Текст книги "Энджелл, Перл и Маленький Божок"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Глава 7

«Мистер Годфри Браун» – это имя, записанное в календаре, ничего ему не говорило, и когда он спросил секретаршу, та ответила, что позвонивший по телефону мужчина настаивал на консультации с мистером Уилфредом Энджеллом. Другие компаньоны ему не подходят. По разговору звонивший, сказала секретарша, показался ей не слишком образованным человеком и он объявил, что дело у него сугубо личного порядка и он изложит его мистеру Энджеллу при встрече. Встреча была назначена на 3 часа дня в следующую среду, прошло как раз пять недель с того дня, как они вернулись из Парижа. Энджелл сделал в своем блокноте пометку для Селбери, своего клерка, чтобы тот предварительно проверил посетителя. Никогда не знаешь, на кого нарвешься.

Однако в 3 часа 10 минут в среду Селбери просунул голову в дверь его кабинета.

– Мистер Энджелл, мистер Годфри Браун говорит, дело у него личного характера и излагать его мне он отказывается. Мягко говоря, он не очень-то выглядит, но вроде вполне нормальный. Ничего подозрительного я не заметил.

Итак, мистера Годфри впустили в кабинет – энергичный, с живыми глазами, красивый мужчина небольшого роста в строгом синем костюме, в руках – шоферская фуражка. Энджелл, с его прекрасной памятью на лица, тут же его узнал.

– Вы не шофер леди Воспер?

– Да, сэр.

– Вас прислала ко мне леди Воспер? Она…

– Нет, сэр. Она не знает, что я к вам пришел.

– Она больна? Снова заболела?

– Нет. Видите ли, она не то, чтобы в прекрасном состоянии, но и не больна. Она приглашена на чай и партию в бридж. Понимаете, я только что отвез ее к Вернерам. Я заранее знал, что она собирается туда поехать, поэтому позвонил и договорился к вам прийти.

Энджелл указал на истертое волосяное кресло, предназначенное для клиентов.

– Прошу садиться.

Молодой человек сел. Наступило молчание. Энджелл надел очки для чтения и взял ручку.

– Ваше имя Годфри Браун?

– Да, сэр. Но не надо ничего записывать. Я просто пришел к вам по делу, которое меня тревожит, не знаю, как лучше сказать. Вы ведь адвокат леди Воспер.

Взгляд Энджелла блуждал поверх очков. День стоял солнечный. На солнце особенно видна была пыль, покрывавшая сложенные стопкой юридические книги. Прошла минута.

– Вот в чем дело, мистер Энджелл, леди Воспер, понимаете, у нее есть дочь. Вы ведь ее знаете, да?

– Я ее встречал.

– Так вот, она все время то приходит, то уходит, навещает свою мать, одним словом…

– Не лучше ли вам рассказать все по порядку, с самого начала?

– Это и есть начало. Понимаете…

– Давно вы работаете у леди Воспер, мистер Браун?

– Да примерно год. Ко мне она прилично относится. На следующей неделе она уже сможет сама водить машину, но не думаю, чтобы Она собиралась от меня избавиться… Не возражаете, если я закурю?

– Нет…

Поскольку Годфри стал озираться вокруг, Энджелл подвинул ему коробку с сигаретами, стоявшую на столе. С человеком такого уровня, как Годфри, он при обычных условиях не проявил бы особой любезности, но этот шофер мог ему пригодиться.

– Курю я не часто. Курево не для меня. – Годфри выпустил две струйки дыма через ноздри, словно спортивная машина, сразу рванувшая с места, не дожидаясь, когда прогреется мотор.

– Вы, полагаю, постоянно тренируетесь.

– Да, все время тренируюсь. Я боксер. Не знал, что вам это известно.

– Леди Воспер упоминала об этом. – Она не только упомянула, она даже хвасталась ему своим маленьким крепышом-боксером на приеме, устроенном по случаю его свадьбы. Что-то тогда в ее голосе показалось ему подозрительным. С женщиной средних лет никогда не знаешь, куда заведут ее причуды. И как далеко. А уж о больной женщине и говорить не приходится.

– Дело касается дочери леди В., леди Воспер. Она то приходит, то уходит, по нескольку раз на неделе, иногда наведывается и в Хендли-Меррик. Ее муж, правда, не часто является – я видел его всего несколько раз – леди Воспер не очень с ним ладит. А вот миссис Мак-Ноутон приходит частенько. И вещи пропадают…

– Как это – пропадают? Какие вещи?

– Вещи, которые в доме. Похоже, она их крадет. Когда она приезжает в Меррик-Хауз и раз в две недели на Уилтон-Кресчент, что-нибудь обязательно пропадает. Мелкие вещи, крупных не уносит. Меня зло разбирает. Я и знать ничего не знаю, а леди Воспер может подумать на меня.

Энджелл постучал футляром от очков по столу. Расстегнул верхнюю пуговицу на брюках и начал легонько раскачиваться на своем вращающемся стуле. Под маской внешней почтительности этого молодого человека он угадывал большую самонадеянность. Но эта самонадеянность имела какую-то притягательную силу. Хотелось взглянуть на его сильное мускулистое тело, спрятанное под будничным синим костюмом. Боксер. Из тех, кто наносят друг другу грубые удары по глазам, по носу, по телу. Ради денег. Из спортивного азарта. Зарабатывают себе таким способом на жизнь. Люди с другой планеты. У Энджелла нашлось бы, наверное, больше общего с каким-нибудь китайцем.

– Ну, а леди Воспер? Вы говорите, она ничего не замечает?

– Леди Воспер, она больше занята собой. Она не из тех, кто дрожит за свое имущество. Но в первый раз я про это ей намекнул, знаете, словно невзначай, я сказал, послушайте, ваша дочь, ну и прочее. Она мне закрыла рот накрепко. Это запрещенная тема в наших разговорах, ее дочка, ну я и замолчал. Но пару дней спустя она мне говорит, что миссис Мак-Ноутон забрала серебро, чтобы его почистить. А после они его положат в банк. Оно, мол, слишком дорогое, чтобы держать в доме.

– Ну что ж, весьма резонно.

– А как с другими вещами? Всякие безделушки с камина, маленькие круглые картинки на стенах в черных рамках?

– Только мелкие вещи?

– Такие, что влезут в хозяйственную сумку.

Энджелл задумчиво глядел на молодого человека.

– А почему вы обратились с этим вопросом ко мне, мистер Браун?

– Ну, потому что тут что-то не то. Мне могут пришить дело. Уж я-то знаю, чем все может обернуться.

– Мне кажется, я должен уточнить сразу, явились ли вы ко мне за консультацией как клиент или просите у меня совета как у друга их семьи?

Годфри от дыма сощурил глаза, почти прикрыв их длинными ресницами.

– Видите ли, я думаю, что раз вы ее адвокат…

– Я не являюсь их семейным стряпчим. – Тут уж ему пришлось дать пояснение. – Я вел дела леди Воспер лишь от случая к случаю.

– Значит, правильно. Поэтому я и пришел спросить, что мне делать.

– Мне все-таки кажется, что вы просите у меня совета как у друга семьи. Во всяком случае, должен вам сказать: никто не может воспрепятствовать матери делать подарки своей дочери.

– Но мать о половине исчезнувших из дому вещей вовсе не знает. Это уж точно. Я сам слыхал, как она однажды спросила ту женщину, которая прислуживает ей в загородном доме, миссис Формс, куда девалась одна миниатюра, и миссис Формс не знала, потому что не заметила, как она пропала, ясно? Но ведь служанка и оглянуться не успеет, как вина падет на нее или на Джо Формса. Или на миссис Ходдер, которая убирается в здешней квартире. Или на меня. Вернее всего – на меня.

– Почему на вас?

– Почему на меня? Да потому, что я поступил к ней без рекомендаций. Другие, они служат у нее по многу лет. И это как раз на руку Map… миссис Мак-Ноутон.

– Им известно, что вы обратились ко мне за советом?

– Кому?

– Другой прислуге.

– Не… нет. Они никогда и виду не покажут. Им-то что до этого.

Энджелл сделал в своем блокноте заметку: «Браун. Как бы раскусить этого типа? Старый трюк: обвинить кого-то другого в краже вещей, которые крадешь сам».

– И вы считаете, что приход ко мне спасет вас от обвинения в воровстве?

– Да. Именно так.

– Кто вам посоветовал ко мне обратиться?

– Ну, я подумал, мистер Энджелл адвокат, может, он с ней поговорит, скажет ей, что это несправедливо. Если она хочет дарить дочке вещи, пусть делает это в открытую, а не так, чтобы та тащила их под полой.

Энджелл обдумывал создавшееся положение и размышлял, нельзя ли использовать его в своих интересах. Он сделал еще одну запись в блокноте: «Возможно, говорит правду. Если принять во внимание все обстоятельства, вполне допустимо, что миссис Мак-Ноутон старается как-то застраховать себя… Однако по-прежнему остаются неясными мотивы его прихода ко мне».

– Как поживает леди Воспер?

– Да так себе. Я же вам сказал.

– Не ухудшилось ли ее состояние за последние месяцы? Ей не стало хуже?

– Что? А с тех пор, как она вышла из клиники, она так и не оправилась по-настоящему. Они там ей навредили, в этой клинике.

– А что с ней такое?

– Ну, знаете, головные боли. Ее тянет на рвоту, но она не может. Словно как тошнота на голодный желудок, так она говорит. И потом сил совсем нет – лежит на кушетке весь день, словно неживая.

– Вы за ней сами ухаживаете?

– Я-то? Даже больше, чем за машиной. Я у нее словно гор… словно сиделка.

– И такое состояние у нее всегда?

– Всегда? – Годфри потушил окурок, посмотрел на коробку с сигаретами, но преодолел искушение закурить еще одну. – Не всегда. Иногда она ничего. Я ведь сказал, что отвез ее играть в бридж.

– А доктор не говорит, что с ней такое?

– Мне он об этом не докладывает. Она мне только говорит, что у нее неладно с почками.

Они смотрели друг на друга сквозь дымовые сигналы, исходящие от окурка Годфри. Энджелл взял ручку, записал: «Если он говорит правду о дочери, тогда ясно, что у той нет сомнений о характере болезни матери… Но Браун…» Причина визита по-прежнему оставалась неясной. Здесь был какой-то скрытый мотив, но какой?

– Если леди Воспер узнает, что вы ко мне приходили, Браун, это вызовет ее неудовольствие. Мой вам совет: возвращайтесь обратно и выбросьте все из головы. Если когда-нибудь в будущем у вас с леди Воспер возникнут неприятности на этой почве, вы можете сказать ей, что заходили ко мне, и я подтвержу. Но боюсь, что это вас не спасет.

– Почему же?

– Видите ли, я только с ваших слов знаю о происходящем, а если дело дойдет до суда, то этого недостаточно.

– Да, но все сущая правда, я же вам говорю…

– Не сомневаюсь, не сомневаюсь. Я вам верю. Я лишь хотел добавить, что, если вы в этом нуждаетесь, можете на всякий случай держать со мной связь.

Годфри воззрился на него, но тут же сморгнул, чтобы скрыть огонек, загоревшийся у него в глазах. – Вы хотите сказать, я могу снова сюда прийти?

– Если хотите, пожалуйста. Это всецело зависит от вас.

– Чтобы рассказать вам, когда это снова случится?

– Это или что-нибудь еще. Состояние здоровья леди Воспер небезразлично всем ее друзьям, но она не любит расспросов. Я бы хотел быть в курсе дела.

– Да. Да, конечно. Я буду вам сообщать, – сказал Годфри.

Снова наступило молчание. В третий раз в течение их разговора многозначительная пауза, когда многое осталось недосказанным. Они походили на двух шахматистов, делающих ответные ходы, но словно играющих на разных досках.

Энджелл наконец прервал молчание.

– Если у вас возникнет потребность со мной повидаться, позвоните прежде моей секретарше. Я очень занят и редко могу принимать людей без предварительной договоренности.

– То есть если…

– То есть если произойдет неожиданная перемена в состоянии здоровья леди Воспер или в ее домашней обстановке.

– Ладно. Хорошо, ладно, – повторил Годфри и поднялся со стула.

Похоже было, что он сейчас протянет руку – попрощаться, но Энджелл кивнул и нажал кнопку звонка. Вошла мисс Лок, чтобы проводить Годфри из кабинета.

Годфри ушел довольный, но озадаченный. Он явился к Энджеллу, заготовив целый ряд причин-жалоб, на худой конец, даже угроз. Любым путем, как угодно он хотел продолжить с ним знакомство. Он был готов к любому экспромту, готов был сыграть так, как выпадут карты, лишь бы добиться своего. И вот оказалось, что путь – пусть хотя бы щелочка – был ему теперь открыт. Его пригласили заходить.

В этот вечер, придя домой, Энджелл застал жену за упражнением на кларнете. Месяц назад он увидел объявление о продаже этого инструмента на аукционе Путтика на Бленхейм-стрит и послал туда своего клерка сделать от его имени заявку. Он приобрел инструмент по очень сходной цене, и хотя кларнет был не первоклассный, но вполне пригодный.

Энджелл слушал и качал головой. Для Перл и такого вполне достаточно, она еще и играть-то не умеет, и он подозревал, что музыкантши из нее не получится.

Когда он вошел, она как раз убирала кларнет и, откинув волосы, с удивлением на него посмотрела. Его словно что-то кольнуло, наверное, оттого, что она постоянно и мучительно напоминала ему Анну. В последнее время это сходство уже не поражало его так часто, потому что лицо Перл заменило для него лицо Анны, и теперь ему приходилось делать усилие, чтобы припомнить свою давно утраченную первую любовь.

Она быстро освоилась в его доме, если не считать одну-две оплошности, допущенные на первых порах, и он с удовольствием отметил и должным образом оценил ее разумное отношение к деньгам. Утренние и вечерние трапезы подавались всегда в строго определенное время, и в доме поддерживался образцовый порядок. Он теперь реже питался вне дома и часто приходил к обеду домой, прежде чем отправиться в клуб на партию в бридж, экономя таким образом с ее помощью потраченные на нее же деньги, хотя приготовленные ею блюда не всегда приходились ему по вкусу. Не раз случалось, что еда оказывалась слишком легкой, не хватало хорошего куска мяса, зато подавались в избытке фрукты и овощи; правда, он пока не высказал ей свое критическое отношение. Это можно будет сделать, когда они окончательно освоятся друг с другом.

Ибо они еще до сих пор не чувствовали себя свободно в обществе друг друга. На нее нередко находило плохое настроение, и он не мог понять причину. Она была чересчур прямолинейна, в то время как его ум все время искал у нее некие задние мысли, что было совершенно чуждо ее характеру. Случалось, он вдруг решал, что она неумна, однако она была способна делать весьма разумные выводы – свидетельство того, что ее мозг мог работать ничуть не хуже его собственного. Ему, конечно, немало придется потрудиться, прежде чем он будет полностью удовлетворен ею. Он пошел на этот брак, трезво все взвесив и с известным чувством гордости. Но уже понял, что кое-какие его расчеты не оправдались и кое-что из того, чем он гордился, по нему же и ударило. Впервые в жизни он имел дело с молодой женщиной, и замужество поставило их почти на равную доску.

С точки зрения общепринятых понятий его брак можно счесть смешным, это он понимал: большинство людей женились только затем, полагал он, чтобы совокупляться, и лишь потом начинали соображать, смогут ли они хотя бы в какой-то степени по-человечески жить вместе. Он же, с помощью пассивного согласия Перл, изменил этот порядок вещей.

Но временами он сожалел, что она такая физически привлекательная. Сегодняшний вечер особенно его обескуражил. На ней было платье без рукавов, и внутренняя часть ее руки от локтя до подмышки все время привлекала его взоры. Кожа была такой чистой и нежной, а подмышкой чуть темнее, и эта часть руки не была такой округлой, как остальная. Он был зачарован. Должно быть, у нее особо благоухающий запах, думал он. В конце концов она, опустив глаза, спросила:

– Что-нибудь случилось?

– Нет, нет, все в порядке. У вас очень милое платье.

– Вы его уже прежде видели. Я надевала его, когда мы ходили на тот первый концерт в Уигмор-холл.

– Правда? Я забыл.

– Уилфред, я все думаю…

– О чем?

– Когда я сегодня стирала пыль со всех этих картин, я подумала, нельзя ли нам иметь их поменьше в доме. Дело не в том, что мне приходится смахивать с них пыль, но они – они висят прямо одна на другой. Их невозможно толком разглядеть – они все сливаются.

Энджелл отрезал себе кусочек цыпленка и положил на тарелку.

– Опытному глазу это не мешает. Мне доставляет огромное удовольствие любоваться ими. – Он оторвал взгляд от ее руки. – И вы должны к этому привыкнуть.

– О, мне они нравятся – по крайней мере, большая часть. Но понравились бы еще больше, если их вешать по очереди. Скажем, вешать на месяц по половине.

– У меня их чересчур много собралось, чтобы соблюдать такую последовательность. Вы же видели, вся кладовая забита.

Она вздохнула.

– Обременительно иметь так много. Но не могли ли вы – нет, я думаю, нет.

– Что вы хотели сказать?

– Я подумала, а не продать ли вам часть из них. Может быть, тогда вы больше оцените другие.

– Ни за что, – объявил Энджелл. – Обладание всеми этими картинами наполняет меня особой гордостью. Постоянно любоваться ими, открывать в них все новые достоинства – в этом есть особая прелесть. Со временем вы это поймете – эту гордость обладания. – Его голос обрел какой-то особый оттенок, он и сам это почувствовал. Он откашлялся.

– Еще цыпленка, дорогая?

Перл взглянула на него с легким удивлением. С тех пор как они поженились, она не слыхала от него ни единого ласкового слова. Кроме того, она уже привыкла, что муж всегда был слишком занят своей едой, чтобы обращать внимание на содержимое ее тарелки.

– Нет, спасибо. Вы больше не хотите? Тогда я принесу пудинг. – Прежде чем встать со стула, она подняла руки, чтобы поправить волосы, и от этого движения грудь ее приподнялась и перед его взором предстали обе ее руки с внутренней стороны. Когда она вышла на кухню, он заерзал на стуле и взял кусочек хлеба, чтобы пожевать между блюдами. Он припомнил, что приступ легкой тошноты – тошноты желания – случался у него и раньше. Но с каждым разом это становилось все ощутимее. Он понимал, что назавтра все пройдет и, разумно рассуждая, не было никакой причины беспокоиться. Но каким-то непонятным образом эстетическое чувство пробуждало в нем чувство физическое. Его беспокоило еще и другое нарождающееся чувство, – хотя, возможно, оно таилось где-то слишком глубоко и не поддавалось трезвому анализу. Он только что сказал ей фразу: «Гордость обладания» – да, именно «гордость обладания» являлась одним из доминирующих стимулов его жизни. Он ходил на художественные выставки и в музеи, но лишь за тем, – или почти только за тем, – чтобы сравнивать то, что есть там, с тем, что есть у него и что бы ему хотелось приобрести. Крошечный Пикассо, размером чуть больше открытки, доставлял ему больше удовольствия, потому что висел у него на стене, чем картина «Девушка из Авиньона» в музее Современного искусства в Нью-Йорке. Один-единственный стул времен Вильяма Кентского красного дерева с позолотой, украшенный изображением дельфинов, хотя и в столь ветхом состоянии, что на него было страшно садиться, больше волновал его воображение в доме № 26 на Кадоган-Мьюз, нежели полный гарнитур мебели Чиппенделя в Хейервудском дворце.

А теперь собственностью его стало нечто новое, нечто совершенно отличное от всего того, чем он когда-либо владел. Может быть, гордость обладания в этом тоже проявляется? И воздействуя таким образом, может быть, стимулирует или превращается в… сексуальный импульс?

После ужина он даже не прикоснулся к вечерней газете – стоит Перл ее почитать, как газета обращается в беспорядочную груду, поэтому он некоторое время читал книгу о французской мебели, стараясь сосредоточиться. Перл возилась на кухне и так раздражающе долго, что он почувствовал себя оскорбленным. Но в этом была отчасти и его вина: он ни разу не предложил завести постоянную прислугу, – к ним приходила женщина по утрам шесть раз в неделю – так что, если ему хочется больше времени проводить в обществе Перл по вечерам, придется, по-видимому, пойти на дополнительные расходы.

В конце концов, не испытывая желания ложиться спать, он поднялся, застегнул жилет на большом обтянутом шелковой рубашкой животе и побрел на кухню. Она была занята перестановкой кастрюль и вопросительно подняла на него глаза.

– Я немного устал, Перл, лучше пораньше лягу. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Перл стояла в нерешительности; тут не было строго заведенного ритуала. И, помедлив, подставила ему щеку для поцелуя. Он поцеловал ее, слегка задержавшись губами на бархатной коже. Он не дотронулся до ее рук. От нее шел освежающий запах духов.

Энджелл прошел к себе в спальню, разделся и лег – солидная, средних лет громадина, укрытая простынями; он воззрился на натюрморт Дюфи[10]10
  Рауль Дюфи (1877–1953) – французский художник.


[Закрыть], висевший над камином работы Адама. Потом раздались ее шаги, она поднялась к себе, и он тихонько лежал, прислушиваясь, как она готовится ко сну. Вскоре он выключил свет и тут же заснул. С тех пор как он женился, у него не случалось больше приступов клаустрофобии, страха перед одиночеством, как тогда, в ночь полета в Швейцарию. Все это лето он держался в отличной форме и теперь не собирался нарушать свое как душевное, так и физическое равновесие каким-либо необдуманным шагом, наподобие тех, что позволяют себе другие женатые мужчины.

На следующее утро, когда он пришел в Линкольн-Инн[11]11
  Одна из четырех юридических корпораций в Лондоне, готовящих адвокатов.


[Закрыть], его ожидало там письмо от лорда Воспера, где тот сообщал, что готов принять условия, предложенные ему компанией «Земельные капиталовложения», желающей приобрести усадьбу и 200 акров земли в приходе Хэндли-Меррик в Суффолке.

Восперу потребовалось четыре месяца, чтобы, наконец, прийти к такому решению.