Текст книги "Бриг «Три лилии»"

Автор книги: Уле Маттсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава десятая
КЛАДБИЩЕНСКИЙ СТОРОЖ В КОСТЮМЕ АКРОБАТА

В эту же ночь, в половине первого, окружной ленсман подъехал верхом к домику церковного сторожа Якобина.

– Отворяй, не то взломаю дверь! – крикнул он.

Дверь заскрипела, и выглянула сонная физиономия Якобина. Худое тело бывшего акробата прикрывала длинная ночная рубаха. На голове у него был черный котелок.

Ленсман посмотрел на котелок, многозначительно ухмыльнулся и вытащил из кармана наручники:

– Скажешь, не слыхал о краже?

– Господи помилуй и спаси, какая еще кража? – прошептал Якобин и поспешно снял котелок.

– Рубины из шпаги Строльельма пропали, вот какая! Стекло в шкафу вынуто, восемь рубинов украдено.

Якобин стал белее мела, но поклялся, что чист, как младенец.

– Я сплю как убитый, начальник. А ключ от церкви висит вон там, на крючке возле двери. Посмотрите сами, начальник, и увидите, что… что…

Якобин в ужасе шагнул к пустому крючку. Потом наступил на край рубахи и грохнулся прямо на дровяной ящик. Сразу стало видно, что на нем под рубахой старое красное трико. Только штанины почему-то были отрезаны ниже колен.

– Я думал, ты давно вышвырнул этот клоунский наряд, презрительно сказал ленсман.

На белых щеках Якобина вспыхнули красные пятна, но он мужественно улыбнулся и встал:

– Очень уж я зябну ночью, начальник.

– Уж не потому ли ты и в котелке спишь, а? – язвительно заметил ленсман.

Он достал записную книжку, поплевал на красный карандаш и составил «краткую сводку преступления».

«…После того как были вынуты рубины, вор повесил шпагу на место в шкаф, повернул эфес обратной стороной, чтобы не заметили, и вмазал стекло, но совершил затем роковую ошибку: он залепил замочную скважину воском!»

– Понятно? – сказал ленсман. – А пастор, когда вешал на место шпагу вечером, забыл это сделать.

Ленсман поглядел на худые ноги Якобина, торчащие из обрезанных штанин.

– А как вспомнил, пошел обратно, залепить дыру, чтобы моль не лезла. Тут-то он и обнаружил пропажу.

Ленсман позвенел наручниками.

– Изо всего этого явствует, что кражу совершил человек, который настолько изучил привычки пастора…

– Кто же в Льюнге не знает, что старик боится, как бы ризы моль не съела? – испуганно перебил Якобин.

Ленсман пронзил его всевидящим взором:

– А известно тебе, Якобин, что в Льюнге объявился бывший конюх цирка Кноппенхафера?

Якобин стиснул котелок в руках, так что суставы побелели.

– Цы…Цыган? В первый раз слышу!

– А люди видели его и… совсем близко от некоей церковной сторожки.

Якобин сдунул с кончика носа капельку пота.

– Ладно, я все скажу, – прошептал он. – Начальник все равно дознается, от него разве скроешь…

Ленсман самодовольно улыбнулся:

– Итак, Цыган был здесь?

Якобин уныло кивнул.

– Кому охота прослыть доносчиком… – пробормотал он. Был он… голодный, я ему супу налил. Горохового…

– Это делает честь твоему доброму сердцу. – Ленсман послюнявил карандаш. – Ключ тогда висел на месте?

– Когда он пришел, висел, это точно! – буркнул Якобин, отводя взгляд в сторону.

– А когда ушел? – грозно спросил Ленсман.

– Он… он сказал, что суп… что горох больно соленый, – прошептал Якобин. – Пришлось мне идти в погреб за квасом. А он оставался один.

– И мог взять что угодно, хотя бы и ключ с крючка?.. Ленсман торжествующе захлопнул записную книжку. – Ладно, Якобин, надевай свой котелок, коли мерзнешь. Не бойся, завтра вор будет пойман!

Якобин ничего не ответил. Он нахлобучил котелок, но усы его висели, как мокрая трава.

Глава одиннадцатая
Я ДОЛЖЕН БЕЖАТЬ, ТУА-ТУА!

Миккель сидел в учителевом сарае, на башмаке у неге качалась священная история.

– Теперь ты знаешь все: и про призраков, и про морскую скотину. Можешь реветь, коли хочешь, – сказал он и положил в священную историю лоскут от черных брюк вместо закладки.

Солнце висело над самой макушкой Клева. Его косые лучи освещали Туа-Туа, которая сидела на пороге и крутила в пальцах грязное перо.

– Думаешь, перо такое же, как у того человека на шляпе?

– А то как же, – ответил Миккель.

Туа-Туа задумчиво подула на красные пушинки.

– Говорят, если призрак хоть раз прикоснулся к какой-нибудь вещи, а потом эту вещь тронет человек, то она сразу превратится в прах, – сказала она.

– А слыхала ты, чтобы призраки обрезали веревки? спросил Миккель и помахал черным лоскутом перед носом Боббе. – Или чтобы овцы прыгали через пятиметровую расщелину? Слыхала про двуногих овец в черных брюках?

– Давай лучше я проверю, как ты выучил, – вздохнула Туа-Туа. – Все равно нам в этом не разобраться.

Миккель снова заложил лоскут в книгу.

– Ну, спрашивай, – сказал он мрачно.

– Что такое ангелы?

Миккель уставился в потолок, словно надеялся увидеть ангелов сквозь дырявую крышу.

– Ангелы… это… это духи, которые… которые созданы богом и… и одарены…

– Наделены, – поправила Туа-Туа.

– Одарены, наделены… Какая разница, все равно в море уйду! – надулся Миккель. – Думаешь, пастор умеет лазить по вантам и паруса убирать?

Туа-Туа бросила перо Боббе:

– Что ты только о море да о море толкуешь?

– Спроси бабушку, – ответил Миккель. – А только бывает так, что волей-неволей приходится уезжать-есть ли море в крови или нет.

Он сдавил книжку ногами, так что заныла заячья лапа.

– Слушай уж, все равно узнаешь, – угрюмо начал Миккель. – Утром приходил Синторов батрак. Если до конца месяца мы не убьем Боббе и не заплатим сполна за пять «зарезанных собакой» овец, то Синтор на нас в суд подаст.

– Со…собакой? – ужаснулась Туа-Туа. – Но ведь это же…

– Конечно, неправда. А что толку. Все равно суд за Синтора будет.

Туа-Туа стала перед Миккелем и взяла его за руку:

– И ты задумал уйти из дому?

– А что же мне – отдать Боббе на расправу, что ли?

– Знаешь, Миккель… если бы не отец…

Миккель смутился и отнял свою руку.

– Я знаю… знаю, что ты хочешь сказать, Туа-Туа. Но девочкам нечего делать в море. К тому же учитель без тебя и пуговицы не пришьет.

– Тетушка Гедда приезжает завтра из Эсбьерга. Может, она…

Миккель покачал головой:

– Больше всего на свете я хотел бы взять с собой тебя, Туа-Туа. Но… лучше уж поеду один. Придержи Боббе, учитель идет.

В двери появилось грустное, бледное лицо учителя Эсберга.

– Вот вы где. Туа-Туа сказала, Миккель, что ты позволишь мне ехать верхом… – Он закашлялся, потом заговорил снова. – Это очень любезно с твоей стороны, но мне как-то…

Миккель отвязал Белую Чайку:

– Все в порядке. Вы станьте на крыльцо, а я вас подсажу.

– Ох, опять этот противный кашель одолел. А ничего не поделаешь – надо в церковь, псалмы разучивать.

Учитель Эсберг сел верхом, и Белая Чайка вышла на дорогу.

– Ишь ты, плывет, что твой корабль, – сказал учитель. Хоть и прихрамывает, а почти не кренится… – Он говорил безостановочно, чтобы перебить кашель: – А твоя нога как, Миккель, не болит больше?.. Э, что это она прыгнула?.. Слыхал я – ты в моряки собираешься, как отец. Да, повидал я кораблей мальчишкой, в Эсбьерге. На реях – матросы, ловкие, как обезьяны… Ты, конечно, на бриг пойдешь?

Миккель шагал следом, хмурый, угрюмый. Вдруг почему-то заныла нога в правом башмаке.

– На бриг? До первого шторма? – буркнул он. – Ну уж нет! То ли дело – пароход!

Глава двенадцатая
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ПРИЗРАК ПОПАДАЕТ В БЕДУ

Церковь оказалась запертой. Миккель поставил Белую Чайку у коновязи и пошел за ключом к сторожу.

Сирень Якобина купалась в солнечных лучах, тысячи блесток играли на темной, чуть сморщенной ветром речной воде. Дверь сторожки была приоткрыта. Миккель заглянул внутрь. На печи громоздились горшки и тарелки с картофельной шелухой. Рядом лежала доска, на ней – две очищенные трески.

Вспомнилась минувшая ночь – как Якобин греб по реке во мраке. Он присмотрелся к рыбе: никаких следов остроги…

Миккель подошел к двери в каморку:

– Сторож!

На неубранной постели выглядывал из-под одеяла кусок красного циркового трико. Странно: зачем понадобилось церковному сторожу обрезать трико?

Миккель понюхал баночку с «мазью для ращения усов» и поспешил выйти из сторожки. Возле ограды он остановился. Сквозь ровное журчание реки слышался чей-то блеющий голос:

– Девятьсот сорок три, девятьсот сорок четыре, девятьсот сорок пять… девятьсот сорок…

Утоптанная тропинка вела за кусты жимолости, окружавшие дом. Миккель ступил на тропку, сделал четыре шага, на пятом остановился и разинул рот.

На перекопанном огороде стоял улей, увенчанный черным котелком. Сбоку на улье висел пиджак и жилетка Якобина, а среди одуванчиков на опрокинутом цветочном горшке стоял сам Якобин – на голове.

Черные брючины болтались в воздухе; медленно, будто из худого крана, сочились слова:

– Девятьсот с…с…срок девять, девятьсот пя…пятьдесят, девятьсот пя…пятьдесят один…

– Извините, – сказал Миккель.

Горшок покачнулся. Якобин шлепнулся наземь, так что комья полетели. На башмаки бывшего акробата были натянуты чулки от трико.

– Мне бы ключ от церкви, – сказал Миккель. – А то закрыто, и в ризнице никого нет.

Якобин смущенно поднялся и почистил рукой штаны.

– Упражнение – мать умения, – произнес он, скривившись. – Есть акробаты, до двух тысяч стоять могут, но таких мало. Ты без собаки пришел?

Миккель кивнул. Якобин облегченно улыбнулся.

– Страх не люблю собак. – Он нахлобучил черный котелок. – Ключа нет – Эбберов конюх стащил, но дверь в ризницу не заперта.

– Ста…стащил? – пробормотал Миккель.

Лоб Якобина покрылся капельками пота, хотя он стоял в тени.

– Вот именно. И рубины со шпаги взял, мазурик. А сегодня ночью забрался в пасторову кладовку, за бараньей ногой. Тут-то Цыган и попался!

Миккель прикусил губу, так что кровь пошла.

– Эбберов конюх?.. – прошептал он. – Длинный, чернявый, в мягкой шляпе?

Якобин стащил с себя красные чулки:

– Во-во, он самый.

За кладбищенской стеной показалась Туа-Туа. Миккель услышал ее голос:

– Куда ты запропастился, Миккель?.. – Она перелезла через ограду и сбежала вниз по откосу. – Ну, что тут?

– Ничего, просто один призрак попал в беду, – ответил он возможно безразличнее.

Но глаза его были устремлены на два следа в огороде Якобина – небольшие овальные следы «морской скотины».

Глава тринадцатая
ПОБЕГ

Учитель сидел на паперти и кашлял.

– Остальные дети, наверное, в доме пастора, – сказал он Миккелю и Туа-Туа, когда они подошли, потом тяжело поднялся и вошел в холодную ризницу. – Ну, ведите себя хорошо, после встретимся у конюшни.

Учитель зашагал к органу; судорожный кашель гулко отдавался под сводами церкви.

– Бьюсь об заклад, что призрак во многом замешан, сказал Миккель, когда они направились через кладбище к дому пастора. – Но не во всем.

Только он хотел рассказать про следы в огороде Якобина, вдруг Туа-Туа схватила его за руку.

– Гляди, Миккель, чья-то двуколка прямо на пасторовом газоне стоит!

– И вовсе не чья-то, – сурово заметил Миккель. – Видишь, крючья для цепей – это ленсман приехал.

– Значит, они его сейчас в тюрьму повезут?

Миккель кивнул.

– А только сдается мне, узелков больше, чем они думают, Туа-Туа…

Кухарка впустила их с черного хода – розовая, разгоряченная, взлохмаченная.

– Я тут с пирогами, а тут такое дело! – волновалась она. – И поделом татю! В заточении – вот где его место!

– А он сознался? – спросил Миккель.

– Разве мало того, что его схватили на месте преступления, прямо в кладовке? – негодовала кухарка.

– Может, он просто есть хотел, – сказала Туа-Туа.

– Значит, Туа-Туа Эсберг, чуть в животе запищит, идет по чужим кладовкам рыскать? Так, что ли?

Туа-Туа промолчала.

Кухарка отрезала два ломтя булки и намазала маслом:

– Вот, нате, а теперь ступайте в гостиную. Да не шумите – за стеной кабинет…

Она подтолкнула их ухватом, закрыла дверь и поспешила, ворча, к печи. В гостиной, на роскошных стульях, вдоль стены смирно сидели ребятишки, боясь даже нос почесать.

– Учти, Енсе, ты только себе хуже делаешь, что запираешься! – раздался за стеной голос ленсмана.

Миккель отдал свой ломоть Туа-Туа и прокрался к двери кабинета.

– Ты что?.. – в ужасе прошептала Туа-Туа.

– Ш-ш, Туа-Туа, я вижу его, – ответил шепотом Миккель, уткнувшись носом в замочную скважину. – А, черт!..

Пастор заслонил.

– Я же не отказываюсь, что взял баранью ногу! – кричал с отчаянием Цыган. – У меня все кишки свело. А рубины не трогал, не трогал!..

С грохотом упал стул, и широкая спина пастора качнулась в сторону. Дверь распахнулась, в гостиную выскочил Цыган. Острый локоть больно ударил Миккеля в ребра.

– Бога ради, держите этого безумца! – донесся из кабинета голос пастора.

Но Цыган уже стоял на подоконнике. Он прикрыл лицо шляпой и прыгнул прямо через стекло.

Ленсман, громко бранясь, уклонился от осколков, оттолкнул плачущую Туа-Туа и ринулся к двери.

Миккель видел в разбитое окно, как Цыган мчится огромными прыжками через кладбище.

К конюшне!..

В голове пронеслись слова ночного призрака: «Посади лучше животину на цепь, не то найдется злодей…»

Неужели уведет Белую Чайку?

Миккель прикрыл лицо рукавом и выскочил в окно.

Стекла впились в рубаху и кожу, но он все стерпел.

«Молчи, Белая Чайка, молчи!..» – отстукивало сердце в лад с цоканьем деревянных подошв. Одним прыжком Миккель перелетел через кладбищенскую ограду. «Милая, славная Чайка, молчи, молчи, молчи…»

От конюшни донеслось громкое ржание. Беги не беги, Цыган уже там…

Вот он, сидит верхом на Белой Чайке – прямой, как свеча. Цыган твердой рукой потянул повод – лошадь послушно повернулась.

Последнее, что увидел Миккель, ковыляя между могилами, были белые лошадиные ноги и мятая шляпа, слетевшая с головы всадника, когда Белая Чайка красивым прыжком перенеслась через речушку.

В следующий миг они исчезли.

Глава четырнадцатая
Я ПОЕДУ С ТОБОЙ, МИККЕЛЬ!

Никогда Миккель не забудет этот день.

Какой пронизывающий ветер дул на дороге… Как плакала Туа-Туа; как учитель поминутно садился, задыхаясь от кашля.

А после!..

Туа-Туа сразу побежала вверх по лестнице, затопить печку и поставить чайник, учитель же задержался в дверях.

Он внимательно, очень внимательно посмотрел на Миккеля, потом пожал ему руку, крепко, словно хотел показать, что перед ним уже не школьник Миккель Миккельсон, а взрослый мужчина, на которого вполне можно положиться.

– Вот увидишь, лошадь скоро вернется, – сказал он.

А затем последовало самое главное. Но сначала учитель прокашлялся как следует.

– Она… моя Туа-Туа – славная девочка! – пробормотал он. – Береги ее, Миккель Миккельсон. Ей может понадобиться твоя забота.

И длинные тонкие пальцы органиста заскользили вверх по перилам.

Три дня спустя вся деревня Льюнга погрузилась в траур.

«Двустороннее воспаление легких с осложнением на сердце», – значилось в справке, которую написал врач, сидя за столом в учителевой гостиной.

Правда, как раз в этот день приехала тетушка Гедда Соделин из Дании. Но кто может утешить девочку, которая плачет без конца и не хочет больше жить?

Миккель решил все-таки попытаться, но его остановили в прихожей сильные руки тетушки Гедды.

– Поговорить с Туа-Туа, с бедной крошкой? – Тетушка Гедда непрерывно вытирала слезы. – Неможется ей, кашляет, бедняжечка. Ее нельзя беспокоить, ни в коем случае.

Миккель и Боббе побрели домой. У Миккеля было такое чувство, точно он проглотил камень – здоровенный булыжник, вроде тех, что летели с Бранте Клева, когда взрывали тур. И камень этот очутился там, где у людей сердце.

Нашелся, однако, человек, который не стеснялся потревожить больную. Его звали Малькольм Синтор. На пятый день после похорон он явился верхом на своей Черной Розе – «дела улаживать».

Синтор председательствовал в муниципалитете. Муниципалитет назначил нового учителя, а посторонним жить в школьном здании не полагалось.

– Господи, куда же денется наша крошка, наша ТуаТуа?! воскликнула тетушка Гедда.

– Ничего, пусть едет с теткой в Данию, – ответил Синтор. – Через три недели чтобы квартира была свободна. Сироты только обуза для муниципалитета. Ни к чему нам это.

С этими словами Синтор уехал.

Не плачь, Туа-Туа, и не упрашивай!

Хоть и добрые глаза у суровой на вид тетушки Гедды, но вот беда: глаза эти смотрели в какие-то необычные очки, в которых все люди казались маленькими детьми. Особенно Туа-Туа.

– Ешь капусту да не мели попусту! – сказала тетушка Гедда. – Что ты будешь делать тут одна?

Ну как объяснить такой тетушке, что очень важные обстоятельства никак не позволяют тебе уезжать из Льюнги?

За неделю до отъезда Туа-Туа поднялась с постели. День выдался ветреный, а Миккель уже полчаса стоял у сарая и свистел. Ежедневно с трех до пяти тетушка Гедда ложилась вздремнуть после обеда, и Туа-Туа выскользнула незамеченная.

– Ой, Миккель!.. – шептала она дрожащим голосом. – Я… я так тебя ждала. Про Белую Чайку что слышно?

Миккель покачал головой.

– А Боббе?

– Если через шесть дней он не будет убит и закопан, то Синтор пойдет со своими враками в суд. А в суде его дело верное. Как я тогда говорил, так и сделаю, Туа-Туа. – Он взял ее за руку. – Конечно, тебе еще хуже… Я почти все время о тебе думаю.

Туа-Туа зажмурилась, пытаясь стряхнуть слезы.

– Через шесть дней, Миккель, и меня тоже здесь не будет. – Она рассказала о новом учителе и переезде в Данию. Билет заказан, в субботу уплывем.

Миккель помолчал, не выпуская руки Туа-Туа.

– В ночь на субботу мы с Боббе уйдем из дому, – сказал он. – Попробую на какой-нибудь пароход наняться.

– Миккель… вот бы мне с тобой!

Миккель пожевал щепочку.

– На американской линии девочек не берут… Разве что в камбуз?

– Ой, Миккель, вот было бы хорошо! Я буду тебя во всем слушаться. Возьми меня с собой, Миккель, милый! У меня теперь, кроме тебя, никого нет… Обещай, что возьмешь!

Миккель посмотрел на худое тельце Туа-Туа. Зеленые глаза стали еще больше с последнего раза.

– Уходить надо ночью, – сказал Миккель. – Ты сможешь?

– Наружная дверь будет заперта, но я вылезу в окно в маленьком классе.

– И еды собери на дорогу, – предупредил Миккель. – Я уже две недели собираю. Кусок в рот, кусок в карман. Все, что не портится. А храню в каменоломне.

Туа-Туа прикусила губу от волнения.

– Я все-все соберу, только возьми меня! Знаешь, Миккель, у нас все получится!

Она подняла руку и погладила его волосы. Миккель покраснел до самых пяток.

– Конечно, надо только вместе держаться! – ответил он охрипшим голосом. – Вместе!..

Глава пятнадцатая
ШЛЯПА С ПЕРЬЯМИ

«Король Франке» – так назывался пароход, который причаливал к пристани Синтора по средам, пятницам и субботам. В эти дни на пристани поднимали вымпел.

Кому надо было в Льюнгу, те чаще всего садились на «Короля Фракке».

В понедельник вечером богатей Синтор явился верхом к школе и велел поторапливаться со сборами. Получено письмо: новый учитель прибудет на «Франке» уже в среду. Так что отправляйтесь в Данию поживее!

Туа-Туа чуть не закричала от отчаяния. Как предупредить Миккеля?

Мандюс Утот подкатил с подводой и отвез на пристань два огромных багажных ящика. Самый большой заключал в себе учителев орган. Тот самый, на котором учитель летними вечерами играл «Ютландскую розу».

Тетушка Гедда укладывала вещи и без конца пила бузинный чай, чтобы не заболеть насморком от всей этой пыли. И не сводила глаз с «дорогой крошки».

– Миккеля Миккельсона увидишь на пристани, – говорила она. – А по горам носиться, только гланды распухнут. Пуще огня остерегайся насморка и распухших гланд!

Настал последний вечер. Небо было сумрачное, ветер бушевал вовсю. Тетушка Гедда чувствовала, как «простуда во все суставчики забирается». Не было и восьми, когда она легла спать, обмотав шею кроличьей шкуркой. Ключ от двери тетушка положила в изголовье.

Туа-Туа лежала и плакала. Наволочка намокла, пришлось переворачивать подушку. Часы пробили девять, потом половину десятого. Тихо, как мышка, она встала с кровати и оделась. Много еды скопить не удалось: кусочек ветчины, копченая селедка да два ломтя сухого хлеба. Все это Туа-Туа завернула в платок вместе с огарком свечи, медальоном – в нем была карточка мамы – и пожелтевшим портретом учителя Эсберга. После этого она опять всплакнула и пошла на цыпочках вниз по лестнице.

Туа-Туа шла в чулках, а башмаки держала в руке. Правда, ветер так сильно завывал и шумел в деревьях, что ее все равно бы никто не услышал.

Наружная дверь была заперта, пришлось идти через класс. В одном углу на стене виднелось серое пятно: здесь стоял папин орган. Туа-Туа высморкалась, вытерла глаза, открыла окно и прыгнула с подоконника на землю.

Только у одного Синтора горел свет, в остальных домах спали. Ветер трепал кусты сирени. Туа-Туа подумала, сколько ей идти в темноте до постоялого двора, и похолодела.

– Хоть бы Миккель не рассердился и не стал меня ругать, – прошептала она, натянула башмаки и двинулась в путь.

Дома скоро исчезли позади, внезапно вынырнули из мрака голые сосны на Синторовой пустоши, точно заколдованные великаны. Как плохо без папы!.. Возле первого загончика Туа-Туа остановилась и пожевала копченой селедки.

– Ой… что это?

Селедка застряла в горле. Из самого большого загона появилась фигура. Сперва Туа-Туа показалось, что у фигуры на шее огромный воротник, но потом она разглядела брыкающиеся ноги: овца!

Из-за мрака Туа-Туа видела только силуэты, но и этого было достаточно, чтобы приметить шляпу с перьями на голове у незнакомца.

Туа-Туа взвизгнула, уронила селедку и помчалась мимо «шляпы» вниз по Бранте Клеву. Послышалось хриплое блеяние, потом стук камней: незнакомец выпустил перепуганную насмерть овцу и тоже побежал.

«Хоть… хоть… хоть бы скорей каменоломня», – стучало в груди у Туа-Туа. В каменоломне были тайники, о которых знали только они с Миккелем. Она не сомневалась, что «шляпа» несется за ней по пятам с ножом в руках. «Если догонит, тут и прикончит!» И ей чудилось, что мимо нее летят огромные камни.

Наконец-то! Впереди показался длинный сарай. Туа-Туа пробилась сквозь крапиву к двери и замерла, положив руку на щеколду. Сердце отчаянно колотилось. Но незнакомец не показывался.

Слегка обескураженная, она сунула в рот ветчину и спустилась по тропе к постоялому двору. Свет горел только в каморке Петруса Миккельсона. Глотая слезы, Туа-Туа прижала нос к стеклу.

Петрус Миккельсон сидел возле стола и устанавливал мачту на деревянном кораблике длиной чуть побольше аршина. Рядом лежала на столе бечевка для такелажа. Лицо у него было совсем старое и печальное, когда он наклонился и стал писать кисточкой название на корме: «Три лилии».