Текст книги "Книга скорбящей коровы"

Автор книги: Уолтер Уангерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать четвертая. Вторая битва – страж Уирма и выродок его в небесах

И до чего же мирное утро наступило с рассветом. Река спряталась в тумане, и оттуда не доносилось ни звука. Туман проник и за круглую стену лагеря, превратив его в чашу, наполненную сонной белизной. Бесшумной белизной, ибо невидимые животные слали. Туман плыл меж стволами деревьев в лесу. Белая пелена опустилась на поле брани. До чего же ласковый день! И небо, какое доброе небо!

Какая коварная, мерзкая ложь!

Одна Пертелоте была на виду. Она осталась слать на стене. Забытый лоскуток. Ее голова свесилась с края, ее крылья распластались по сторонам, ее клюв был испачкан, запылен, ибо она буквально обрушилась в сон, прервавший ее ночное радение. Она понятия не имела, что вокруг уже утро. Сон ее был благ, хотя и очень недолог.

Звук, прилетевший от скрытой туманом реки, внезапно оборвал ее сон.

Одна нота. Одна долгая, нескончаемая нота, такая холодная, такая сверлящая, преисполненная такой лютой ненависти, что Пертелоте отшвырнуло назад. Если бы звук оборвался, она бы застыла в этой позе. Но он не оборвался. Он держался все на той же губительной ноте, и Пертелоте побежала от него. Она бежала, сломленная и обезумевшая, взбивая грязь кончиками крыльев, теряя перья. Она бежала по стене в сторону леса, тряся своей маленькой головкой и тяжело дыша.

Зрачки ее неистово вращались.

Но вот из леса протрубил второй звук, пронзительный, неземной. Он ударил ей прямо в лицо, и с такой ужасающей силой, что бедная Курочка рухнула и спрятала голову под крыльями.

Речной звук утроился, визжа с неистовством ураганных ветров. Звук из леса вторил ему и сотрясал деревья. Сначала один, а потом другой. Земля дрожала. Один, а второй еще громче. Они столкнулись над Пертелоте, и она стала молиться.

Туман повсюду оставался все так же невозмутим. Невидимые голоса разыскивали друг друга и сталкивались.

Затем Пертелоте постепенно стала узнавать один из звуков – и ее охватил трепет. Медленно, медленно она поднимала голову. Она глянула в сторону леса. Потом села, изумленная.

Там, на самой высокой ветке самого высокого дерева, стоял Шантеклер с широко распростертыми крыльями. Он кукарекал зарю, но так, как не кукарекал никто никогда. Дерево под ним клонилось и качалось, но Шантеклер сохранял равновесие и кукарекал: утренний зов стал его вызовом скрытому бешенству реки, вызовом Кокатриссу.

Пертелоте вдруг обрела необыкновенно ясное, обостренное зрение. Она узрела Петуха-Повелителя, его высоко поднятую голову, его золотую грудь, его лазурные ноги. А еще она смогла разглядеть приделанные накрепко шпоры, два свирепых острия.

– Багор,– выдохнула она в расколотое звуками утро, – и Тесак. Он надел Багор и Тесак!

Таковы были имена смертоносных орудий Петуха, старых орудий.

Пертелоте с трудом сдерживала рыдания.

Но затем речной звук начал меняться. Пертелоте резко обернулась и увидела, как из белого тумана стремительно вырывается Кокатрисс. Мгновение он летел совсем низко, выкрикивая свою собственную, омерзительную утреню, и выкручивал хвост невероятным, дьявольским образом. Затем он напряг свои крылья и стал взмывать вверх и вверх, визжа и вытягивая шею, пока не превратился в грозящую с поднебесья иглу.

Blitzschlange! Блицшланг! Кокатрисс стал Змеем-Молнией!

Пертелоте оборотилась к дереву Шантеклера и закричала:

– Нет! Шантеклер! Шантеклер! Нет!

Но кто мог услышать ее! Сейчас вызов сменится битвой. Утренняя песнь окончена.

Шантеклер тоже прыгнул. Какое-то время он падал, но затем крылья наполнились воздухом, ухватили его и подняли над лесом.

– О, ради любви Создателя! – молила Пертелоте. – Шантеклер, нет!

Но кто мог услышать ее?

Шантеклер неумело поднимался. Не было сомнений, что он не может летать так, как Блицшланг, этот Кокатрисс! Петухи не годятся для неба. Но он прекратил кукарекать и вложил в полет все свои силы. Он поднимался все выше и выше над лесом, увеличивая пространство между собой и землей. Он шел навстречу врагу.

Теперь остался единственный звук. Кокатрисс парил в вышине и смеялся! Холодным, злобным, могущественным ревом был его смех. Он презирал усилия, что прилагал для встречи с ним Шантеклер. И он казался почти недвижным, так высоко он парил над землей. Казалось, там, в вышине, он нашел воздушную струю, и с нее он плюнул на Шантеклера.

Но затем Блицшланг соскользнул со своего ложа. Эта бестия склонилась вперед, стрелою выставила клюв и, выпрямив хвост, камнем ринулась вниз.

Он несся с небес.

Пертелоте подняла крыло, как будто могла защитить им своего мужа.

Шантеклер увидел его приближение и изменил курс. Теперь он летел не вверх, а прямо вперед.

Кокатрисс же отклонился в полете едва заметно, как будто он был блестящей, гибкой шпагой. Он пронзал воздух все быстрее и быстрее. Он был снарядом, стрелой; он был молнией. Крошечная игла выросла в копье, в топор – и Кокатрисс ударил Петуха-Повелителя прямо в спину!

Шантеклер рухнул вниз.

Кокатрисс распростер свои мощные крылья и воспарил к себе в поднебесье.

Пертелоте видела, как Петух валится с небес, но он боролся с падением. Он вырвал из несущейся навстречу струи воздуха сначала одно крыло, потом другое, затем, напрягая все силы, взмахнул ими и обрел равновесие. Вскоре его падение замедлилось. Он выровнял полет почти над самыми верхушками деревьев. Он овладел собой. Пертелоте перевела дыхание.

Кокатрисс, точка в поднебесье, хохотал: он видел, что делает Шантеклер. А Пертелоте принялась бить себя в грудь, ибо она тоже видела, что делает Шантеклер.

Он набирал высоту, он пробивался вверх.

– Иди ко мне! – вопил Кокатрисс со своей немыслимой высоты.– Иди ко мне, Петух, и я швырну твою плоть твоим же зверенышам, и они сожрут ее!

Он кружил в поднебесье и хохотал, словно демон.

Но Шантеклер ничего не отвечал. Он молча силился подняться все выше и выше, и он поднимался, единственное живое существо между небом и землей.

Утренний туман испарился, выжженный белым небом; и воздух стал прозрачен, как стекло. Никто не слышал, как проснулись животные, а они проснулись; тысяча лиц, окруженная стеной, взирала на своего Повелителя, взбирающегося прямо над ними все выше и выше.

Вдруг Кокатрисс резко оборвал свой смех и занялся делом. Точка крикнула:

– Тогда я приду к тебе!

И он рухнул с небес.

Шантеклеру было тяжко. Он вновь сменил курс и летел, не меняя высоты, и вновь бесполезно. Демон мчался быстрее мысли. Он не замедлил падение. Он не отклонился от курса. Он шел прямо на Петуха-Повелителя и обрушился на того всей своей ускоряющейся мощью.

Пертелоте подскочила при звуке этого удара. На этот раз Петух не удержался. Он падал. Кувыркаясь в воздухе, с безвольными крыльями, согнувшимися за спиной, Шантеклер беспорядочной кучей перьев свалился с небес и рухнул в лес.

Пертелоте не осознавала, что бьет себя в грудь. Не слышала умоляющих стонов, рвущихся из ее собственного горла. Никто из животных во всем лагере не шелохнулся. Глаза их были устремлены к лесу и не видели ничего.

Кокатрисс опять расположился на самой вершине неба. Его крылья были неутомимы.

Потом раздался вопль Пертелоте:

– Нет, хватит!

Из леса вновь начинал свой неровный полет израненный Шантеклер. Величайшим усилием он преодолел верхушки деревьев. На мгновение он повис в воздухе. Затем, с неимоверным трудом дергая ослабевшими крыльями, он снова полетел вверх – скорбно неровный полет. Он пробивал себе путь – но он поднимался.

На этот раз Кокатрисс выжидал. На этот раз Кокатрисс вынуждал Петуха-Повелителя подняться даже выше, чем прежде. Но Петух колотил воздух, и он поднялся даже выше, чем прежде. Он не издавал ни звука. Безмолвствовал и демон над ним. Кокатрисс не кричал, бросая вызов. Он выжидал своего часа.

Третий полет длился целую вечность.

И Кокатрисс не стал больше ждать. Наблюдали все, но никто не заметил, когда он начал пикировать. Неумолимый и бесшумный, как время, Кокатрисс понесся из-под небесного купола.

Разве остался верящий в то, что Шантеклер способен избежать низвергнувшегося Блицшланга? Но все же каждый молил всею душой, чтобы Шантеклер попытался, чтобы увернулся.

Но он не увернулся. Петух неподвижно завис в воздухе, а демон сокращал дистанцию, устремляясь к своей жертве. Шантеклер даже не выпрямил свой полет. Будто во сне он разглядывал Кокатрисса; а затем, почти в мгновение убийственного толчка, он опрокинулся на спину и выставил над собою когти.

Трах!

Столкновение эхом прокатилось по лесу, отозвалось рябью на речной воде и разбило сердце Пертелоте.

Но на этот раз Кокатрисс не совладал с собственными крыльями. Он не взмыл в поднебесье. Он не смог оторваться от Петуха, и они падали вместе. Вместе они кувырком неслись к земле, затем ударились оземь с такой силой, что снова столкнулись и докатились до самой стены лагеря.

Пертелоте смотрела, парализованная.

Шантеклер лежал внизу, на нем – бьющий хвостом Кокатрисс. Багор пронзил горло Кокатрисса. Тесак завяз глубоко в груди. Кокатрисс не был мертв, но он был при смерти. И все же так велика была его ненависть к Петуху, что он не отпрянул назад, не выдернул клинки из своего тела. Напротив, он устремился вперед, пытаясь дотянуться клювом до шеи Петуха-Повелителя.

Все глубже погружался в его горло Багор. Окровавленное острие пронзило шею насквозь. Рывок за рывком Кокатрисс все глубже загонял Тесак в собственную грудину. Демон медленно приближался к лицу Шантеклера.

Шантеклер лишь упирался ногами и смотрел в ледяной красный глаз. Смотрел на клюв, что силился пронзить, прикончить его.

Лицо демона было прямо перед его собственным – зеркальное отражение.

Затем горячая кровь хлынула изо рта Кокатрисса, и демон умер. Клюв к клюву, демон уставился на Шантеклера стекленеющим красным глазом; и Петуха стошнило.

С непередаваемым омерзением Шантеклер столкнул с себя труп. Он вырвал из него свои орудия. Он пробежал немного, остановился, уткнулся клювом в землю, присел и стал тереться о траву грудью и головой, дабы очиститься от мерзкой жижи.

Он трясся в судорогах. Его опять стошнило желчью. Затем он отошел, прихрамывая, и, полностью обессиленный, остановился, уронив голову на грудь.

На какое-то время воцарилась полная тишина. Пертелоте стояла на стене и не могла сдвинуться с места. Животные уставились ей в спину и ждали какого-либо знака, способного рассказать им о событиях за пределами лагеря; но они не увидели ничего – только Курицу, отрешенно бьющую себя в грудь.

Но ответ пришел.

Срывающимся, измученным голосом Шантеклер закукарекал победный клич. И животные стряхнули с себя оцепенение. Они взбирались на стену, дабы увидеть, что произошло; и когда они увидели, то поразились толщине и мощи демонова хвоста. Но по-прежнему никто не издавал ни звука. Шантеклер еще не закончил.

Он медленно вернулся к трупу, клокоча страстное, безумное кукареканье. Он яростно начал кромсать мертвую шею, сдирать кожу, обнажая мышцы, жилы, темно-зеленое мясо. Животные отвернулись. Шантеклер, казалось, рассвирепел. Он зажал в клюве обнаженную шейную кость врага и рванул ее с такой яростью, что она сломалась и голова отделилась от тела. Шантеклер высоко поднял эту голову и пошел дальше.

Он шел через поле брани. Он шел среди мертвецов. Смертельно уставший, но с вздернутой, будто знамя, головой Кокатрисса, с которой свисала изодранная плоть, Шантеклер держал путь к реке.

На берегу он вытянул шею и закричал:

– Уирм! Эй, Уирм! Эй, гнусный Уирм! Проглоти эту штуку и подавись ею! Твой Кокатрисс мертв, и я сделал это!

Затем он швырнул в воду голову с застывшими на ней вытаращенными глазами. Она камнем пошла ко дну, и Шантеклер с удовлетворением разглядывал длинную кровавую нить, что погружалась вслед за ней. Сделано. Он отправился домой

Он был посреди поля брани, когда услышал за своей спиной непонятный шум. Он обернулся и невольно застонал. Волны скорби чуть не захлестнули Петуха-Повелителя, ибо он увидел, что вскипели воды реки. В том месте, куда погрузилась голова демона, вода бурлила: пузыри равномерно и неустанно взрывали ее поверхность; затем кипение распространилось вширь, и вот уже вспенилась вся река.

– Шантеклер! Шантеклер! – раздался крик из-под земли. – Последний грех наихудший. Напрасно ты убил Кокатрисса. Но сколь же более презренно упиваться этим! Шантеклер! Я – Уирм!

Воды поползли на поле битвы, обходя, будто тянущимися кулаками, большие трупы и накрывая малые. Три дня река оставалась в своих берегах, но теперь пошла в наступление. Она вновь поднималась, устремляясь к лагерю.

– Я Уирм! – исторгая зловоние, сочился глас из каждой поры земной. – И я здесь!

Вдруг голова у Шантеклера закружилась и покачнулась. Сколько битв составляют войну? Сколько вообще и сколько еще способен вынести Петух, прежде чем сломается окончательно? Он опустил к земле вялые крылья, чтобы совсем не упасть, и поплелся в лагерь. Но снова и снова оборачивался, дабы поверить увиденному им.

Он скатился в ров у подножия стены. Медленно поднял глаза. Там была Пертелоте, она все так же стояла наверху и глядела на него. Шантеклер пожал плечами и силился улыбнуться. Он простер к ней крылья. Улыбка не получалась. Крючком повисла она на его лице.

– Ты знаешь? Ты знаешь? – повторял он, будто мальчишка.– Пертелоте. Я больше не знаю ничего,– сказал он и потерял сознание.

У него было сломано множество костей.

Шантеклер победил. Он выиграл, но

Глава двадцать пятая. Курица, Пес и Корова сумрачной масти

Но вполне возможно одержать победу над врагом, даже убить врага и все-таки проиграть сражение.

Шантеклер не лишился жизни в схватке с Кокатриссом, но он потерял нечто бесконечно более дорогое. Он потерял надежду. А вместе с ней Петуха-Повелителя оставила и вера. А без веры у него не было больше чувства собственной правоты.

Когда оказалось, что битва с Кокатриссом – тяжкая, изнурительная битва – вовсе не означает конца войны, вышло так, что Уирм, а совсем не Петух торжествует победу. Пятью словами Уирм не просто отнял силу у Шантеклера, ибо тот уже был обессилен. Пятью словами Уирм сделал войну бесконечной, а любую победу превратил в насмешку. Пятью словами Уирм убил надежду и швырнул Петуха-Повелителя в бездонную бездну отчаяния. И пятью самоуверенными словами Уирм сокрушил властелина этой земли, так что земля эта перестала быть преградой для могучего узника. Без вождя, лишенные опоры, стражи утратят и силу свою. Узы разорваны, заплата протерлась, отперты врата темницы. И Уирм уже видел разверзающийся над ним путь к свободе!

Для Шантеклера теперь лишь одно имело значение: его собственные переживания. Все остальное стало просто тенью – ухмыляющейся, насмехающейся тенью.

Снова придя в чувство, Шантеклер обнаружил себя в Курятнике, в чистой соломенной постели. Он пытался сдвинуться с места, но у него ничего не вышло. Все его тело – и снаружи, и внутри – затекло и одеревенело.

Все звуки и краски вокруг него были размыты и неотчетливы, так что ему казалось, будто он смотрит сквозь какую-то пелену. «Кто-то, – подумал он, – накрыл меня с головой».

Некоторое время он размышлял, что же это за пелена. «Муслин, – решил он. – Нет, не муслин. Что-то прозрачное, что-то легкое и тонкое».

Цвет покрывала непрерывно менялся, вспыхивал красным с каждым ударом сердца и багровел с каждым вздохом, почти стирая все остальное вокруг. Шантеклер подумал, какая же это добрая и одновременно невыразимо прекрасная завеса, и какое-то время наслаждался ею.

Но только какое-то время. Вскоре тот факт, что покров лежит на его голове, погрузил его в глубокое уныние.

«Они решили, что я умер! – думал он. – Они даже не подождали, пока я очнусь. Они накрыли меня и бросили как мертвого!»

Внезапно Шантеклер ощутил глубочайшую жалость к Шантеклеру.

«Ладно же, с ними все ясно, протухли! – решил он с колоссальным чувством собственного достоинства. – Я и без них обойдусь, – возвестил он себе. – Пускай идут своими персональными дорожками. Шантеклер, Петух-Повелитель, навечно останется самой благородной птицей среди всех до единой!»

И вот так в душе своей беседуя, Шантеклер готовился к вечности одинокого страдания.

Но краски вокруг него мелькать не переставали. Они стали медленно двигаться, будто имея цель, сливаться воедино, складываться в некое очертание. Они приобретали форму. И они смешивались – кружась, сочетаясь, теряя различия, пока наконец все цвета не слились в один сумрачно-бурый цвет. А очертания стали очертаниями Коровы.

Сердце Шантеклера запрыгало! Он моргал и вглядывался изо всех сил.

Да! Он видел широкие острые рога Скорбящей Коровы и ее прозрачные глаза, преисполненные сострадания. Они скорбели, эти глаза, и Петух сразу же их узнал.

– Ты не забыла! – воскликнул Шантеклер, не открывая рта. – Ты видишь мои страдания! Они бросили меня, но ты, настоящий мой друг, – ты вернулась ко мне!

Крик поднял тучу искр вокруг его головы, и лик Скорбящей Коровы заколыхался, будто отраженный в воде.

Но столь безнадежно было уныние Шантеклера, что дикий восторг тут же сменился дичайшим и горчайшим раздражением.

Когда вновь отвердел облик коровы, гневом вспыхнул мозг Шантеклера. Глаза ее излучали то же сочувствие, но теперь-то он разглядел, что они не смотрят на него. Между ним и Скорбящей Коровой затесалась теплая компания. Пес Мундо Кани был там. И на него пялилась Скорбящая Корова!

– Вон! Вон! Вон! – взревел Петух-Повелитель, все так же беззвучно. – Здесь больше нет тебе места, Пес! Убирайся из Курятника! Вон из лагеря! Умри, несчастный...

Но, похоже, никто и внимания не обратил на его рев. Ни Скорбящая Корова, которая теперь изгибала уста, будто разговаривала; ни поникший головой Пес, чьи вислые уши обратились в слух; ни Курица – Курица!

– Пертелоте! Ты тоже!

Шантеклер был убит.

Те двое, что были ему наиболее близки, кого он любил больше всего, они украли искреннее сочувствие и исцеляющий взгляд Скорбящей Коровы! Они оказались главными заговорщиками! Забрав его жизнь – накрыв и бросив его умирать, – они теперь хоронят его, отрывая от той единственной, что способна вернуть его к жизни. И Скорбящая Корова питает мерзкого Пса, в то время как погибает Петух-Повелитель. А Курица бесстыдно взирает на это убийство!

– Теперь-то я знаю, Пертелоте! Теперь я знаю, что для меня ничегошеньки не осталось!

Скорбь Шантеклера о себе измерению не поддавалась.

Но то, что он увидел потом, заставило его замолчать и привело в полное замешательство.

Следуя какому-то внутреннему порыву, Скорбящая Корова отступила от Пса. И взгляд ее при этом становился все более и более скорбным. Очи ее заплыли мукой, а лицо исказилось страданием.

– У-у-у-у. Мундо Кани,– воздыхала она удивительным голосом.

Было ясно, какие чувства она испытывает, и все из-за Пса. Но тот оставался недвижен, склонился себе и слушал, слушал.

– У-у-у-у, Мундо Кани, – вновь этот ужасный стон.

Внезапно она одним тяжелым движением отшатнулась к стене Курятника, закрыла глаза и треснулась головой о деревянные брусья. Нет, не головой – рогом! Снова и снова била она рогом о дерево, напрягая мускулы на шее, всем телом бросаясь при каждом ударе, заливаясь слезами. Затем воздух сотряс оглушительный хруст и крик боли: рог отломился от ее черепа и, как бревно, рухнул на землю.

Ни Мундо Кани, ни Пертелоте даже не шелохнулись. Казалось, будто Скорбящая Корова по-прежнему спокойно разговаривает с ними.

Но эго было не так. От двери Курятника она с невыразимой печалью взирала на Пса. У нее был теперь только один рог, ибо другой остался позади. Корова стала калекой.

Потом, прежде чем повернуться и уйти, она подняла глаза и посмотрела прямо на Шантеклера.

– Modicae fidei, – сказала она на тайном языке, но Петух абсолютно ясно воспринимал ее речь; голос ее был подобен низвергающемуся водопаду. – Quare dubitasti? Шантеклер, Шантеклер! Разве ты не понял еще, что все это для тебя? Ах, нет, и не поймешь, пока добром не свершится все, чему надлежит.

Взгляд и речь пронзили его насквозь. Он очнулся.

Красочные пятна, гибельный покров, жалость к себе, злобный заговор против него, Скорбящая Корова и последний взгляд ее – все перепуталось в Петушиных мозгах, а в придачу еще жестокая боль во всем теле.

– Кто ты? – произнес он в никуда, ибо Скорбящая Корова действительно исчезла.

На этот раз, вопрошая, он шевелил губами, и наружу вырывались слабые, скомканные, но настоящие звуки.

– Может быть, тот, а может, этот, – ответил Пес, так и стоящий у его постели. – Меня Петух-Повелитель знает. На мою спину он встает, когда кукарекает рассвет. Но спина может измениться, Создатель тому свидетель. А Пес, который вчера был таким, сегодня может стать эдаким.

Сколько же Пес, слово за словом, плел эту бесполезную, бессмысленную чушь? Шантеклеру казалось, что прошла целая вечность.

– После того, что он сделал с Кокатриссом, после этой победы, разве я удивлюсь, если Петух-Повелитель вообще откажется меня признавать?

Шантеклер с трудом повернул свою уткнувшуюся в стену Курятника голову. Он различил нос – и тут же он возненавидел этот нос больше чего бы то ни было в целом мире. Это был нос на лице неудачи. Не причина ее, но символ их безнадежных трудностей. И владел им один из предателей!

– Мерзкая... дворняга, – сурово проревел Шантеклер. – Бросил... меня.

– Петух-Повелитель...– произнес Мундо Кани. Глаза его вспыхнули каким-то незнакомым светом, он задыхался, изо всех сил стараясь не разрыдаться.– Мой Повелитель! Ты жив! Ты разговариваешь!

– Я... отрекаюсь... от тебя,– проскрежетал Шантеклер, сосредоточив взгляд на этом носище и трепеща от такой его близости.– Я тебя... знать... не знаю.

– О Создатель! – возопил Мундо Кани. Он отступил назад и пустился в пляс. – Слава Создателю! Повелитель Вселенной, он жив!

– Болван! – рявкнул Шантеклер, и столь резкое усилие чуть не раскололо его пополам. – Прочь,– зашептал он, глядя, как сам Кокатрисс, – с глаз... моих.

Тогда Мундо Кани удалился, и Шантеклер посчитал это своей маленькой победой. Всем сердцем он желал, чтобы Мундо Кани страдал и казнил себя еще сильнее, чем прежде. О, что за отвратительный нос!

Но то была мимолетная победа. Нос тут же вернулся, торжествуя и волоча за собой Пертелоте.

– Он обратился ко мне со словами, – объяснял Пес.

Курица вплотную подступила к больному и осторожно исследовала его раны. Шантеклер хотел отпрянуть от нее, но потерпел неудачу. Он более не владел своим разбитым телом. Беспомощен!

– Ты, – косо глядел он на Пертелоте, – и Скорбящая Корова, что? – Он изо всех сил пытался тряхнуть головой – обвиняющий жест. – Пес и Курица. Так. И Скорбящая Корова. Так. Я понимаю. Вы все против меня.

– И все такое прочее, Пертелоте, – сказал Мундо Кани, и в голосе его соединялись радость и сострадание. – Бедный Петух заговаривается. Можно потерять мозги после такой-то драки с Кокатриссом.

Шантеклер исходил злобой. В голове его грохотало, и от боли он чуть не лишился чувств.

Но Пертелоте проигнорировала объяснения Мундо Кани и обратилась к самому Шантеклеру.

– Что это за Скорбящая Корова? – спросила она. – Шантеклер, что ты пытаешься рассказать нам? Мы больше не можем ждать. Река, Шантеклер. Река у самых стен лагеря. Если ты хоть что-нибудь знаешь, расскажи и помоги нам понять.

При этом известии Петух-Повелитель плотно зажмурился. Лицо его исказилось ужасающими корчами. Его жалкое, искалеченное тело сотрясалось, и изо рта вырвался слабый свист. Шантеклер смеялся!

– Тогда... вам тоже... надлежит... умереть,– хихикал поверженный Петух.– Расплата.

– Шантеклер! – отпрянула пораженная Пертелоте. – Это все, что ты имеешь сообщить нам?

– Он болен,– тихо сказал Мундо Кани, сам потрясенный силой недуга. – Он сам не знает, что говорит.

«О Создатель! – подумал Шантеклер. – Каково вероломство этого носа! Лицемерный?»

Вслух же он яростно зашептал:

– Я умираю. Мы все умрем. Вы тоже умрете. Ничего больше не сделать.

– Нет! – вскрикнул Мундо Кани с неожиданной силой. – Еще можно что-то сделать.

И Пертелоте тоже, как будто для Петуха ее слова имели большее значение, повторила:

– Можно, Шантеклер. Еще можно что-то сделать.

Но Шантеклер, пожирая их безумным взглядом, произнес:

– Уирм за стеною. Кокатрисс был ничем. Уирм – это все. Вы двое – вы предали меня.

Вы проложили ему путь. Уирм победит. А теперь убирайтесь отсюда и дайте мне спокойно умереть.

Ни Мундо Кани, ни Пертелоте никак не отозвались на эту тираду. Молча стояли они бок о бок и глядели на Петуха; и Петух, со своей стороны, отвечал на их взгляд своим, полным угрозы, вызова, торжества, холодного блеска. Он их задел! Он сказал то, что надо. У него нашлось что сказать. Нос был беспомощен.

Но, хотя им следовало опустить головы и тихонечко уйти, оставив его одного, они так не сделали. Минута. Две. Пять, а затем и десять – а они все продолжают пялиться на него с непередаваемым изумлением. Не так, будто ждут от него продолжения, но оглушенные тем чужаком, что предстал перед ними.

Затем глаза Мундо Кани наполнились слезами, и взгляд его стал бескрайне жалок и печален. Сами собой брызнули слезы и щедрыми ручьями потекли по обе стороны носа; и Шантеклер увидел, что глаза у Пса карие, кроткие и преисполнены невыразимой скорби.

Наконец Мундо Кани склонил голову. Он что-то сказал Пертелоте, не глядя на нее. Она не шевельнулась, и тогда он стал осторожно подталкивать ее своим огромным носом в дальний угол Курятника. Затем он уныло вернулся к Петуху-Повелителю.

– Еще можно что-то сделать, – сказал он Он разинул пасть и, зажав Шантеклера в мокрых и жестких челюстях, вынул его из постели.

От столь невероятного поступка Мундо Кани у Шантеклера в голове зашумело. Зажатый в зубах, он было пытался бороться – ведь Багор и Тесак все еще были на нем. Но это было бесполезно, убийственно; просто хватка у Мундо Кани была слишком крепкой для Петуха. А потому Шантеклер смирился. Наплевать. Все равно умирать, так стоит ли беспокоиться о причине. И раз уж Пес вот-вот перемолотит ему кости, значит, у Шантеклера осталась одна возможность в этом безнадежном мире: он не издаст ни звука. Он будет умирать в полном молчании – ужасно, но с героическим достоинством.

«Ты видишь? Ты видишь? – повторял он про себя. – Я оказался прав. К тому все и шло».

Но Мундо Кани не стал тут же кусать его до смерти. Не стал и медленно пережевывать Шантеклера. Вместо этого он повернулся, взглянул на Пертелоте, а затем ступил из Курятника в сияющую белизну дня. Но и здесь он тоже не остановился.

С Петухом-Повелителем в зубах он потрусил через лагерь.