Текст книги "Книга скорбящей коровы"

Автор книги: Уолтер Уангерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава тринадцатая. Весна – с радостными и зловещими предзнаменованиями

Из-за того, что и весной ежедневно что-то падало с неба, зимние снега в этом году сошли с умопомрачительной быстротой. Зимой они настолько засыпали всю землю Шантеклера, что Курятник в конце концов оказался в глубокой белой раковине. Но затем, на утренней заре, снегопад сменился изморосью и туманом. Туман замерзал, коснувшись снегов, и снега за день и ночь подернулись гладкой, блестящей, опасной ледяной коркой. Еще день и еще ночь миновали, и лед растрескался, размяк, покрылся ручейками бегущей воды, и Курятник едва не затопило. Затем разбушевались грозы: сначала грохоча на востоке, широкими раскатами шагая в сторону Курятника, и, наконец, раскалывая пополам небо и землю необузданными, изломанными молниями. И грозы окончательно растопили снег. Но все так же повсюду струилась вода.

Юго-восточные ветры столкнулись с западными прямо над землей Шантеклера, породив долгие и яростные грозы.

Петух-Повелитель слышит наэлектризованное з-з-з-з, будто кончиком прута хлещут по высохшей траве; перья его сами собой поднимаются; затем – ТРАХ! Ослепительно-голубая молния, потрясение основ, и ужасающий гром, опрокидывающий все на своем пути. Гроза вышагивает повсюду вокруг его Курятника на своих блистающих, трепещущих паучьих ногах, а дождь налетает на землю, будто намереваясь всю ее изрыть воронками. Куры сбились в кучу, а Петух кукарекал свои канонические кукареканья с особой тщательностью и точностью, ибо душа его прекрасно знала, где находится солнце, хотя солнце скрылось и совершенно не показывалось; кукареканье Шантеклера стало для его животных и солнечным светом, и уверенностью в незыблемости порядка вещей – оно творило для них невидимый день. Оно собирало все их рассыпанные и разбросанные чувства. И оно помогло им благополучно перевести все трудности.

Ибо наконец грозы ушли на запад, и, несмотря на весь этот небесный беспорядок, в свои права вступила ласковая весна.

Весна: влажный воздух пахнет землей и глиной. Он пахнет цветами, хотя цветы еще не расцвели. Во время бурь Шантеклер сохранял в своих животных надежду, так что, когда бури ушли, животные быстро забыли о них.

И когда свежий весенний воздух наполнился ароматами и обещаниями, так весело забились куриные сердца! Курочки кудахтали, сплетничали, перешучивались, хихикали и хохотали; они вымели пол метелками из перьев, отдраили насесты, смахнули паутину и широко распахнули все окна. Весна! Ветерок продувал настежь раскрытый Курятник и ласково подергивал перья на спинах его обитателей. И это было замечательное ощущение. Снаружи радостно перебулькивались и пересмеивались беспокойные воды. И это были замечательные звуки. Семеро маленьких мышат и три маленьких цыпленка весело бегали по Курятнику, визжа и валясь друг на друга, и тридцать одна курица совершенно не возражала против этих игр.

То было чудное время.

Лорд Рассел, Здравомыслящий Лис, частенько в эти дни навещал Курятник; и разве кто-нибудь переживал по этому поводу или гнал его прочь? Никто. Они приветствовали болтуна, даже слушали его бесчисленные истории о хитроумных побегах – и слушали так хорошо, с таким множеством признательных квохтаний, что он решил раскрыть им несколько изумительных хитростей, известных только ему и его дедушке, давно покойному. И пока он блуждал в самых запутанных лабиринтах своих хитростей, три юных цыпленка – именуемые Маль Чик, Паль Чик и Пер Чик – сидели и глазели, широко разинув рты.

«Будьте уверены, дети пошли в своего отца, – говаривал Лис. – Вылитые – не довелись, конечно, чтобы их вылили, – копии старого кукареки Петуха. Но вполне очевидно, более чем очевидно, наиболее очевидно, что они наделены, каждый из них, необычайной сообразительностью, эдаким, скажем, здравомыслием своего дяди. Гм! Хитроумнейшего дяди»,– которым он, разумеется, почитал себя. Потому что он полагал, что любой цыпленок, проявляющий подобный интерес к его тайным хитростям, является его несомненным племянником. А здесь имелось – черт побери! – целых трое таких цыплят! Следовательно, быть ему без всяких различий дядей всем троим. Лис взял цыплят под свое, так сказать, крыло и навещал Курятник чрезвычайно часто.

Это было расчудесное время!

Даже Пес Мундо Кани оглядывал Курятник из-за двери, перед которой лежал, и находил возможным разинуть пасть и оскалить зубы в ухмылке. Однажды кто-то даже слышал его смех. Затем, правда, разгорелся спор, действительно ли Пес смеялся. Ни одна из сторон не добилась победы, ибо никто не слышал, чтобы он смеялся снова. Но улыбка на его физиономии была, и это уже кое-что.

Джон Уэсли Хорек собственной персоной присел у старого лаза Крыса Эбенезера на задах Курятника и – поразительное дело: расшевеленный весной, он завязал дружбу с Крошкой Вдовушкой Мышкой. «Увиваться,– так называл он это.– Увиваться за Вдовушкой».

– Весной Мыши убираются, – говорил он в нору, в то время как Вдовушка горбилась и хлопотала за уборкой. – Я вижу. Это я вижу. Джон У. понимает. Мыши и У. отличаются друг от друга, это факт. Выглядят по-разному, по причине того, что мыши – писклявые домоседы. У., напротив, они – всецело на воле. Для У. ничто провести целую ночь на улице, рыская повсюду. Чтобы обеспечить едой свое семейство, ты ж меня понимаешь. – Он со значением вглядывался в жилище Вдовушки, дабы узреть, понимает ли она и ощущает ли подлинную глубину его намерений. – Выглядят по-разному. У. достались и шерсть покрасивее, и спины их куда как лоснятся, и движения проворнее. Бегают быстро и сражаются, как дьявол. У. заботятся о своих. О своих уж они способны позаботиться как следует. О своих, ты понимаешь. – И со значением смотрел на Вдовушку. Он увивался, вы ж понимаете. – Так мыши, выходит, весной убираются. Что ж, ладно. Это замечательно. Такая привычка мне бы могла... – здесь Джон Уэсли кашлянул со значением,– ...понравиться.

А муравьи шагали семерка за семеркой, таща немыслимые запасы еды в свою опустевшую кладовую; они тащили зерна и мертвых жуков, что были в тринадцать раз больше самих муравьев. «И-И АТЬ, И-И ДВА! И-И АТЬ, И-И ДВА!» Тик-так маршировал в голове колонны, выкрикивая команды. «МЫ ЗДЕСЬ ЗАЧЕМ?» И раскатистый хор басом голосил в ответ: «ДЕЛО И РАБОТА, СЭР! ДО СЕДЬМОГО ПОТА, СЭР!»

– Доброе, доброе утро, братец Шантеклер, – говорил Тик-так, проходя мимо Петуха-Повелителя.– Прекрасное и подходящее утро ты нынче прокукарекал. Весьма благоприятное, чтобы чуточку поработать.

Шантеклер не отвечал. Но Тик-так лишь кончиком рта обронил свое приветствие; слишком занятой, чтобы бросить взгляд на Петуха, он тут же зашагал дальше.

Это было чудесное время, весенняя пора.

Но хотя она продолжалась, и вешние воды, посмеиваясь, убегали прочь, поступки Шантеклера, Петуха-Повелителя, становились все более и более странными. Временами он был вместе с животными, смеясь громче, расхаживая важнее и ухмыляясь шире любого из них. В такие моменты он знал, что вокруг весна, и, несмотря на непрекращающийся дождь, он всем сердцем радуется ее обещаниям. Но иногда взгляд его становился напряженным и обеспокоенным; и тогда, невзирая на то что вокруг него все было по-прежнему прекрасно, он замолкал и замыкался в себе. Он переставал отвечать на вопросы животных, никак не реагировал на их шутки. Ел он тогда совсем мало. И он начинал блуждать наедине с самим собой. Ни слова не говоря, он пропадал из Курятника на долгие часы и возвращался отяжеленный грязью и отягощенный тревогой. Когда прогулки эти затягивались на целый вечер, а затем, когда они растянулись на целый день, животные услышали, как третья, шестая и девятая стражи возвещаются тоненьким тройным писком.

– Чики,– сказали они. И закивали друг другу.

Той весной в Шантеклере уживались два чувства. И они, будто два червячка в его душе, боролись друг с другом, и сначала побеждало одно, а потом другое. Один червячок был добрым, почти бабочка. Это было чувство, что вызывали в нем Прекрасная Пертелоте, три Чика, его дети, и Курятник, полный радости и весны.

Никто не слышал, чтобы он кукарекал заутрени так, как кукарекал их теми ранними утрами! О, он высоко задирал голову, выпячивал грудь, взъерошивал перья сверкающей массой и взлетал с целой канонадой кукареканий: «КУК-А-ВЕТЕР-ВЕЕТ-ВОЕТ! СОЗДАТЕЛЬ ВСЕХ БЛАГОСЛОВЛЯЕТ!» И он был горд, голова шла кругом от гордости. Ибо он стоял на ляжках бугристого Пса, рядом с ним стояли три юных Чика – их желтые головки откинуты, их желтые грудки выпячены, их желтые пушистые перышки что есть сил пытаются ощетиниться.

– ПИ-ПИ-ПИ! – визжали они, и Шантеклер валился с Пса и с хохотом катался по земле.

Три цыпленка считали все это просто изумительным, а потому пикали-пикали-ПИПИКАЛИ снова и снова. И отец их смеялся до икоты и колик в желудке.

– Мои поздравления, дурашки, – ревел он. – Создатель вложил трубы в ваши глотки! Ба, да вы сгоните утро с его стоянки и вдребезги разобьете восток! Пи-пи-пи? Ха-ха-ха!

И он пинал воздух от радости.

Чики, Маль Чик, Паль Чик и Пер Чик, прыгали у него на груди, а он скидывал их, будто ватные мячи. Затем он собрал их всех вместе под свое крыло и сказал:

– Вы прямо львы, рыкающие львы, и мои сыновья.

Прекрасная Пертелоте, стоя в дверях, смотрела на все это и радовалась.

Но затем она увидела то, чего пока не заметил никто другой. Она увидела, как взгляд его становился напряженно-беспокойным, – пока, наконец, не затих Шантеклер, не выстроил своих Чиков ровным, горделивым рядком и не отправился в очередное свое уединенное странствие.

Второе чувство, поселившееся в его душе той весенней порой, оказалось прожорливым, ненасытным червячком. Он грыз и тревожил душу Петуха-Повелителя. Червячок не давал спать ему по ночам или же мучил его кошмарами. Он возвращал ему чувство, казалось, ушедшее безвозвратно,– одиночество. Шантеклер упустил из виду, что мог бы поделиться этим с Пертелоте, а она не напомнила ему, ибо в своей любви позволяла ему оставаться самим собой.

Шантеклер всегда держал путь к реке. Именно река смущала и беспокоила его. И более того, увиденное, как ему казалось, там делало его тревогу столь скрытой от других.

Река так и продолжала разливаться. Зимой она, разумеется, замерзла, но даже лед не замкнул реку в ее границах. Нет, она продолжала раздуваться, пока не прорвалась через это покрывало из прочнейшего льда, будто живое, змееподобное чудовище, раскалывающее свою скорлупу, и огромные глыбы льда закружились, увлекаемые течением. Лед опять сковал реку; река опять раздувалась, еще сильнее, чем прежде; и опять лед не выдерживал напора. Так продолжалось всю зиму, река росла и росла, а Шантеклер наблюдал за ее ростом и тревожился. Он тревожился, потому что не мог этого понять. Он больше не узнавал свою пограничную реку.

И еще более он беспокоился оттого, что его начали посещать видения.

Например, когда он смотрел на глыбы льда, плывущие по реке, они становились головами, даже пока он наблюдал, – головами, скачущими вверх-вниз по воде. Вначале это были просто головы с закрытыми ртами и глазами, немые, безо всякого выражения. И все они были белые. Они представлялись ему головами львов или коров; они были волками, и медведями, и ягнятами, и буйволами, и телятами, и козлятами. Шантеклер подумал было, что это всего лишь обман зрения и он способен избавиться от него. Но всю зиму он снова и снова возвращался сюда, и лед постоянно валил в виде отрубленных голов. А когда их глаза открылись и стали смотреть на него, он понял, что это не обман, но видения, данные ему, и он ждал, что же узнает он от этих видений. И он все возвращался к реке. Хотя головы ничего ему не поведали. Они глядели на него, и глубочайшая скорбь была в их глазах. Вскоре и рты их тоже открылись, и Петух-Повелитель услышал в своем видении горестные звуки. Ревущие и блеющие, рыдающие и причитающие, головы плыли и плыли мимо него по реке, но никогда не произносили ни слова. И Шантеклер уходил встревоженный.

Но теперь наступила весна. Головы растаяли, и видение оставило Шантеклера. Но червячок в его душе остался, ибо река-то по-прежнему раздувалась.

Река стала бурным потоком – такого с ней прежде никогда не случалось. И, кипя далеко за пределами своих берегов, поток этот хватал все, лежащее у него на пути, и уносил течением. Добрая река стала разорением и медленно, фут за футом, заглатывала землю Шантеклера. Она смывала землю с корней деревьев. Она давила на эти деревья, пока они не рушились, и тогда она увлекала их за собой. Она поглотила ближайшие холмы, все ближе подбираясь к Курятнику. И вот наступил день, когда Шантеклер выстроил гордым, ровным рядком своих Чиков и отправился посмотреть на речной поток. В этот день его беспокойство вплотную приблизилось к панике, потому что, взглянув, он не увидел другого берега. К югу вода скрыла землю до самого горизонта, и, более того, вода не застыла в покое. Она точила и рушила кромку земли своим кипящим течением.

И было в ту ночь несчастному Шантеклеру видение.

Глава четырнадцатая. Видение Шантеклера, первая стычка с врагом

Это было не такое видение, что выходит из грезящего. Оно было из тех, что входят в него. И потому оно ворвалось с ужасным напором. И потому невозможно было ни установить его окончание, ни определить его начало. Иные грезы – просто карманы сна, что наполняются разными вещами из памяти спящего, и они проходят с пробуждением. Другие становятся серьезными явлениями в жизни грезящего – спящего или бодрствующего. Видение Шантеклера было этого второго типа.

Ему снилось, будто он стоит на маленьком илистом островке посреди реки. Стоя он занимал все пространство острова, больше места не оставалось. Река тянулась во всех направлениях, пока не сливалась с серым небом; и нигде не было видно ни прутика, ни листочка. Но это была река, ибо она обладала течением, и журчала, и пенилась, огибая островок Шантеклера.

От воды исходил столь отвратительный запах, что Петух-Повелитель давился от каждого вдоха. Гнилая вонь сжимала ему горло. Он неистово тряс головой, чтобы избавиться от этого ощущения, но ничего не помогало.

И казалось ему в начале его видения, будто он ждет кого-то. И он был зол, что ему приходится ждать так долго и в столь неподходящем месте.

– Почему же они не идут? – вопрошал он задыхающимся голосом.

– Pax, Galle superbe, – отвечала река на языке высших сил. Но в этом видении Шантеклер не удивлялся разговору реки и понимал смысл его. Все казалось естественным, и Шантеклер слышал: «Спокойствие, гордый Шантеклер,– добродушно мурлыкала река.– Мне известна твоя тревога, и я вспомнила о тебе, приютив на моей груди этот остров. Мне известна твоя беда, и я составлю тебе компанию. Я и общество твое, и твой приют, гордый Шантеклер. Спокойствие».

Но Шантеклер был зол.

– Я не нуждаюсь в твоем острове, – раздраженно оборвал он реку.– Забирай свой остров! Мне нужны они, и нужны прямо сейчас. О, почему они не приходят?

– Пора бы, дорогой Шантеклер, тебе усвоить, что сердца тех, кому ты служишь, непостоянны, как ртуть. Вчерашняя признательность сегодня уже забыта. Прости, что говорю тебе правду,– мягко пела река,– но как только их нужды утолены, они забывают Повелителя, что правил ими, и тогда он остается один – наедине со своею нуждою и сам по себе. Они забыли тебя, одинокий Шантеклер.

– Я не верю этому! Они придут!

– А что до моего острова, подумай, насколько ты нуждаешься в нем. Собираешься улететь, если я отниму его у тебя,– хотя я вовсе не подразумеваю такого вероломства, – но задай себе вопрос, куда ты можешь улететь. Подумай о неописуемом одиночестве, что наступит, если я затихну и перестану говорить с тобой...

– Ты видишь? – вдруг воскликнул Петух-Повелитель. – Смотри туда! Ты видишь? Они идут за мной! Они не забыли!

Шантеклер подпрыгнул и замахал темному пятну на горизонте.

– Нет, скорее ты увидишь, гордый Шантеклер. И тогда ты узнаешь правду.

Приблизившись, пятно превратилось в корабль, сделанный из веток. Затем оно стало целой кучей кораблей, флотом, и животные, что правили кораблями, были его животными. Шантеклер ухмыльнулся и забыл свой гнев.

– Ха-ха! – смеялся он и приготовился покинуть остров. – Я здесь! Я здесь! Я знал, что вы не забыли меня!

В полной тишине первое судно мчалось к Шантеклеру, в полной тишине оно подплыло и в полной тишине прошло мимо. Чики, Маль

Чик, Паль Чик и Пер Чик, даже не взглянули на него.

– Пертелоте! – закричал Шантеклер плывущей на втором корабле. – Подгреби ко мне. Или взгляни на меня? Только взгляни на меня!

Но второй корабль проследовал за первым.

– О, неблагодарные твари, – пела река.

– Заткнись! Заткнись! – кричал Шантеклер, внезапно отчаявшийся.

– Мы увидим,– невозмутимо пела река.

– Сюда! – кричал Шантеклер Хорьку на третьей лодке. – Я здесь. Ты умеешь плавать, Джон. Я не умею. Правь сюда! Сюда! Сюда!

Но лодки одна за другой проплывали мимо острова; и никто не задержался, и никто даже взгляда не бросил на кричащего Петуха: Крошка Вдовушка Мышка со своими детьми, Берилл, Халцедон и еще двадцать восемь кур, следующих безжалостной цепью.

– Стой! Возьми меня с собой! О, спаси меня! – взывал Шантеклер к Мундо Кани – сначала к его ничего не выражающему лицу, а затем к его спине.

Пес уплыл вслед за остальными.

– Я ненавижу вас! – вопил Шантеклер исчезающим кораблям.– Ненавижу вас! Ненавижу вас! Ненавижу вас всех!

Своим неистовым криком он сорвал горло. И когда опять остался в одиночестве, грудь его сотрясали яростные рыдания. Но вот что странно было в этом видении: выкрикивая эти слова, он чувствовал себя все лучше, и рыдания казались сладчайшим лекарством. Шантеклеру было так жалко себя, брошенного и оставленного безо всякого внимания на этом острове. Но жалость к себе тоже была очень приятна. То был утешительный и успокаивающий и даже гибельный какой-то род торжества: извергать чистую, беспримесную ненависть из самых глубин своей души – и особенно потому, что он был вправе ненавидеть. Они первые начали! А значит, гнев его праведен, а жалость к себе заслужена.

– Ах, так мы узрели правду,– отовсюду мурлыкала река.– Теперь у нас раскрылись глаза, и больше ничего не скроется от нас; мы стали мудрыми, как Создатель. Их Повелитель дает им в нужде утешение. Их одинокий Повелитель наполняет их добром – и что он получает в ответ на свои благодеяния? Холодное и горькое отчуждение! Эти «господин» и «угодно ли будет господину». Я права? А когда он в нужде – что тогда, гордый Шантеклер? Что тогда? Как же, черная неблагодарность! О, достойная птица, как же ты должен быть одинок!

– Ненавижу их. Ненавижу их,– бормотал Шантеклер, наслаждаясь своими страданиями.– Ненавижу их всех.

– Именно! Они – окаянные. – Река принялась выкликать ужасные слова, называя Петуху-Повелителю его животных.– И они – беспамятные. И они – многогрешные. Я-то здесь помню о тебе, и островом этим на моей груди сохранила тебе жизнь. А они забыли тебя, отвернулись от тебя, отшвырнули тебя, пренебрегли тобой, обрекли тебя, заброшенного, на мучительную смерть. Окаянные! Беспамятные! Многогрешные!

Хотя и были они произнесены спокойно, Шантеклер узнал в них губительные, наполненные проклятием слова из языка высших сил. Река предлагала их, будто они были изысканными блюдами или оружием. Река заманивала его. И столь безудержна была ярость в душе Петуха, что он выбрал одно из слов реки и вложил его в собственные уста и произнес его.

– Окаянные! – сказал Шантеклер.

И тут же темное пятно вновь появилось на горизонте, и он увидел его. Второй раз к нему приближались корабли.

От этого зрелища у Шантеклера засосало под ложечкой, и он не представлял себе, что делать. Они быстро приближались к нему. Следует ли ему вторично взывать к ним? Снова унижаться? Или гордо стоять в одиноком молчании и позволить им скрыться навсегда?

Но когда они приблизились к его острову, он увидел нечто ужасное. Каждый пассажир на каждой посудине лежал мертвый. Прекрасная Пертелоте и все его куры – мертвы; Джон Уэсли Хорек, Лорд Рассел, Вдовушка и все ее дети, Мундо Кани, Тик-так – все они были мертвы.

– Теперь они хорошо наказаны за свою неблагодарность, за твое вынужденное одиночество,– пропела река.– Это мой подарок тебе, Повелитель Шантеклер. Прими его вместе с моим благословением.

Но Петух-Повелитель глядел на эту процессию с ощущением своей неизбывной вины. Вина переполняла его, подступала к горлу, ибо это он сказал, что ненавидит их. Он хотел умереть, потому что он был виновен.

Вдруг он принялся колотить воду крыльями.

– Ты! Ты! Ты! – кричал он, но теперь не было в крике избавления. – Это тебя я ненавижу, проклятая Создателем!

И тут же островок стал тонуть. Вода поднялась до ног Шантеклера, и он уже не видел, где стоит. Во сне этом ему казалось, будто он стоит на ничем, окруженный со всех сторон речною водою. И все же он орал во весь голос, до хрипа:

– Я не боюсь! Смерть – самое малое, чего я достоин! Я заслужил смерть! Это тебя я ненавижу!

– Я могла бы вернуть остров,– пела река. – Я могла бы сделать его раем.

Но Петух-Повелитель оплакивал свои жертвы и кричал все громче:

– Это тебя я ненавижу! Я буду биться с тобой! Убей меня сразу – прямо сейчас! Или я буду биться с тобой! Биться с тобой! Биться с тобой! – А затем, уже начиная тонуть, он воскликнул: – О Пертелоте!

_______

Пертелоте – настоящая Пертелоте – трясла Шантеклера, обхватив его обоими крыльями. Он проснулся.

– Шантеклер, Шантеклер, – говорила она. Она повторяла его имя снова и снова. – Шантеклер. О Шантеклер, это сон.

Долго-долго Петух-Повелитель просто сидел с поникшей головой в ее объятиях – и был преисполнен благодарности. Он тяжело дышал. Он часто глотал.

Затем он ненадолго оставил Пертелоте. Он шагнул со своего насеста и отправился к каждому из обитателей своего Курятника. Он притрагивался к ним. И, дотрагиваясь до них, он называл их по именам: «Берилл. Халцедон. Хризолит. Сардоникс. Топаз. Яшма. Гиацинт. Изумруд. Мундо Кани. И мои дети; о, мои дети». Никто не проснулся, так осторожно он касался их; и они не знали, с какой любовью он шепчет их имена.

Одна Пертелоте знала.

И когда он снова вернулся к ней, он сказал:

– Никогда больше у меня не будет видений.

– Разве можешь ты выбирать? – спросила она.

– Я могу выбирать против зла, – сказал Шантеклер.– Я, несомненно, могу выбрать против зла, а мои видения были наполнены злом. Это то, что делал в них я. И еще это то, что я приношу из них в это место... И если я всегда буду бдеть, то никогда больше не будет видений. Да! Я выбираю больше не видеть видений.

Пертелоте услышала в его голосе такие нотки, каких никогда прежде не было, и потому она спросила:

– Ты расскажешь сейчас, Шантеклер?

– О, – сказал он, – я и не переставал рассказывать.

– Ты ответишь мне на вопрос?

– Конечно. Теперь со мной все в порядке.

Но Шантеклер не понимал, что трудность вопроса была не в нем, но в ней. Если кто-нибудь редко рассказывает о себе, он полагает, что все остальные точно так же не желают рассказывать о себе. Но она задала свой вопрос:

– Чем ты обеспокоен так долго?

Но Шантеклер не помог ей в ее затруднении. Вместо того чтобы все объяснить, он ответил вопросом на вопрос:

– Откуда ты пришла, Пертелоте?

Она была тиха и не отвечала.

– Ш-ш, ш-ш, – успокаивал он ее, как будто бы она сказала что-нибудь. – Мой вопрос так же важен, как твой; это один и тот же вопрос, Пертелоте. Послушай меня: ты пришла в мою землю по реке, а значит, ты связана с ней больше, чем мне известно; и я должен знать это. Потому что именно река беспокоит меня так долго. Она затопила весь юг моей страны – непонятный, нечестивый разлив. Но, может, ты раскроешь мне его причину. Возможно, ты сумеешь научить меня чему-нибудь такому, чего я сам в этом деле понять не могу. Почему ты пришла сюда, Пертелоте?

– Я тоже могу выбирать против зла, – еле слышно промолвила она.

– Тогда мы заодно, – сказал он.

– Я жила в стране, что сразу к западу от гор.

– Так далеко отсюда?

– Это длинная река.

– Длиннее, чем я думал.

– Но я могу выбирать против зла, так же как и другие, – повторила Пертелоте, ибо ей было важно, чтобы Шантеклер понял это, прежде чем она расскажет ему свою историю. Если она раскроет низкую тайну своего прошлого, это должно быть на ее условиях. Рассказывая, она не должна потерять его любовь; и она не должна возненавидеть себя, когда он глубже узнает ее.

Шантеклер сказал:

– Мне открыто твое сердце, Пертелоте. И я очень хорошо знаю, какое оно доброе.

И тогда она рассказала ему о своей стране: о Сенексе Припертом к Горам, Петухе-Повелителе, о его смерти и о чудодейственном рождении его ребенка. Она рассказала ему, и Шантеклер узнал о существовании того, кто носит имя Кокатрисс, – о том, как мучил он кур, о его детях-василисках, о том, как он разорил всю страну. А потом она закончила, и вновь воцарилась над ними спокойная ночь.

Наконец Шантеклер заговорил.

– Пертелоте, Пертелоте,– сказал он.– Не меньше, а гораздо, гораздо больше люблю я тебя теперь.

Сердцем приняв ее рассказ, он был умиротворен и глубоко счастлив; и он уверился в том, что больше никогда у него не будет видений. Не рассказанное ею стало причиной этого мира в его душе, хотя он внимательно выслушал все. Но то, что она вообще говорила об этом в его присутствии,– вот этот переломный момент внушил ему уверенность: она любит его и полностью доверяет ему. Да, она вручила ему все свое сердце, веря, что он не поранит его. И, во имя небес, он не поранит!