Текст книги "Книга скорбящей коровы"

Автор книги: Уолтер Уангерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать шестая. Процессия

Ладно, смерть есть смерть, какие уж тут сомнения; но одна смерть более прилична, и почтенна, и величественна, нежели другая. И чем дальше тащил его по лагерю Мундо Кани, тем более сознавал Шантеклер недостойность именно такой смерти.

Сейчас его ноги и крылья были собраны в пучок этими тисками, голова свесилась вниз, а гребешок волочился по пыльной земле. Наряду с высокими, трагическими чувствами, борющимися в его душе, Шантеклер начал испытывать легкий приступ раздражения: если где и отдавать концы, то рот не идет просто ни в какое сравнение с насестом.

Что, в конце концов, собирается делать этот Пес? Что такого могло произойти снаружи, что невозможно было бы сделать в Курятнике, и сделать лучше? Убийство везде убийство. Оно в публике не нуждается. Шантеклерова вспышка раздражения сменилась явным недовольством; и, несмотря на боль, он сделал попытку извернуться, прошить горло Мундо Кани острием Тесака; но попытка оказалась безуспешной. Шантеклер отказался от нее и огляделся вокруг.

Гляди-ка! Его собственные животные – животные, ради которых он насмерть бился с Кокатриссом, животные, коим он был Повелителем и властелином, – они выстроились по обе стороны от Мундо Кани и глазели на это унижение!

Так что же собирается делать этот Пес?

Сначала животные только смотрели в изумлении, просто ошеломленные, и ни один из них не попытался помочь своему Повелителю или хотя бы выразить сочувствие. Они разевали рты, а Шантеклер мучился. Что была его смерть? Зрелище для любого зеваки?

Но затем выскочил Тик-так, Черный Муравей. Возможно, долгое напряжение этой войны вконец повредило его манерам, его воспитанию, его солдатской выдержке. Или, может, столь невероятная близость Уирма и реки освободила чувства. Как бы то ни было, при виде этого зрелища Тик-так разразился безумным хихиканьем. У него не было подобных намерений. Как только хихиканье вырвалось наружу, он остановился и погрузил в пыль свою крохотную черную головку. Но его маленькое тело сотрясалось, и хихиканье все равно вырывалось наружу.

С этого хихиканья все и началось. Как по команде, тысяча черных муравьев сломали свои ряды, и все они до одного тоже принялись хихикать. И тогда захихикали многие животные. Они как могли скрывали свое хихиканье. Они стыдились его. Но поделать ничего не могли и продолжали хихикать.

Голова Шантеклера, его гребешок и бородка мешком свисали с одной стороны рта Мундо Кани. С другой стороны торчало гордое знамя его хвоста. И Мундо Кани очень высоко держал свою голову со всеми этими украшениями.

Но хихиканье оказалось лишь прелюдией грядущих событий. Оно оказалось брешью в мощной крепостной стене; и коли отыскалась эта брешь, не заставил себя ждать и прорыв. Прорвало животных. Они трясли головами, пытаясь сбросить с себя наваждение, их переполняло сознание вины, но, совершенно от себя независимо, они взорвались. Они расхохотались.

Шантеклер больше не был раздражен. Он был уничтожен.

– Ты, мешок! – кричал он; и боль, пронзившая его с этим криком, доказала, что эта нелепая поездка вовсе не сон.

Но Мундо Кани не обращал внимания – ни на ярость Петуха-Повелителя, ни на окружавший его со всех сторон безумный хохот. Он уверенно продолжал свой путь к стене.

– Да что за дьявольщина творится с вами? – изрыгал Шантеклер из своей перевернутой головы.– Я вам велел убираться! Не меня убирать!

И он закашлялся.

Боль отступила на задний план, позор мучил Петуха куда сильнее. О, он готов вынести любую боль, только бы вбить несколько крепких, кровью пропитанных слов в башку этой возмутительной дворняжки!

Повсюду вокруг них животные валились от хохота, не в силах удержаться. Хорьки бились в судорогах и катались по земле. Выдры ерзали на спинах, лягая воздух и держась за бока. Овцы ухмылялись уголком рта. Свиньи опускали глаза и мерзко рыгали. Утки и гуси подняли дикий гогот, и даже куры – подумать только, куры! – куры кудахтали, как дуры набитые!

Весь лагерь трясся и хихикал, орал, ревел, фыркал и хохотал. И они больше не стыдились этого! На самом краю величайшего бедствия они все обезумели. А Мундо Кани, с пастью, набитой Петухом-Повелителем, с высоко поднятой и целеустремленной головой, не обращал на это ни малейшего внимания.

Но Шантеклер – чем хуже ему было, тем лучше он чувствовал себя. Он горячо молил о возможности пинать некий нос, пока тот не распухнет до размеров дерева. Он был готов. Во имя Создателя, ради мести он снова был готов к жизни!

– Эй! Ты, сундук! Есть разные способы носить Повелителя среди его животных!..

БУМ!

Вода поднялась прямо над краем стены – волна, что заслонила небо, а затем отступила.

319

Глаза Шантеклера вылезли из орбит. Он замолчал. Животные тоже враз притихли перед исполинской волной и близостью ее сокрушающей мощи.

Только Мундо Кани остался невозмутим. С той же скоростью он шел прямо к стене. И когда он достиг ее, то без малейших колебаний вскарабкался наверх.

БУМ!

Волна поднялась прямо перед лицом Шантеклера. Он хотел кинуться прочь от бушующих вод, но не мог. Мундо Кани положил его на вершину стены, а затем прижал его лапой – и смотрел ему в глаза.

– Мундо Кани! – закричал Шантеклер. – Взгляни на нее!

Пес не смотрел, но смотрел Петух. От рва до горизонта простиралась река, к небу вздымались огромные валы. Гигантские волны этого моря устремлялись к лагерю и разбивались о его утлую стену. Громадные, разъяренные волны, пенящиеся в бешенстве своем, набрасывались на стену, взлетали в небеса, шипели, исходили брызгами, а затем отступали, обрушиваясь ливнем.

Животные сбились грудой посреди лагеря. Они сразу же ощутили, как ничтожно мало их было. Но Пертелоте шагнула из толпы и теперь сама приближалась к стене.

– Пертелоте! – крикнул Шантеклер. – Тебе не следует быть здесь! Вернись назад! Спасайся!

БУМ!

Но ни волна, ни Петух не смогли повернуть ее. Она начала взбираться на стену.

– Прости этого Пса, – завопил Мундо Кани прямо в ухо Шантеклеру, – но Петух был не прав. Он не собирается умирать. И все еще можно что-то сделать.

Теперь с ними была и Пертелоте. Будто выполняя свой долг, она с необъяснимой силой сжала Петуха, и Пес убрал свою лапу.

Глаза Шантеклера метались от унылой стаи в центре лагеря к черным водам, бушующим снаружи.

– Ничего больше не сделаешь,– сказал он сам себе, ибо ревущая стихия заглушила слова.

– Что-то можно! – заорал Мундо Кани. В глазах его пылала жажда быть понятым.– Осталась одна вещь. Я ухожу.

– Что!

Шантеклер встал бы прямо на Псиную морду, если бы Пертелоте не сдерживала его.

– Этот Пес должен теперь уйти.

Глаза Шантеклера вспыхнули.

– Это и есть ответ?

– Это должно произойти.

– Я знал это, ты, негодный! Вовсе не сон, а правду я видел – я знал, что ты предатель! Ты негодяй! О, какой же ты негодяй! Убирайся и будь проклят, ты и твой вечный прыщ. Это не принесет тебе добра!

Второй раз за последнее время Мундо Кани взглянул на Шантеклера с невыразимой болью. Шантеклер повернул голову и уставился на бушующее море по ту сторону стены.

БУМ! БУМ! БУМ!

Волны все сильнее и сильнее били о стену. Скоро она рухнет под этим всемогущим напором.

Когда Петух снова обернулся, Пса уже не было. Только Шантеклер и Пертелоте стояли на вершине стены.

И тогда разверзлась земля.

Глава двадцать седьмая. «Пес, который скулит» – последняя битва войны

Sum Wyrm, sub Terra!

Голос вырывался из бушующей реки. Из-под настила в лагере (и животные отпрянули в ужасе), из леса и из-за леса, голос отзывался эхом и вторил своему отражению, как будто вся земля стала грохочущим барабаном. Стена сотряслась от этого звука: местами раскололась, местами осыпалась. Шантеклеру казалось, будто голос до него доносит сама эта дрожь под ногами.

– Sum Wyrm, sub Terra! Была удача тебе, Шантеклер, но больше не будет удачи.– Не голос то был, легион – хор голосов, тысячи хоров, голосящих отовсюду: — Я, Уирм из-под земли, гряду, гряду! Я выхожу на свободу!

Шантеклер, маленький Петух, стоящий лицом к морю на вершине стены в объятиях Пертелоте, пронзительно крикнул:

– Давай, змей! Гадина! Иди! Меня это не волнует! Меня больше ничего не волнует! Наконец-то все кончится!

Еще сильнее затряслась земля. Целые участки стены оползали, обрушивались гигантскими глыбами, и в стене появились широкие бреши. Непостижимое замешательство овладело волнами моря: вместо того чтобы размеренно накатить на лагерь, они повернули вспять. Исполины из хаоса, они набрасывались друг на друга, сражались не на жизнь, а на смерть. Они сходились, эти валы, подобно гигантским ладоням, зашедшимся в неистовых аплодисментах.

Шантеклер рвался из объятий Пертелоте, корчась в сомкнувшихся на нем крыльях.

– Почему бы и нет? – визжал он, в то время как пролом в стене подступал к ним все ближе; вскоре они с Пертелоте оказались на узком пьедестале, и некуда было даже шагу ступить. – Почему бы и нет? Все идет своим чередом, Уирм! Все разлетается вдребезги!

Несмотря на свое разбитое тело, он с еще большей яростью вырывался из объятий Пертелоте. Он бы и ее разрубил, если б только мог.

Но тут из реки поднялся тяжелый рев – незнакомый звук,– и тогда отпрянула сама земля.

Шантеклер был оглушен.

Как будто у земли была пасть и как будто пасть эта раскрылась в вопле – так бездна разверзлась там, где было поле брани. Пьедестал, весь лагерь медленно подались назад, как бы склоняясь перед этой дырой, уступая ей место. Шантеклер и Пертелоте вдруг оказались на краю бездонной пропасти, другой же край был скрыт потоками воды, устремившимися в бездну. Справа и слева трещина в земле тянулась насколько хватало глаз – и впадина расширялась. Рушилась твердь земная!

– Sum Wyrm, sub Terra!

Голос был мощнее рокота водопада – низвержения, с запада на восток не имеющего конца: бездна поглощала целое море, и море кинулось в нее, будто сводя счеты с жизнью. Но море и рвущиеся вниз воды отступали, ибо трещина становилась все шире и шире.

– Гряду, гряду! Я выхожу на свободу!

Теперь впервые у грандиозного голоса появился единый источник. Шантеклер обнаружил, что совершенно непроизвольно склонился ко дну пропасти. И тут же подумал, до чего же он высоко и как это опасно для жизни. Но он смотрел: именно оттуда восходил голос.

– Уирм, – прошептал он.

Но он по-прежнему ничего не видел. Он видел водяные каскады и бешенство пены на дне. Он видел каменную пасть земли, все расходящуюся в глубине. Он видел грязь, скользящую по стене, и камни, несущиеся за грязью вниз и вниз, на невообразимую глубину.

Затем самое дно пропасти сотряслось, взъерошилось – и тут же гнилостный смрад ударил в лицо Шантеклеру. Он упал навзничь. Невольно он прильнул к Пертелоте и спрятал лицо в перьях у нее на горлышке. Там пахло приятно. Пертелоте тронула его за плечо. Петух дважды глотнул и разрыдался – пристыженный.

– Без толку! – ужасающе ясно донеслось из бездны. – И поздно, слишком поздно, Шантеклер! Я гряду, гряду! Я выхожу на свободу!

Не отпуская Пертелоте, Шантеклер снова заглянул в бездну; и он увидел Уирма.

Между нижними челюстями пропасти медленно протискивалось длинное черное тело невообразимых размеров. Не было у него ни начала, ни конца, не было видно ни головы, ни хвоста, ибо на мили и мили протянулись они внутри земли; и основная масса Уирмовой туши пока не достигла даже дна пропасти. Но тело поворачивалось, будто жернов, поворачивалось, сдирая при этом огромные куски гниющей плоти,– и это тело, насколько далеко мог видеть Шантеклер, и было дном трещины.

С каждым поворотом Уирма земля трещала, вздымалась – столь могущественная сила раздирала ее. А вода, достигнув наконец Уирмовой туши, превращалась в пар.

Шантеклер прижал к себе Пертелоте и в отчаянии стиснул ее.

– Стражи, – грохотал Уирм, – проиграли, Они сломлены. А земля ломается. И я буду свободен. И я буду свободен!

– Прости меня, Создатель, – выдохнул Шантеклер.

Пертелоте сказала:

– Он простит. Осталось сделать только одну вещь.

– Что нам осталось? – простонал истерзанный Шантеклер.

Но они отпрыгнули от края. Они помчались, а за ними обрушивалась земля. Кое-где лагерь вздрогнул и начал погружаться в бездну. Земля вдоль края просто уступала и оползала. Глотка все ширилась.

– Что делать? – кричал Шантеклер, раздирая себе грудь. Следующим было то, что Курятник оказался на краю обрыва. А потом он криво наклонился над бездной, будто заглядывая в нее. А потом задрался его противоположный конец. Мгновение Курятник повисел на краю, осмысляя свою кончину; затем он опрокинулся и исчез.

– Что? Пертелоте, что? – визжал Шантеклер, взбегая на разрушающийся утес.

Долго-долго падал Курятник, пока не стал совсем крошечным, пока, будто осенний лист, не упал на Уирма и не вспыхнул огнем.

– УИРМ!

Шантеклер поднял глаза и судорожно огляделся в поисках кричащего с такой пронзительной уверенностью. Кто бросил вызов Уирму?

Животные хныкали на краю леса, обезумевшие оттого, что перед ними исчезает земля, корчились друг у друга под брюхом, сплетались в один узел – бесполезное стадо.

– УИРМ! Неужели само Зло смотрит на Пса?

Это не животные! Но бегущий нелепой, вихляющей, легкой поступью вдоль самого края пропасти, не оступаясь и уставив нос прямо в ужасную бездну,– да, это был Мундо Кани, там, далеко-далеко к западу от Петуха!

– Уирм, посмотри на меня! Уирм, заметь меня! Пес! Пес! Совсем пустяк, не на что плюнуть!

Шантеклер тоже был на краю. Он видел тушу, на мгновение застывшую. Уирм, даже сквозь толщу земли задетый за живое, замер.

– Пес намерен сразиться с тобой!

Теперь Шантеклер бросил пристальный взгляд на этого Пса. Сражаться с этим! Во имя всего святого, Мундо Кани!

Вдруг, еще приглядевшись, Шантеклер понял, что Мундо Кани тащит с собой оружие. Кажется, деревянное, похожее на любой другой выбеленный сук, только изогнутый и устрашающе острый. Или это заточенная кость. Или вот: это выглядит в точности как утраченный рог Скорбящей Коровы!

– Эй, Уирм! Эй, Уирм! – кричал Мундо Кани – рычащий, бросающий вызов, заливающийся властным и звонким лаем.

Как легко он бежал по краю наступающей бездны, отталкиваясь от глыб, качающихся и слетающих в пропасть. У Мундо Кани был талант.

– Эй, Уирм! Великий Уирм боится взглянуть на сущую пустяковину, на нос, на блоху! Страшится увидеть пылинку, что вызывает его на поединок. Такое зло – раскалывает всю землю, а от Пса – от Пса прячется! Уирм... – И крик, прозвеневший от земли до небес, крик, пронзивший всю землю насквозь: – УИРМ!

Шантеклер бросил мимолетный взгляд на Пертелоте. Она это знала! Но когда он взглянул, то увидел, что она прижалась к земле, закрыв лицо свое, глаза и уши, чтобы не слышать сольного выхода Пса Мундо Кани.

Сердце Шантеклера разбилось вдребезги. Он принялся осыпать себя пылью. Высокий, тонкий вопль, горестный и виноватый, поднялся из его груди и вырвался наружу.

– О мой Создатель, – рыдал он.

– Уирм! Уирм! Уирм? – глумился Мундо Кани, швыряя насмешки в глубины преисподней. Он бежал по краю все дальше и дальше от Шантеклера.

Затем туша внизу вновь зашевелилась. На этот раз она не поворачивалась, но, следуя новой цели, скользила в расщелине: собиралась складками и скользила, собиралась и скользила.

Пес будет сражаться с тобой! Именно так! Столько благородных, а выбрали Пса. Смотри на меня, Уирм,– и взгляни на себя, злобный Уирм! – Мундо Кани исступленно размахивал рогом. – Ну, смотри? Смотри! Эй, Уирм, смотри на меня!

И в глубине ущелья, из камня, из подземной темницы, выскользнул единственный неподвижный глаз.

Чудовищный, немигающий, лишенный век и глядящий – вот каков был этот холодный глаз, око Уирма. Белое вокруг черного, столь черного, что все призраки ночи могли затеряться в такой черноте.

Желание Мундо Кани исполнилось. Уирм смотрел на него.

На секунду Мундо Кани с длинным рогом в зубах припал к земле, в напряжении застыв над бездной. Затем, с воплем, он прыгнул.

Через край, обгоняя потоки грязи, словно тень, бегущая по скале, вниз и вниз летел Мундо Кани, и белый рог мертвенно сиял в темноте.

Глаз почти успел повернуться. Но Мундо Кани хорошо прицелился, он превратился в безжалостную стрелу. Он тяжело плюхнулся прямо в глаз, всеми четырьмя лапами. Он скреб своими острыми когтями, вцепился, поднял рог и вогнал его весь целиком в белую плоть.

Как же разбушевался Уирм!

Взад и вперед заметалась туша между стенами ущелья. Рев поднялся такой, будто все пещеры земли были Уирмовым горлом; все наполнилось его отвратительным ужасом. Он больше не руководил своими сокрушающими телодвижениями. Он был безумен, разъярен – и слеп.

Дальняя сторона пропасти сплошь начала осыпаться. Валуны устремлялись в бездну. Бушующие воды долбили и разбивали утес, вымывая землю, выплевывая камни и сгребая весь склон ко дну. Вскоре обрушилась скала, и стена рухнула и осела на дне. А наверху море просто споткнулось, будто изумилось, встретив на своем пути непреодолимую преграду; море споткнулось, а затем отступило и улеглось куда ниже, чем было прежде. И моментально заполнилась бездна валунами и скалами, грязью и грудами грунта, смешанными с водой, – крепкий раствор, залатавший землю.

На небесах, словно ветхая пелена, разорвались на клочья тучи. И солнечный свет устремился вниз и наполнил землю. И Шантеклер мог видеть все это. Но в этом неожиданно тихом, неожиданно ярком мире Шантеклер воскорбел.

Не было за ним ни Курятника, ни лагеря, ни стены. Опустошение.

Перед ним, но уже довольно далеко отступив, блестело спокойное море. А между ним и морем не было бесконечной трещины, с запада на восток разделившей землю, – злобный рубец затянулся.

Именно туда, на этот шрам был устремлен взгляд маленького Петуха. Но вовсе не шрам видел он. Снова и снова, ясно, как наяву, вставала перед ним картина: он вспоминал, что, когда Уирм взметнулся столь безудержно и когда на него обрушилась стена, в глазу его был Пес, пронзающий и пронзающий этот глаз длинным рогом, пока не превратил этот глаз в слепую и раскромсанную впадину.

Уирм, и большее, чем Уирм, – этот рубец поглотил Мундо Кани.

В сиянии дня Шантеклер подошел к Пертелоте и лег рядом с ней.

– Покинут,– сказал он. Он зарылся лицом в пламенеющие перышки на ее горле. – Покинут.

Здесь кончается третья часть истории о попытке Уирма вырваться на свободу, ее провале и о странном вхождении Пса в Подземный мир.

Заключительное слово

Глава двадцать восьмая. И последнее: деяние Пертелоте

Джон Уэсли Хорек не умер, но ему потребовалось немало времени, чтобы признать этот факт.

Еще сильнее, чем когда-либо, проявилось его отвращение к свету. Свет угнетал и тело, и душу его, воссияв именно тогда, когда он рассчитывал очнуться в гробовой тьме. Свет ранил ему глаза, поскольку он, как бы то ни было, оставался Хорьком, и слабость любого хорька к свету усиливалась по мере выздоровления. Свет унижал его, ибо он постоянно ловил мимолетные взгляды других животных на своей безухой голове и изуродованном, лысом боку. Свет раздражал его: ведь солнце никогда, никогда не осенит своими лучами его мирную жизнь с Крошкой Вдовушкой Мышкой; и вот теперь, когда она мертва и солнцу больше незачем светить, оно палит с возмутительной силой. Для Джона Уэсли Хорька солнечный свет оказался жестоким, слишком поздно доставшимся даром.

А потому, как только он смог ходить, он отправился во тьму. Не было ни Курятника, дающего тень, ни крыши, чтобы укрыться, ни пола, ни какого-нибудь места под полом, чтобы спрятаться там. Он вернулся в свою нору у подножия облюбованного клена.

– Все без толку,– сказал он и решил никогда больше отсюда не выходить.

Пертелоте слышала эти стенания. Все это время она ухаживала за ним.

– Весной мышки затевают уборку. Зачем же убивать и забирать дом?

Когда по прошествии нескольких дней и ночей он не только не вылез из своей норы, но и не издал там ни звука, Пертелоте обратилась с этим к Шантеклеру, и тот безотлагательно принял меры.

– Ау, Джон! – закричал он с середины пустого, плоского двора. – Джон, ау! Уэсли, ау! Хорек!

Остальных животных он разослал по домам. Вокруг него суетились, клевали и трудились с полуденным прилежанием (ибо это происходило в середине дня, и надлежащие канонические кукареканья были прокукареканы, точно так, как и до того момента, когда порядок времени был нарушен Уирмом) двадцать девять работящих кур, в то время как семь юных мышат носились стайкой между двором и лесом.

Ответа из норы не последовало.

– Джон Уэсли, увалень! Вылезай оттуда! Мы не собираемся носить тебе еду. Мы не собираемся жалеть тебя. И когда ты вконец зачахнешь, кончину дурака мы оплакивать тоже не станем. Вылезай и принимайся за работу! Здесь сейчас много работы!

В самом деле, работа. К югу от них теперь море. Чуть ближе моря – рубец, и на его спекшейся, ядовитой земле пока не выросло ни единой травинки. А дальше, от рубца до леса,– чистое поле, где был когда-то оживленный центр Шантеклеровой земли и стоял Курятник, – но теперь это был просто пустырь.

– Что было, то было, Джон Уэсли! А теперь снова наше время пришло, если мы сами сделаем его таковым. Что было, то было, Джон Уэсли! А теперь мы смотрим вперед. Вместе мы все вернем на свои места, и все будет как прежде.

Но из норы под кленом по-прежнему не доносилось ни звука.

– Ладно, быть посему,– сказал Шантеклер Курице, поворачиваясь к лесу задом. – У меня нет времени на уговоры.

– Но это убьет его.

– Этого он и хочет, разве не так?

– И это то, чего хочешь ты?

– Хочу! Я хочу заново отстроить мою страну. Я хочу, чтобы прошлое перестало терзать мою душу. Я хочу больше никогда не думать об этом.

– Ты не можешь заставить себя не думать об этом, – сказала Пертелоте. – И не в твоей власти, Шантеклер, очистить свою душу от того, что изменило тебя. Пожалей Хорька. Он меняется медленней, чем ты. Он нуждается в прошлом более тебя; вспомни, каким он был шумным.

– Пока он так переживает, пока он дуется, он и для меня остается зримой памятью о том, что произошло. Я намерен забыть прошлое, Пертелоте. И если я вместе с ним забуду и Джона Уэсли – пусть так. Все идет своим чередом.

– А Мундо Кани?

– Что?.. – враз ощетинился Шантеклер. – Что насчет Мундо Кани?

– Тогда тебе следует забыть и его?

– Нет!

Но – да. Факт остается фактом: как только закончилась война и земля сомкнулась, Шантеклер захотел забыть Мундо Кани, ибо такая память будила чувство вины. Подвиг Пса стал обличением греховности Петуха-Повелителя. Шантеклеру не нравилось думать о своей слабости в последнем акте трагедии. А потому вообще не нравилось думать о Мундо Кани.

И, как ни странно, именно поэтому он с каждым встречным хотел говорить о Мундо Кани и восхвалять его до небес.

Итак, перед Пертелоте стояла не одна проблема, а две: тот, чье настоящее чрезмерно погрузилось в прошлое, и тот, чье настоящее отрицало прошлое вовсе. Но Курица с пламенеющим горлышком проявляла одинаковую выдержку и терпение по отношению к ним обоим.

И то, что она делала для них, мы можем назвать самым последним и самым лучшим сражением. Она разговаривала.

_______

Шантеклер испытывал ужас перед Рубцом Подземного мира; он не мог спокойно уснуть вровень с ним, на земле. А потому Пертелоте не составило большого труда уговорить Петуха-Повелителя занять шесток над землей. И то, что в качестве такового она выбрала некий клен на самом краю леса, не имело для Петуха ни малейшего значения. Ветки у дерева были тонкие, чистые и росли достаточно низко, чтобы запрыгивать на них без труда; двадцать девять плюс одна Курица и Петух-Повелитель прекрасно помещались на этом клене; а потому ночевать они отправились к клену.

Отсюда Шантеклер возвестил и вечер, и ночь. А куры разукрасили всю землю у подножия дерева. Они, так сказать, задирали перья на хвостах, отправляли на землю влажный плюх, и вновь усаживались поудобней на ветках. Это они, так сказать, облегчались. Для кур все это было совершенно естественно. Они делали так всю свою жизнь. Единственная разница заключалась в том, что теперь они роняли свои посылочки вокруг, рядом и в саму пещеру Джона Уэсли. Это усугубляло его и без того стесненное положение и очень кислое настроение.

Кто, кроме Пертелоте, знал о новых страданиях Джона Уэсли? Не Шантеклер. Он погрузился в сон. Утром его ждала масса работы.

Поэтому Пертелоте разбудила его.

– Мундо Кани, – громко сказала она – и к тому же сердито.

– Что?

– Пес Мундо Кани. Больше ничего. Спокойной ночи.

Но, разумеется, ее стараниями ночь тут же перестала быть спокойной, и Шантеклер больше не смог заснуть. Голос у Пертелоте был отрывистый и неприветливый, а потому и Шантеклер не чувствовал возможности продолжить разговор. Что же оставалось? Он испробовал дюжину разнообразных позиций, каждый раз от всей души раскачивая ветку, чтобы Пертелоте сама хорошенько призадумалась.

Наконец он взорвался:

– Мундо Кани что?

Внизу Хорек пытался отвернуть от входа в нору свою сморщенную мордочку, но потерпел неудачу.

– Он в памяти твоей, – отрезала Курица.

– Его там нет!

– Ну, разумеется, нет.

– Он действительно там!

– Разумеется, он там.

– Я не забыл его, Пертелоте, если ты это имеешь в виду.

– Ничего подобного. Ты увековечил его.

– Но я не собираюсь зацикливаться на нем, если ты это имеешь о виду.

– Ах, нет. Прошлое есть прошлое.

– Вот именно!

На секунду Шантеклер почувствовал удовлетворение от выигранного спора. Затем его одолели сомнения, и он уже не был так уверен в себе, не был даже уверен, о чем спорили. Похоже, что-то тревожит Пертелоте. Но с самого исчезновения Пса она проявляла поистине ангельское терпение; следовательно, это что-то появилось внезапно. Пес. Тут же воспоминания о Мундо Кани пронзили мозг Шантеклера, и он смирился.

– Пертелоте?

– Что?

– Мне не хватает его. – Шантеклер говорил правду.– О Пертелоте, мне ужасно не хватает его.

– Я знаю это, Шантеклер.

Сразу же голос ее стал спокоен и кроток. Хотя она сказала только это. Но много больше она хотела услышать от Шантеклера, а потому замолчала, позволив ему пошевелить мозгами.

Теперь Шантеклер окончательно проснулся, и Мундо Кани ожил в его душе и терзал ее. Снова и снова он видел в ночи Пса, поднимающего рог, чтобы вонзить его в Уирмово око. Снова и снова он слышал последние слова Скорбящей Коровы: Modicae fidei – это все для тебя.

Наконец он сказал:

– Это предназначалось мне. Я должен был кануть в бездну, не Мундо Кани. Я должен был умереть вместо него.

– Так, – сказала Пертелоте. И она копнула глубже – по-прежнему мягко, но с холодным нажимом: – А что еще?

– Что ж, я властелин. Мой долг – увидеть и исполнить подобное, мой, а не Пса. Это неправильно. Сегодня неверно, этой ночью, сейчас это неверно! Я влачу нелепое, затянувшееся существование. Я не имею права на эту жизнь. Она его. Она принадлежит Мундо Кани.

– И поэтому ты весь день так тяжело работаешь?

– Ох, я не знаю.

– Отвлекаешься. Отплачиваешь ему, изнуряя себя. Это одно. Но что еще, Шантеклер?

– Что еще? Ничего еще. Властителя больше нет, его место занял Пес. Властитель живет с отвращением к своей жизни. Ты услышала это. Что ты подразумеваешь под этим: что еще?

– Чем еще ты обязан Мундо Кани?

– Моей жизнью! Черт возьми, Пертелоте, что тебе еще нужно?

– Искупление.

– Что?

– Искупление. Это больше, чем твоя жизнь. Это стирание прошлого, то, чего ты жаждешь так сильно, потому что это исповедь. Это начало нового настоящего, чего ты жаждешь так сильно, потому что это приуготовления к спасению. Всепрощением один отделен от другого. В этом, Шантеклер, слава и честь его жизни. Искупление. Ты можешь сказать ему, что ты виноват. Он простит тебя.

– За что! Он кинулся вниз, а должен был я. Так! Я так и сказал. За что еще?

– Ох, Шантеклер. Он знал, что прыгать ему. Неужели ты не понимаешь? Не возникло никакого вопроса, кому приносить себя в жертву. Властелин или нет, какая разница, это просто было не твое место. Кокатрисс был твой, но Уирмово око было его. Так было с самого начала. Так и произошло. И так он сказал мне, когда ты в Курятнике бредил что-то непонятное о Корове. Без страха и сомнения говорил он мне об этом, о последней возможности, оставшейся нам. Он принял это как неизбежность. Нет здесь твоего греха, гордый Шантеклер, и, продолжая утверждать, что он есть, ты защищаешь себя от большего. Ты ослепляешь себя. Искупление за что еще?

– Пертелоте, – вымолвил Шантеклер.– Остановись.

– Скажи!

– Я не могу.

– Ты знаешь?

– Да.

– Тогда скажи!

Шантеклер весь затрясся, будто проталкивая в глотке признание. Пожалуй, он мог бы сказать это – дыре в земле. Пожалуй, он бы выдавил из себя это слово, будь он один и никого вокруг. Но сказать его Пертелоте – своей жене, той, что говорила с Мундо Кани, когда никто другой не говорил с ним и когда сам Шантеклер...

– Я презирал его, – сказал Шантеклер.

– Так, – сказала Пертелоте. – В этом и заключалась твоя греховность.

– Он был готов умереть за нас, а я не понимал этого. Я принял его за предателя. В последние мгновения жизни я оставил его в одиночестве, и я презирал его.

– Ты думал, что это тайна, раз хранил ее так долго?

– Нет.

– И это, Шантеклер,– это твой грех?

– Да.

Сейчас Петух-Повелитель был кроток. А под этими двумя Хорек в последние минуты обнаружил очень большое ухо.

– Но теперь ты сказал,– говорила Пертелоте, – и это хорошо. Это начало твоей новой жизни, потому что это конец чего-то другого. Шантеклер, может быть, однажды ты скажешь то же самое Мундо Кани, и он сможет даровать тебе прощение, и ты услышишь прощение от него самого, и это поставит точку. Тогда ты станешь свободен от этого. Шантеклер, – сказала она, совершенно застыв на ветке клена. Она ждала, когда внимание его обратится от собственного греха к ней. – Я люблю тебя.

– Спасибо.

Ничего умней он придумать не смог.

Что-то еще дергалось у него в мозгу. Что-то такое не совсем правильное или правдоподобное сказала она.

– Тпру! Сказать это Мундо Кани? Пертелоте, ты спятила? Я видел его, запертого под землей!

– Так и есть. Мундо Кани заперт глубоко под землей. Рубец Подземного мира – жуткий засов.

– Тогда бедный Пес мертв.

– Нет, он жив. Под землей, но жив. В ужасающей близости к Уирму, но жив. Многое поведал мне Мундо Кани, пока ты лежал в своем затмении и не мог слышать его. Нос его обладал чутьем. Он жив, и лишь храбрейший до него доберется. Только храбрейший увидит его снова. Возможно, ты, Шантеклер. Хотя я сомневаюсь, что у Джона Уэсли Хорька будет возможность...

– Что? – короткое слово из зловонной норы.

– ...потому что он сдался.

– Что?

– Он скрылся в маленькой норке. Он никогда не отыщет большой норы, что ведет отсюда вниз, ко Псу. Но мне понятно, что Хорек, потерявший ухо, должен оплакивать свою потерю и отныне чувствовать себя калекой.