Текст книги "Бриг «Три лилии»"
Автор книги: Уле Маттсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Глава седьмая
У МИККЕЛЯ МИККЕЛЬСОНА ПОЯВЛЯЕТСЯ ДРУГ И ДЕСЯТЬ РИКСДАЛЕРОВ
Школа стояла посреди деревни, и старые люди говорили, что она когда-то была красная. Кому же верить: старым людям или собственным глазам? Миккель верил своим глазам. А они говорили, что школа серая.
Кому охота засиживаться дольше времени в таком сундуке? Только не Миккелю Миккельсону!
А тут еще окна. Глаза так и тянет к ним. Весной – птицы, осенью – дождь, и круглый год – облака, большие, как корабли.
И еще бесконечные мысли об отце, Петрусе Миккельсоне.
А заячья лапа в правом башмаке? Это, пожалуй, всего хуже. Разве полезет в голову священная история, когда у тебя на правой ноге четыре пальца? Если бы еще об этом знали только Миккель и башмак. Но ведь все до единого знали.
– Спорю на десять леденцов, что у Миккеля Миккельсона в башмаке заячья лапа, – шептались вокруг.
Никто не принимал вызова. Щеки раздувались, глаза блестели. Все сидели и чуть не лопались от смеха, а когда выбегали на перемену, то сразу принимались кричать, да так, что было слышно на постоялом дворе:
– Хромой Заяц! Хромой Заяц! Хромой Заяц!..
Миккель уходил в школу, садился и думал: это они потому, что у них нет отца с якорьком на кителе. Завидуют, ясное дело. То ли еще будет, когда отец вернется и купит белого коня!
Он сердито грыз горбушку, принесенную из дома. Жесткая, как подошва, ни масла, ни сала…
Учителя звали Эсберг. Он приехал из Эсбьерга в Дании, но говорил по-шведски без запинки и играл на органе всеми десятью пальцами. Миккель умел играть только одним пальцем, да и то у него ничего не получалось.
Учитель жил в школе на втором этаже, и никто не мог понять, откуда у такого унылого, худого человека такая удивительно хорошенькая дочка. У нее было датское имя Доротея по матери, которая умерла, – но все называли ее просто Туа-Туа. Волосы Туа-Туа были цвета начищенной меди, глаза зеленые. На правой руке у Туа-Туа было семь бородавок, с которыми не могли сладить ни уксус, ни соль. Чаще всего она ходила, спрятав руку за спину и задрав нос кверху.
В воскресенье, когда учитель шел в церковь играть на органе, Туа-Туа вышагивала рядом с таким видом, будто вся деревня ее. Поглядеть – так настоящий ангел, если бы только она не кричала «Хромой Заяц!» громче всех.
В тот год ребятишки придумали сколотить из ящиков сани с парусом – буер. Сколотили и понесли через Бранте Клев на залив. Туа-Туа тоже пошла, но держалась особняком – ведь ее отец был учитель и родился в Дании.
Миккель сидел дома на кухне и смотрел в окно. Вот ребята отпустили буер, и он полетел вниз по склону. Ух ты, как молния! Миг, и уже на льду. А вон Туа-Туа идет – за спиной коньки болтаются, нос кверху смотрит.
Бабушка Тювесон покачала головой:
– Выдумают же! А только возле речки лед тонкий, остереглись бы…
Она вручила Миккелю нож и полешки, чтобы нащепал лучины. Миккель принялся за работу.
Дело было в марте, небо хмурилось, стоял лютый мороз.
Вот вся компания уселась на буер – эгей, понеслись! Мик кель не выдержал – открыл дверь и вышел на двор. Ветер надул парус, буер мчался галсами в сторону Фальке Флуга.
А где же Туа-Туа?
Берег манил все сильнее. И вот уже Миккель стоит возле устья реки, приплясывая, чтобы не замерзли ноги. Нож в руке. Ух ты, еще быстрее пошли! Теперь – на север. Зазнайка Туа-Туа не признавала «простых» ребятишек и каталась сама по себе у реки, где лед был совсем тонкий – тоньше стекла в старом курятнике.
Откуда у Миккеля смелость взялась?
– Не катайся здесь, провалишься! – закричал он.
Но какое дело Туа-Туа до того, что кричат какие-то Хромые Зайцы. Буер мелькал вдали, точно голубая молния.
Тр-р-рах!..
– Что я сказал!.. – закричал Миккель и скатился вниз.
Туа-Туа исчезла, осталась только черная дыра во льду.
Миккель плюхнулся на живот, потому что лед был тонкий и дело решали секунды.
«Только бы ее не унесло течением! – молил он. – Тогда до лета не найдем!»
– Туа-Туа!..
Миккель воткнул нож в лед и ухватился одной рукой за черенок, а другую окунул в ледяную воду.
– Туа-Туа! – закричал он опять, точно вода могла ответить.
Миккель, тяжело дыша, водил и водил рукой в воде.
Вдруг пальцы поймали что-то мокрое, запутанное. Волосы!
И то хорошо. Нож держался крепко, но, когда он стал тянуть, лед угрожающе затрещал. Вода бурлила, как в котле.
Ох, трещит!.. Миккель стиснул зубы и продолжал тянуть.
Косы крепкие, выдержат. А вот и она!
Слава богу, жива, кажется! Теперь надо оттащить ее подальше от дыры, на всякий случай. Миккель увидел испуганные глаза на белом лице. Так… еще немного… Ну вот, теперь она в безопасности.
– Ну, как ты, Туа-Туа? – с трудом выговорил он и стал дышать на окоченевшие руки.
– Спасибо, Миккель Миккельсон, хорошо! – прошептала она.
В тот же миг примчался буер. Миккель вскочил на ноги и снова стал Хромым Зайцем. Всего пять секунд пришлось ему пробыть Миккелем Миккельсоном. Сердце так и колотилось.
– Ведите ее домой, да побыстрее, не то простынет! сказал он, когда подскочили ребятишки. – Меня дела ждут.
Бабушка застала его у входа в сарай и подумала, что он тут и был все время. Миккель колол лучину, щепки летели во все стороны.
– Что там такое в заливе стряслось? – взволновалась бабушка Тювесон.
– А что? Я ничего не вижу, – ответил Миккель.
– Тогда ты слепой, как крот! – воскликнула бабушка и побежала вниз – только пятки замелькали.
Однако Туа-Туа уже увели, к тому же начинало смеркаться. Бабушка зашла к Симону Тукингу, но вернулась ни с чем. Лед проломился, кто-то упал. Дыра во льду осталась, однако в ней никого нет.
– Разве обязательно должен быть? – сказал Миккель Миккельсон.
На следующий день его вызвали к кафедре и вручили конверт, в котором лежало десять блестящих серебряных монет. «Положу их в пустую бутылку, – решил Миккель, – и спрячу в дупло в яблоне». Яблоня росла сразу за домом.
Учитель Эсберг сказал:
– Мы никогда не забудем твоего поступка, Миккель Миккельсон!.. Ура Миккелю!..
Туа-Туа лежала в кровати наверху и пила горячую воду с медом. Она слишком охрипла, чтобы кричать «ура».
– Ура! Ура! Ура!.. – прокричали двадцать три голоса.
«Должна услышать, коли не оглохла», – сказал себе Миккель. Он сжал в руке конверт с деньгами и подумал: «На лодку не хватит. Что же купить? Белого коня?»
– А ну, еще! – скомандовал учитель Эсберг.
– Ура! Ура! Ура!.. – кричали ребята.
Миккель стоял, чесал спину об угол кафедры и считал в уме: если каждый день вытаскивать по две таких девчонки, как Туа-Туа, то за полгода можно, пожалуй, и на лодку накопить. Но ведь во всей волости есть только одна Туа-Туа. Может, сберечь до возвращения отца?
После занятий учитель пригласил его к себе. Туа-Туа лежала в постели, а ей хотелось пожать руку Миккелю Миккельсону.
– Заходи, заходи, дружище, – сказал учитель Эсберг.
Миккель благодарил и кланялся во все стороны. Вот ведь как чисто и богато живут люди! Он подумал о бабушкиной трубке, прокуренной до черноты, и о бороде Симона Тукинга, в которой столько мух запуталось.
Да, разные люди живут по ту и по эту сторону Бранте Клева…
Туа-Туа сидела в кровати и улыбалась ему:
– Садись, Миккель.
Миккель сел. Ему дали печенье на тарелке – ешь сколько хочешь! – и стакан клюквенного морса.
– Спасибо, спасибо, – благодарил он. – Правда, я дома наелся здорово (две холодные картофелины и глоток кислого молока!). Но все равно спасибо.
Миккель пил морс и на все говорил «да». Туа-Туа улыбалась. А может, она вовсе забыла про заячью лапу?
Еще, чего доброго, вспомнит. Он спрятал ногу под стол.
«Вот уплыву весной в Америку, – подумал Миккель, глотая слезы с морсом. – Хромой Заяц…» Тут и печенье кончилось.
Учитель сказал:
– Миккель Миккельсон, мы тебя никогда не забудем… А как бабушка поживает?
– Спина все ноет, – ответил Миккель.
– Это от возраста, – объяснил учитель. – Ты передай ей привет от нас.
Пир кончился. Внизу, на дворе, стояли все ученики.
Миккель расправил плечи.
– Подумать только. Как же ты ее вытащил, Миккель? удивлялись ребятишки.
– А так. Одной левой, – сообщил он.
– Одной левой? Не врешь?
– В пять секунд, – продолжал Миккель. – Что – долго, да?
Целых три дня никто не вспоминал Хромого Зайца. Миккелю приходилось рассказывать снова и снова: мол, так и так, а она белая, как простыня, а я ее за косу хвать, как потянул, и вытащил…
После завтрака к нему снова подходили ребятишки, но уже не так много. В конце концов им надоело слушать Миккеля, и они ушли за дом, где раскатали ледяные дорожки. А на четвертый день опять воскрес Миккель Хромой Заяц.
– Хромой Заяц! – неслось со всех концов школьного двора.
Вдруг, когда ребятишки раскричались особенно громко, наверху открылось окно и выглянула Туа-Туа:
– Миккель, пожалуйста, нащепи лучины и принеси сюда!
На дворе стало тихо.
– Сейчас, Туа-Туа, коли уж просишь, – откликнулся Миккель как ни в чем не бывало.
Но в груди у него стало тепло-тепло. Как всегда, когда у человека появляется друг.
Глава восьмая
КОРАБЛЬ СЕЛ НА МЕЛЬ!
Когда на столе появлялся рыбный суп, мысли уводили Миккеля Миккельсона далеко-далеко… От супа пахло морем, водорослями, смоленой лодкой. А в тот день, возвращаясь домой из школы, он еще издали услышал запах рыбы.
Это было второго декабря 1891 года.
С утра собирался шторм. Вода тихо шуршала – начинался ледостав. Плотник сидел с подзорной трубой у своего окна и всматривался в даль. Не иначе, ждал, что покажется шхуна из Америки, и на ней пропавший Петрус Миккельсон. А то и еще лучше: бриг «Три лилии» в целости и сохранности. В самом деле – вдруг!..
У Миккеля защипало в глазах, и он чуть не споткнулся о Боббе, который лежал на пороге и грыз селедочную голову.
Правда, люди говорят: «Бедный Миккель Миккельсон, отец его помер, и мать тоже, остался один, сирота». Но разве «пропал» и «помер»– одно и то же?
Боббе жалобно тявкнул, а бабушка поставила на стол суп и сказала:
Кто лениво тащит ноги
Тот споткнется на дороге!
Сама бабушка была сухонькая и быстроногая. Косматая голова напоминала куст можжевельника, во рту не осталось ни одного зуба. Руки были большие и красные от тяжелой работы и холодной воды.
На дворе стемнело, но кто хочет есть – ложку мимо рта не пронесет. Скоро кастрюля была пуста. Бабушка стала читать молитву, и в тот самый миг, когда она сказала «аминь», прозвучал выстрел. Боббе поднял морду кверху и заскулил.
Миккель притих, как мышонок.
– На море стреляют, – сказала бабушка.
Снова выстрел. Оба уставились в окно и увидели даже, как выскочил огонь из ружейного дула. А затем в сером сумраке вспыхнуло неровное желтое пламя.
– Сигнал жгут! – закричала бабушка. – Корабль на мель наскочил! Вот беда-то!
В заливе, на расстоянии пятисот шагов от берега, была коварная мель. Горе тому, кто попадал на нее в шторм.
Бабушка метнулась к двери, а навстречу ей из прихожей уже гремел голос плотника Грилле:
– Скажи мальчонке, чтобы помог мне с лодкой! Она на берегу. Каждая секунда дорога! И пусть захватит штормовой фонарь!
Тяжелые сапоги протопали по крыльцу и ушли во мрак и ветер.
– Миккель… Господи, да что же это?.. Ты слышал… запричитала бабушка. – Ничего не поделаешь, надо идти. Но в лодку садиться не смей!
Миккель уже обулся.
– Слышь, Миккель? От пристани – назад!.. Надо же, такое несчастье!..
Миккель кивнул. Пальтишко, шапка – готово.
– Смотри берегись… – причитала бабушка. – Вот, держи фонарь. И не забудь, что я сказала!
Миккель распахнул дверь, мокрый снег хлестнул его по лицу. Он ухватил фонарь покрепче и побежал к пристани.
«Миккель Миккельсон, – отдавалось у него в груди с каждым шагом, – вдруг… вдруг это „Три лилии“?!»
Свет от фонаря метался по сугробам. А вон и плотник нагнулся над лодкой, пыхтит, толкает.
– Берись! – крикнул он. – Поставь фонарь и приподними нос!
Миккель поставил фонарь и взялся за нос лодки. Старые доски заскрипели, лодка упрямилась, не хотела в море, но плотник приналег еще сильнее и заорал:
– Все равно пойдешь, деревяшка немазаная!
Миккель поднатужился.
– Ну-у, пошла!
Шр-р-р-р… Киль прочертил борозду на песке и водорослях и вошел в ледяную воду. Плотник плюнул через плечо.
Хоть бы не протекла! Шутка ли – такое дело! Он мигом достал весла.
– Ставь фонарь на корму! – крикнул плотник. – Пусть горит, чтобы знали: тут люди гребут, а не привидения!
Миг – и Миккель вместе с фонарем в лодке. Плотник Грилле согнулся вдвое, налегая на весла. Он и не подумал, что ему нужен только фонарь, а не фонарь и Миккель вместе. А на лодку уже обрушилась первая волна.
– Ветер северный! – гаркнул плотник, заглушая рев шторма. – Если поднатужится, снимет их с мели!
Миккель съежился на корме, пытаясь различить корабль сквозь мрак. Волны захлестывали палубу, рассыпаясь белыми брызгами. Корабль накренился, но не опасно. Неужели «Три лилии»?..
Ба-ам-м! Снова выстрел. Плотник греб, пыхтел, стонал, но греб. Вода капала с зюйдвестки на бороду.
– Стреляют, сигнал дают! – простонал он. – Видать, плохи их дела. А может, поджилки задрожали. Неженкам и кошкам лучше на берегу сидеть!
До корабля оставалось рукой подать.
– Эгей! – проревел плотник.
С палубы отозвались, не так громко:
– Эгей!
Вдруг с левого борта на лодку обрушилась волна, огромная, как дом. Фонарь погас.
Плотник закричал во мраке:
– Черпай, Миккель! Черпалка под задней банкой! Черпай, не то на дне будем! Ну как весло сломается?!
Мокрый, дрожащий от холода Миккель отыскал на ощупь черпак. Он стоял на коленях, на ребристой решетке, в ледяной воде. Первый черпак он выплеснул против ветра, и вся вода попала ему в лицо.
– Прямо на шхуну идем! – услышал он голос плотника. Господи, пронеси!.. Черпай, парень, беда!
Миккель черпал. Вот она, мель, и на мели корабль – могучий, высокий. Ух, как его бросает!
Порывистый ветер кренил судно, совсем рядом с черными тучами качались снасти, голые, как зимний дуб. Лодку несло на корабль. Теперь держись!
Миккель черпал и твердил про себя: «Господи, пронеси, господи…» Плотник греб как одержимый. Ему удалось развернуть лодку против ветра, и они прошли мимо корабля – так близко, что можно было веслом достать.
В тот же миг наверху, у поручней на корме, показался человек.
– Двадцать долларов – только свезите на берег! – крикнул он. – Ближе подходите, ближе, я прыгну! Живее, я спешу!
Лодку плотника и Миккеля несло к носу, но встречная волна отбросила их к корме.
И опять сверху донесся крик:
– Тридцать долларов! Пятьдесят! Скорее подходите, прыгаю!
– Да ты рехнулся, никак! – завопил плотник, еле живой от усталости. – Стой где стоишь, не то… Он и в самом деле прыгать хочет, шальная голова!
Северный ветер напирал все сильнее, корабль заскрипел и медленно развернулся. Новый шквал…
– Сто долларов! – заорал человек на корме.
Он держал под мышкой что-то черное, вроде чемоданчика, на поручни повесил штормовой фонарь.
– К левому борту, крабы сухопутные! – скомандовал он и полез через поручни, не выпуская чемоданчика. – Двести долларов, если свезете на берег, не замочив штанов!
В этот миг ветер ударил в борт сильнее прежнего, и корабль со скрежетом снялся с мели. Человек наверху качнулся назад и сел на палубу, а чемоданчик полетел прямо в лодку, ударился о скамейку и упал под ноги Миккелю, где плескалась вода. Корпус корабля, мачты, фонарь – все исчезло во мраке.
– Он… он обронил что-то!.. – крикнул Миккель.
– Черпай! – ответил плотник и развернул лодку против волны. – Дай бог до берега добраться! А тут еще полная лодка воды. Черпай, говорю!..
Миккель лег животом на скамейку и стал лихорадочно вычерпывать воду по ветру. Все остальное было забыто: дело шло о жизни и смерти. Медленно-медленно приближался берег и свет в окне постоялого двора. Казалось, прошло много часов, как они отчалили от пристани. Миккель черпал, плотник греб, весла скрипели.
Еще немного… еще – и они ушли от ветра за мыс. Опасность осталась позади.
Волны несли лодку к берегу на своих гребнях. Вот и сгорбленная фигурка бабушки Тювесон на пристани. В руке у бабушки качался фонарь.
А Миккель все черпал. Чуть живой от холода и усталости, он черпал и черпал, словно заведенный, никак не мог остановиться, хотя опасность миновала. Ладонь горела от черпака.
Что-то жесткое попалось ему в руки. Он даже не сообразил, что именно: пробковый поплавок, чемоданчик, или всего-навсего фонарь? Черный предмет полетел за борт вместе с водой…
– Да он с ума сошел, этот сорванец! – бушевала бабушка на пристани. – Сказано было остаться, так нет – полез в лодку! Ну, ничего, уж я завтра не поленюсь, схожу в лес за розгой!..
– Парень молодцом!.. Не кричи, лучше держи конец! прорычал плотник и бросил ей чалку.
У Миккеля все плыло перед глазами, ноги подкашивались. Плотник Грилле подхватил его и вынес на берег. Миккель ощутил прикосновение бабушкиной руки, увидел ее морщинистое лицо, освещенное фонарем. Они шли рядом к постоялому двору. Бабушка бранилась, но голос ее доносился будто издалека.
– Вот и полагайся после этого на мальчишек! Предупреждала я тебя или нет?.. Велела на берегу остаться?.. Шевели ногами, так никогда до дому не дойдем! Мокрый, как пес!..
Боббе встретил их в дверях радостным лаем. Бабушка начала раздевать Миккеля еще в прихожей. И причитала:
– Белый что мертвец, зубы дробь выбивают… Эх, парень, парень! Ничего, мы тебе молока согреем… Прочь, Боббе, не мешай… Садись вот тут, Миккель, я укутаю тебе ноги одеялом.
Миккель сел возле плиты. Бабушка дала ему горячего молока с медом. Он выпил и стал оживать.
– Ну, рассказывай же! И на кого ты только похож!.. вздыхала бабушка.
Миккель рассказал немного, потом передохнул, потом вспомнил человека, который просил свезти его на берег за сто долларов.
– Сто долларов, господи! – удивилась бабушка. – Это же громадные деньги. Ты точно слышал – он «доллары» сказал?
– Не сойти мне с места, – заверил Миккель. – Сначала сказал «тридцать», но нас отнесло, тогда он стал прибавлять помалу. «Двести, – говорит, – если свезете, не замочив штанов». Но тут как налетит ветер…
– Неужто сняло корабль с мели?.. – прошептала бабушка.
Миккель кивнул и… поспешно отвернулся, пряча глаза: он припомнил черный предмет, который выронил человек на корабле и который упал прямо в лодку.
Кажется, некий Миккель Миккельсон выбросил чемоданчик в море, когда черпал как одержимый.
Он попытался встать, но широкая бабушкина ладонь посадила его обратно:
– Сиди, сиди! Вот и плотник вернулся.
В кухню ворвался холодный воздух: плотник Грилле распахнул ногой дверь и появился на пороге – промокший до костей, с сосульками в бороде. Он сбросил сапоги и попросил пить. Да погорячее! Потому – промерз, как собака!
Сколько он ни плевался и ни говорил, что это кошачье питье, пришлось плотнику, как и Миккелю, довольствоваться горячим молоком. Он выпил молоко большими глотками, выжал мокрую бороду и сказал:
– Коли пробоин нет, обойдется. Счастливого им плавания!
– Уж не бриг ли то был? – спросила бабушка.
– Шхуна, – ответил плотник. – Корпус длинный, крепкий. И надо ведь: нашелся сумасшедший, хотел с палубы вниз прыгать! Десять метров! В шторм!
Миккель вертелся на стуле, как на сковородке.
– А в лодке ничего не осталось? – выпалил он наконец.
– Как же – вода, – ответил плотник. – Я вылил. Да еще фонарь разбитый.
– Больше ничего? – настаивал Миккель.
– Ни крошки, – сказал плотник Грилле.
Согревшись, он пошел наверх, к себе. Миккель слышал, как плотник говорит с черепахой, сбрасывая мокрую одежду. Потом стало тихо.
Бабушка вышла за дровами. Боббе лежал в своем углу и щелкал блох во сне. Миккель сбросил с ног одеяло и прокрался к окошку. Черно. Даже яблонь не видно, а ведь они у самого окна стоят. Ни корабля, ничего…
Хотя нет… В сарайчике Симона Тукинга светился огонек. Что было дальше, Миккель, хоть убей, не помнит.
Глава девятая
КОРАБЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ
Накануне сочельника Симон Тукинг запер свой сарай и пошел через залив на острова. Он нес на спине мешок с корабликами, а в руке держал острую палку, чтобы проверять лед: хоть и крепкий, да кто его знает.
Миккель и Туа-Туа стояли возле тура на Бранте Клеве и смотрели, как Симон становится все меньше и меньше.
Туа-Туа была одна дома, когда Миккель подошел к калитке и посвистел. Учитель Эсберг разучивал псалмы на органе, сказал, что вернется поздно; до церкви было десять километров шутка ли, да еще тащить под мышкой шесть толстых книг.
Туа-Туа взяла из дому хлеба с салом; два ломтя припасла для Миккеля. Но в мороз на воле плохо есть, обветрить губы можно, – так Симон Тукинг говорил. Лучше потерпеть… Миккель бросил на могилу викинга камень и снова стал глядеть на лед.
Три недели прошло, как ветер снял корабль с мели, а о шхуне и о человеке с американскими долларами ни слуху, ни духу. Может, шхуна была заколдованная? У Миккеля пробежали мурашки по спине. Он глянул на Туа-Туа.
– Говори: ты умеешь держать язык за зубами? – спросил Миккель.
Туа-Туа почесала бородавки – они выросли больше прежнего – и удивленно кивнула.
– Три недели назад на мель наскочил корабль… – начал он.
– Вон там? – ахнула Туа-Туа. – А я и не…
– Об этом только мы знаем, – перебил ее Миккель. – Мы с плотником Грилле пошли на выручку, но ветер снял шхуну с мели раньше нас. Никому не скажешь?
– Ни одной душе!
– Смотри! – сказал Миккель. – Вдруг это и в самом деле заколдованный корабль? Лучше не болтать зря…
Туа-Туа даже побледнела: кто знает, что за народ плавает на заколдованных кораблях?
– А что… оттуда никто не попал на берег?..
– Я ведь сказал «вдруг», – перебил Миккель. – Может, заколдованный, а может, нет. Здорово он застрял! А потом ветер ка-ак двинет!.. А теперь слушай самое главное.
– Что? Говори, Миккель!
Они сели на камни, и Миккель рассказал о человеке, который просил доставить его на берег и уронил свой багаж в лодку.
– А что он уронил, не знаю, – сказал Миккель. – Исчезла та вещь.
Странное дело: у него вдруг пропала охота рассказывать дальше.
– Двести долларов давал? – переспросила Туа-Туа.
Миккель кивнул и проглотил слюну. В животе у него бурчало.
– Если бы мы свезли его на берег, были бы богатыми теперь, – ответил Миккель и подумал о бутербродах, которые нехорошо есть на морозе. – Вот бы пробраться в сарай Симона Тукинга? А, Туа-Туа? Оттуда здорово мель видно. У него печка есть, тепло.
– Ты с ума сошел! – воскликнула Туа-Туа. – И мне к пяти надо дома быть. Кто в чужие дома входит – тех полиция забирает.
– Дом и сарай – большая разница. Пошли, Туа-Туа! Где у тебя бутерброды?
– Здесь! – крикнула Туа-Туа ему вдогонку и хлопнула по карману пальто. – Но, Миккель, я бы все равно…
Однако Миккель был уже далеко внизу и ничего не слышал.
– Захвати хворосту на растопку, вдруг печка погасла! Я пойду вперед и…
Ветер унес остальные слова.
Когда Туа-Туа спустилась следом, он уже приставил доску к стене сарая и влез на нее.
– На всякий случай, – объяснил он. – Заглянуть в окно, проверить, есть ли кто дома… Пусто. Печка топится. Но замок крепкий, он раньше на церкви висел. Пройдем через пол.
– Через пол? – удивилась Туа-Туа. – Разве можно?
– Там две доски оторваны, – сказал Миккель. – И вообще, гвозди не держатся, потому что балки все прогнили.
Он взял Туа-Туа за руку. Они сбежали на лед и шмыгнули под сарай.
– Здесь, – показал Миккель. – Симон не стал бы ругаться. Сам же говорил, что нельзя есть на воле в мороз. Подай камень.
Туа-Туа принесла камень. Миккель отбил доски.
– А теперь неси два полешка, чтобы было на что стать.
Туа-Туа принесла полешки. Миккель полез в щель, затем подал руку ей. Темно… В печке тлеют красные угольки.
– Где-то на столе свеча должна быть, – сказал Миккель. – У меня спички есть. Осторожно, здесь на полу моток бечевки лежит, не запутайся.
Чиркнула спичка, и в ее неверном свете они рассмотрели каморку Симона Тукинга. У одной стены, в противоположном от печки углу, была койка, покрытая вместо одеяла старыми мешками. Посередине стоял стол, а на нем свеча в бутылке, жестяная кружка и тарелка хамсы.
Миккель зажег свечу; они увидели три кораблика на полке над кроватью.
– Если он сейчас вдруг вернется, я умру, – сообщила Туа-Туа.
– Он вернется весной, – ответил Миккель, – не раньше.
Они уселись на койку и поделили бутерброды.
В одной стене было окно в сторону постоялого двора, в другой – круглый иллюминатор с видом на море, но через них проникало мало света. Мйвкель проглотив последний кусок, подошел к иллюминатору, поплевал на руки и протер стекло.
– Гляди, как здорово видно, – позвал он Туа-Туа. – Вон там мель. Правда, над ней сейчас лед. Они легко отделались.
Туа-Туа ступала осторожно, потому что пол скрипел под ногами.
– А вдруг кто-нибудь увидит свет и подумает, что здесь воры! – сказала она.
– Что ты! – фыркнул Миккель. – Никто же не знает, что Симон ушел. Подумают – это он, и все.
Он поддел ногой веревку, торчавшую из стены.
– А это что?
– Откуда мне знать, – ответила Туа-Туа. – Но я бы…
– Погоди, – перебил ее Миккель. – К ней что-то привязано.
Он присел на корточки и вытащил из-за досок какой-то чурбан. От волнения у Туа-Туа засветились веснушки.
– Дай поглядеть, Миккель… Знаешь, на книгу похоже.
– С такими корками? – Миккель постучал пальцем. – Ты что?.. Они же деревянные, вон какие толстые! Да Симон и читать-то не умеет.
– А вот посмотрим! – настаивала Туа-Туа. – Клади на стол… Видишь, листы!
– И правда, – удивился Миккель. – Ну-ка, подвинься.
В слабом свете свечи загадочный предмет больше всего напоминал ящичек. Деревянные корки были когда-то синими, но успели посереть от возраста и воды.
– Должно быть, в море лежала, – сказала Туа-Туа. – Листы совсем слиплись.
Миккель кивнул. Он открыл первую страницу, придвинул свечу поближе и…
Туа-Туа видела только, как вздрогнули его плечи. Миккель молчал.
– Что там, Миккель? – шепнула она. – Что написано?
Не дожидаясь ответа, Туа-Туа наклонилась и прочла сама по складам размытую надпись: СУДОВОЙ ЖУРНАЛ БРИГА «ТРИ ЛИЛИИ» ЗА 1884 ГОД.
– Миккель!.. – воскликнула она; у нее перехватило дыхание.
– Это… это он! – глухо сказал Миккель, не оборачиваясь. – Бриг, на котором отец плавал. Туа-Туа, я ничего не понимаю…
– Читай дальше, – прошептала Туа-Туа.
Миккель перевернул страницу.
– «Воскресенье, двадцать третье октября, – прочел он. Вышли с грузом леса в Эмден. Ветер норд-ост, свежий бриз, дождь…» Он остановился – ком в горле не давал читать.
– Туа-Туа, – пробормотал Миккель. – Точно… он… «Три лилии». Или мне снится? Может, я сплю?
– Зато я не сплю, – ответила Туа-Туа. – Листай до конца.
Миккель торопливо переворачивал страницы; последние листы слиплись особенно сильно.
– Вот, – остановила его Туа-Туа. – Здесь обрывается.
Дрожащий палец Миккеля пополз вдоль строчки, голос срывался:
– «Траверз маяка Дарнерарт…» Это что значит? Увидели маяк, да?
Туа-Туа нетерпеливо кивнула.
– А к берегу, видать, подойти не смогли, – продолжал он. – Вот гляди: «Штормовой ветер. Сильная волна. Взяли два рифа на гафеле…»
Ком заполнил все горло.
– «Шторм не прекращается…» – читал Миккель. – Маяк Дарнерарт? Это где же, Туа-Туа?
Туа-Туа покачала головой: она не знала.
– В Германии, наверное, – решил Миккель. – Они же шли в Эмден, а это в Германии. Гляди-ка: «Шторм усиливается…» И здоровенная клякса. И все. Все, Туа-Туа!..
Туа-Туа опустила глаза, не зная, что ответить. Вот перед ними книга с огромными деревянными корками, а в ней вся история брига «Три лилии». До кляксы…
– Ты… Вот увидишь, Миккель, – начала она, – они спаслись.
Миккель сидел на койке, спрятав лицо в ладони.
– Нет, Туа-Туа, – сказал он.
Туа-Туа подумала и вдруг встрепенулась.
– А как же, как же сюда попала книга?! – торжествующе воскликнула она. – Скажешь, из самой Германии приплыла?
– Правда! – подхватил Миккель. – Книга! Эх, жаль, Симона нет… Из Германии? Хотя, корки у нее ужас какие толстые и деревянные. Как думаешь, Туа-Туа?
– Я думаю – они спаслись, – сказала Туа-Туа.
– В Германии? Значит, по-твоему, он вернется?
Туа-Туа кивнула.
– Конечно, Миккель. А теперь мне домой пора. После рождества придем еще. Клади книгу на место. Ой, до чего здесь холодно!
Она села на пол и свесила ноги в щель. Внизу поблескивал серый лед.
– Вот увидишь, Миккель, он вернется! – решительно сказала Туа-Туа.
Миккель сунул книгу на место и задул свечу.
– Ага, весной вернется, – утешил он сам себя. – И я так думаю. Но мы об этом никому не скажем. Слышишь, Туа-Туа!
– Никому! – обещала Туа-Туа. – Как думаешь – заметил нас кто-нибудь?
– Никто! – заверил Миккель.
На Бранте Клеве, ниже каменного тура, они расстались. Миккель пошел к постоялому двору. Туа-Туа – в деревню.
Вдруг Миккель обернулся:
– Ты не забыла, что обещала, Туа-Туа? Никому ни слова.
– Лопни мои глаза!.. – ответила Туа-Туа.
Так началось рождество.
