Текст книги "Книга скорбящей коровы"

Автор книги: Уолтер Уангерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Часть третья

Глава девятнадцатая. Работы в Курятнике: подготовка к войне наряду с самой восхитительной из всех недовольных гримас

К середине следующего утра почти всем стало ясно, что дикие индюки, все до единого, решили надуться.

Они были настолько слепы и настолько глухи, что ничего не знали о смерти своего собрата по имени Тюрингер от укуса змеи. Они просто решили, что Тюрингер каким-то образом избежал немыслимо бесцеремонной взбучки, выпавшей остальным по милости Пса со столь вульгарным носом. И никто не мог убедить их в обратном. А потому они вперевалку бродили взад и вперед по двору, высоко задрав свои нелепые головы, хромали и надували губы.

О, что это были за гримасы!

Шантеклер созвал всех глав семейств на особую встречу близ Курятника. Она произошла примерно через полчаса после утреннего кукареканья. Индюки, все до единого, собранием пренебрегли – все с той же недовольной гримасой. Разумеется, они знали о встрече; и они уж постарались, чтобы и все остальные знали, что они знают о встрече: ибо как выразить свое пренебрежение, если неизвестно, что тебя пригласили в первую голову? Они возмущенно пыхтели и гоготали, они тяжело вздыхали и хромали, все это буквально в двух шагах от места собрания. И они не слышали ни слова из того, что произносилось там.

Собрание закончилось перед самой обедней. Каждый отец вернулся к своему семейству и поделился услышанным, а также растолковал точные приказы, отданные Шантеклером. И когда семейства усвоили роли, кои им надлежало сыграть в грядущей войне, они принялись за работу. Каждое животное во дворе знало теперь свои обязанности, и кукареканье возвестило о том, что пора приступать к их выполнению.

Дикие индюки, впрочем, сами себе выбрали дело. Их обязанностью было надувать губы.

Один из них, именуемый Маринованный Индюк, неуклюже ввалился прямо в Курятник. Оказавшись внутри, он оглушительно хлопнул дверью. Затем открыл ее и снова вывалился наружу, повернулся и еще раз захлопнул дверь. Выпятив бородку на добрый фут, дабы как следует выразить свое недовольство, он вернулся в Курятник и стукнул дверью, вышел и стукнул дверью, и еще раз стукнул, и еще. А если кто-то проходил мимо, он будто невзначай поднимал свои куцые крылья, так что становились видны многочисленные синяки, а затем хлопал дверью прямо в лицо проходящему.

Обязанностью пчел было сделать что-нибудь с отвратительным запахом, сочащимся из-под земли. Животные проснулись, давясь и с трудом вдыхая тошнотворный смрад. Как только пчелы уяснили свою задачу, они разделились на две группы. Трутни-самцы полетели в лес на поиски цветов, каждый возвращался с благоуханным лепестком. Эти лепестки они рассыпали по всей земле и улетали за новыми. Затем лепестки облепляли работницы-самки, старательно их пережевывали, пока не получалось сладкое клейкое тесто, которым они обмазывали землю по всему двору. Они будто пол настилали, запирая гнилой смрад под землей, они занимались своим делом.

Точно так же и Паприка с Базиликом занимались своими делами. Эти два индюка прочно утвердили свои искалеченные задницы как раз там, где земля еще не была заклеена, и не двигались с места, несмотря на сердитое жужжание и увещевания пчел. Во-первых, они ничего не слышали. Во-вторых, они предпочитали не замечать суетящихся пчел, ибо их работой было как можно обиженней надуваться. И в-третьих, они совершенно не представляли себе, зачем понадобилось пчелам замазывать всю землю вокруг Курятника. Все это представлялось им совершенно бессмысленным предприятием (да-да, еще дьявольски до-докучливая ерунда-да!), а потому они решили не сходить с еще не запачканных мест. Следует заметить, что и у Базилика, и у Паприки, и у всех прочих индюков обоняние отсутствовало напрочь. Они категорически не одобряли общей суеты и общей неприличной тошноты этого утра.

В конце концов пчелы вплотную приблизились к этой парочке и приклеили ее к земле. Но Паприка с Базиликом высоко задрали свои лысые головы и сделали вид, что не замечают, какое вопиющее неприличие вытворяется с их задами.

Тик-так, Черный Муравей, был вне себя от радости; и это проявлялось в его необычайно громких АТЬ-АТЬ, с которыми он отправлял на задания своих муравьев – дивизию за дивизией. Никогда в жизни ему не удавалось пустить строем столь грандиозное войско. Тик-так распоряжался своей сотней, но у него никогда не было столь многих тысяч, обученных, преданных, дисциплинированных и отполированных до блеска. Для полного счастья он помуштровал их ровно пятнадцать минут ровно посреди двора, прежде чем отправить на выполнение поставленных задач. А затем он крикнул: «Копать!» копальщикам, и «Таскать!» таскальщикам, и «Строить!» строителям муравейников; и тут же строители, таскальщики и копальщики отправились на работу, издавая тысячи тикающих звуков, как будто тысячи крохотных часиков рассыпались по земле.

Животные увидели, как почти перед самыми их носами вырастает крепостной вал, обнесший двор широким и безупречно круглым кольцом. Муравьи не выказывали недовольства масштабами поставленной перед ними задачи. Они работали с истинным наслаждением, возвели стену, земляной бастион, окруживший всех животных и выросший в конце концов на высоту пышных рогов оленя. Снаружи этого вала они вырыли ров, такой же глубокий, как высока была стена. А в стене они тут и там зарыли индюков по самую шею. Муравьи ни с одним из них в спор не вступали, а просто придерживались своего плана и занимались делом, несмотря на помехи. Их не заботили недовольные индюшачьи гримасы. Их не заботили индюки, взгромоздившиеся на строящуюся стену. Но они решили, что маленькие лысые головки, торчащие из стены, стали неплохим украшением, пусть и несколько беспорядочным.

Индюки, конечно, сделали вид, будто не заметили, что оказались по шею в земле. Самая замечательная из всех недовольных гримас – это гримаса презрительно-высокомерная. Вовсе ничего не замечающая, а потому замечаемая всеми, так уж случайно выходит. Она говорит – не намеренно, разумеется: «Тебе наплевать на меня, мир. Что ж, иди своей дорогой. Не обеспокой себя, обратив внимание, насколько же тебе наплевать на меня. Мне это безразлично, ты не стоишь и вздоха. Око за око. Око за око. Как вы к нам, так и мы к вам». Погребенные индюки высоко задирали головы и одерживали дополнительную победу тем, что не замечали потоков красных муравьев, шагающих по их векам с ношей для остальных животных.

Шантеклер полагал, что столь крошечные существа подвергаются меньшей опасности за пределами лагеря. А потому он посылал их на поиски пищи. Враг мог заметить зернышко, ползущее по земле. Но кто способен разглядеть под ним крохотного красного муравья?

Была стародавняя поговорка про лис, которую Лорд Рассел с удовольствием цитировал всякому, кто находил время выслушать его. Вот такая:

Лисы считают,

Что рута воняет,

И полагают,

Что всяк, это знает.

Сам Лорд Рассел совершенно не переносил крепкого и горького аромата побегов руты. Исключительно по этой причине он яростно натирал себе лапы ее маслом и, как правило, направляясь по своим лисьим делам, изрядно пованивал.

Так как Шантеклер доверял скрытности Рассела, сейчас Лис со своими родичами нес караульную службу. Они проползли через равнину, что отделяла земляную стену от разливающейся реки, и следили за появлением врага. Шантеклер также доверял их врожденному чувству самосохранения. Он знал, что в тот момент, когда эти лисы заметят врага снаружи, сами они уже будут выглядывать изнутри.

Сейчас, пробираясь через кусты и колючки, Лорд Рассел, Здравомыслящий Лис, вонял неимоверно.

Но обоняние у индюков было более чем умеренное. Индюк Коротышка, надувшийся рядом с Лордом Расселом, не заметил в нем ничего необычного, помимо того, что движения Лиса казались несколько непредсказуемыми.

Лорд Рассел скрылся за кустом.

Затем он спрятался в колючках.

Затем прикрылся Индюком.

И снова скрылся за кустом...

И обратно молнией к Индюку! Лучшего укрытия не сыскать, к тому же и тень от него самая лучшая.

Когда Лорд Рассел заметил, что нынешнее укрытие его живое, он поразмыслил и решил поприветствовать это существо подобающим образом.

– Значит, это самое, я бы выразился, так сказать, и я бы, э-э, подумал, что большинство здравомыслящих особей расположено, э-э, согласиться, что – я тут с пониманием, что ты, дружище, из здравомыслящих – нынче выпал прекрасный денек.

Вжик! Лис метнулся в колючки. Вжик! Лис вернулся к Индюку. И колючки, и Индюк были коричневыми; но Индюк – неизмеримо более приятная компания.

Индюк Коротышка медленно повернул голову, дабы взглянуть на это чудо.

– Гадство, – страдальчески вымолвил он, обращаясь к перьям своего хвоста, за которыми укрылся Лорд Рассел.

– В самое яблочко? – воскликнул Лис. – Я и сам, э-э, лично, того же определенного, чтобы не сказать больше, и... или... определенного мнения.

– Гадство, – повторил Коротышка, полностью развернувшись и указывая на синяк, украшавший его макушку.

– Разница, гм... гм... очевидна.

Синяка Лорд Рассел не заметил. И говорил он не о нем. Просто он выбирал время, дабы наконец продекламировать Коротышке маленькую поэму о лисах и о руте. А затем оба они приступили к содержательной беседе, и один Индюк позабыл об обиде. Он снова стал вежливым и обходительным. Среди тысяч животных он отыскал родственную душу.

Но другой Индюк, величественный Пучеглаз, проявлял куда большую стойкость по отношению к своей, недовольной гримасе.

Величественный Пучеглаз, да будет известно, владел искусством высочайшего политеса. Уж Пучеглаз имел манеры так манеры. Он извинялся даже перед деревьями – когда был совершенно уверен, что это именно он наткнулся на дерево, а не дерево на него. И как же вежливо он тогда извинялся! Сперва изгибался так, что все тело его вздымалось над клювом, и трепетало, и билось в смирении. Затем его грудь надувалась, как подушка, и все для того, чтобы как следует поклониться дереву. И затем, в поклоне, подмести землю своей маленькой бородкой, что росла из груди. Весь свет говорит: «Что за поклон у величественного Пучеглаза!» «Из-виня-виня-виня-юсь», – бормочет дереву Пучеглаз.

Но стоит тому же самому Индюку посчитать обиженным себя, стоит ему почувствовать, что задето его достоинство,– о горе? Он владел искусством надуваться!

Четырнадцать раз – он считал, – четырнадцать раз Пес с неимоверным носом швырял его в самое поднебесье. Пучеглаз пытался урезонить нелепое существо, ибо именно такова была его натура. Он позволил себе заметить самым наивежливейшим тоном: «Гадство». Но что толку? Когда кто-то говорит «гадство» с высоты в десять футов, вниз головой и ногами кверху, разве можно понять, что этот кто-то желал бы извиниться? А когда кто-то шмякается оземь всей своей двадцатифунтовой тушей, очень трудно и вовсе что-то сказать. Его разговор был начисто оборван! А это, вне всякого сомнения, оскорбление чьего-то достоинства. Пес, на худой конец, мог сказать: «Прости меня, Пучеглаз», но нет, Пес не сказал ничего подобного (неважно, что Пучеглаз был глух как пробка). И это, вне всякого другого сомнения, превосходнейшее основание для того, чтобы надуться.

Величественный Пучеглаз надулся, и по праву, на источник своего унижения.

В результате кропотливого расследования он обнаружил в лагере место, где залег этот Пес, и обратил свое недовольство именно туда.

– ОБИДА!

Мундо Кани услышал шум. Не шевельнув головой, он поднял свои скорбные брови и обнаружил по соседству Индюка. Этот индюк яростно скреб землю, как будто земля была ему ненавистна. Себе под нос он бормотал пылкие и вроде бы неуместные слова: «Гадят! Гадят!* Он весь изогнулся. И он поедал гальку, будто это были ягоды.

– О, эта еда! Гадская еда! – бормотал Индюк.– О, этот день! Гадский день! О, это общество! Гадское общество! О, этот мир! Гадский мир! Гадский, гадский, гадский мир!

Мундо Кани был склонен признать справедливость рассуждений, касающихся этого мира. Он испустил протяжный вздох, нечаянно сдув при этом семь пчел, и завращал глазами, дабы разглядеть Индюка. Один вид его заставил Пса почувствовать себя виноватым. Но он все равно смотрел на Пучеглаза.

– Кто-то делает свое дело в гадской жаре гадского дня. Не жалуясь! О, этот день! И кто же с головы до ног покрыт синяками? И чьи бедные мышцы болят? Его!

«Какое же прекрасное оперение на груди у этого существа»,– подумал про себя Мундо Кани.

Затем Пса осенило, что Индюк поедает камешки, прямой линией ведущие к нему; если Индюк будет продолжать в том же духе, он вскоре дойдет до хвоста Мундо Кани.

– То есть загораживаю дорогу, – вздохнул Мундо Кани. – Вечно я загораживаю дорогу.

Эти слова вплотную приблизили его к слезам. Но он сдержал порыв и поджал хвост, убрав его с дороги.

Глазом не моргнув и нисколько не помедлив – с тем же рвением, что и любой во дворе, – Пучеглаз сменил направление и продолжил движение к хвосту, поглощая камешки и бормоча.

Мундо Кани подумал, что, возможно, ему следует что-нибудь сказать, дабы объявить о своем присутствии на этом месте. Но Индюк был так занят, что бедняга постеснялся отвлекать его.

Он снова передвинул хвост. И снова бормочущий Индюк сменил направление. И придвигался все ближе и ближе.

Псу ничего не оставалось, как притвориться, что его здесь нет. А потому он изо всех сил притворялся, что его здесь нет. И он наблюдал, пока Индюк не проглотил последний камешек перед кончиком его хвоста. Индюк, будучи целиком погружен в свое дело, не остановился. Его следующей добычей оказался клок шерсти Мундо Кани.

– О, эта еда! Гадская еда! Противная, шкурная еда!

Из глаз Мундо Кани выкатились огромные слезы, и в пыли по обе стороны его носа возникли Два водоема. Но, продолжая притворяться, что его здесь нет, он лишь вздохнул и затих и наблюдал за рассеянным Индюком.

Индюк клюнул шерсти с хвоста. Он выдрал клок с крестца, он вытянул клок из спины, клок из холки, клок из шеи. Влага струилась из глаз и носа Мундо Кани. Но он смирно лежал и ничего не говорил. Он был очень, очень печален – с Индюком-то на спине.

Повелитель Вселенной, почему он всегда и у всех лежит на дороге?

Бормочущий Индюк выдрал клок шерсти с самой макушки и тут неожиданно очутился глаз в глаз с Псом. Он остановился и одарил Мундо Кани пронзающим взором прямо в левый глаз. Мундо Кани оглянулся и зарыдал.

– О! – воскликнул величественный Пучеглаз, ни на дюйм не сдвинувшись с места. – Ты здесь! Я да-да-даже не заметил тебя!

– Потому что я не стою того, – проговорил Пес Мундо Кани.

– Но по-по-по правилам хорошего тона, – вопил Пучеглаз, – я, например, знаю, что кому-то следует извиниться. – И тут Индюк выпалил изо всех сил: – ИЗВИНЯЮСЬ!

– Ты прощен,– сказал Мундо Кани.

Но Пес обращался к заднице Пучеглаза, ибо удовлетворенный Индюк уже ковылял прочь. То была самая замечательная недовольная гримаса. Камешки грохотали в его утробе.

Тут уж Мундо Кани ничего не смог с собой поделать. Слово вырвалось из него совершенно само собой.

– Поки-и-и-и-и-нут! – жалобно завыл он.

Несколько сот животных оставили работу, взглянули и поразились выстриженной полосе на спине Мундо Кани. А Шантеклер, наблюдающий за постройкой лагеря, подошел поближе.

– Идет строительство, Дворняжка Мундо Кани, – бодро начал он. – Каждому нашлось место, дело, и каждая семья погружена в работу. И еду доставляют, и вонь пропадает, и я вполне удовлетворен...

Он замолчал. Он уставился на Пса. Мундо Кани рыдал без остановки.

– Что это значит? – прошипел Петух-Повелитель.

Мундо Кани закачал головой.

– Ну ты и башмак! Ты бегающий башмак! Кто задирает тебя каждый раз, когда я отворачиваюсь?

– Ах, башмак, – только и сумел произнести Пес, а затем он вновь предался воздыханиям и всхлипам.

Шантеклер бегло огляделся. Два индюка ковыляли в поисках новых объектов для своих недовольных гримас. Петух-Повелитель подлетел к ним и направил куда-то. И вернулся к Псу.

Он направил клюв прямо в нос Мундо Кани.

– Рыдай вчера! – шипел он. – Рыдай на будущий год. Рыдай своей дурьей башкой вниз по реке. Но не рыдай здесь и не рыдай сейчас?

– У-у-у-у-у-у-у! – содрогался Мундо Кани.

В конце концов это произошло. Сдерживающая перегородка внутри Мундо Кани сломалась: скорбь рвалась отовсюду, и никто в мире был не в состоянии заткнуть этот сосуд несчастий.

– Во имя всего...

Шантеклер поперхнулся. А затем он сомкнул крылья на горле у Мундо Кани.

– Пес, ты хоть представляешь себе, что ждет нас завтра? Война! Яростная, кровавая, смертельная война! Змеи бросятся на нашу стену. Они собираются проникнуть сюда, дабы уничтожить здесь все живое. И эта жалкая горстка животных намерена принять бой. Ты думаешь, они будут сражаться завтра, если кто-нибудь перепугает их уже сегодня? Им необходимо великое мужество. А ты! Ты выкачаешь отвагу из каждого сердца на этом дворе! Я не желаю этого, Мундо Кани. Ты слышишь меня? Я не желаю слышать извергающихся из тебя потоков. Ясно? Дай им спокойно насытиться днем. Дай им спокойно выспаться ночью. И тогда завтра мы найдем, что ответить врагу.

Шантеклер в упор смотрел на Мундо Кани. И долго не отрывал взгляд. Затем, когда он снова заговорил, голос его стал менее колючим, более ровным и куда более добрым.

– Пес Мундо Кани. Ты видел, и я видел, а больше никто не видел, что нас всех ожидает. Ты видел проклятых гадин, скользких, липких тварей. Ты видел их насмерть впившимися в Тюрингера. А слышал ли ты имя, данное глубокой подноготной этого зла? Имя ему Уирм.

Пес закрыл глаза. Он мужественно боролся со своею скорбью. Пасть его стала суха. Перья высушили его пасть.

– Мы одни видели это, – говорил Петух-Повелитель. Он испытывал Пса: начал медленно опускать крылья. – Мундо Кани, ты нужен мне. Ты знаешь то, что больше никому не известно. Ты стоял перед лицом смерти, и ты не убежал, но взялся за спасение стаи дураков. У тебя мужественное сердце, душа моя, и ты нужен мне. Кто еще может бежать как ветер? Кто другой обладает таким талантом? Однажды, годы и годы тому назад, Создатель швырнул в этот нос благословение, и нос оказался достаточно велик, чтобы уловить этот дар.

Когда крыло совсем отступило от рта Мундо Кани, последовало множество протяжных вздохов. Маленькие перышки вылетали с этими вздохами и кружились в воздухе. Но рыданий не последовало. Все всхлипы и стоны возвратились домой, в разбитое сердце Пса.

– Хорошо, хорошо, хорошо, Мундо Кани, – подбадривал его Шантеклер. – Хорошо, душа моя. Тсс. Успокойся.

Он встал, отряхивая крылья, будто мокрые полотенца. И тогда он увидел спину Пса.

– Кто покусал тебя? – потребовал он ответа.

Мундо Кани отвернулся.

– Это змеи? Кто покусал тебя?

Мундо Кани снова посмотрел на Петуха и покачал головой. Он покачал головой, ибо пока еще не мог говорить. А еще он покачал головой, потому что какая разница, кто покусал его, змеи или еще кто-нибудь.

Шантеклер уже было задрал голову, чтобы призвать хорьков – ныне свои полицейские силы. Но прежде Мундо Кани положил лапу на спину Петуха-Повелителя и уставил на него молящий взор. Петух передумал и застыл в ожидании.

Пес боролся с глыбой, застрявшей у него в горле. Но когда наконец к нему вернулся дар слова, Мундо Кани опустил глаза и промолвил:

– Пес явился сюда. Пес принес тебе несчастье. Пес уходит прочь.

Сперва Шантеклер хотел рассмеяться. Но приступ смеха утонул в раздражении, и он мгновенно разозлился.

– Псина неотесанная! – сказал он.

– Изволит ли мой Повелитель взглянуть на себя? – горестно проговорил Мундо Кани. – Вот пара глаз, что два года назад так желали сомкнуться во сне. Они спят? Вместо этого они тратят время на ничтожного Пса. Вот голос, что однажды ночью освятил одинокого Пса, плачущего под дверью. И как же звучит этот голос сегодня? Он полон тревоги. Тревога делает его суровым. Он полон скорби. Скорбь ломает его. И он устал, как и эта пара глаз. Пес видел, когда живущие здесь были чудом Создателя. Но Пес принес в этот Курятник проклятие Создателя. И может, проклятия сильнее чудес. Такой Пес достоин смерти. Он убирается прочь.

Шантеклер был ошеломлен.

– Послушай,– сказал он, непроизвольно перетаптываясь, – ты уйдешь, и я последую за тобой! Я прилеплюсь к твоему носу. Я сломаю его! Что это за дурацкие разговоры? Ты думаешь, все это из-за тебя? Ты что, папаша Уирма? Ты несешь вздор, простофиля! Ты полный придурок!

Дальнейшее Мундо Кани произнес тихо и ни в какие глаза не глядя:

– Повелитель Вселенной смущен тем, что совершил такую ошибку...

– Кук-а-мамочки!

– И он желает скрыть ее.

– Кук-а-чепуха!

– Это мой промах, о Повелитель.

– ВЗДОР! ВЗДОР, ПУСТОГОЛОВЫЙ ТЫ ПЕС!

Мундо Кани вздохнул. Покачал головой и вздохнул еще раз. Он пытался заговорить, но у него не получилось. Он помахал лапой перед своей физиономией, как бы показывая то, что таилось у него в голове. А потом он заговорил, как дитя, не переводя дыхания, будто исповедуясь:

– Из-за этого Пса – это очевидно, мой Повелитель, – из-за этого Пса прекрасный Индюк, бурый и пестрый, этим вечером умер. Ах, этот Пес не спас его. И он умер.

– Вот что тебе очевидно? Вот что! Да ты же в одиночку...

Неожиданно Шантеклер кинулся прочь от Мундо Кани. Он принялся расхаживать по лагерю, тряся головой и распушив перья на шее. Он ругался. Мелкие животные метались, уступая ему дорогу. Все прочие, кто остановился передохнуть, вскакивали и скорей принимались за работу. Джон Уэсли Хорек как раз собирался доложить о перебранке между утками и гусями, но поглядел на Петуха-Повелителя и тут же решил вообще ни о чем не докладывать. Шантеклер подошел к стене, затем развернулся на пятке и поспешил обратно к Псу – мысль сверкнула в его мозгу.

– Что говорила тебе та Корова?

Мундо Кани сказал:

– Мой Повелитель вправе смеяться надо мной.

– Твой Повелитель! Твой Повелитель вправе заткнуть тебе пасть! Что вчера говорила тебе Корова? Она раздразнила тебя? Она убедила тебя в твоей виновности? Это так она объясняет зло?

– Вчера вечером был Индюк...

– Вчера, Пес, рядом с тобой стояла Корова, там, позади всей толпы. Однажды она сидела со мной, но не сказала ни слова. Она говорила с тобой. Что такого сказала она, чтобы сделать жалкого придурка еще более жалким?

– Мой Повелитель всегда должен быть прав. Разве он когда-нибудь ошибался? Но Корова не нашла времени, чтобы поговорить с этим Псом. А что, была какая-то Корова?

– Была Корова! – взорвался Шантеклер. – Я считал ее чем-то добрым. Но теперь я считаю...

Внезапно Шантеклер сел. Его крылья безвольно упали на землю. Шея его повисла. В глазах появилась бесконечная усталость. Перед печальным, печальным Псом предстал дрожащий Петух.

– Послушай, вот что,– сказал он. Голос его был будто песок. Обоими крыльями он обхватил огромный носище Мундо Кани. – Если Пес принес с собой в Курятник проклятие Создателя, значит, Петух нуждается в проклятии Создателя. Способен ты в это поверить? Притащи с собой Пес полчище блох, Петух был бы счастлив полчищу блох. Пес необходим Петуху. Петух полюбил его. Оставайся.

И долго-долго, в то время как вокруг них кипела дневная работа, Шантеклер молча смотрел на Пса Мундо Кани. А затем он склонил голову на огромный Псиный нос. А так как Петух ужасно устал, он здесь и заснул и спал без сновидений.

И как же теперь Мундо Кани мог уйти – или хотя бы шевельнуться?