Текст книги "Затмение (ЛП)"
Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
Глава вторая
У преподобного Кларенса Оджерса вошло в привычку посещать Тренвит-хаус каждое субботнее утро, когда вся семья была дома. Теперь он потерял всякую надежду пообедать там в воскресенье. Хотя его старшая дочь работала няней Валентина, Джордж едва замечал существование миссис Оджерс или семьи Оджерсов. А по субботам священник нечасто, но добывал немного денег и мог обсудить проблемы прихода. Позже он получал указания на воскресный день – посетят ли мистер и миссис Уорлегган службу и есть ли у них предпочтения относительно проповеди и гимнов.
Сегодня, шестого июня, Джордж принял священника в кабинете, эту комнату особенно любил старый Джошуа. Джордж был в бежевом шелковом шейном платке, длинном шелковом халате с цветочным узором и малиновых тапочках и находился в прекрасном расположении духа. Можно даже было спутать его учтивость с дружелюбием. Это с одной стороны облегчало задачу мистера Оджерса, с другой – наоборот. Он мог более свободно заговорить на эту тему, но боялся, что последует перемена настроения.
– Мистер Уорлегган, – начал он. – Мистер Уорлегган. Надеюсь, вы простите мне вмешательство в частные дела вашего дома. Я никогда бы не стал вмешиваться в ваши семейные дела или в любые аспекты вашей жизни, если бы это не имело прямого касательства к церковной жизни в Грамблере и Тренвите. Но, мистер Уорлегган, я должен вам кое-что рассказать. Если вам уже это известно, и вы это одобряете, то нижайше приношу свои извинения, и будем считать, что я никогда об этом не заговаривал.
Выражение лица Джорджа слегка изменилось.
– Не могу сказать, в курсе ли я, пока не узнаю, о чем речь.
– Речь, мистер Уорлегган, речь о вашей племяннице, мистер Уорлегган. Прошу прощения, о кузине вашей жены. Я говорю о мисс Чайновет. Достойной молодой леди, как я всегда считал, дочери декана, христианке, помогающей церкви. О редком украшении, мистер Уорлегган, если позволите так сказать.
Джордж наклонил голову в знак признательности.
– В последнее время она помогала с хором и делала вышивку для аналоя. Весьма ценно. Но... Но, боже мой, мистер Уорлегган, она встречается... Вы это знали? Встречается с юношей... с молодым человеком из секты методистов и использует нашу церковь как место для свиданий. Не могу поверить, что вы с этим согласились! Учитывая то, что этот молодой человек – один из вожаков тех смутьянов, которых мы выгнали из церкви по вашим указаниям. Ну или по вашему совету, мистер Уорлегган, по вашему совету. Вы помните, как я заезжал к вам в прошлом году, это было в конце прошлого лета, и мы согласились, что в интересах паствы...
Джордж поднял руку, чтобы остановить этот поток слов. Мистер Оджерс послушно умолк. Джордж тоже молчал целую минуту.
– Когда и как она с ним встречается?
– В церкви по воскресеньям, возможно, и где-то еще, я не знаю, – мистер Оджерс пошамкал беззубой челюстью. – Поскольку она помогает церкви, то знает, где лежат ключи, и может войти когда угодно. Я застал их две недели назад, вошли в церковь из ризницы. Они меня не видели, потому что я вовремя скрылся. Но за эти две недели я видел их там дважды.
– Вы уверены, что это мисс Чайновет?
– О да, несомненно, мистер Уорлегган. Боюсь, что это так. И тот же юноша.
– Что за юноша?
– В ваше отсутствие, мистер Уорлегган, я воспользовался возможностью и время от времени посещал мисс Агату Полдарк. Она давняя прихожанка моей церкви, еще до меня. В общем, дважды во время этих визитов: один раз, когда я только пришел, а второй – когда уже уходил, я видел молодого человека, того же самого, приближающегося к дому, словно он собирался нанести визит. Я могу лишь предполагать, и это предположение кажется вполне обоснованным...
– Это было до Рождества или недавно?
– О, до Рождества. Потом погода стала столь ужасной, что я не осмеливался выйти.
Джордж встал и подошел к окну. Эти окна не выходили на пруд, источник его раздражения. Они смотрели во внутренний дворик.
– Я не знал об этих встречах, и вы совершенно правильно поступили, что меня уведомили. Возможно, они имеют невинное объяснение, я на это надеюсь. Но даже в этом случае их следует прекратить.
– Благодарю вас, мистер Уорлегган. Я действовал из лучших побуждений, из ваших интересов, да и из интересов мисс Чайновет.
Почесав голову под париком из конского волоса, Оджерс стал рассказывать ту же историю и делать те же замечания, только другими словами. Получив одобрительное «похлопывание», он так обрадовался, что снова и снова твердил о чистоте своих намерений в надежде опять заслужить похвалу. Но не получил ее. Джордж крепко задумался над услышанным, и теперь ему не было дела до священника. Несколькими словами, кивками и бурканьем он от него избавился.
Джордж прямиком направился к Элизабет, но та знала не больше. Их неведение показало пробел в существующих связях – они жили в изоляции, хотя и окруженные слугами и прочими обитателями деревни. Многие знали о прогулках Морвенны и Дрейка по пляжу, его визитах в дом, их последующих встречах в церкви, хотя пара и была убеждена, что никто не в курсе. Тайну можно сохранить в городе, но не в сельской местности, где наблюдение за соседями – одно из немногих доступных развлечений. Если бы в Тренвите жила Верити или даже Фрэнсис, кто-нибудь наверняка бы им намекнул между делом. Но люди опасались говорить с Джорджем, потому что боялись его, а Элизабет хотя и любили, но она всегда держалась отстраненно.
Вызвали слуг, допросили и отправили обратно по своим делам. Потом Джеффри Чарльза, который был радостно откровенен, затем вел себя вызывающе, расплакался и снова вел себя вызывающе. Наконец, пришла Морвенна.
Она встретила это испытание с колотящимся сердцем и задыхаясь, но внешне поначалу сохраняла спокойствие. Да, Джеффри Чарльз встречался с этим молодым человеком в ее присутствии начиная с прошлого лета. Поскольку он в родстве с Полдарками, она решила, что в том нет вреда, хотя он не имеет образования и занимается ремеслом. Джеффри Чарльзу, как он наверняка уже сообщил, очень нравится этот юноша. Дрейк... Дрейк Карн научил Джеффри Чарльза многим житейским знаниям, которым не могла бы научить она. Она занималась его формальным образованием, но как завязывать узлы, разжигать огонь и стрелять из лука, она не знает. Вот так зародилась и окрепла дружба.
– А ваша дружба, мисс Чайновет? – спросил Джордж. – Как вы ее объясните?
Морвенна подняла на него испуганный взгляд и снова потупила, уставившись на свои руки.
Ее дружба зародилась из общей симпатии всех троих. Она была рада видеть Джеффри Чарльза счастливым и присоединилась к его счастью. Вот так, сама того не желая, она позволила молодому человеку ей увлечься и сама им увлеклась.
– И теперь вы сидите здесь и нам все это рассказываете? – сказал Джордж.
– Простите. Я знаю, что поступила неразумно. Но так уж случилось! Я откровенна с вами, мистер Уорлегган! Так всё это и случилось. Никто не хотел причинить вреда, даже не думал об этом – ни он, ни я.
– Давайте оставим пока его намерения. Поговорим о ваших. Вы прибыли сюда в качестве гувернантки моего пасынка. Тем самым вы приняли на себя обязательства присматривать за ним и обучать так, как мы того желаем. Вместо этого под предлогом обучения навыкам сельской жизни, а должен сказать, что я рассматриваю это только как предлог, вы связались с безработным шахтером, с этим методистом. Вы скомпрометировали себя и сделали наше имя, а вместе с ним и Джеффри Чарльза, предметом сплетен и насмешек на каждой грязной деревенской улице.
Морвенна невидящим взглядом обратилась за помощью к Элизабет, но та на нее не смотрела.
– Теперь я прекрасно понимаю, – продолжил Джордж, по-прежнему спокойным тоном, – почему вы так не желали достойного и завидного жениха, которого мы для вас нашли. Отдавшись этому шахтеру, вы не могли предстать на свадебной церемонии чистой душой и телом.
– Я не отдавалась этому шахтеру, как вы его называете! – ответила Морвенна, вставая. Слезы хлынули по ее щекам. – Мы разговаривали и... и увлеклись друг другом.
– Увлеклись друг другом, – сказал Джордж. – Уже во второй раз вы прибегаете к этому выражению. Что ж... И делаете это заявление безо всякого стыда или извинений!
– Я уже пыталась...
– Позвольте мне закончить. Интересно, что бы сказал ваш отец, будь он жив. И кстати, что скажет ваша матушка, потому что ей следует рассказать. Или ваши юные сестры, рассматривающие вас как образец для подражания. Эта интрижка под нашей крышей до того отвратительна, что даже не знаю, что нам еще откроется!
Он продолжал говорить. Элизабет, соглашаясь с его чувствами, посчитала, что он слишком строг и слишком сердит. Она не могла не задаваться вопросом, не потому ли Джордж воспользовался возможностью унизить одного из Чайноветов, нарушившего правила приличия, что всегда чувствовал себя ниже по положению? И вот наконец-то одного из Чайноветов можно заслуженно заклеймить... Конечно, оскорбление усиливалось тем, что Карн был шурином Росса Полдарка... Поскольку Элизабет до сих пор не смогла в полной мере понять образ мыслей мужа, то не осознавала, что Джорджа и самого привлекает Морвенна, и он находит извращенное удовольствие в том, чтобы обращаться с ней грубо, потому что она его разочаровала.
Видя, что Морвенна вот-вот упадет в обморок, Элизабет резким жестом велела Джорджу остановиться.
– В одном можно быть уверенными, – сказал он жене. – Свадьба с мистером Уитвортом не состоится. Я напишу ему и объясню причины, попросив отложить свой визит к нам, пока мисс Чайновет не уедет. К концу месяца мисс Чайновет вернется к матери. Я также подготовлю всё, чтобы отправить Джеффри Чарльза в школу. Но встречи с этим Карном должны прекратиться. Я знаю, ты за этим присмотришь, дорогая. Оставляю это в твоих руках. Ты сделаешь всё наилучшим образом.
Он вышел из комнаты, оставив кузин наедине.
У Элизабет оставался единственный выход. Она одобряла поведение Морвенны не больше, чем Джордж, но всё недовольство уже было высказано. Она положила руку на плечи девушки и поцеловала ее мокрую щеку.
– Ну, будет тебе. Давай сядем и всё обсудим. Я не хочу разрывать тебе сердце.
***
Урожай собрали месяц назад – скудный и плохого качества. Корнуольские фермеры не прикрывали ранний картофель, и майские заморозки его погубили, как навредили и многим овощам. Трава выросла короткой и хилой, и Росс решил, что ее нельзя будет косить до конца июля.
Нужда, а в особенности голод, означали волнения и мятежи. По всей стране возникали беспорядки. Когда всего в нескольких милях за Ла-Маншем находилось революционное государство, и для представителей закона, и для его нарушителей, настало время испытаний. Одни заняли позицию наставлений и увещеваний, другие – позицию открытого неповиновения, и приняв их единожды, не желали уступать даже в условиях необходимости компромиссов. Но к удивлению многих взяла верх сдержанность. Овладевшие городом мятежники не грабили склады, а продавали товары по ценам, которые считали справедливыми. В Бате толпа женщин забралась на борт судна с зерном, а когда судьи прочли им «Акт о мятеже», женщины ответили, что не поднимают мятеж, а лишь хотят предотвратить экспорт зерна, и запели «Боже, храни короля».
Но все же последовали репрессивные меры, и зачинщиков наказали.
В Корнуолле серьезные беспорядки случились в четырех городах. И снова шахтеры вели себя организованно: захватывали мельницы и амбары и принуждали мельников и торговцев дешево продать зерно, но не применяли насилия и обычно, получив своё, мирно расходились. Но многие сельские сквайры Корнуолла встревожились, поползли слухи, что солдатам приказали стрелять по восставшим шахтерам в Труро, а те отказались выполнять приказ. Это выглядело как прямой путь к французскому аду.
Жители Грамблера и Сент-Агнесс тоже роптали, но до взрыва не дошло. Поспособствовали этому долгие светлые дни, даже короткие ночи были достаточно светлыми, солнце словно только слегка пряталось, а не скрывалось насовсем. Высоко в небе щебетали жаворонки, а пострадавшие зимой чибисы верещали и кружились над ячменными и пшеничными полями. Живые изгороди, раздавленные после многих недель под мерзлым снегом, снова ожили, а колокольчики, смолёвка и луговые сердечники трепетали в собственном патриотическом мятеже. Спокойное море не приносило поживы. С наступлением теплых дней тиф восстал против карантина в домах бедняков и распространился среди шахтерских семей. Самое время для возвращения доктора Эниса.
Но несмотря на всё это строительство молельного дома продолжалось. Росс отметил, что Сэм запланировал его значительно больше прежнего. Что касается библиотеки, то, посоветовавшись с парой строителей и старым Хорасом Тренеглосом, разбиравшимся в таких вещах, Росс решил использовать имеющиеся стены. Мингуз, по словам Тренеглоса, целиком построили из бутового камня и гранита, и он до сих пор стоит. Но больше всего Росса приободрился после того, как два оконца в дальней стене, выходящие на юго-запад, превратили в одно большое. Когда в стене стали делать проем, все сомнения в ее надежности и способности выдержать еще один этаж отпали.
В июне в Гвеннапе случилось духовное пробуждение. Началось всё в Редрате, где восемь человек почти одновременно вдруг примирились с Господом. Следующим вечером еще большее число людей внезапно осознали собственные грехи и после самобичевания в молитвах обрели Спасителя. Одним из них был житель Гвеннапа, и, прибыв на этой волне домой, он стал зачинателем еще более грандиозного духовного возрождения, которое сосредоточилось в открытом амфитеатре Гвеннапа, где часто проповедовал Уэсли. Эта огромная воронка, считающаяся древней, на самом деле возникла в результате открытой горной добычи и теперь представляла собой естественный амфитеатр, так любимый греками, где Джон Уэсли многих обратил в свое учение.
Окружала его область горной добычи размером с квадратную милю, одна из самых больших в графстве: шахты Уил-Юнити, Трексбери, Уил-Дамсель и Тресэвин, все ныне заброшенные, и потому повсюду царила безработица и нищета. Но в этом районе люди не подняли мятеж, а обратились к Богу. Благодаря прекрасной погоде и светлым ночам обращение длилось целую неделю, и более пяти тысяч невежественных жителей этих мест покаялись в грехах и вступили в религиозную общину, стоящую над лишениями и нуждой этого мира и находящую утешение во Христе и обещании жизни вечной.
Сэм, прослышав об этом на второй день, явился к капитану Хеншоу, отпросился с работы и прошагал двенадцать миль до Гвеннапа, чтобы принять участие в религиозном действе. Он всеми силами пытался убедить Дрейка присоединиться, но тот был настолько эмоционально и физически опустошен, что жизнь духовная в этот момент его не прельщала. Сэм отправился в путь, прославляя Господа и его доброту в стремлении открыть сердца людей, но печалился, что любимый брат настолько ожесточился, что не может сейчас быть с ним.
В Тренвите Джордж больше не настаивал, чтобы Морвенну немедленно отослали домой, но все понимали, что она должна вернуться в Бодмин в начале сентября, когда Джеффри Чарльз уедет в школу. Джордж уже год наводил справки о школах, и теперь с присущей ему способностью извлекать выгоду из неприятностей воспользовался случаем, чтобы убедить Элизабет. Дома Джеффри Чарльз явно отбился от рук. Взгляни, какую он закатил истерику, когда ему сказали, что он больше не увидит этого молодого шахтера, Дрейка Карна. Похоже, теперь даже учитель не сможет его вразумить. Школа-пансион – это единственное верное решение.
– Харроу – подходящая школа для Джеффри Чарльза, – сказал Джордж. – Я знаю, что поездка туда утомительна и дорого стоит, но недавно объявленная политика руководства именно такова, которая нам необходима. Они говорят – видишь, в этом отпечатанном документе, что каковы бы ни были намерения учредителей, «школа не годится для людей низшего сословия, а больше подходит для представителей высшего». Вот чего мы хотим для Джеффри Чарльза – чтобы он общался с людьми своего круга и выше. В другие школы, которые я в последнее время рассматривал, Итоне, Вестминстере, Винчестере, до сих пор принимают сыновей ремесленников.
– Поездка туда и обратно займет почти две недели от его каникул, – заметила Элизабет. – И придется довольно много платить за его невеликие нужды.
– Ты знаешь, что я уже давно предусмотрел расходы на его образование. Мне сказали, что проживание, книги и плата за обучение встанут в тридцать фунтов в год, а одежда – еще в двадцать пять. К этим тратам добавится стоимость поездки, но он наследник дома и поместья, и потому должен иметь всё самое лучшее. И как твой сын тоже должен иметь всё самое лучшее.
Элизабет улыбнулась Джоржу, а он похлопал ее по руке. Элизабет понимала, что он не случайно сделал это льстивое замечание, и знала, что он хочет ослабить связь матери с сыном.
Элизабет не была достаточно беспристрастной (и, вероятно, никогда такой не стала бы), чтобы понять, насколько Джеффри Чарльзу пошла на пользу свобода. Временами ее охватывала ревность при виде сына в компании Морвенны, но она с радостью принимала это как временное явление, всё лучше, чем потерять его навсегда, когда он уйдет в грубый мир мужчин, который изменит его настолько, что домой вернется уже совсем другой мальчик.
Но эти счастливые времена уже миновали.
Поскольку настроение Джорджа улучшилось, Элизабет заговорила о деле, которое хотела упомянуть уже несколько дней, но знала, что это снова его разозлит.
– Тетушка Агата составила список приглашенных, – Элизабет протянула мужу лист бумаги, выглядящий так, как будто на нем билась в предсмертных конвульсиях чернильная муха. – Некоторых она вписала сама, некоторых – Джеффри Чарльз по ее просьбе. Признаюсь, я не знакома и с половиной этих людей.
– И вряд ли хочешь познакомиться, – Джордж взял листок двумя пальцами, словно из рук пациента с лихорадкой. – Я и впрямь не понимаю, почему мы вынуждены согласиться на это. Чем ближе событие, тем большую тошноту вызывает.
– Не вынуждены – в физическом смысле. Но разве не обязаны в моральном?
– Не думаю. Боже, нет, я так не думаю. А что за зачеркнутые имена?
– Умершие. Я спрашивала мистера Оджерса и старую Агнес из Сола, она работала у Полдарков много лет назад. А тетушка Агата явно считает, что все эти люди еще живы.
Джордж вернул жене листок.
– Может, лучше устроить день рождения прямо на церковном кладбище? Когда будут разрезать торт, разверзнутся все могилы.
Элизабет поежилась.
– Некоторых, разумеется, мы прекрасно знаем, этих людей мы с радостью примем в любом случае. Тренеглосы, Бодруганы, Тревонансы. Некоторые наверняка не придут, потому что слишком стары или живут далеко. Не думаю, что соберется много народу. Может, человек двадцать или тридцать.
– Да здесь наверняка сотня!
– О да, но большинство не придет.
– Элизабет, если я вынужден терпеть вторжение в свой дом, в наш дом, орды омерзительных людей, чтобы потрафить жалкому эгоизму старухи, то я... мы не собираемся предлагать им остаться на ночь! Не хочу наполнять наш дом ковыляющими скелетами, у одних наверняка недержание, а у других – слабоумие. Они не устроятся на ночь в нашем доме, даже ради того, чтобы создать впечатление, будто мы одобряем это отвратительное мероприятие. Нет, Элизабет, это должно быть ясно с самого начала. Скажи старушке, если сможешь ей что-либо втолковать, что это нас сделать не заставить!
– Думаю, – примирительно сказала Элизабет, – тетушка Агата планирует окончание приема около шести. Так что у большинства будет достаточно времени для возвращения – тем, кому здоровье и средства позволят сюда добраться.
Джордж обдумывал эти слова несколько мгновений, позвякивая мелочью в кармашке для часов.
– И у старушенции есть идеи, что за прием мы должны для нее устроить?
– Дорогой, она же сама за него платит. Не забывай. И она родилась в этом доме. Прости, что напоминаю тебе об этом, ты, разумеется, знаешь, но... Видишь ли, она считает, что имеет право на дом. Скажем, как если бы твой отец был на сорок лет старше и по-прежнему жил бы в Кардью. Потому она строит планы и ожидает, что мы поступим согласно ее желаниям, при условии, что эти желания разумны.
– А они разумны?
– Полагаю, что да. Я поднималась к ней ненадолго...
– Да хранит тебя Господь.
– И мы всё обсудили. Она хочет... она бы хотела пригласить гостей на завтрак в два часа. Она надеется спуститься, чтобы принять их. Завтрак будет накрыт в большой гостиной или зимней столовой. Ничего особенного – горячий шоколад или крепленое вино, бисквиты и имбирный кекс и тому подобное. Затем мы подумали, что если погода будет хорошей, гости могли бы погулять по саду с час или дольше. Кто-то из гостей, несомненно, останется поболтать с Агатой, другие могут полюбоваться тем, что мы сделали в доме и в саду.
Она замолчала. Если бы Элизабет могла получить поддержку Джорджа или хотя бы смягчить его возражения, она бы гораздо лучше себя чувствовала.
– А затем мы подумали подать холодный обед в столовой. Агата хотела полноценный обед, но я отговорила её. Она сядет во главе стола, остальные – там, где захотят. Горячий суп, разумеется, и что-нибудь несложное в приготовлении: жареный язык, холодная баранина, куриный пирог, голуби. Спаржа, если мы сможем купить немного, и маринованные яйца. Сливки и фруктовые пирожные. И торт. После еды мы разрежем торт и выпьем за её здоровье. Я чувствую, что всё пройдёт просто замечательно.
Джордж облизал губы.
– А потом?
– А потом, я полагаю, тётушка Агата почувствует, что это был её день. Несомненно, она устанет от всей этой суматохи. Она говорит, что останется внизу до шести, но мы посмотрим. В любом случае мы подадим чай к шести, и я надеюсь, все разъедутся по домам к семи.
– Аминь, – сказал Джордж. – Но почему мы должны готовиться в июне, если эта жалкая годовщина только в августе?
– Я подумала, надо сказать тебе, дорогой, чтобы ты был в курсе. Тебе не понравится, если подготовка будет проходить без твоего ведома и согласия. Тётушка Агата хочет, чтобы приглашения разослали как можно скорее. Она живёт этим днём, все её мысли только о нём.
Джорджу приходилось терпеть некоторые неудобства после женитьбы и переезда в дом Полдарков, но это уже не лезло ни в какие рамки, и он по природе своей не мог больше этого выносить. Мрачно пробормотав себе что-то под нос в знак согласия, он удалился.
