Текст книги "Затмение (ЛП)"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Книга третья

Глава первая

На третьей неделе мая в Нампару снова заехал Толли Трегирлс. Вскоре после его визита к Демельзе в пивнушке Салли-забери-покрепче завязалась драка, в чем он был частично повинен. Обычно Салли поддерживала в пивнушке порядок, и тот факт, что она вдова, этому способствовал. Пьяные завсегдатаи отправлялись домой шатаясь, но обычно вполне мирно, а если тот или другой становился агрессивным и пытался нарваться на драку, то находилось достаточно ответственных людей, готовых его вразумить или выкинуть в канаву за порогом.

Прибытие Толли всё изменило. Теоретически присутствие в доме мужчины, причем крепкого и сильного мужчины, должно было поддерживать закон и порядок. Но это освободило завсегдатаев пивнушки от неписанного правила присматривать за безопасностью вдовы. К тому же у деревенских была хорошая память, и Трегирлса они вспоминали без удовольствия и теплых чувств.

Позже никто уже не мог вспомнить, с чего началась заварушка, но на самом деле зачинщиком был Джуд Пэйнтер. Под влиянием Сэма и его учения методизм Джуда, многие годы дремавший, внезапно снова запылал, и хотя Джуд никогда не позволял религии вмешиваться в привычку пьянствовать, он стал еженедельно посещать встречи для молитв, чтобы набраться мудрости.

Беда с Джудом была в том, что он считал своим долгом щедро поделиться новыми знаниями, и его голос в толпе всегда звучал громче всех, а потому его слова невозможно было проигнорировать даже в самой шумной компании. Тем вечером, разогревшись несколькими кружками пива, сдобренного ромом, он оказался в углу с Джакой Хоблином, Сидом Бантом, Джо Нэнфаном и двумя выходцами из Сент-Агнесс, Кемпом и Коллинсом, им-то он и поведал о тех благах учения Сэма, о которых узнал накануне, по крайней мере то, что смог запомнить.

– Ну и вот, жил, значит, этот царь, незнамо сколько лет тому назад, но о нем написано в Священном Писании, чистую правду говорю. Навхуднасёр. И вот поставил он золотого истукана, огроменного, больше дома, даже больше дымохода на шахте, поставил, значит, и говорит, мол, кажный раз, как я задую в свою арфу и власяницу, в цимбалы и гуси, падите ниц и ползите, и поклоняйтесь мне во всю глотку. А ежели кто не падет ниц и не станет меня почитать, когда я задую в арфу и власяницу, в цимбалы и гуси, то хрясь! И ты уже копыта отбросил и горишь синим пламенем. Ясно? Так-то...

– Ты все слова попутал, – укоризненно произнес Кемп. – Всё перепутал. В школе нам рассказывали эту историю. Навхуднасёр! Ну надо же!

– И давно ты ходил в треклятую школу, Том? – спросил Толли, наполняя стакан. – Достаточно давно, чтобы обрюхатить дочку училки?

Он хотел лишь пошутить, но Кемп был злопамятным.

– И тогда, – напирал Джуд, обнажив два своих зуба, – тогда встали трое. Ну вот как ты, я и Джака. Стоят они, значит, и говорят: «О царь, здравия тебе навеки! Только не жди, что мы будем ползать, пока ты дудишь на арфе, власянице, цимбалах и гусях. Не будем и всё тут, ясно?»

– И там еще другая музыка была, – прервал его Кемп. – Где-то там про другую музыку. Всякую разную.

– Ну так я ж сказал! Арфа, власяница и всё остальное. Это музыка и есть, ясно тебе? Не уверен, но кажись так. Но эта музыка... – Джуд сделал большой глоток сдобренного ромом пива, и как только пенный рот оторвался от кромки стакана, продолжил рассказ: – Ну вот, и вскоре царь это услыхал... И как только услыхал...

– Да будь ты проклят, чего ты в меня плюешься? – рявкнул Коллинс и вытер лицо рукавом. – Брызги во все стороны летят, как из дырявой лейки!

– А он и говорит тем троим, будь я проклят, если помню, как их звали, говорит, мол, склонитесь или в печку брошу. Склонитесь, когда я дую в арфу, власяницу, цимбалы и гуси, а не то в печку. Пых-пых, и отбросите копыта.

– Эта история из жидовской книги, – сказал Джака. – В общем, оттудова. И мы тута вообще не при чем.

– Это из Священного Писания! – напустился на него Джуд, чуть не опрокинув стакан. – Всё из Священного Писания! Это из книги Иова. Я-то знаю, потому и рассказываю. А кто говорит иное, тот просто невежда.

– Всё это Писание про жидов, – заявил Джака. – Я и в половину этих сказок не верю.

– Иисус Христос был евреем, – сказал Толли, вернувшись с новыми напитками и присоединяясь к беседе, словно никуда и не уходил. – Может, и мы все евреи, а? Ты, Том Кемп, я и вон тот мужик. Если Господь – еврей, кто захочет быть кем-то еще?

– Нет, Иисус – христианин! – проревело несколько голосов.

– Вы все просто не хотите знать правду, – сказал Джуд, вставая и осушая стакан. – Не хотите вы знать слово правды из Священного Писания, а я говорю, говорю вам, и Евангелие, и все говорят, что Иисус Христос был из Корнуолла, и попробуйте только поспорить!

Отовсюду донесся хохот, а когда Джуд хотел сесть, Коллинс дал ему пинка под зад, так что Джуд снова вскочил.

– Да пусть его! Пусть говорит! – проорал Кемп. – А я говорю, что это бред!

– Конечно, он был из Корнуолла! – рявкнул Джуд, его лысина блестела от пота. – Из Сент-Остелла, это уж точно, помяните мое слово. В Вефиле родился, рядом с Сент-Остеллом. Помяните мое слово! Всё это тута случилось. И проповедь на горе. Всё туточки, недалече от еврейского рынка. А жил он в Сент-Обине или где-то поблизости, в холмах. Но в давние времена всё было по-другому! Совсем по-другому!

– Ну да, ври больше, – хмыкнул Коллинс. – Вот же жук навозный. Да ты свою жопу от башки не отличишь! Вот если б...

– Джуд! – заржал Кемп. – Джуд! Вот же верное для тебя имечко! Интересно, и как это тебя назвали Джудом? Наверное, это сокращенное от Иуды? – и он покатился со смеху. – Иуда Пэйнтер. Как тебе? Иуда Пэйнтер.

Чисто случайно, хотя выглядело это намеренным, Джуд со звоном опустил стакан прямо на голову Кемпа, а когда разворачивался, то локтем задел кружку с пивом Джо Нэнфана и опрокинул ее на колени Коллинса. Потом он рухнул на Джаку Хоблина, опрокинув и его стакан. В потоке разлитого пива и сожалений Джака встал и треснул Джуда, и через мгновение тот уже исчез под топчущими его ногами. Началась драка. Том Кемп, припомнив давно тлевшую неприязнь к Толли, к которой добавилось оскорбление, когда тот обозвал его евреем, плеснул остатки пива Толли в лицо.

Джака врезал Кемпу по морде, и начался ад, словно вырвалась на поверхность дремавшая весь вечер ярость.

Через пятнадцать минут половина пивнушки была разгромлена, а когда наконец большая часть драчунов оказалась на улице, свара продолжилась, и к утру человек двенадцать или четырнадцать по-прежнему валялись на дороге или в канаве у пивнушки – во сне или в пьяном полузабытьи, некоторые наполовину голые, некоторые – в луже собственной блевотины. Только к полудню последний пропойца поднялся и поковылял прочь. Джуд прихромал домой посреди ночи, а поутру пестовал разбитый нос и глубокую обиду. Весь день он то и дело громко повторял, чтобы могла услышать Пруди:

– Он был из Сент-Остелла!

Позже вдова Треготнан сказала:

– Это всё твоя вина, Толли, уж точно. Кого ж еще винить, если десять лет здесь было тихо, и мне на что было жаловаться.

– А что такое? – удивился Толли. – Четверых или пятерых я вышвырнул собственными руками. А остальные вроде вели себя достаточно мирно.

– Мирно? Ну да, как же. Руками? В смысле рукой? Этот крюк – не рука, и некоторые из тех, кого ты приложил, это почувствовали. Я не хочу, чтобы сюда явились представители закона. И лучше бы тебе съехать, пока всё не уляжется.

– Съехать? Но я же только что прибыл! И надолго ли, дорогуша? Не могу с тобой расстаться.

– Остынь. Месяца будет довольно. Но имей в виду... Я не шучу. Когда вернешься, чтоб такого больше не было, иначе нам придется расстаться.

И Толли на месяц уехал. Забрал с собой мелкую неухоженную лошаденку и шесть щенков и отправился в Пензанс, где устраивал собачьи бои и прочие мероприятия, не одобряемые добропорядочными гражданами. Ему удалось продать всех щенков по отличной цене, а деньги он потратил на хорошую жизнь (в своем понимании). Но он все же вернулся в Сол в новом сюртуке и с десятью гинеями в кармане, хотя и не удовлетворил любопытство Салли по поводу того, где их раздобыл.

Росс в эти недели тоже часто отсутствовал и однажды, возвращаясь домой мимо перекрестка Баргус, где стояла давно не используемая виселица, без особого удовольствия увидел поджидающего его сгорбленного человека в потрепанной шляпе, черном шерстяном сюртуке и с длинными ногами, болтающимися по бокам низкой лошаденки. Он был похож на Санчо Пансу, ждущего Дон Кихота. Когда Россу пришел в голову этот образ, он улыбнулся и быстро подумал, с присущей ему самокритикой, не потратил ли он часть своей жизни на борьбу с ветряными мельницами.

– Заметил тебя на дороге, – сказал Трегирлс. – Как дела, молодой капитан? Могу я составить тебе компанию на пару миль?

– Тебе же не по пути.

– Ничего подобного. Я как раз хотел к вам заехать, но был в Пензансе и только недавно вернулся.

– Прибыльная поездка?

– Так себе. Продал всех щенков, так что если тебе нужен пес, то придется подождать следующего помета.

– Я вроде сказал «нет». Ты разве не видел Гаррика, когда заезжал в Нампару?

– Гаррика?

– Нашего пса. Он не любит других собак.

Они поехали дальше.

– Видел твою женушку, – сказал Толли.

– Она мне сказала.

– Попили чаю, мы с твоей женушкой.

– Удивлен, что ты узнал вкус.

– Вкус чего?

– Чая.

– Ну, немного странновато для меня, признаю.

– Потрясение устоев.

На некоторое время повисла пауза.

– Мы с твоей женой поладили.

– Это она мне тоже сказала.

– Она сказала, что та лошадь, которую я вам продал, стоит своих денег. Лучшее животное из тех, что ты когда-либо покупал.

– Вот – лучшее животное из тех, что я когда-либо покупал, – ответил Росс.

– Ох, да ладно, но ведь она уже старовата, а? Взгляни на ее морду. И на холку. Седеть уже начала. Скоро тебе понадобится другая лошадь.

– Возможно.

– Дай мне знать, когда понадобится.

– Я слышал, ты уютно устроился в постели вдовы Треготнан.

– Мы поладили. Ей нужен мужчина.

– Чтобы поддерживать порядок в пивнушке, а как же.

– Ах, это. Это было просто недоразумение. Никто не пострадал. Теперь смирные, как голубки.

Голубок? Росс бросил взгляд на спутника. Скорее уж черная ворона.

– Как твои дети?

– Только на прошлой неделе впервые с ними повидался. Там мне нет места, капитан.

– Это тебя удивляет?

– Так давно всё это было. Простить и забыть, вот мой девиз. Но только не их... Какие же они разные! Эмма пошла в меня, сильная и крепкая красотка. И характером тоже, – Толли облизал губы. – Ага, характером тоже. Прям душу греет... Но Лобб! Вот бедолага. Весь в мать. Прям доходяга, скрюченный как старик. Лет пятьдесят на вид. А его дети! Старший еле жив – говорит-то с трудом и припадочный. А остальные, бедные детки, корчатся у очага с угольками, животы распухшие, ноги как тростинки. Все выродились, весь выводок.

С возвышенности можно было увидеть море, которое то появлялось, то исчезало за утесами, деревья вокруг Тренвита и около Фернмора, дома Чоуков, наклонный шпиль церкви Сола, даже клубы дыма вдалеке, над единственной работающей шахтой.

– У них своя жизнь, – сказал Росс. – Вряд ли стоит ожидать, что они будут о тебе беспокоиться.

Толли пнул лошадь каблуками.

– Я подумывал помочь Лоббу и его семье.

– А ты можешь помочь?

– Могу, если мне помогут другие.

Ага, вот оно, подумал Росс. Этого следовало ожидать.

– В таком случае лучше отдать милостыню сразу им.

Трегирлс опустил плечи, чтобы дышать свободней.

– Я не о деньгах думал. А о работе. Иногда, когда она есть. А еще тебе нужна новая лошадь, когда эта старая кобыла околеет, хромая старая кобыла, на которой ты едешь. Когда она околеет, кто найдет тебе новую, а? Я умею покупать и продавать. Знаю все о женщинах и животных. Ну так вот, когда надумаешь купить, не трать время понапрасну, молодой капитан, предоставь это Толли, а? Ну, как тебе?

Росс заметил на себе оценивающий взгляд Толли и засмеялся.

– Я подумаю.

Они поехали дальше, не сказав ни слова, пока не добрались до развилки, где Росс поскакал бы дальше, а Трегирлс сворачивал на Сол.

Когда они натянули поводья, Росс сказал:

– Есть кое-что, что я мог бы тебе предложить, но не знаю, как тебе это понравится. Ты говоришь по-французски?

– Ага. Болтаю как заведенный. За своего принимают.

– Но должен предупредить: это может быть опасно, хотя и не обязательно.

Толли потряс костями в мешочке.

– Вот это слова молодого капитана. И как будто и Старого капитана тоже слышу.

– Что ж, Толли, очнись, потому что это не так. Через несколько недель я отправляюсь во Францию вместе с французским отрядом, который высадится где-то на побережье. Помимо моряков на корабле среди нас будет мало англичан, но я хочу взять полдюжины людей под свое командование, хотя сам я буду подчиняться кому-нибудь из англичан или непосредственно французам.

– Я к твоим услугам.

– Стой. Не соглашайся так поспешно, пока я не рассказал условия. Никакого мародерства и набегов, кражи французского имущества или насилия над женщинами. Виновный в этих преступлениях будет расстрелян.

– Все как полагается и по закону, да, кэп? Но ведь мы вроде воюем с Францией?

– Только не во время совместной высадки. Там не будет поживы, Толли. А если найду ее у тебя, то буду считать своим долгом немедленно тебя пристрелить.

– Тогда какой в этом смысл?

– Жалованье. Я заплачу каждому, кто поедет. Твердую сумму, и она будет единственным вознаграждением.

Бартоломью Трегирлс громко закашлялся в холодном весеннем воздухе.

– И сколько?

– Двенадцать гиней.

Кашель возобновился, и когда Толли смог говорить, Росс не разобрал, что он бормочет.

– Что?

– Я сказал, пусть будет пятнадцать, кэп, и я поеду.

Окончательное решение ехать Росс принял именно в этот день, после встреч в прошлом месяце в Киллуоррене, в Техиди и в Фалмуте. Экспедиция была полностью готова, отплыть собирались через три недели. Главные силы собирались в Саутгемптоне: три с половиной тысячи французов на сорока транспортных судах, еще тысяча должна была прибыть из разных мест на побережье. Четыре небольших суденышка ждали в Фалмуте примерно с двумя сотнями человек. Флот предстояло возглавить адмиралу Борлэзу Уоррену, его флаг развевался над сорокапушечным фрегатом «Помона», с ним шли еще пять кораблей. Вообще-то до места назначения экспедицию сопровождал весь флот Пролива под командованием лорда Бридпорта – несомненное свидетельство того, что кабинет на Сент-Джеймс-сквер полностью поддерживает высадку. Вдобавок к имеющемуся вооружению транспортные суда везли боеприпасы, оружие, мундиры и провизию для роялистов во Франции.

Командовал граф де Пюизе, огромный бретонец, именно благодаря его энергии схема воплотилась в жизнь, и принцы Бурбоны, сами крайне неторопливые и осторожные, назначили его генерал-лейтенантом и командующим французской армии лоялистов.

Росс не встречался ни с Пюизе, ни с полковником, графом д'Эрвильи, когда-то командиром одного из лучших французских полков, а сейчас заместителем командующего, поскольку они оставались в Лондоне, но через Кэролайн поддерживал связь с привлекательным молодым виконтом де Сомбреем, мадемуазель де ла Блаш, его невестой, энергичным, но переменчивым де Марези, мадам Гиз, которая проводила время в постелях многочисленных корнуольских джентльменов, а также встречался с десятком других. Из всех ему больше всего нравился де Сомбрей – несмотря на жизнелюбие и остроумие, его лицо часто омрачала тень. Возможно, тень гильотины, которая почти стерла с лица земли всю его семью. Виконт сказал Россу, что когда наступит мир, он пригласит его с женой в свой замок под Лиможем. Росс ценил эту подлинную дружбу, вероятно потому, что в Корнуолле у него было на так много близких друзей.

В компании французов ему всегда поднимала настроение их решимость и энтузиазм, а также явная храбрость. Этого в экспедиции было в достатке. Все донесения, слишком многочисленные, чтобы оказаться фальшивыми, сообщали о крайнем разочаровании французского народа в нынешнем режиме террора.

Если Англия сильно пострадала от войны и погоды, то Франция – еще сильнее. Хотя она практически владела всей Европой, очереди за хлебом протянулись по каждому французскому городу. Валюта обесценилась, и крестьяне не хотели продавать зерно. Порядок, который до сих пор правительству удавалось поддерживать в Париже, рухнул, и банды молодежи прокатывались по улицам, беспрепятственно убивая и грабя, а некоторые города даже осмелились выбрать мэров-роялистов. Простые французы больше не стремились к свободе, равенству и братству, по крайней мере не за счет законности, порядка и продовольствия. Дела обстояли именно так, и Росс надеялся, что экспедицию ждет заслуженный успех.

Но иногда он все же сомневался, что чудовищная сила революции себя исчерпала. Он и сам мечтал о лучшем обществе равных людей и помнил, как первые воззвания революционеров отозвались в его сердце. Последовавшие анархия и тирания лишили его иллюзий, и он был готов сражаться с этими революционерами где угодно и как угодно.

Но он помнил, как всего несколько месяцев назад приветствовали революционеров голландские города. Возможно, боевой клич потускнел и испачкался, но не потерял свою магию. И пусть даже голландцы горько сожалеют о своем восторге по поводу блестящих идей, когда стало очевидным их практическое воплощение, пусть даже французы страдают от режима уже шесть лет, альтернатива – возвращение старого – тоже малопривлекательна.

Хотя де Сомбрей был исключением, многие эмигранты, которых встречал Росс, считали крестьян чем-то вроде скота и обращались с ними соответственно. Даже с прислугой своих английских друзей они обращались без гуманности, некоторым образом присущей отношениям хозяев и слуг в Англии.

Так что, несмотря на энтузиазм и надежду, Росса не покидали сомнения. И они лежали в основе его решения поехать самому и взять несколько друзей. Все те, кого он пригласил присоединиться, не считая человека, с которым разговаривал только что, были благодарны доктору Дуайту Энису: Джака Хоблин, Джо Нэнфан, Джон Боун, Том Эллери, Уилф Джонас, сын мельника. Уилла Нэнфана он не стал просить – тот недавно снова женился, Заки Мартина – потому что зимой тот был нездоров, а Пола Дэниэла – из-за старой трагедии с Марком и Карен. С Трегирлсом отряд составил шесть человек, и этого вполне достаточно. Возможно, даже слишком много.

Покинув Толли, Росс поскакал дальше, пока не добрался до границы своих владений. Он не спешил увидеться с Демельзой, потому что придется рассказать ей о принятом решении. Росс знал, что она согласится и сочтет решение правильным, но не хотел ее волновать, поскольку прекрасно понимал, что если во время высадки что-то пойдет не так, его дополнительный план может привести к беде. Этого он говорить жене не собирался.

Но сам он это понимал и по пути вниз по долине, рядом со струящимся ручейком Меллинджи, боролся с собственным смятением. Сегодня солнце наконец-то намекнуло на лето. Оно было ярким и искрящимся, воздух наполнился жизнью и озоном, а небо словно поднялось на миллион миль вверх. В такие дни приятно ощущать, что ты жив.

Зачем вообще рисковать?

Во-первых, он многим обязан Дуайту. Это было главной причиной решения Росса. Но нельзя забывать и о его едва осознанной тяге к опасностям и приключениям в мужской компании. Дома, к которому он сейчас приближался, его ждала жена, чью бесшабашную красоту и житейскую мудрость он по-прежнему находил привлекательными, у него подрастал четырехлетний сын – красивый, вечно что-то придумывающий, с массой других достоинств. А еще семимесячная дочь, темноволосая и темноглазая, как и ее мать, пухленькая, смешливая и довольная тем, что родилась. И всё это он поставил на кон. Случайная пуля могла оставить Демельзу вдовой с двумя детьми, а Росса вычеркнуть из жизни, и больше он не сможет дышать и ощущать ее вкус.

Но все же нельзя думать лишь о своем, вкус жизни можно ощутить, только если не принимать ее как должное. Возможно, в этом и заключается вся философия того мира, в котором мы живем. Если бы мы жили вечно, то кто бы ждал завтрашнего дня? Если бы не было темноты, кто бы смог насладиться солнцем? Тепло после мороза, пища после голода, вода после жажды, любовь после отсутствия любви, отцовские чувства после долгого отсутствия, домашний уют и сухость после поездки под дождем, мир и тепло очага после схватки с врагом. Без контрастов не было бы и удовольствия.

Росс не считал эти мысли оригинальными, но они легли в основу его решения ехать. Он знал, как быстро Демельза может их опровергнуть, стоит только ей рассказать. Приняв первую причину, она несомненно укажет на ошибочность остальных. Любовь коротка, солнце светит недолго, покой, тепло и отцовское счастье длятся всего несколько лет. Мало кто может похвастаться такими отношениями, как сейчас у нас. Так наслаждайся, пока можешь. Всё это и так быстротечно, не стоит нарываться на французскую пулю, чтобы усилить вкус жизни.

Это было разумно, и если бы дошло до спора, Росс признал бы, что она права. Но до спора не дошло, потому что он не открыл жене вторую причину своего решения. Она должна знать лишь о его преданности Дуайту.