависшего» посередь двора с тупым выражением лица Николая:
– Ты знаешь, почему она сегодня с утра такая живая, а ты нет?
– А? Чего? Не…
– Потому что она дитё носит. Ей пить нельзя. Ещё так нажрёшься – обрюхачу. Будешь и без бражки блевать. Радугой – на три шага вперёд.
Картинка, представившаяся воображению Николая, была, видимо, столь выразительна, что он немедленно устремился к забору. Кажется, можно брать патент: «Угроза внематочной мужской беременности как лучшее средство от злоупотребления алкоголем». Конечно – «внематочной», других вариантов не просматривается.
Хозяйка никак не могла понять – зачем мне её муж. Да ещё с утра после таких посиделок. Но какую-то из своих дочек послала:
– Батю разбуди. Только осторожно – не подходи близко. Издалека кидай. Сильно тяжёлого чего – не бери.
Я уселся на завалинке у поварни, хозяйка поднесла квасу. Солнышко светит, жизнь хороша, осталось только уелбантурить мой план. Несколько отвлекла высунувшаяся из поварни мордочка Елицы. Глазки красненькие, провалившиеся. Вместо привычного уже для меня шипения в её исполнении, с «хорьком» и «паршой» – короткий «ойк». И – назад в поварню. И там сразу – шу-шу-шу. Но тут пришёл отец семейства, Меньшак. Очень сходный по запаху с Николаем. И по сегодня-утрешней сообразительности.
Всё-таки капустный рассол – лучшее средство при опохмелке. Даже лучше огуречного. Про кофе и говорить нечего. Мы как-то этот вопрос исследовали с минералогической точки зрения. Получается, что для восстановления пострадавшего организма эффективнее всего – слабый электролит. Но мой организм его просто не принимает. Даже без синдрома. А вот холодненький капустный рассол… Хозяйка правильно первую кружку подала. Ага, и Меньшак глазки раскрыл.
– Ты, эта, чего пришёл? Тебе чего надобно? Я подарки назад не отдам! Раз подарил – всё. Иначе – не по обычаю.
– Успокойся. Дарёное – не возвращается, в зубы – не смотрится. У меня другой разговор. Серьёзный.
При слове «серьёзный» Николай, с характерной последовательностью стонов и охов утвердившийся несколько в стороне, изобразил умное выражение лица и озабоченно полез в свою сумку за письменными принадлежностями. Меньшак сперва собрался пренебрежительно хмыкнуть – «каки таки серьёзы с пацаном?», но увидев манипуляции Николая, озвучил другое своё желание:
– Эй, там, бабы, бражки дайте. И бояричу. Слышь, так об чём разговор-то?
– Да вот купить хочу.
Мужик недоверчиво оживился.
– Дык… Эта… Мы завсегда… А чего? У меня на продажу ж нет ничего. А? Чего купить-то хочешь?
