Текст книги "Сильнее страха (СИ)"
Автор книги: Улия Воронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
– Тоно!
– Рене!
Он вскочил и обнял ее. Но все было по-прежнему лишь в первую минуту, потом, какая-то мысль заставила его отстраниться и медленно оторвать ее от себя.
– Тебе все еще больно? – спросила она.
– Что? А, нет… Ерунда. С этим-то я могу справиться. Но… Они задавали вопросы…
– Тоно, отвечай им, они все равно, узнают все!.. Скорее всего, они вообще уже знают ответы… Все что они хотят – сломать тебя, и сделают это рано или поздно! Пожалуйста, сдайся, или сделай вид, что сдался!
Он словно не слышал ее, обдумывая что-то свое.
– Тоно?… Что тебя тревожит?
Тоно ответил не сразу.
– Они сказали мне… Черт, не знаю, как и сказать…Вообщем…
– Просто скажи, Аалеки может забрать меня в любую минуту.
– Да. Но… Только, как такое сказать!.. Словом, они утверждают, что ты… уже не человек! Я не поверил им, но… они показали мне данные… Они настаивают, что твоя сущность, как человека утеряна, и… что все, на что ты способна, это только имитировать любое человеческое состояние, чтобы приспособиться к окружающему, чтобы защититься, спрятаться… Они сказали мне, что по сути, ты – робот, и поэтому больше ничего не можешь чувствовать!
Он поднял свои глаза, голубые, как согретое солнцем небо, и ждал ответа, с надеждой и нарастающей тревогой.
Она прожила за эти несколько секунд несколько жизней. Она прожила их за себя и за него. Его слова не разочаровали ее, не подорвали то, что она к нему начала испытывать, но заставили зашевелиться страх и сомнения, котрые и без того постоянно мучили ее. Она дрожала, но сознавала, что Аалеки точно был прав в какой-то мере. После облучения Зета лучами, вряд ли, ее можно назвать прежней, она чувствовала, что в ней поселилась неведомая бездонная сила, это ее признаки иногда отражались на ее коже… это ее она чувствовала, когда убегала. Возможно, только благодаря ей, она и жива до сих пор…С ней самой, с Арерией Даартни, давно все было кончено, и это давно ее не трогало, и сейчас бы не тронуло, если бы не Тоно. Тоно!.. Как сказать ему правду, и не лишить последней, пусть хрупкой, но все же надежды, которая заставила бы его жить! В эту минуту Рене успела еще подумать, что любовь это не сад, полный прекрасных цветов, говорящих с небом о счастье, а скорее, обрыв, на краю которого жизнь становится дорога. По-крайней мере, ее любовь. Она его теряет!.. Это не имело, не должно было иметь особого значения для нее, ведь вместе им не уже не быть…Она не видела больше себя среди живых, но так хотелось, чтобы он выбрался отсюда!.. Умереть легко, но как оставить его здесь, в лаборатории… Господи, если он поймет, что они правы, он останется совсем один! Что с ним будет?!
– Рене?
Вместо ответа она обняла его. Рене хорошо понимала, какого это, ждать сейчас ее ответ.
– Я не знаю, Тоно… Не знаю, насколько я еще человек, и становлюсь ли я роботом, но, часть правды в этом есть. Они облучали меня. Облучали зета лучами… чтобы вернуть в чувства, потому что программа исследований еще не была завершена. Это было последнее средство, перед тем, как они отдали меня тейцам. И это не прошло бесследно. До встречи с тобой… я ничего кроме страха не чувствовала, я приспосабливалась, пряталась и боялась. Я пыталась имитировать поведение нормального человека, но не была такой на самом деле. Ты не видел и даже не спросил позже, но там, в баре на Мэне… Я действительно обожгла планетников. Моя кожа выделила вещество, не знаю что именно… И еще я иногда покрываюсь пятнами, когда испытываю тревогу или страх… Иногда я сознаю в себе присутствие некой посторонней силы. Пятна, кислота – все это проявления энергии, которую они сообщили мне во время опытов. Я словно заражена ею, и я боюсь ее не меньше чем Эгорегоза. Это словно реактор, который вот-вот выйдет из-под контроля, и тогда, энергия, которую я ношу, сметет меня, раздавит, вычистит мозг… не знаю, смогу ли я ее хоть сколько-нибудь контролировать… Но пока я с этим живу. Прости меня, я знаю, тебе страшно, но я не могу тебя утешить сейчас ничем! Я знаю одно – я хочу помочь тебе, верь мне в этом!
– Я почти не верю в происходящее! Господи, мне кажется, что это все мне просто сниться в кошмарном сне!.. Я жалок!.. После их слов, я словно потерял опору, словно все потеряло значение… Раньше я никогда не был такой тряпкой! Больше всего я боюсь потерять тебя, и все-таки, теряю!.. Мне стыдно, Рене, я впервые не вижу выхода!.. Я ненавижу людей, причинивших тебе такое зло, но…Я не знаю, как быть!
Он опустил голову, но она увидела след слезы на его щеке. Тогда Рене наклонилась к нему ближе, нежно коснулась его руки, и зашептала:
– Это ничего, Тоно, ничего, все испытывают здесь подобные чувства, они все делают для этого… Они могут сказать тебе все что угодно, но это не так уж важно, милый. Помни, они жаждут найти твое слабое место, сломить тебя. А для этого, перевернут твое представление о всем, что тебе дорого… Я не знаю, человек ли я, и это для меня теперь не так уж важно, по-крайней мере сейчас. Я… думаю, мне не выбраться отсюда. Они не допустят этого во второй раз. Ты – другое дело. Тебе надо выжить. Продержаться. Я попробую передать сигнал о помощи… Правда, еще не знаю как, но я попытаюсь…
Тоно вдруг поднял на нее совсем прежний тревожный взгляд:
– Нет! Я не хочу, чтобы ты рисковала!.. Не смей, слышишь!.. Господи, Рене, разве ты еще не поняла, ты все, что у меня есть! Все, что может заставить меня выжить!.. Прости меня за слабость… Я обещаю, я соберусь, я что-нибудь…
Двери открылись, и в дверном проеме снова замаячила согбенная фигура Дорлея, с тусклым взглядом больших пустых глаз. Рене поспешно встала, потому что в руках у него была болевая палка.
– Я должна идти…
– Рене!..
Тоно не готов был снова остаться наедине со своими мыслями, и ему было невыносимо видеть, как поспешно она уходит, он схватил ее руку.
– Тоно, у него палка!
Дорлей равнодушно коснулся концом, причиняющим боль, руки Тоно, и уже без помех выдернул ее из его рук, как тряпичную куклу, и поволок за собой.
– Тоно, не верь им, у них совсем нет чувств, и они жаждут наслаждаться твоей болью… Будь осторожнее! – выкрикнула она, уводимая роботом-планетником, – Пожалуйста, ради меня!
Дверь закрылась за ними еще до того, как она успела договорить. Последнее, что она запомнила, это взгляд Тоно, от боли скорчившегося на полу.
Когда Дорлей вернул ее в комнату Аалеки, тот уже оставил свое занятие. Теперь он сидел перед изящной фарфоровой лампой с замысловатым абажуром, напоминающим переплетенные пальцы, держащие глаза, а на столике перед ним лежала гравюра, которую он рассматривал через лупу. Услышав шаркающие шаги Дорлея. он отложил свое занятие.
– Чтож, второй сеанс твоей терапии окончен. Твои глаза блестят, пусть и не радостью, но лицо ожило и снова выражает эмоции – прекрасно! Будем считать, ты излечилась. Итак, ты навестила своего… друга? Язык не поворачивается назвать его твоим мужем! Господи, слышала бы ты, как он ругается!.. Он так груб! Не понимаю, за что ты его выбрала? Неужели, причина сугубо материальная, неужели все из-за корабля?.. Бедняжка! Тебе было так страшно, что ты решилась связаться с ним!.. Это так на тебя не похоже!.. Видимо, ты была в отчаянье. Да и он, боюсь, тоже. Прости, но я не думаю, что он сам выбрал тебя!
Рене каждый раз думала, как это происходит? Аалеки под видом случайных размышлений и озарений, словно невзначай, выдавал тщательно подобранную информацию, способную разрушить то, что еще не разрушила физическая боль. Он преподносил это искусно, его собственное мнение было тщательно завуалировано, а сама мысль звучала ненавязчиво и словно случайно. Так, чтобы жертве казалось, будто она сама додумалась до этого. В результате после подобных «озарений», у нее оставалось огромное тягостное чувство разочарования, и сознание собственной вины и ущербности. Ведь он трактовал все иначе, предлагал взглянуть на привычные, хорошо знакомые вещи с самого неприглядного и скользкого бока, о каком самой ей никогда подумать бы и в голову не пришло. Его истина выглядела очевидной и правдивой, но черной, словно вывернутой на изнанку. Каждый раз после разговора с ним весь ее мир переворачивался и становился чужим. Он пугал ее, но уверял, что просто подсказывает правду, которую она и сама знала, но страх мешал ей это осознать. Ощущение после его слов всегда было такое, словно ее душу травили ядом. Страх за Тоно пронзил ее болью. Они заставят его возненавидить ее.
Рене снова почувствовала острую ненависть к Аалеки, такую сильную, что сама немало испугавшись, не без труда подавила желание наброситься на него и причинить ему боль, сильную боль…
Он смотрел на нее, пока она размышляла.
– Люблю смотреть на твое лицо, когда ты обдумываешь что-то, мысли скользят по нему словно облака, и читаются, как если бы звучал твой чудный голос. Вот и сейчас, ты думаешь, бедняжка, что я хочу очернить в твоих глазах этого человека, чтобы запугать тебя и подчинить себе. Но ты ошибаешься, это не так. Сейчас во мне говорит иное чувство. Уж поверь. Впрочем, говорить об этом пока не пришло время. Ты не проголодалась? Думаю, тебе надо отдохнуть и поесть.
Он позвонил в колокольчик и Дорлей принес похожий на большую пробирку кувшин, и поставил на чайный столик. Аалеки жестом выставив его вон, налил в стакан жидкость красного цвета.
– Вот, это тебе просто необходимо выпить… очень питательно.
Рене сделала несколько глотков, не задумываясь, хоть и через усилие. Он все равно бы заставил ее сделать этого.
– Вот и умница. Кстати, хорошо, что ты не чувствуешь вкус, он оставляет желать лучшего…
Она ничего не ответила, по-прежнему витая мыслями возле Тоно. Аалеки лукаво улыбнулся, наблюдая за ней.
– Питательно, не правда ли?… Не удивительно, что эту жидкость употребляют некоторые существа еще с темных времен… как их называли люди?… Вампиры, кажется. Ладно, что там ходить вокруг да около, скажем прямо, это кровь. Кровь Тоно. Я думал, ты узнаешь если не по запаху, то хотя бы интуитивно…
Ее тут же вырвало.
Когда Дорлей убрал рвоту, Аалеки, склонился над Рене, смачивая виски чем-то холодным.
– Тебе лучше?.. Да, вижу. Прости меня! Я не ожидал, что ты среагируешь на мою шутку так остро! Конечно, это была только шутка, хоть, признаюсь, очень грубая! Я только хотел, чтобы ты стала внимательней!.. Ну, разумеется, это была не кровь, Зоонтенген не стал бы брать кровь графинами!.. Знаешь ли, сейчас для анализа крови вовсе не нужна настоящая кровь, технологии Эгорегоза позволяют упрощать этот процесс… все делается обычным сканированием объекта. Выпей воды, у тебя сейчас обезвоживание организма… – он заботливо промакнул ей уголки рта салфеткой, – Надеюсь, ты не думаешь, что это плазма? – Аалеки радостно рассмеялся, как жестокий и избалованный ребенок, уверенный, что любая его шалость будет прощена, – Ну все, все, больше не буду! Прости!
Рене посмотрела на него расширенными, обведенными темным кругами глазами, потому что они вмещали всю боль, которую ей уже причинил Эгорегоз, и ту, пережить которую ей еще придется. Она смотрела на него, пытаясь постичь всю глубину его бездушия или ненависти, того, что заставляет его быть монстром, питающимся страхами своих жертв. Она смотрела на него не так, как раньше, в первые месяцы плена, она давно уже не верила, что можно воззвать к его сердцу, душе, потому что их у него не было, на их месте был какой-то спутанный клубок мыслей и извращенных чувств, не более. Какое-то время после, когда боль перевалила за порог терпения, она совсем не смотрела на него, она думала, что если не замечать его, часть боли уйдет. Тогда Рене научилась смотреть сквозь него, и со временем его образ, как и Зоотенгена, и других мучителей приобрели нечеткий размытый контур, перестали сильно пугать, что, может быть, спасло ее от безумия. Но теперь она имела достаточно мужества, чтобы видеть Аалеки. И она разглядывала его, как малоизученное животное, особь опасную, но, по-крайней мере, редкую.
Аалеки тоже, не отрываясь, жадно смотрел на нее. Она была прекрасна! Бледные щеки опали, уголки рта опустились вниз, образуя морщинки, лоб неровно прорезали две скорбные дорожки, пожалуй, раньше они были не так ясно выражены – вот оно: жизнь вне клетки, вне его защиты!.. На виске редко, но сильно пульсировала набухшая жилка, словно напрашиваясь на поцелуй. Глаза были темны и не проницаемы, но он видел, ее терзали глубокие сильные чувства, от которых у него просто дух захватывало. И страхи. Ее обычные страхи! Да, все же, хвала богам, она мало изменилась! Она все еще боится, она только притворяется храброй, притворяется от отчаянья!.. И все же во взгляде присутствовала и сила, которую боль так и не смогла сломить. Аалеки медленно встал и зашел сзади. Удержаться и не почувствовать губами и кожей ее прекрасные волосы, было трудно, и он перестал сдерживать свое желание.
Рене вздрогнула от его прикосновения.
– Что? Кожные рецепторы все еще сверхчувствительны?.. Удивительно, ведь столько лет прошло! Бедняжка!.. Надо попробовать новое успокоительное.
И все же он еще раз ее поцеловал, на сей раз в висок.
Она снова вздрогнула. Его гладкие губы жгли кожу.
– О, неужели тебе так больно?… Впрочем, боль обостряет чувства. Может, ты почувствуешь ко мне нечто особенное…
Он снова склонился к ней, и Рене отшатнулась. Аалеки опасно улыбнулся и выпрямился.
– Будешь хранить верность мужу? Это… мило. Хоть и старомодно. Не думаю, что он ответит тебе тем же, это не в его стиле. Как раз наоборот. Он и не вспомнит о тебе, найди ему другую со светлыми волосами и глазами…Похоже, он вообще не много времени тратит на мысли о тебе, поэтому я не понимаю тебя. Не хочется тебя критиковать, но это так глупо! Раньше ты не была такой недотрогой! Насколько я помню, ты радовалась, когда я гладил твои волосы, расчесывал их… Я даже сам мыл тебя после опытов, когда ты стала слишком чувствительна к душу, и плакала, когда на тебя направляли струю воды. Тогда я сам брал тебя на руки и окунал в ванну, или осторожно оттирал маслом твою кожу от крови, и ты сразу замолкала, помнишь?… Тогда ты относилась куда терпеливей к моим ласкам, и даже желала их. Кстати о терпении, у нас в лаборатории появилось новое оборудование. Я думаю начать работу завтра, но ты можешь прямо сейчас познакомится с ним…
Он указал ей на кресло с подставкой для ног, стоящее в углу. Аалеки взял пульт в руки и кресло послушно выкатилось вперед и остановилось прямо пред съежившейся Рене.
– С виду просто кресло на пульте, но на самом деле оно может заменить оборудование целой лаборатории. Не веришь? Садись!.. садись же! Ну, не бойся, я же сказал, работать на нем мы начнем завтра… Рери, пожалуйста, не заставляй же меня доставать палку!
Дрожа, она подчинилась. Что ей оставалось делать? Она была в его власти.
Тотчас сработали держатели, замки захлопнулись на руках ногах, шее и поясе. Она не могла пошевелить ничем кроме пальцев.
– Удобно? – спросил Аалеки, наклоняясь к ней, – и очень легко. Видишь на пульте всего две кнопки: пуск и отключение. Программа устанавливается по слову. Вот, например: капля жгучего яда каждые десять секунд!.. Я дал команду… чувствуешь?
Рене почувствовала укол тонкой иглы, и в след за этим отравлюящее жгучее вещество начало расползаться внутри тела.
– Видишь, как просто? А датчики чутко фиксируют изменения твоего самочувствия, реакцию внутренних органов и систем на яд, даже твое эмоциональное состояние. Смотри… вот… видишь? На дисплее высвечиваются знаки, наш язык, язык великого Эгорегоза. Чтож, у тебя немного угнетены функции, но при стрессе это нормально. А цвет – это твои эмоции… Ого! Сначала был синий с редкой черной и фиолетовой крапинкой, признаки страха, тревоги, отчаянья и одиночества… теперь, как видишь, все стало красным с желтыми и черными полосками… Произошла оптимизация сил организма, ты мобилизовалась… даже боль теперь не действует на тебя угнетающе… ты готова защищаться, даже бороться со мной, не так ли?
Она не отвечала, по-прежнему, наблюдая за ним и не обращая особого внимания на усиливающуюся с каждым разом боль.
– Рери?.. Дорогая, ну, что такое?.. А, тебе больно! Прости. Сейчас отключу. Где же пульт?.. о боже, я его потерял! Где же, интересно? Ты не видела?.. Нет? Может быть, его взял Дорлей?.. Дорлей! Дорлей!.. Да где же он?… А, я отослал его в лабораторию… пока теперь он пришаркает обратно!.. Бедняжка! Тебе придется потерпеть, ведь Дорлей ходит так медленно! Это у него после месяца работы, раньше он просто летал, не ходил. Побочный эффект, к сожалению. Знаешь, только у тебя не было побочных эффектов, а ведь ты находилась в работе более шести месяцев, это рекорд!.. Что, так больно, да? У тебя даже капельки пота выступила на лице… Где же этот негодник? Но он, кажется, сюда и не входил… тогда значит пульт не у него. Может быть, я просто засунул пульт куда-нибудь? А у тебя нет?
Он стал водить рукой рядом с ней, проверяя, не завалился ли пульт в кресло, где она сидела… Рене отлично видела, что это была лишь очередная игра, и за показной озабоченностью и сочувствием пряталось плохо скрываемое удовольствие. Аалеки, огладив ее руками, вдруг радостно воскликнул:
– Нашел! Вот он! А, впрочем, – произнес он, вдруг меняя тон до равнодушного, словно давая понять, что игра уже надоела и ему самому, – пульт мне и не нужен. Кресло слушается голоса. Довольно! Программа стоп. Очистить записи. Ну вот, больше тебе не будет больно. Как тебе кресло? Мы назвали его, как ты, наверное, уже догадалась, «Терпение». Оно прошло испытание на тридцати шести объектах, и пока показало себя безупречно. Завтра мы начнем работать на нем. Кстати, и с Тоно тоже. Тебе будет, я думаю, небезъинтересно узнать, что для твоего мужа я разработал довольно насыщенную программу опытов. Реально его оценивая, могу сказать, дольше чем на пять недель его не хватит. Держу пари, что уже после первых пяти дней он начнет ползать передо мной на коленях и умолять. Это всегда так утомляет!.. И уж точно на третьей неделе само твое имя будет вызывать у него отвращение. Ты увидишь его во всей красе, обещаю. Кстати, я запланировал и несколько комбинированных опытов. Вы будете находиться на соседних креслах, чтобы не скучать… И твои глаза откроются истине. Ты такая бледная!.. Твоя кожа стала почти прозрачной, а вокруг глаз – совершенно синей. Я утомил тебя… прости. Я должен был так поступить, иначе…
– Иначе ты бы не был собой.
– Что?
Он был не мало удивлен, он думал, по-привычке, что разговаривает с покорным отработанным материалом, полуроботом, и поэтому совершенно не ожидал ответов на свои замечания, разве что по принуждению и однословных. И хотя его объекты выглядели в основном немного лучше, чем в других лабораториях, но все кто был у него в работе дольше месяца, больше напоминали испуганных животных, чем самостоятельно мыслящих людей. Их мысли не работали дальше отсрочки боли. Рене отвечала так, словно не было всех этих лет плена, точно она не боялась его больше. Это восхитило его.
– Ты знаешь меня, – сказал он, с нежным упреком в голосе, – Но, боюсь, судишь меня не справедливо.
– Я знаю тебя. Ты – просто ничто.
Эти слова задели его. Он даже побледнел, а глаза вспыхнули недобрым огнем.
– Вот как!.. Так значит, я для тебя – никто?.. Бедняжка, боюсь, твой разум затуманил, заслонил собой, как туча заслоняет звезды, твой страх!.. Я все же надеялся, что ты понимаешь меня… ты, как никто другой! Это жестоко… и больно. Как ты можешь говорить мне такое, мне, который так… Разве ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь меня, так же как я тебя?… Какое разочарование! Но как я могу требовать от тебя этого, когда я сам ничего тебе не объясняю…О, если бы ты только знала!.. Впрочем, я не стану больше скрывать от тебя, я скажу всю правду, наконец, и ты поймешь… Помнишь ли ты тот день, когда я и Зоонтенген проводили семинар и круглый стол по обсуждению выдвинутой нами гипотезы?.. Ты – мой лучший объект исследований тогда была на столе… мы обсуждали теорию боли и изменения эмоциональных состояний, предложенную нами с Зоонтенгеном. Мы проводили исследование в течение трех часов, а потом удалились с коллегами в конференц– зал, чтобы обсудить результаты. Зоонтенген, поглощенный обсуждением забыл включить регенератор, чтобы восстановить твой организм и ввести обезболивающее. Может, он думал, что, как обычно, я это сделаю. Он хорошо знает, что я не упускаю из виду подобных мелочей. Я никогда не забываю… И я помнил об этом. Помнил, но не включил. Все три часа, которые мы провели в конференц– зале я помнил об этом. Для меня это была пытка, изощренная пытка, поверь, потому что я любил тебя, так сильно любил, что вынужден был жестко себя контролировать. Дело в том, что я с самой первой минуты, едва увидел тебя, привязался к тебе самым необъяснимым образом. Конечно, ты мой первый самостоятельный объект, и женщина к тому же, но все же, ни к кому другому, ни до тебя, ни после, я так и не смог более привязаться, не с кем не переживал того огня чувств, что с тобой. Я понимал, что привязанность к тебе становиться опасной для меня, как для ученого, и даже просто как для жителя Города Науки, и для меня, как личности, наконец… Мысли о тебе все чаще появлялись непрошенными, во время важных исследований, и отвлекали меня. Вредили науке. Почти все свое свободное время я отдавал тебе. Я обедал не отходя от твоей клетки, пропускал совещания, забросил музыку и книги… Часто я не уходил из лаборатории даже ночью! И все мне казалось мало!.. Я любил тебя, это очевидно. И если ты все еще не веришь, взгляни на эти стены!.. Что? Неужели ты не видишь, не узнаешь?
Рене непонимающе с опаской оглянулась. На стенах висели несколько картин, и ничего более.
– Ну?.. Посмотри же на мои работы! Можешь угадать мою любимую тему?.. Свет!
Рене снова взглянула на необычные рамки. Свет погас, и роскошные рамы сами осветили картины, придав им еще большую реалистичность. Та, что висела прямо напротив, изображала распятую на кресте… женщину. Раскинувшиеся, будто в полете, кровоточащие руки, опущенная голова и закрытые глаза. На лице печальное страдальческое выражение. Жалкое дрожащее тело было совершенно беззащитно. Другая картина, на стене слева – в раме в виде человеческой головы в профиль, была сюррелистична. Полотно находилось на месте мозга. На розовом и сиреневом фоне крутились вещи, обрывки сюжетов, сцен и части лица, выражающие страх, боль, надежду. Она что-то напомнила Рене. Что-то далекое и в то же время хорошо знакомое… воспоминание пришло и исчезло мгновенно, до того, как она успела все понять… Еще одна картина, в обрамлении огромной человеческой ладони, изображала двоих, мужчину и женщину. Женщина смотрела на мужчину, как на бога, и робко протягивала к нему руку, очевидно за помощью, а тот гордо и покровительственно взирал на нее сверху вниз. Он был повернут спиной к зрителю, но Рене усмотрела в нем немалую схожесть с автором. Впрочем, Аалеки не был обычно так далек и холоден. Третью картину, с испуганным существом в клетке она рассматривала еще раньше. Теперь ее рама светилась зеленым и Рене невольно похолодела – сходство с освещением лазерных лучей клетки напомнило ей лабораторию.
– Боже, неужели я так плохо пишу, что ты не узнаешь себя?
В горле тут же пересохло, Рене почувствовала обжигающую сухость, головокружение, страх… О, господи, это она! Какой же шок она испытала, увидев свои страдания со стороны! Так это она, та несчастная, которую он распинал в течение десяти месяцев! Так вот какой она была, когда находилась в клетке! Жалкое, дрожащее существо, не помнящее себя, только обрывки памяти, сны, страхи, как нарисовано на одной из картин. А он – ее бог, он решал, когда начнутся и сколько продляться ее муки.
– Да, это ты. Я начинал рисовать тебя, сразу, как только выходил из лаборатории, потому что хотел, чтобы ты всегда была рядом… Эти картины, да еще записи лабораторных работ стали моим единственным утешением, когда я потерял тебя. А тогда… Я считал это неправильным, и неестественным так жаждать. Я хотел тебя всем существом, и это меня пугало не меньше, чем тебя стол, на котором мы проводили опыты. Эта привязанность мешала мне, как исследователю! Я все время хотел работать только с тобой… И тогда я сделал то, что должен. Я пожертвовал собой, своим сердцем, ради долга и науки. Я попытался избавиться от тебя, хоть это и разрывало меня на части. Я не включил аппарат. Все время пока мы дискуссировали, обсуждали и выносили решение, часть меня находилась с тобой на столе. Я мучился болью еще большей, чем ты, я знал, что ты умираешь, возможно, лишишься рассудка, и что после этого у меня навеки останется незаживающая рана, и пустота снова сомкнется надо мной… Но я должен был это сделать ради себя, как ученого. И я выдержал это испытание. Какова была моя радость, когда и ты выдержала! Я плакал, как неразумное существо! Впервые плакал!.. О, я сделал все, чтобы вернуть тебя после этого. Но ты угасала с каждым днем… пришлось отдать тебя в племя. Тейцы – телепаты, скупы в проявлении эмоций, поэтому мы почти не используем их в работе. Их мозг уступает мозгу существ с цивилизованных планет, несмотря на способности к телекинезу и телепатии, их природные способности. Я должен был отдать тебя тому, кто позаботился бы о тебе без моего вмешательства. Руалудай не мог, конечно, восполнить всю мою заботу о тебе, но я видел, ты понравилась ему. Это было хоть какой-то гарантией, ведь они холодны как рыбы, полное отсутствие чувств, минимум эмоций, только нелепые правила. Тогда я решился на это, хоть сердце мое рвалось вслед тебе, уводимой тем жалким созданием. Моя жертва была не напрасна, ты поправилась. И я, все это время, я ждал тебя, дни считал… Я и понятия не имел, что ты так поступишь со мной – убежишь!.. Но когда ты убежала, я не сомневался, что найду и верну тебя. Конечно, я не думал, что наша разлука затянется на пять лет, но я не забывал о тебе ни на минуту. Но все же, возможно, я немного просчитался. Я думал, что ты начнешь искать утешения у старых друзей, что ты найдешь Дрего, но этого не произошло. И я снова поздравил себя со своим выбором, ты не унизилась до этого болвана! Подумать только, он собирался нас перехитрить, уничтожив твое письмо!.. Я разозлился, когда это понял, но тогда мне было не до него. Знаешь, когда ему предложили сотрудничество, он был так горд и счастлив! Еще бы, он настолько напыщен и пуст, что когда остается один, теряется, боится лопнуть как воздушный шар от слишком большого пустого пространства внутри, ему нужны, просто необходимы зависимые от него люди, чтобы чувствовать себя хоть кем-то… Насколько я понял, он пытался шантажировать тебя сейчас?! Да, я подозревал, что он ничем не лучше Руалудая, так и есть, верно?.. Он надоел мне. Думаю, пользы от него никакой. По-моему, пришло время ему лопнуть, и принять свое естественное состояние… Вообщем, я искал тебя, и все же радовался, как дитя, когда ты, опережая мои догадки, исчезала!.. Я гордился тобой. Но как я скучал!.. Можешь ли, ты представить мое одиночество без тебя, мои муки!.. Ты молчишь, и смотришь так холодно, так недоверчиво!.. Понимаешь ли ты меня? Ведь я раскрываю тебе свое сердце!
Рене засмеялась, не смотря на всю тяжесть, трагичность ситуации, все это казалась ей фарсом. Тот, кто истязал ее если не всегда физически, то духовно уж точно шесть долгих лет, объяснился ей в любви!.. Может ли это быть правдой?! Чем больше она находилась рядом с ним, тем белее ее разум подвергалася испытанию на прочность. Аалеки мог одной фразой так исказить ее представление об истине, что от этого начинала кружиться голова и приходила тошнота. Господи, наверное, это очередной его опыт, по выворачиванию души наизнанку, в поисках затаившихся темных мыслей и страхов. Он назовет это изучением зарождения любви из страха. Рене ощутила свою близость к полному безумию и захохотала. Захохотала до слез, потому что знала, ей придется дорого заплатить за свой смех. Но сейчас, ей было все равно.
Аалеки был изумлен. Он смотрел на ее неистовый смех почти что брезгливо. Видимо, смех в ответ на его признание казался ему таким неестественным, что он испугался. Он чуть наклонился:
– Рери, дорогая, тебе плохо?.. Ты больна? Вот, выпей воды…
Он сам поспешно налил ей воды и подал стакан. Но Рене уже нельзя было так просто остановить. Она только отмахнулась от него неловкой рукой, и большой хрустальный стакан вылетел из его рук, упал на пол и разбился. Всерьез расстроенный ее состоянием и поведением Аалеки, поспешил за успокоительным.
– Тебе нужно придти в себя… Сейчас!..
Он сделал к ней шаг, но Рене разгадала его намерения сразу, имея огромный опыт, связанный с болью, она сделала вид, что успокаивается, а потом с силой оттолкнула его от себя. С такой силой, что он ударился о стол, стоящий сзади, стол перевернулся под его весом, увлекая Аалеки на пол, прямо на осколки стакана. Один из них глубоко врезался ему в руку.
Рене все еще хохотала, когда Аалеки дико взвыл от боли, и, подняв дрожащую руку к глазам, увидел осколок торчащий в ране, и кровь, струящуюся по руке.
Изумленная Рене замолчала и уставилась на него. Съежившись, он лежал на полу и кричал, тело его сотрясалось, по лицу пробегали легкие судороги, от красоты не осталось и следа, так сильно исказились черты. Он действительно страдал… от боли или вида собственной крови, или оттого и другого!.. Он, который изощренно мучил ее в течение одиннадцати месяцев, не мог перенести и пустяковой боли!
– О, боже… Арерия, помоги мне! Прошу тебя!
– Ты… Ты боишься боли?! Ты, причинивший адскую боль стольким живым существам! Господи, вот почему ты ее изучал! Ты до смерти боялся испытать в сотни раз меньшее, верно?
– Рене! Вытащи осколок!.. О, я истеку кровью…
Он увидел собственную кровь на полу, и потерял сознание.
Теперь он лежал перед ней в луже крови. Он, ее мучитель. Жалкий и раздавленный. Она ненавидела его всем существом, поэтому в течении минуты остолбенело смотрела, как он лежит. В ее сознании еще какое-то время не укладывалось, что он может лишиться сознания, что он уязвим, и что вся та огромная жестокая сила, которую она сознавала все эти тяжкие годы, вот так легко повержена…
Она не сразу пришла в себя. Ее привела в себя мысль о Тоно.
Наверное, придется проверить, жив ли Аалеки. Она чуть склонилась к нему. Дышит ли?… Рене никак не могла заставить себя к нему прикоснуться. Кажется, он в обмороке, если, конечно, это не очередная игра… Сейчас вскочит и засмеется над ее страхом, довольный своей шуткой… Кровь продолжает вытекать, и лужа на полу довольно большая… Господи, неужели это ее второй шанс? Бежать? Найти Тоно? Но за дверью ожидает по-крайней мере, Дорлей, а у него палка…
