Текст книги "Бриг «Три лилии»"
Автор книги: Уле Маттсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Глава шестнадцатая
ЗЕЛЕНАЯ ЛЕНТА
В то время как Туа-Туа тихонько кралась к двери, Миккель крепко спал на своей кровати в кухне.
Ему снилось, что он стоит у руля на бриге «Три лилии» и приводит корабль к ветру, а правая нога так и ноет от напряжения.
«Сильней приводи, не то плыть тебе к берегу на обломке!» – услышал он окрик Скотта.
Нет же, это голос Енсе-Цыгана. От страха у Миккеля поползли мурашки по спине. Тали * бомкливера ** лопнули и стучали, словно копыто о камень.
«Еще лево на борт!» – рявкнул Скотт-Цыган.
Миккель изо всех сил налег на штурвал, но не мог упереться как следует: правый башмак все время скользил по палубе. Внезапно штурвал вырвался из рук; одновременно на корабль накатил огромный вал.
«Ну, пропал!» – подумал Миккель и побежал очертя голову по мокрой палубе.
«Говорили тебе, сиди на берегу, – прозвучал печальный голос бабушки Тювесон. – От моря одно горе…»
Она не сказала «для Хромых Зайцев, вроде тебя», но, конечно, имела это в виду.
* Тали – приспособление из троса и блоков; с талями легче поднимать груз.
** Бомкливер – косой парус.
Миккель проснулся весь в поту. Тали продолжали греметь над самым ухом.
«Ты что, дурень, не слышишь? Это же дверь стучит, – успокоил он себя; перед глазами все еще стояло лицо злосчастного Цыгана. – Забыли запереть, вот и все».
В кухне был собачий холод, и Миккель, прежде чем выйти в прихожую, закутался в бабушкин платок. Задвижка была на месте. Зато ручка так и прыгала вверхвниз.
Дрожащей рукой Миккель сдернул с вешалки бабушкину меховую шапку: стыдно, коли у храброго мужчины волосы дыбом стоят!
Потом он схватил Плотникове ружье – оно висело незаряженное возле двери – и пробасил, подражая голосу Грилле:
– Кто бы ты ни был, на тебя свинца хватит!
Туа-Туа – это она дергала ручку – подпрыгнула от испуга и порхнула через двор, будто сухой лист.
Миккель осторожно приоткрыл дверь и впустил в прихожую тусклый лунный луч. На крыльце никого… Во дворе – тоже.
Поди разгляди рыжеволосую девчонку, которая притаилась за кустом у сарая и стучит зубами от страха! Или поди угадай, что приизрак в меховой шапке и вязаном платке не кто иной, как Миккель Миккельсон!
Миккель прошел вдоль стены и завернул за угол. Ноги дрожали, палец лежал на курке.
«Теперь или никогда», – решила Туа-Туа и метнулась через двор в прихожую. Дверь захлопнулась, щеколда закрылась сама.
Услышав стук, Миккель бегом вернулся к крыльцу.
– Открывай! – закричал он плотниковым голосом и ударил прикладом в дверь, так что искры полетели.
Бедная Туа-Туа услышала шаги на кухне. Оставалось одно спасение: лестница! Дрожащие пальцы заскользили вверх по перилам. Слава богу: чердачная дверь открыта! Правда, на чердаке тоже было темно, но в окошко, обращенное к Бранте Клеву, проник серебристый луч. Точно сама луна шептала ей с неба: «Не бойся, Доротея Эсберг, я посвечу тебе».
– Спасибо, – прошептала Туа-Туа и спряталась за бабушкиным сундуком.
Внизу, в прихожей, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел с кисточкой в руке Петрус Миккельсон:
– Ты что тут делаешь среди ночи, Миккель?
Миккельсон-старший смотрел на ружье, Миккель Миккельсон-младший – на кисточку. У обоих был смущенный вид.
– Мне почудилось, что Белая Чайка пришла, – объяснил Миккель. – А пока проверял, дверь захлопнулась. Должно быть, ветер.
Петрус Миккельсон не стал больше спрашивать, только похлопал его по плечу:
– Мы уже искали вместе однажды. И на этот раз вместе поищем. Хотел бы я видеть того конокрада, который устоит против двух Миккельсонов.
Он нагнулся и поднял с пола что-то зеленое.
– Будь она пошире, вышел бы вымпел на мачту, – пробормотал он про себя и подал зеленую вещицу Миккелю. – На, положи в бабушкину шкатулку. Спокойной ночи.
Боббе не спал, лизал себе лапу, когда Миккель вернулся на кухню.
– Вот и не верь после этого в привидения, – пробурчал Миккель, пряча в наволочку зеленую ленту. – Спокойной ночи, Боббе, да смотри разбуди меня, коли морские овцы заблеют.
Если бы он знал, что в этот самый миг Туа-Туа, накрывшись рваным парусом, засыпает в слезах в четырех метрах над его головой!..
Глава семнадцатая
КАК БОГАТЕЙ СИНТОР ПРИЩЕМИЛ ПАЛЕЦ
Бабушка Тювесон сидела и вычесывала шерсть, когда во двор въехал верхом богатей Синтор. У Синтора не было заведено стучаться или спрашиваться. Р-раз! – кухонная дверь распахнулась, и бабушка увидела незваного гостя.
– Где вы ее спрятали? – проревел он.
Бабушка прищурилась на него слезящимися глазами.
– Кого? – удивилась она.
Щетина на Синторовом подбородке накалилась.
– Девчонку – кого же еще? Доротею Эсберг! Не придуривайся, старая карга! Пароход отчаливает через полчаса, а ее нет.
Бабушка поджала губы:
– Ищи сам! Сапоги в прихожей оставь – полы только что вымыты.
У Синтора на сапогах налипла глина. Но разуваться ради какого-то сброда!?.
– Миккельсон дома? – рявкнул он.
– Нету его, – ответила бабушка.
Дверь в каморку открылась, и выглянул Миккель.
Одной ногой он сдерживал рычащего Боббе. Синтор покраснел, как бурак.
– Что, шавка еще жива? Смотри, коли не сделаешь до субботы, что я велел!..
– Запри Боббе да сходи с корзинкой на чердак, набери шерсти в сундуке, – попросила бабушка дрожащим голосом.
Миккель почувствовал, как его душит гнев, но послушно взял корзину, запер Боббе в каморке и побежал на чердак.
Он слышал, как Синтор с грохотом снимает сапоги в прихожей и входит в комнатушку Петруса Миккельсона.
– Доротея Эсберг, где ты?.. – донеслось по дымоходу на чердак.
Миккель поднял крышку сундука, подпер ее чурочкой, опустился на колени и стал наполнять корзину.
– Это ты, Миккель? – раздался жалобный голосок.
Миккель испуганно оглянулся. Старый, перемазанный дегтем парус плотника Грилле зашевелился, и показался человек в разодранном черном платье. Нос в саже, в волосах паутина…
– Туа-Туа!.. – пробормотал он.
Губы ее задрожали, она показала на дверь:
– Ой, Миккель, он сюда идет!
Синтор снова натянул сапоги, и теперь топал вверх по лестнице.
– А вот мы чердак проверим! – бурчал он, обращаясь к бабушке Тювесон. – Доротея Эсберг! Пароход отчаливает!
– Пароход? – удивился Миккель. – Но ведь ты…
– Все переменилось. Милый Миккель, не отдавай меня ему! – Туа-Туа прижалась, дрожа, к Миккелю. – Не то мне никогда больше… никогда не видать ни тебя, ни Бранте Клева…
Сапоги грохотали уже возле двери плотника. Плетка стегала по стенам, точно Синтор везде искал тайники.
– Сундук… – шепнул Миккель. – Лезь в шерсть, живо!
Этот сундук когда-то служил холодильником, тогда в нем лежал лед. Он был высокий, больше метра, и наполнен шерстью только наполовину. Миккель подсадил Туа-Туа сзади, и черный подол исчез под грязной шерстью.
Дверь распахнулась – на пороге стоял Синтор. Он молчал, только подозрительно таращил глаза на Миккеля. Потом приступил к поискам. Приподнял парус и вымазался дегтем. Перерыл все тряпки в американском сундуке. Перебрал, громко чихая, засыпанную нафталином зимнюю одежду Миккельсонов, которая висела на палке под крышей.
И остановился, наконец, за спиной Миккеля, который силился закрыть шерстью пару упрямо торчавших наружу черных чулок.
– Скоро кончишь копаться?! – заорал Синтор.
– Завтра в это время! – отрезал Миккель.
С такими, как Синтор, добром говорить бесполезно.
Синтор промолчал, но рука его качнулась, словно рея, и Миккель стукнулся о дымоход, так что кирпич треснул.
Но правой ногой он успел ударить по чурочке, подпиравшей крышку сундука.
Ба-бах-х! Крышка захлопнулась – прямо Синтору по пальцам.
– Ты что, убить меня задумал, крысенок подлый?! – взвыл Синтор и шагнул к Миккелю.
Вдруг снизу донесся возбужденный лай. Боббе вырвался на свободу.
– Боббе!.. Ай да Боббе, в окно выскочил! – воскликнул Миккель и дернул вешалку.
Бабушкины теплые юбки полетели вниз в облаке пыли и нафталина.
– Сюда, Боббе, на помощь!..
К собачьему лаю примешалось испуганное ржание Черной Розы.
– Разрази меня гром, эта дрянь на лошадь напала!.. простонал Синтор.
Он сдернул с головы юбку и выскочил в дверь.
А Миккель уже стоял на коленях и дрожащими пальцами поднимал крышку:
– Как ты там, Туа-Туа? Пришлось закрыть, понимаешь?.. По башке не попало?
Из шерсти вынырнул рыжий вихор.
– Нет, все в порядке, Миккель, – сообщила Туа-Туа отдуваясь. – А вдруг бы он!.. – Она до боли стиснула руку Миккеля. – Как думаешь – не вернется? Не догадался?..
Они прильнули к окошку. Богатей Синтор взгромоздился на Черную Розу. Боббе с лаем прыгал вокруг них.
– К тому времени пароход уйдет, – ответил Миккель. Еда есть?
Туа-Туа пристыженно покачала головой.
– Я все ночью съела, когда…
– Ничего. Я добуду немного. Расскажешь, когда вернусь.
Уже в дверях он вспомнил про ленту, обернулся, достал ее изза пазухи и поднес к свету.
– Если ты повесишь ее на клотик *, я залезу и достану даже с самой высокой мачты, – сказал он глухо.
Туа-Туа улыбнулась сквозь слезы. И он почувствовал, что заячья лапа становится все меньше и меньше – ну совсем, как обычная нога.
Глава восемнадцатая
ЖАРЕНАЯ СЕЛЬДЬ В КОЖАНОМ МЕШОЧКЕ
Бабушка то и дело выбегала в прихожую.
– И что тебе опять понадобилось на чердаке, Миккель?..
Миккель с оттопыривающимися карманами оборачивался на лестничной площадке.
– Салазки делаю, – улыбался он.
– Среди лета-то? Ты кому голову морочишь, бездельник?
Но Миккель уже исчез, а бабушкины ноги не могли поспеть за ним.
А как он ел!
– С каких это пор ты так полюбил жареную селедку да картофель в мундире, Миккель Миккельсон?
– Сегодня с утра, с восьми часов, – отвечал он, торопливо жуя.
Но Миккель больше жевал впустую. Сельдь и все остальное попадало в кожаный мешочек, привязанный к
* Клотик – деревянный кружок на конце мачты.
ножке стола. Потом мешочек оказывался под рубахой.
И Миккель исчезал на чердаке.
Туа-Туа сидела под парусом и стучала зубами.
– Всякий раз, как заскрипит лестница, мне кажется Синтор идет, – жаловалась она.
– Брось, пароход ушел, а в ночь на субботу и мы в путь отправимся, – утешал ее Миккель и выкладывал сельдь на заднюю корку своего дневника.
Того самого дневника, в который он записывал все происшествия, с тех пор как совсем еще маленьким мальчиком сидел на Бранте Клеве и ждал отца. Теперь осталась только одна незаполненная страница, да и то на ней было написано вверху: Разработка планов и накопление запасов для побега из Лъюнги. 1897 год.
Туа-Туа уплетала селедку.
– Что-то мои бородавки опять чешутся, Миккель. Плохая примета.
– Суеверие! – фыркнул Миккель. – Я тебе шкурку от сала принесу, все сведешь.
Небо заволокло тучами, на чердаке стало темно.
– Ты… ты бы мне свечу принес, – робко попросила Туа-Туа. – А то как же вечером? У меня был огарок, да я выронила на Бранте Клеве, когда встретила…
– Чтобы Мандюс свет увидел и они забрали тебя, так, что ли? – перебил Миккель.
– А иначе я опять всю ночь спать не буду! – всхлипнула ТуаТуа. – Как закрою глаза – его вижу, открою – опять он перед глазами.
– Кого видишь?
Туа-Туа собралась с духом и рассказала о человеке на пустоши. Миккель слушал с горящими глазами.
– Овца? – прошептал он. – Вор, овцекрад, так я и думал! – Он даже вспотел от волнения. – Вот бы мы его схватили и отвели к Синтору: «Получай, Синтор, своего овцекрада! Может, оставишь теперь в покое чужих собак?» Кто ходит в мятой шляпе с перьями, Туа-Туа?
– Енсе-Цыган. кто же еще?
– Верно – Эбберов конюх. А значит, и Белая Чайка недалеко. Вот бы одним разом двух зайцев! И все бы наладилось! Он взял Туа-Туа за руку. – Осталась бы ты… у нас? Навсегда? То есть мне все равно в море уходить, но когда не к кому возвращаться, то и домой не тянет, вот.
Миккель почувствовал, что лицо его горит, словно в огне. Он уставился на гвоздь в стене, как делают, когда хотят остановить икоту.
– Погоди-ка, Туа-Туа… – пробормотал он и шмыгнул вниз.
Вернулся Миккель с огарком.
– Поставь под парус, обойдется, – сказал он. – Мне идти надо. Бабушка все допытывается, и отец должен вот-вот вернуться.
Они посидели молча возле окошка, глядя, как сгущается сумрак у верфи.
– Через неделю будут спускать на воду, – заговорил Миккель. – Говорят, Скотт уже команду набрал. Пойдут в Санкт-Петербург, за осиной для спичек.
Вдруг он заметил слезы на глазах Туа-Туа.
– Да что это я все о своем! А твою беду забыл…
Он хотел сказать «бедняжка Туа-Туа» или что-нибудь еще того ласковее, но иногда язык точно прилипает к гортани.
– Все наладится, Туа-Туа, – произнес он хрипло.
В прихожей застучали сапоги – пришел Петрус Миккельсон.
– Спокойной ночи, Туа-Туа.
– Спокойной ночи, Миккель.
В дверях он обернулся.
– Будет время, я тоже научусь на органе играть, – сказал Миккель тихо. – «Ютландскую розу» и все такое прочее. Хочешь, Туа-Туа?
Глава девятнадцатая
ОГОНЬ
У Туа-Туа не было часов, но она и без того видела, как наползает ночь.
На сколько хватит такого огарочка?
Сначала она прочла все псалмы, какие помнила. Потом все песни и припевки – все, что знала наизусть. Когда совсем стемнело, оставался только «Отче наш». Она медленно прочла его семь раз кряду, потом зажгла свечу, стараясь не думать о Синторе и о «шляпе».
Затем Туа-Туа свернулась клубочком на шерсти, которую набросал под парусом Миккель, и пробормотала: – Аминь! Доброй ночи, Доротея Эсберг, Льюнга, Бухюслен, Швеция, Мир.
Но закрыть глаза никак не решалась.
Она снова прочитала «Отче наш», потом посчитала до тысячи по-датски – так медленнее.
Веки становились все тяжелее и тяжелее, свеча – все больше и больше. Вот у свечи выросли длинные руки, и она пустилась в пляс, стегая по стенам желтой плеткой. Плетка вытягивалась, извивалась…
Туа-Туа быстро села. Окно! Это из него падал странный свет, плясавший на стенах.
Похолодев от ужаса, она прижала нос к стеклу.
Тысячи огоньков метались на склонах Бранте Клева. Они скользнули вниз, но нашли там только камень да мох. Тогда они опять побежали вверх, добрались до вереска на Синторовой пустоши, и к ночному небу потянулись столбы дыма.
Туа-Туа опомнилась.
– Бранте Клев горит! – закричала она и помчалась вниз по лестнице, путаясь в черной юбке, с огарком в руке.
Плотник Грилле – он проснулся от первого же крика – успел только заметить, как что-то черное катится вниз по ступенькам с чердака. В следующий миг его толкнуло так, что он влетел обратно в комнату и шлепнулся на стол. Тарелки и горбушки посыпались на пол.
– Сто… сто… стой, стрелять буду! – заорал плотник и прицелился в «привидение» бутылочным горлышком.
Но Туа-Туа была уже в прихожей. Здесь она наскочила прямо на Миккеля.
– На Бранте Клеве пожар! – жалобно произнесла она, не думая о том, что теперь весь побег сорвался.
Петрус Миккельсон стоял на кухне и натягивал сапоги.
– Марш сюда! Берите ножи и нарубите кустов, сколько успеете! – скомандовал он. – Возле каменоломни стоит кадка с водой. Там намочите.
Сверху спустился плотник Грилле, хромой и такой сердитый, что справился бы и с десятью пожарами. Бабушка схватила очумевшего Боббе за ошейник, но, увидев Туа-Туа, ахнула и выпустила его от удивления. Боббе кинулся бежать, Миккель следом.
Петрус Миккельсон первый поспел к кадушке и окунул в воду срезанный кустик.
– На пустошь!.. – хрипло крикнул он. – Ветер восточный. Коли огонь доберется до овец, они все до единой с обрыва попрыгают! Я отстою верфь! Не дай бог, огонь распространится на север – тогда бригу крышка!
И он исчез в дыму среди голых утесов.
Миккель первым выскочил на пустошь. По вереску прямо на него катила с громким треском стена огня и дыма.
А между ним и стеной были овцы. Вожак хотел пробиться сквозь огненную стену, но отступил с опаленной шерстью.
И сразу вся отара шарахнулась к пропасти. Миккель, крича и размахивая веником, бросился наперерез.
Первая овца уже достигла изгороди. Но она не стала прыгать, а пригнулась и боднула жерди. Тр-р-рах! За ней все остальные вырвались на волю. Лавина шерсти перевалила через сломанную изгородь и покатилась к краю.
И тут появился Боббе. Он летел как пуля, Миккель не успел даже заметить откуда. Громко лая, Боббе ворвался в обреченную отару и рассек ее на две части, да так умело, словно родился овчаркой.
Первая половина свернула в лощинки; здесь овцы вдохнули свежего воздуха и остановились в нерешительности, жалобно блея.
Левый поток все еще стремился к пропасти. Но Миккель благодаря помощи Боббе подоспел вовремя. Он кричал и размахивал веткой, не пуская овец к краю. А вот и лысина Грилле вынырнула из-за камней. Ба-ам-м!.. Он выстрелил в воздух из обоих стволов.
Боббе тоже прибежал сюда. Громким лаем он погнал овец к первому стаду, и они сгрудились вокруг своего вожака.
Опасность для отары миновала. Оставив Туа-Туа присматривать за овцами, Миккель и плотник вооружились новыми ветками и побежали дальше, сбивать пламя.
В деревне громко выла лавочникова сирена; с той стороны уже спешили люди. Но с этого края были только они двое.
Дым проникал в нос и рот, ел глаза. Миккель отчаянно хлестал по искрам в вереске, затаптывал огонь ногами.
Где-то вдалеке раздался хриплый голос Синтора:
– Бочки с водой сюда! Гони лошадь, Мандюс!
Мысли Миккеля смешались: «Бочки… лошади… Сейчас все будет в порядке… Я смогу…» Он хлестал и хлестал, а голова все сильнее кружилась от дыма. Куст точно сам колотил по пламени, но с каждым разом слабее и слабее. Миккель закашлялся и посмотрел кругом. Грилле куда-то исчез.
Воздуха! В груди стучало… Воздуха! Он повернулся и стал отступать, но сбился с пути и набрел на новые очаги пожара.
– Туа-Туа!.. – отчаянно завопил он.
В ответ чуть слышно донеслось:
– Миккель, где ты?..
Что-то косматое вынырнуло из дыма и чей-то влажный нос ткнулся ему в руку в тот самый миг, когда он упал ничком на землю.
– Боббе… молодец. Какой же ты молодец, Боббе!.. прошептал Миккель. Ноги стали как лапша, но надо было подниматься. – Ближе, Боббе, – шептал он. – Помоги…
Он взялся за собачий хвост и встал на колени, потом выпрямился во весь рост, хотя все кружилось перед глазами.
Миккель брел за Боббе, будто слепой. Двадцать шагов… тридцать… сорок… «Сейчас упаду, не выдержу». Еще двадцать…
Пальцы сами разжались и выпустили хвост. Но Боббе вернулся и схватил Миккеля за рукав. Он снова встал. Еще двадцать шагов.
Дым редеет. Наконец-то! Вот и море, и светлеющее небо над ним.
– Миккель! Я так за тебя испугалась! – встретил его голос Туа-Туа. – Ой, какой же ты страшный!
– Это ничего, просто сажа. – Он перевел дух и ухватился за кол. – Там Синтор, – прошептал Миккель. – Уходи… Скорее, Туа-Туа!
В этот миг позади них вынырнула фигура Мандюса Утота. Его балахон был испещрен дырами, с чуба капала грязная вода.
– Овцы?.. – взревел он. – Целы?..
– Все до единой! – отрезал Миккель и швырнул ветку на землю. – Скажите спасибо Боббе! А теперь сами смотрите за ними. Да не так, как раньше… И Синтору передайте!
Мандюс таращился, разинув рот, на вымазанного сажей мальчишку в огромных деревянных башмаках, который шагал, прихрамывая, вниз по склону; следом за мальчишкой семенила собака.
Но он заметил и еще кое-что, хоть глаза и слезились от дыма: черную юбку, которая мелькнула возле сарая на каменоломне.
А на восточном краю пустоши, среди опрокинутых бочек, сидел на Черной Розе Синтор, хмурый, как грозовая туча. Что он думал, никому не ведомо, но говорят, что глаза его смотрели на постоялый двор. И взор Синтора не сулил ничего доброго.
Глава двадцатая
ФОНАРЬ
В то утро во всем свете не было человека угрюмее и печальнее Туа-Туа. Что бы ни говорил Миккель, она отвечала одно и то же:
– Ни к чему это, Миккель.
Кончилось тем, что Туа-Туа расплакалась. Слезы прочертили дорожки на грязных от сажи щеках.
– Уж лучше пойду домой, к тетушке Гедде.
– И вовсе не лучше! Сядь, мы новый план придумаем.
На верфи стучали кувалды, на пустоши за Клевом еще перекликались люди Синтора. И только на каменоломне было тихо.
Туа-Туа села в вереск и оперлась локтями на старый разбитый фонарь.
– Откуда он у тебя? – спросил Миккель.
– Вожак на рогах принес, когда от загонов бежал, – уныло ответила Туа-Туа, снимая со стекла клок шерсти.
– Каких загонов?
– Где пожар начался, – сказала Туа-Туа. – И погонялась же я за ним. Весь порезался, пойди посмотри сам.
Миккеля вдруг осенило. Он взял фонарь и поставил его на вереск.
– Как думаешь, что будет, если сделать так, Туа-Туа?
Вереск медленно выпрямился, фонарь упал.
Глаза Туа-Туа слегка оживились.
– Конечно, если дверца открыта, – сказала она и распахнула разбитую дверку. – У отца такой же был. Когда не дуло, можно было совсем открыть и…
– А нынче ночью дуло, – нетерпеливо перебил Миккель. Достаточно было поставить фонарь и войти в загон… Постой, что это?
Он быстро встал и погрузил фонарь в воду в кадушке у стены. Вода смыла почти всю грязь.
– Ну, что я говорил, Туа-Туа?! – Миккель торжествующе проследил ногтем за буквой «Е», нацарапанной на дне фонаря. – «Е» значит Енсе, понятно? Дело проясняется!
Туа-Туа грустно улыбнулась:
– Для кого проясняется, а для меня нет. Все равно Синтор верх возьмет, ты сам говорил.
– Синтору сейчас не до тебя! – Миккель сунул фонарь Енсе в щель под крышей. – Гляди: вот мой тайник. Солонина, копченая колбаса… Хлеб, конечно, твердый стал, прямо камень… Хочешь, сегодня ночью и убежим?
Туа-Туа покачала головой.
– Все равно Синтор меня поймает, – мрачно ответила она. – Боббе теперь ничего не грозит. Ты к Скотту наймешься… Она сжала руку Миккеля так сильно, что даже слезы на глазах выступили. – Только ты приходи на пристань… Проводи меня, Миккель. Обещаешь?
Он не успел ответить. Туа-Туа поцеловала его в лоб и побежала по залитой солнцем горе вниз, к постоялому двору.
В последний раз?..
