Текст книги "Книга скорбящей коровы"

Автор книги: Уолтер Уангерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Уолтер Уангерин
Книга скорбящей коровы

Талифа, Мария, Матфей и Иосиф

играют в этой истории каждый свою роль.

И Ханна здесь тоже –

женщина и ее кроткая любовь.

Им посвящается эта книга

Часть Первая

Глава первая. Как Мундо Кави поселился с Шантеклером

Среди ночи кто-то распустил нюни за Курятником Шантеклера. Наверное, Шантеклер не имел бы ничего против, ограничься все несколькими слезинками, сопровождаемыми стоном-другим. Но стенания эти никак было не назвать слабым стоном. И с каждым темным ночным часом они усиливались. Они превратились в самый настоящий рев, сменившийся не менее натуральным воем. А уж вой – в особенности у ворот собственного Курятника, в особенности посреди ночи – подобное никак не могло пройти мимо ушей Шантеклера.

У Шантеклера, Петуха-Повелителя, и так имелись определенные проблемы со сном, хотя винить тут было некого. Он храпел. Ладно, если Шантеклер называл это храпом, то и все прочие обитатели его Курятника тоже называли это храпом. Но втайне все прочие знали, что это было явное кукареканье.

Вот как все происходит: когда опускаются сумерки, вся компания Курятника усаживается на свои шестки, глубоко прячет головы в перья, нахохливается, кудахчет и погружается в сон – и Шантеклер среди прочих. На несколько часов в Курятнике воцаряется тишина и блаженный покой – добрый, крепкий, безмятежный сон. Но затем Шантеклера начинают посещать сновидения, и тут он разражается столь неожиданным, громким и пронзительным храпом, что неминуемо просыпается всякая живая душа в окрестностях Курятника. И тотчас всем им находится дело. Они старательно притворяются, будто по-прежнему спят, ведь, в конце концов, храп принадлежит Шантеклеру.

Когда храпы эти становятся громоподобными, пробуждается и сам Шантеклер. С головной болью. И он уж не притворяется: нет, он проснулся и чрезвычайно таковым обстоятельством рассержен. Он злобно поглядывает то на того, то на этого, ища виноватого, выжидая, пока какая-нибудь несчастная душа не вынесет и шевельнется!

– Ты – возопит тут Шантеклер, и Курица сникнет, невольно двигаясь уже по-настоящему. – Ах-ха-ха! Ты!

Петушиный гребень султаном вздымается на макушке. Шантеклер бьет крылом, важно направляется к несчастной Курице, и глаз по ту сторону его петушиной головы, что направлена к ней, буравит несчастную насквозь.

– Ты! Ты! Ты! Спишь на моей соломе. Ешь мое зерно. Прячешься от ветра, сохнешь после дождя. И чем ты воздаешь мне за мою великую доброту? ТЫ БУДИШЬ МЕНЯ! Нет, хуже, ты РАЗБУДИЛА меня!

Затем Шантеклер издает вопль, который считает чем-то получше храпа. Это истинное кукареканье, и оно влетает в трепещущее куриное ухо с такой силой, что бедняга уже не сможет заснуть весь остаток ночи. Полный негодования, возвращается Петух-Повелитель на свой шесток, отдуваясь и озираясь и возмущенно бормоча: как должны презирать и ненавидеть его, чтобы разбудить, прервать его грезы! Но в конце концов он роняет голову и засыпает вновь.

Факт более чем очевидный: Шантеклер, Петух-Повелитель, отличался беспокойным сном. И факт широко известный. Весь Курятник неимоверно страшился пробуждений этого грома оперенного. Вот почему, когда однажды ночью некто зарыдал близ Курятника, все слышали это, но никто не шевельнулся. И когда рыдания сменились воплями, обитатели продолжали притворяться с изумительным мастерством и полной безнадежностью. А уж когда вопль дорос до подлинного рева, что ж, тогда в камень обратилась даже самая последняя цыпочка.

О, сердца их, разумеется, не остановились. Какое сердце не шевельнется жалостью, внимая столь скорбному гласу? Кто удержал бы катящуюся по клюву слезу, услышав все горе, что сквозило в этом голосе? Да весь мир казался юдолью печали в звуках плача столь жалостливого. Да этот голос заставил бы разрыдаться даже камни – что уж говорить о трех десятках курочек, кои из последних сил пытались стать камнями.

– Покинут, – кричал он, кто бы он там ни был. – Поки-и-и-нут, – завывал он.

Три камешка засопели, и шестьдесят глаз бросили испуганные взгляды на Шантеклера; но Петух был погружен в сон.

Голос звучал, будто кожа на древних ботинках.

– Не слушайте меня, – рыдал он. – Всякое доброе сердце да пребудет во сне. Пусть никого не потревожит ноша, взваленная на меня. Спите! – воздыхал он. – Спите, мирные души! – ревел он. А затем снова: – Поки-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-нут!

Маленькая капля повисла на клюве Шантеклера, влажная нитка протянулась от кончика клюва до низа бородки. То была хорошая примета. Это означало, что он спит очень крепко и, возможно, курочки останутся целы. Хотя нет примет безусловных; а голос этот там, снаружи, был происшествием совершенно необычайным. Так что курочки продолжали притворяться и трепетать.

Голос звучал, будто кто по грязи хлюпает.

– О, горе мне! Я достоин лучшего места! Каким чудесным существом я мог бы оказаться,– рыдал он,– любо-дорого было бы посмотреть. Но вот это место, а вот я. Смотри на меня и воскорби. Смотри на меня и пожалей. Нет! – совершенно неожиданно возопил он. – Нет, не смотри! Никто не должен быть отягощен подобным видом – видом ходячего недоразумения. Нет, спите, – продолжал вопить он. – Спите и оставайтесь такими, каким мне быть никогда не суждено. Душа моя согревается при мысли о том, что некто пребывает в мире. Спите. – И тут он завыл, будто северный ветер: – Поки-и-и-и-и-и-нут!

Шантеклер шевельнулся. Он свесил с насеста одну лапу. Две курочки лишились чувств, но это было лишь движение во сне. Да, теперь в беспокойном сне, но все же по-прежнему во сне.

– А что этот нос? – рыдал голос снаружи, казалось глубоко израненный новым страданием.– Вы все считайте, что вам повезло. Отправляйтесь домой и, глядя в зеркало, благословляйте судьбу! Ибо стоит вам пожелать, и вы отворотите взгляд от этого носатого чудовища. А я?

– Ты, – пробормотал во сне Шантеклер. И еще одна цыпа обмякла на жердочке.

– Увы, Повелитель Вселенной, – я!

– Ты, – булькнул Шантеклер.

– Я вынужден постоянно любоваться этим носом, ибо он сидит у меня между глаз. Между моих глаз, будто башмак, весь день напролет. Всякий раз, куда бы я ни взглянул, снизу и торчит мой нос. Увы, я, я! Но вы – вы вечно пребывайте в покое. Спите! Спите! – И затем последовал вопль, подобный выстрелу: – Спите!

Шантеклер очнулся ото сна столь стремительно, что проглотил слюну и подавился.

– Слушайте это,– изо всей мочи взвыл голос снаружи. – Я – скорбь странствующая. Глядящий на меня разобьет свое сердце; а вот мой нос, и я вечно должен смотреть на себя. Покинут! Покинут в этом горестном подобии тела. Поки-и-и-и-и-и-нут!

И вот результат.

Шантеклер дернул головой влево, вправо, дабы удостовериться в истинной природе доносящихся звуков. Мгновение он был настолько изумлен этим шумом, что принял его за отголосок сна. Можно ли представить себе такого дурака, чтобы он производил такой шум? Хотя слово, обрушившееся на него подобно снежной лавине: «Покинут!» было столь же реально, как головная боль Шантеклера.

Вот какой был результат.

Шантеклер, Петух-Повелитель, принялся бить крыльями.

– Кук-а, кук-а... – начал он, но совсем не так громко, как можно было ожидать, и далеко не так свирепо. Он выпятил грудь, на шее у него ощетинились перья: – Кукаре... кука-ре...– Но опять получалось не так, как он того хотел. Прямо какое-то проклятие!

Он покачался туда-сюда на жердочке, запрокинул голову аж до перьев на хвосте и закричал:

– Кук-а-мамочка! Кук-а-папочка! КУ-КА-РЕ-КУ!

Вот это получилось именно так, как он хотел.

Но выглядело почти так, будто голос снаружи был счастлив услышать выкрикнутое Шантеклером, ибо ответ, казалось, прозвучал с неким поддерживающим разговор одобрением:

– ПОКИ-И-И-НУТ!

Шантеклер был ошеломлен. Семь курочек упали замертво. Но Шантеклер не обратил никакого внимания на свалившиеся с насеста тела. У него были более важные проблемы.

Следует объяснить, что, хотя Шантеклер вполне мог летать, делал он это крайне редко. Он привык расхаживать – степенно и важно. Расхаживание наилучшим образом подчеркивало его чувство собственного достоинства и до некоторой степени утверждало его власть, в то время как полет в исполнении Петуха, как правило, выглядел по-дурацки: тяжеловесно, неуклюже и, в общем, совершенно не нужно. По мнению Шантеклера, крылья у Петуха-Повелителя предназначены вовсе не для полета. Ими вообще не следует ничего делать, ибо, когда часть тела совсем ни для чего не предназначена, она становится знаком превосходства. Но иногда Шантеклер поступался принципами.

Доведенный до белого каления, он соскочил с насеста и заколотил крыльями. Он полетел прямиком из Курятника, через дверь и над Псом.

Пса он заметил, пролетая над ним. И этот мимолетный взгляд скомкал приземление. Он шмякнулся на землю, будто мешок с трухой, и дважды перевернулся. Во все стороны посыпались перья.

Пока Шантеклер в куче перьев силился встать, Пес подошел к нему и залил слезами петушиное крыло.

– Перья, – рыдал Пес. – Мягкие, чудные перья, – жалобно тянул он, – что растут точно так же, как шерсть. А у меня, – рыдал он, – у меня только шкура. Днем шкура чешется. – И он скорбно возложил тяжелую лапу на крыло Шантеклера.

Шантеклер отпрянул от этого призрака, уставившись на него оскорбленно и в то же время растерянно. Но Петух считал себя готовым к любым неожиданностям. А посему он рассек ночной воздух звонким кукареканьем, направленным прямо в громадный псиный нос. Пес тут же рухнул на землю и перекувырнулся на спину.

Лишь на мгновение, но Шантеклер был удовлетворен.

– Слушай,– донеслись внутриутробные рыдания Пса, дрожащего неукротимой дрожью.– Повелитель Вселенной, послушай вот что. Для одних у тебя есть такая сладкая мелодия, а для других – звериный рык. – Из носа у него струился целый поток. – Покинут,– заревел он.

Шантеклер вроде бы как чихнул, но не совсем чихнул. Ярость забила ему глотку.

Ладно, коль в первый раз не сработало, он решил попробовать кукарекнуть вторично, и даже еще более внушительно, мощным громовым раскатом, наполненным такими леденящими душу проклятиями, что этот башмак вскочит наконец и понесется отсюда во весь опор. А потому он подскочил к самой груди Пса, поглубже вдохнул и распахнул свой клюв прямо в тот вислый лоскут, который принял за ухо.

– КУ-КА-РЕ-ДУРАК-БЕЗМОЗГЛЫЙ!

Клич вышел дивный и ужасающий. В страхе зашелестел лес. Задрожали листы.

Но Пес так и лежал на спине, глядя вверх, и даже поцеловал Шантеклера прямо в клюв.

– Прими мою благодарность, сердце твое великодушно, – еле слышно простонал он. – Одной этой песнью ты сделал для меня больше, чем моя мамочка за всю свою несчастную жизнь.

Голова Шантеклера рванулась назад, будто пистолетный курок. Одну убийственную минуту он молчал, застыв на насесте, коим служила грудь Пса. Затем слова полетели из него, как пули.

– У меня есть шесток,– кричал он.– Теплый, потому что я спал на нем. У меня есть Курятник. Он тих и спокоен, там берегут мой сон. Теплый шесток! – Правой ногой он поскреб псиную грудь, как скребут грязь во дворе. – Спокойный Курятник! – Он поскреб левой. – А ты, ты, подстилка! Ты, бурдюк! ТЫ РАЗБУДИЛ МЕНЯ!

– Извини меня,– прошептал Пес,– за разговоры в столь неурочное время, но отнесись к себе с такой же добротой, как ко мне, и – посмотри вокруг.

Шантеклер утратил дар речи. Разинув клюв, он невидящим глазом уставился на Пса.

– Взгляни на небеса,– сердечно зашептал Пес.– Посмотри на деревья, кои так прекрасно устроил Создатель. И лишь одна печаль – глядеть на меня, в котором Создатель допустил столь мерзопакостную промашку. Ах,– вздохнул Пес,– какой у тебя замечательный маленький клювик.

Даже самый яростный, самый убийственный клич не способен был сдвинуть с места этого удивительного оборванца. Никакое выражение гнева не могло убрать его отсюда. Шантеклер содрогнулся от злости. Его бородка тряслась. Его перья растопырились и трепетали. И, видя, что больше ничего не поделать, он свирепо вмазал Псу по носу.

– Воистину так! Я согласен с тобой, – со свежей скорбью зарыдал Пес.– Это мое неизбывное горе, и я был бы тебе признателен, если бы ты вовсе отхватил его.

– Ко-ко-ко.– Шантеклер задыхался; он принялся клевать огромный нос, будто на пианино наяривал, да еще волосы при этом выщипывал и выдирал кусочки кожи.

С каждым клевком Пес произносил:

– Благодарствуйте.

С каждым следующим клевком он выдавливал сквозь рыдания:

– Но все без толку.

А на каждый третий клевок он отвечал воплем:

– И все же ты для меня больше, чем просто друг.

Наконец наступил момент, когда был сломлен и сам Петух-Повелитель Шантеклер. После того как Пес начал проникновенно мурлыкать: «Мой друг – врачеватель, посланный небесами доктор с исцеляющим клювом», случилось так, что Шантеклер сам заревел. Он сполз на землю, лег на спину, вытянув обе лапы к небесам, и невнятно кукарекнул. Он рыдал.

И вот так, бок о бок лежа на спине, они выли хором, ибо Пес тоже не прекратил рыдания.

– Вот это,– говорил Пес с состраданием,– называется сильный довод. Горы стоят вечно, хотя попытка была убедительной, добрый мой друг. Но горы стоят вечно, и многих сильных духом перемололи они. – Он вздохнул, а потом зарыдал спокойно и почти умиротворенно.

Вдруг Петух произнес:

– Головная боль. Голова болит! – Он резко оборвал фразу.

А затем он не пошел важно и напыщенно. Он спотыкаясь заковылял в Курятник.

Пес вертел глазами, по-прежнему лежа на спине.

– Доктор, посланный небесами, – сказал он.

_______

Утром Петух-Повелитель Шантеклер шагнул из Курятника, дабы прокукарекать встающему солнцу и разбудить всех своих насельниц. Но этим необычайным утром он, закончив, зашелся хриплым кашлем; а затем он обнаружил, что стоит на чем-то теплом. Он посмотрел вниз и обнаружил под собой улыбающегося ему Пса. Пес тряс головой. На глазах у него были слезы.

– Какой голос в эдаком замечательном маленьком клювике,– сказал он.

– Какая головная боль, – сказал Петух, – от эдакой подстилки.

Пес застенчиво опустил голову

– Спасибо, Доктор,– сказал он.

Петух отпрыгнул и важно прошествовал прочь. Перья его хвоста колыхались сзади, будто флаги.

– Именуюсь Шантеклер, – сказал он, – ты, тряпка.

– Это дело пустячное; действительно ничтожное дело, – отозвался Пес, следуя за ним, – но для меня тоже нашлось имечко. Конечно же, в нем нет никакой красоты. Если Доктор желает звать меня Тряпкой вместо Пес Мундо Кани, этот Пес будет счастлив.

Начиная с этого дня Пес Мундо Кани впадал в уныние, если Шантеклер кукарекал восходящему солнцу откуда-нибудь еще, помимо его собственной жалкой и шероховатой спины.

Глава вторая. Три слова об умении Шантеклера кукарекать

Шантеклер, Петух-Повелитель, кукарекал в гневе, это несомненно. Выведенный из себя или просто не в духе, он мог призывать гнев Создателя на древесного клеща или на что-нибудь в этом роде, коли на то пошло. Но ни у кого не должно возникнуть ни впечатления, будто он кукарекал лишь в подобных случаях, ни мысли о том, что он знал кукареканье лишь такого рода. Кукареканье было его ремеслом.

Вообще-то Шантеклер делил свои кукареканья на две основные категории. Одни он называл своими «случайными кукареканьями»: кукареканьями, родившимися сию секунду, по случаю, по настроению и не привязанными к определенному часу. Таковым образом он кукарекал при любых капризах и волнениях.

Кукареканье для смеха и кукареканье горестное; задорное, радостное кукареканье, что погружает в ликование и заставляет пускаться в пляс прямо в Курятнике; тихое, вкрадчивое, стыдящее кукареканье, от которого куры прячут головы под крыло. Когда что-нибудь сильно восхищало его, он мог кукарекнуть эдаким переливчатым кукареканьем. Кукареканьем, подобным громовому набату, он мог призывать сами звезды, и тогда сами звезды становились на караул. А в случае смерти кого-то дорогого его сердцу Шантеклер, Петух-Повелитель, оплакивал кончину, вознесясь на крышу своего Курятника и там издавая горловое кукареканье, которое звоном тяжелого чугунного колокола разносилось по всей округе, и тогда твари Господни непременно оставляли свои дела, склоняли головы и проливали слезы.

Кукареканье гордое и триумфальное кукареканье; кукареканья на случай победы или поражения. А также кукареканье откровенно ради самого кукареканья.

Но был и другой полновесный набор кукареканий, которыми он пользовался в некие определенные часы в течение дня. Эти вершились лишь в надлежащее время, и назывались они «канонические кукареканья». Они сообщали всему миру – по крайней мере, той части мира, коей он был Повелителем,– который нынче час, отзываясь благословением в ушах слушающих. За что благословляли? За то, что день этот и минута эта обычны и хорошо знакомы; за то, что даны им направление, и смысл, и надлежащая основа. Что до созданий земных, то они ожидали его канонических кукареканий и пребывали в мире и покое, когда слышали их. «Да, да, – говорили они, – день этот – наш день, ибо Шантеклер сделал его нашим». Именно так говорили они по утрам, признательные за то, что благодаря его кукареканью день не принесет им ни неожиданностей, ни страхов. А днем: «День перевалил за половину, лучшее еще впереди». Большое утешение – иметь возможность соизмерять день и дневную работу.

Семь раз в день, сознавая свой долг, с глубочайшим чувством важности содеянного и во исполнение незапамятной воли Создателя, Шантеклер выкликал свои канонические кукареканья.

На рассвете, с шероховатой спины Мундо Кани, он кукарекал свежим, сочным кукареканьем, звучащим, будто студеная вода, и моментально будившим куриц. Когда наступало время отправляться на работу, он употреблял другое кукареканье: «Чу-чу-чу!» – нечто вроде трогающейся с места паровой машины; и уж тогда никто не мог ничего поделать: сами собой начинали бить крылья, и когти принимались скрести землю в поисках зернышек и личинок, и клювы начинали клевать.

В девять часов, в полдень, а затем еще раз, в три часа, Петух кукарекал, дабы известить, что за день протекает окрест. Голова задрана, гребешок красный, как коралл, клюв черный, как антрацит. Он прислушивался к ветру; он следил за цветом неба; он наблюдал, как скребут землю те, кто скреб землю; он обдумывал новости, все и отовсюду, за весь этот день вплоть до настоящего момента – а затем он выкрикивал несколько интенсивных кукареканий и о том, и о сем, и так далее, и тому подобное. Всякая тварь получала представление о сегодняшнем дне, когда Шантеклер совершал эти кукареканья: в девять часов, в полдень и, наконец, в три. И благосклонно позволял времени течь дальше.

Черед шестого кукареканья наступал, когда солнце клонилось к закату. Было несколько причин, почему всякая курица так радовалась, заслышав его. Во-первых, звуком оно как-то напоминало похвалу; разливаясь в вечернем воздухе, оно каждого похлопывало по спине и каждому, будто легким ветерком, охлаждало лоб. «Хорошо»,– сообщало это кукареканье. «Хорошо, и лучше, чем ты делала вчера. А теперь – довольно. Пора ужинать. И спокойно отдыхать». Итак, вот каковы дополнительные причины того, что всякая курица радовалась этому призыву: работа сделана, и наступает время ужина.

Но все-таки самым приятным из всех было седьмое кукареканье. Оно было спокойно, как вечерние сумерки. Оно приносило мирную ночь в куриное гнездо. Оно было умиротворением и покоем, и «вы в безопасности», и благословением, и «а теперь пора спать». До чего ж прекрасное слово «сделано», когда сделано хорошо.

Когда Шантеклер кукарекал свои канонические кукареканья, день облачался в надлежащие одежды; куры жили и скребли землю в мире, счастливые тем, что есть, и без страха перед тем, чего не миновать; даже дурное совершалось правильно, и все мрачное прояснялось.

Теперь пора рассказать о третьем типе кукареканий Шантеклера, хотя он сам о них и не подозревает. Третья категория кукареканий с ужасающей силой вырвалась из горла Шантеклера в тот год, когда Мундо Кани прибыл в Курятник. Ибо враг поднялся против этого Петуха и его страны. В этот год Шантеклер увидит свою страну подвергнувшейся вероломному нападению; а затем, в той войне, третий тип кукареканий станет самым его необходимым оружием. Безжалостные кукареканья, пронзительные, бурные кукареканья, убийственные и бичующие, они будут названы «Кличами Власти». Но пока Шантеклер ничего об этом не знает: ни о враге, ни о грядущей войне, ни о насмерть разящих кукареканьях, кои хранятся в нем, о «Кличах Власти».

Пока Шантеклер озабочен мелкими делами, хотя сам он называет их весьма важными.