Текст книги "Энджелл, Перл и Маленький Божок"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Когда я умру, – продолжала она, – возьми у меня в сумке ключи. Отопри нижний ящик и в углу найдешь портфель. Дама, король, пиковый туз.

– Господи! – взмолился он. – Я еще не начинал! Я еще не начинал, а у вас уже тридцать пять очков! А клянетесь, что не жульничаете.

– Я тебя предупреждала. Это ты сегодня сонный. Еще не разобрался в своих картах?

– Я думаю, – огрызнулся он. Он сбросил, и она взяла карту.

– В портфеле, – продолжала она, – лежит двести фунтов десятками. Возьми их.

– Откуда они у вас – ограбили церковную кружку? Отвяжитесь со своими деньгами.

– У тебя есть счет в банке?

– Счет в банке у кого – у меня? Держи карман шире. У меня есть немного деньжат на почте.

– Так вот, возьми завтра деньги и отнеси их туда. Когда я умру, дом будет полон людей и тебя еще обвинят в воровстве.

– Это уж точно, если Мариам об этом пронюхает.

– Не трогай ее, Годфри, прошу тебя.

Игра мирно продолжалась дальше.

Глава 4

За последние двадцать лет Энджелл не испытывал подобных страданий. В те два десятилетия, что прошли со смерти Анны, он все больше замыкался в себе, укрываясь от мира за стеною юридических книг, согревая себя умеренной любовью к искусству и обретая покой по мере того, как постепенно тучнела его фигура. Лишь изредка и с опаской он покидал свой защитный бастион, позволявший ему снисходительно взирать на остальное человечество, поддерживать с ним связь, никогда не подвергая себя опасности лишиться опоры и затеряться в толпе. Но в этом году его словно безумие обуяло. Став жертвой стечения обстоятельств и движимый стремлением пока не поздно взять все от жизни, он покинул свое надежное укрытие и сознательно смешался с толпой. Даже его решение сбросить лишний вес обретало теперь в его глазах символическое значение, как бы лишая его защитной оболочки.

Некоторое время он жил более интересной жизнью, дышал глубже, познал, что такое быть молодым.

И вот наступила расплата. Сначала жизнь выманила его из убежища, теперь она предала его. И с ужасом, в полной растерянности он обнаружил, что пути назад нет. Если бы Перл умерла, как умерла Анна, тогда свежие корни легко было бы обрубить. Любовь, вожделение, ревность, ненависть, кипение чувств – смерть ампутировала бы все, и после периода выздоровления, заживления ран он смог бы вновь уползти в свою крепость. Но теперь все было по-иному. Перл по-прежнему делила с ним стол и жилище. Прекрасная, величавая, невозмутимая, земная, мягкая, с нежным телом, своим присутствием она непрестанно будила в нем чувственность.

Всю жизнь сознание собственной неполноценности, слабости тела и духа, угнетало его, но за два десятилетия он успешно соорудил себе защитный фасад, обманывавший всех, даже его самого. Теперь его слабость стала очевидной в первую очередь ему самому. Он хотел Перл и, ненавидя ее в душе, по-прежнему время от времени наслаждался ею. У него не хватало духа выгнать ее из дома.

Его попытка отомстить Годфри тоже пока ничем не кончилась. Бирман сообщил, что поднял сумму до двух тысяч и вроде бы несколько поколебал упорство Джуда Дэвиса, и тем не менее тот отверг предложение. Энджелла потрясло, что Бирман увеличил сумму, и, когда Бирман заикнулся, что лишняя тысяча или пять сотен смогут окончательно перевесить чашу весов, он категорически отказался. Его клиент, сказал он, ни за что на большую сумму не согласится.

Но мысль о неудаче терзала его, словно ноющий зуб. Увидеть, как на ринге избивают этого неотесанного, заносчивого недомерка и выскочку, и предпочтительно в присутствии Перл, – о таком удовольствии он только и мечтал; но даже месть и та имеет свою цену. Порой, обозревая свои картины и мебель, он думал: я ни в чем сейчас не нуждаюсь, в случае необходимости я даже могу кое-что продать, к примеру этого Миро или довольно скучного Дюфи, что позволит мне с легкостью окупить все расходы. Но он не мог превозмочь себя и бросаться деньгами подобным образом.

Была ли любовная сцена, свидетелем которой он явился, единичным явлением, случайно возникшим в его отсутствие, или их встречи стали постоянными – этого он не знал. Несколько раз он звонил домой после обеда, и дважды никто не брал трубку. Правда, это еще ничего не доказывало. Ему приходило в голову явиться неожиданно домой после обеда или в один из вечеров, отведенных для бриджа, но он не осмеливался, поскольку боялся застать их вдвоем. В первый раз он отложил разоблачение, опасаясь поступить опрометчиво, о чем впоследствии мог бы пожалеть. Теперь он знал: случись это опять, он вел бы себя точно так же.

Дважды, когда Перл не было дома, он обыскивал ее спальню. Эта процедура и раньше немного возбуждала его, а теперь к этому прибавилась и боль ревности. Он рылся в ее белье и платьях, вдыхал их запахи, заглядывал в сумочку и выворачивал карманы пальто в поисках следов преступления. Но не находил никаких улик.

Ему казалось, что он успешно скрывает от нее свои чувства и ведет себя так, как вел до поездки, но в их отношениях произошли неуловимые перемены. Исчезла доброта. В момент любовных ласк он становился похож на патологоанатома, занимающегося диссекцией.

Он знал, что многие мужчины на его месте убили бы ее или, скорее, Годфри; в ту ночь у него тоже мелькнула такая мысль – классический выход из положения для обманутого мужа. Но то был пустой сон, как в предрассветные часы, когда тешишь себя иллюзиями, позабыв о реальности. У него никогда не хватит мужества нажать курок или занести нож. В Египте он, помнится, не мог даже пристрелить крысу, за что над ним тогда все издевались.

Итак, остается одно: развод, цивилизованный выход из положения. Но если он разведется с ней, он ее потеряет, а он слишком хорошо знал, что приступы одиночества, которые иногда мучили его до брака, окажутся ничтожными по сравнению с теми муками, на какие он будет обречен, если Перл от него уйдет. Чего не знаешь, о том не пожалеешь. Стрелку часов не отвести назад. Пусть он ее ненавидит, но он не желает с ней расставаться.

Был и третий выход, который он избрал: притворяться неведающим в надежде, что связь окончится сама собой, и предпринимать какие-то шаги – словно это так легко придумать, – чтобы ее разрушить. Он долго ломал себе голову, не накинуть ли еще пятьсот фунтов, дабы уговорить упрямого Джуда Дэвиса. Мысль о столь крупных суммах была просто невыносима. К тому же никто не мог поручиться за благоприятный исход. Он считал, что Перл не устояла перед физической привлекательностью Годфри и его неслыханной самоуверенностью, удивительной в таком маленьком человеке. Но стоит уничтожить этот выдуманный образ, как разлетятся иллюзии, побудившие его глупую красавицу-жену связаться с обыкновенным вульгарным слугой-недоростком. Однако женщины народ ненадежный. От них всего следует ждать.

Можно, конечно, пожертвовать целым состоянием, чтобы стереть его в порошок, сбить с него спесь, поубавить самонадеянности у этого наглого петушка, унизить его дикое высокомерие…

Даже успехи Энджелла в прочих областях жизни никак не компенсировали этой неудачи. Был произведен обмен соглашениями, из рук в руки передан чек на десять тысяч фунтов; лорд Воспер, проматывающий деньги в Лозанне, оказался теперь целиком и полностью опутан хитроумным юридическим договором, обязывающим его продать усадьбу Меррик и все прочее компании «Земельные капиталовложения» за дополнительные восемьдесят тысяч фунтов, когда усадьба перейдет в его собственность. Сэр Фрэнсис Хоун был очень доволен, что в дебатах, последовавших за речью королевы в палате представителей, не было сделано никаких объявлений о строительстве в этом районе. Дело потихоньку продвигалось вперед, и Хоуну было известно, что в скором времени Министерство обратится к консультантам по поводу плана строительства.

Сэр Фрэнсис остался также доволен покупкой Каналетто. Получив картину, он призвал экспертов со стороны, подтвердивших мнение Кристи. Картина теперь занимала почетное место в гостиной сэра Фрэнсиса, над камином работы Адама.

Уилфреду все это казалось суетой и томлением духа. Жизнь обретала для него смысл только за столом, он находил извращенное удовольствие в том, чтобы вернуть потерянный вес. Дома он притворялся, что придерживается диеты, но за его стенами поглощал обеды, достойные Гаргантюа. Его клуб вовсе не был раем для гурманов: туда ходили, скорее, беседовать, чем есть, поэтому даже в те вечера, когда он играл в бридж, он частенько ужинал в одном из славившихся своей кухней ресторанов в Сохо. Как-то, в один из вторников в конце ноября, он поужинал в ресторане на Сент-Мартинз Лейн слоеными пирожками с рокфором, за чем последовали палтус «берси», цыпленок с грибами и гренками с паштетом из куриной печенки, затем филе со свежим паштетом из гусиной печенки и трюфелями под соусом «мадера». Он завершил ужин ванильным суфле и кофе и запил двумя бутылками вина.

В клубе, за бриджем, он вдруг почувствовал изжогу, что удивило и обеспокоило его. Они оба взяли карты, он и его партнер, старичок по имени Морис, прославившийся в двадцатые годы своими любовными похождениями. Поэты и пэры спорили по поводу его греческого профиля, борьба за его благосклонность вызывала сцены жесточайшей ревности, он был замешан в одном из громких скандалов того времени. Теперь это был высохший старичок с морщинистыми щеками, лысиной и горестно опущенными углами рта. А ведь слыл когда-то красавцем.

Морис был незлобивым человеком, несколько суетливым и дотошным, но сегодня его присутствие раздражало Энджелла. Вид его напоминал ему о собственной бренности, о том, во что скоротечное время обращает и молодость, и красоту. Вспомнилась Энджеллу и лживая красота и молодость в доме № 26 на Кадоган-Мьюз, свежая, податливая, цветущая, которая в этот самый момент могла быть добычей другого мужчины, нарушавшего права его, Энджелла, собственности и крадущего у него счастье и наслаждение.

Они сыграли один роббер и проиграли его, затем потянули карты и вновь оказались партнерами. Когда-то Морис считался хорошим игроком, но после микроинсульта стал рассеян. Они умудрились дойти до трех-без-козыря, не имея ни одной заручки в трефах, но благодаря неудачному выходу контрпартнера Энджелл сумел-таки набрать положенные взятки. При следующей сдаче, – поскольку они были уже в зоне, и не будучи полностью уверенным в своем партнере, – Энджелл удержался от назначения в пиках, дававшего им роббер, и вместо этого с полным основанием дублировал пять бубен, назначенных противниками. По ходу игры противники взяли две взятки в червах, причем Морис сбросил сначала валета, а затем тройку. Как только контрпартнеры начали козырять, Энджелл взял своим тузом и пошел в черву. У Мориса оказалась десятка. Игра была выиграна.

– О чем вы, дорогой мой, думали? – сказал Энджелл, – вы же показали мне, что у вас всего две червы. Мы могли бы посадить их без одной.

– Неужели я действительно показал, Уилфред? – прошепелявил Морис. – Ах, да, точно, голубчик. Припоминаю. Видите ли, я хотел запудрить им мозги. Решил, что они будут пытаться выиграть игру на ренонсах, и думал напугать их и заставить козырять, – он довольно хихикнул, восхищенный собственной хитростью. – Бывает, правда, что вместо противника надуешь собственного партнера. Ничего не поделаешь.

При следующей сдаче их контрпартнеры назначили малый шлем в бубнах и выиграли его.

Энджелл отказался от следующей партии. Часы показывали половину десятого, он почувствовал усталость и заторопился домой. Им овладело чувство фатальной обреченности. Пусть он застанет их вместе, значит, так велит судьба. Значит, это неизбежно. Он выпил две порции чистого виски, вышел на улицу и подозвал такси. В такси его немного мутило.

Отбросив все предосторожности, он вошел в дом, хлопнул входной дверью, сбросил пальто. В прихожей горел свет, полоска света проникала из-под двери гостиной, но его никто не окликнул. Он с шумом растворил дверь. Перл сидела за работой, подшивая юбку. Одна.

– Уилфред, – сказала она, – вы сегодня рано. Что-нибудь случилось?

– Я себя неважно чувствую, – ответил он. – Мне как-то не по себе. – Он рухнул на стул, чуть не сломав его.

– В чем дело? Хотите брэнди?

– Видимо, что-то с сердцем. – У него кольнуло в боку, когда он входил в дом. – Пожалуй, я просто немного здесь отдохну.

Она пошла на кухню, где, по настоянию Уилфреда, хранились все спиртные напитки. Наливая брэнди, она думала: ничего не скажешь, повезло, Годфри позвонил в шесть и отложил свидание. Леди Воспер еле дышит, он не может уйти, вот уж поистине повезло.

Она принесла брэнди и, пока он пил, терпеливо стояла рядом.

– Вы, наверное, совсем заработались? Что случилось? Это началось в клубе?

– Я почувствовал себя плохо и вернулся домой. Хорошо, что вы не ушли.

– Да. Может, позвать доктора?

– Подождите. – Что это? Искреннее беспокойство или притворная заботливость; может, она уже предвкушает его смерть и блага, которые за ней последуют? Боль не оставляла, как подспудно гложущая мысль.

– У меня был тяжелый день. Мне нездоровилось, когда я уходил с работы. Следовало сразу поехать домой.

Он выпил брэнди и попросил еще. Потом позволил увести себя в спальню. У него кружилась голова. Она помогла ему раздеться, но когда собралась уйти, он попросил ее остаться, посидеть с ним. Все съеденное и выпитое комком подступало к горлу.

Перл села у кровати, и он взял ее за руку. Он нуждался в сочувствии. Поддельном или настоящем, он все равно в нем нуждался.

После третьей рюмки боль наконец исчезла, осталось лишь ощущение переполненности и тяжести в желудке. Но потребность в утешении не прошла. Он готов был излить ей все свое горе, довериться ей, словно не она явилась виновницей драмы, упасть в объятия той, которая причинила ему боль. Он с трудом внял остаткам здравого смысла, шептавшего ему, что тут-то он ее и потеряет.

Он вдруг заговорил об Анне. Словно пытался через ту старую трагедию выразить все свои теперешние беды, ему хотелось раскрыться до конца. Он рассказал ей об их первой встрече и о последующих. Он не стал объяснять, что встретил Анну вскоре после войны, когда только что кончились годы унижений, перенесенных им в армии, и когда в сравнении с суровой и непонятной военной службой гражданская жизнь и люди сначала обрадовали его. Настал короткий период уверенности в себе, тут-то он и встретил Анну и начал за ней ухаживать. С ее смертью умерла не только их любовь, а нечто гораздо большее.

– Наша последняя встреча, – сказал он. – Я стараюсь о ней не думать, иногда не вспоминаю месяцами и вдруг… Может быть, женитьба все вновь во мне пробудила. Анна словно ожила в вас.

Перл смущенно повела плечами.

– Я не хочу быть чьим-то прообразом.

– Нет. Но я, видимо, не разлюбил ее, и когда влюбился в вас…

Впервые за все время их знакомства он употребил слово любовь. Оно прозвучало в его устах неуклюже, словно какое-то иностранное слово.

– Вы, наверное, поэтому и заговорили со мной в самолете.

Он допил последний глоток, вытер губы.

– Когда я виделся с ней в последний раз… Она болела всего месяц, ничего не ела, ее белая кожа пожелтела. Доктора, консилиумы, всякие проверки, а потом она написала мне и попросила прийти. Я пошел и очень расстроился, главным образом из-за ее вида. Я думал, у нее желтуха или что-нибудь такое – в двадцать два года не умирают, а болеют и выздоравливают. И я надеялся, что она еще поправится. Я рисовал себе картину, как мы встретимся, когда она выздоровеет. Через неделю я снова ее навестил. Ее отец был почти затворником: они жили вдвоем в большом доме, с одной служанкой. На этот раз дверь открыла сиделка. Она сказала: «А, вы мистер Энджелл, мисс Тирелл вас ждет. Пожалуйста, сюда». Я поднялся наверх в ее спальню, она выглядела значительно лучше. Или так мне показалось. Мне и в голову не пришло, что все это косметика. Сиделка ушла, и мы с полчаса беседовали. Анна позволила мне себя поцеловать. Мы весело болтали и строили планы на будущее. Но мне показалось, что ее что-то волнует. И вдруг она сказала, что мне пора уходить. Я встал, немного обиженный. Снова поцеловал ее и сказал, что навещу ее на следующей неделе, и мы простились.

Я вышел из спальни, сиделки не было видно, в доме стояла полная тишина, как будто все вымерло. Я пошел искать сиделку и спустился вниз. По пути я остановился взглянуть на картину и определить, подлинник ли это, – я уже тогда разбирался в картинах. Анна, наверное, подумала, что я ушел.

Уилфред дрожащей рукой поставил стакан на столик.

– И тут она начала кричать во весь голос, словно страдая от нечеловеческих пыток. Ее крик разносился по пустому дому. Она кричала и кричала беспрерывно. Никогда не забуду. Недавно мне все это вспомнилось.

– Что же вы сделали? – тихо спросила Перл, нарушая молчание. – Тогда. Неужели оставили ее одну?

– Нет. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем раздались шаги, – сиделка бежала вверх по лестнице. Тогда я бросился к двери, открыл ее, очутился на улице и тоже побежал. Дома меня стошнило, как будто я принял рвотное. Я улегся в постель. Весь следующий день мне было плохо. Понимаете. Весь следующий день.

– Сколько еще Анна… прожила после этого? – спросила наконец Перл.

– Около двух месяцев. Болезнь быстро прогрессировала. Через три месяца ее не стало.

Перл поднялась и убавила тепла в электрическом камине. Подошла к окну и посмотрела на улицу. Потом оглянулась назад, на кровать, где лежал муж, на гору тела, его красивое искаженное скорбью лицо, растрепанные густые светлые волосы. На столике рядом очки в массивной оправе, пустой стакан, пузырек с таблетками аспирина, носовой платок, связка ключей, три монеты по полкроны, четыре флорина, три шестипенсовика, три пенса – все сложенные столбиками, смятый счет записи партии в бридж.

– Вы больше не навещали ее в последние два месяца?

– Отца беспокоило мое здоровье, и он отправил меня в Австрию. Когда я вернулся, Анна уже умерла.

– Вы пробыли в Австрии целых два месяца?

– Месяц. Когда я вернулся, я… я не решился ее беспокоить.

«Сыграть в костяшки». Так это называл Годфри. Умереть – это значит «сыграть в костяшки».

Годфри мог прийти, и тогда бы они попались. Так не может продолжаться. Надо что-то предпринять. А что если взять и признаться: «Уилфред, мне надо вам что-то сказать. Я не покину вас, как покинула Анна, но все равно покину…»

И тем не менее он вызывал у нее сочувствие, сострадание. Его рассказ не давал ей покоя, растравлял душу. Она понимала, отчего его память хранила все это целых двадцать пять лет. Единственное воспоминание, связанное с Анной, – воспоминание о ее муках. Высказавшись, он переложил на нее, Перл, часть своего бремени.

– Как леди Воспер? – вдруг спросила она; слова, казалось, сорвались с языка помимо ее воли.

Стоя у окна, она не могла видеть его лица.

– Леди Воспер? Насколько мне известно, она очень больна. Дело лишь во времени.

– У нее та же болезнь, что была у Анны?

– Нет. У леди Воспер – последствие какой-то аварии, в которую она попала много лет назад. Кстати, уж не заходил ли сюда Годфри Браун?

– Почему вы так подумали?

– Может, она присылала его с каким-нибудь поручением. Вы спросили, и я вспомнил.

– Нет, нет. Никто не заходил.

Он резко сказал:

– Он что-то давно не показывается. Я имею в виду Брауна. В прошлый раз он вел себя как последний наглец. Проявил всю низость своей вульгарной плебейской натуры. Жаль, что я вообще взялся ему помочь.

– Да, но дело сделано.

– Да, дело сделано. – Преступление совершено. Но нельзя ли исправить ошибку? Повернуть бы вспять события последних месяцев, переиграть их, пустить по другим рельсам, как на игрушечной железной дороге.

– Я прекрасно понимаю, почему он вам не нравился.

– Когда?

– До того, как мы поженились. – Он вглядывался в ее лицо. – Когда вы с ним впервые познакомились?

– Давно… Как самочувствие, вам лучше?

– Немного. Но я еще не оправился окончательно.

– Может, съели что-нибудь вредное?

– Я теперь мало ем, вы знаете.

– Но в последнее время вы снова прибавили в весе.

– Я больше не взвешиваюсь.

– Хочется спать, – сказала она. – Пойду-ка лягу.

Она поцеловала его, прошла к себе в спальню и медленно разделась. Собственное тело казалось ей никому не нужным, забытым, покинутым. Оно нуждалось в ласке, которую мог дать ей Годфри, – пожалуй, больше в ласке, чем в самом Годфри. Ее переполняли сложные чувства, в которых она не могла разобраться. Необузданное влечение к Годфри и сочувствие к Уилфреду смешались с мрачными опасениями. Опасениями, возникшими в этот вечер из-за нездоровья Уилфреда, того, что он ей рассказал, и того, что оставил недосказанным. Она смутно предугадывала, но не могла точно определить надвигающиеся события, вызванные стечением обстоятельств, они все нарастали, ведя к неизбежному кризису, предотвратить который никто из них не мог.

Годфри предстояла встреча с боксером легкого веса по имени Шеффилд в «кэтчи» пятого декабря в Шордитче.

– Это тебе для практики, – сказал Джуд Дэвис. – Я бы хотел, чтобы ты встретился с Мики Джонсом, но у него на следующей неделе матч в Дании, до Рождества на него нечего и рассчитывать. Фред Шеффилд будет для тебя неплохой разминкой. Он фунтов на десять потяжелее и на два дюйма повыше, но, даже если ты и проиграешь, твой престиж не пострадает, а выиграешь, Фред Армитаж с большей охотой устроит тебе встречу с Джонсом.

В то утро в тренировочном зале оказалась девушка, та самая, которую Годфри видел всего дважды после встречи в пивной «Томас Бекет». На ней была темная шелковая блузка, а вместо юбки подобие конской упряжи: по крайней мере, так это выглядело – коротенькое, все на застежках и ремнях. Годфри это показалось забавным, да и ноги девушки забавно смотрелись из-под странного сооружения. В голову полезли мысли о всяких там рыцарях и средневековых оргиях. Он узнал, что ее зовут Салли Бек. Во рту у нее был длинный мундштук, и лишь взгляды, изредка бросаемые из-под наклеенных густых ресниц, говорили о том, что она небезразлична к окружающему миру.

После того как Годфри попрыгал со скакалкой, поработал с тенью и потренировался с грушей и когда Дэвис куда-то вышел, Годфри заметил, что Салли Бек в одиночестве сидит за столом в углу и подкрашивает лицо. Он подошел, сел рядом и оглядел ее.

Она не подняла головы.

– Присаживайтесь, – сказала она. – Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.

– Я хотел попросить у вас сигарету, – сказал он. – Может, угостите?

Не отрывая глаз от пудреницы, она бросила пачку сигарет через стол. Затем мизинцем принялась стирать помаду в уголках рта.

Он спросил:

– Ну, как?

– Что как?

– Дела.

– А, дела. Ничего, идут.

Он вытащил из пачки сигарету, а затем осторожно вложил ее обратно.

– Пожалуй, не стоит… Я тут вас видел несколько раз, но не мог поговорить.

– Вот как?

– Вы – знакомая Джуда Дэвиса?

– А вам-то что?

– Просто интересно.

– Может, вам еще что интересно?

– Может. Вы ведь шикарная девочка. И меня заинтересовали. Наверное, у вас масса ухажеров.

– Да. Масса.

– Можно еще задать вопрос?

– Вам никто не запрещает.

– Нет, пожалуй, не стоит.

Тут она, как он и ожидал, прекратила красить лицо и посмотрела на него. Он улыбнулся. Неторопливым взглядом она окинула его лицо, волосы, голые плечи и грудь.

– Вы выступаете на следующей неделе?

– Да. Придете?

– Нет. Бокс я не люблю. Я пойду на собачьи бега.

– Можем пойти вместе. На собачьи бега.

– Отчего вы решили, что я с вами пойду?

– Вам нравятся собачьи бега. Мне тоже. Почему бы нам не пойти вместе?

– Действительно, почему?

Он улыбнулся облупленной стене за ее спиной.

– Как насчет следующего воскресенья?

– А чем вы будете смотреть?

– Как это чем?

– После того как Шеффилд подобьет вам оба глаза.

– Послушайте, – сказал он, сдерживаясь, – меня еще никто не уродовал. И этому не удастся. Так и знайте. Хотите пари?

– Какое пари?

– Если в воскресенье я буду видеть обоими глазами, вы пойдете со мной на бега.

– Похоже, что я проиграю и в том, и в другом случае.

– Выиграете, крошка. Обещаю. Слово Маленького Божка.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

– Маленький Божок, – повторила она. – Забавное имя. Может, вы думаете, люди должны курить вам фимиам?

– Точно, – сказал он. – Особенно ты. Особенно если ты сядешь и скрестишь ножки в этой юбочке.

Она расправила юбку пальцами с острыми красными ногтями.

– А ты нахал.

– Точно. Но мне это нравится. Здорово. И ты мне здорово нравишься.

– Спасибо, вижу.

– Так пойдешь?

– Подумаю.

– Будь паинькой. Я не так уж плох. Останешься довольна. Я отличный песик и дома умею себя вести. Ну, а насчет того, чтобы погулять, так это всего разок в день.

Она подняла свои аккуратно выщипанные брови.

– Ну и нахал… А теперь катись.

– Значит, договорились?

– Катись.

– Хотя бы насчет пари?

– Ладно, ладно. А пока катись.

Вернувшись к груше, он заметил, что Джуд Дэвис уже в зале.

Бой Годфри с Альфом Шеффилдом оказался неожиданно легким. Шеффилд, боксер лет тридцати, родом из Вест-Индии, начал потихоньку скатываться вниз, но по-прежнему сохранил имя и болельщиков среди цветного населения Уайтчепеля и Хокстона. Однако, как это случается со многими из боксеров, в тот вечер он оказался морально и физически не на высоте. Поговаривали, что у него нелады с женой. Как бы там ни было, он вел себя вяло и безынициативно и не использовал своего преимущества в весе и росте. В первом раунде он коснулся пола коленом, во втором до «пяти» был в нокдауне и дважды оказался на полу в третьем, причем во втором случае был засчитан нокаут. Кое-кто из публики заподозрил было нечистую игру, когда невысокий, худощавый белый боксер послал в нокдаун своего гибкого, хорошо сложенного противника – негра, и в зале раздалось шиканье. Годфри не принял своей победы с должной скромностью, и, видя как он раскланивается с толпой, подняв кверху сжатые руки, Джуд Дэвис, чтобы избежать неприятного зрелища, снял очки и начал их протирать.

В субботу, встретившись с Перл и похвалившись ей победой, одержанной в пятницу, Годфри затем потихоньку ускользнул от леди Воспер и как раз поспел с Салли Бек на собачьи бега. Это вовсе не значило, что он так уж зажегся, но его влекли новизна и ее многообещающий взгляд. Потом они на «дженсене» поехали на квартиру к Салли, где Годфри подробно ознакомился с конструкцией ее юбки из пряжек и ремней.

Вернувшись домой, он заглянул в комнату к Флоре и сначала решил, что она спит, но, напуганный ее плохим видом, позвонил доктору. И дышала она как-то странно, прерывисто, хрипло. Приехал партнер Матьюсона Протеро и объявил, что леди Воспер находится в коме. Послали за Мариам, но та на уик-энд уехала из Лондона. Протеро предложил утром забрать леди Воспер в больницу, но Годфри напомнил ему, что она хотела остаться дома, и сказал, что управится сам. Протеро уехал, пообещав рано утром прислать медицинскую сестру.

Всю ночь Годфри просидел в полудреме у электрического камина, воспоминания и сны, словно дым, обволакивали его мозг. Хук слева, что пришелся Шеффилду сбоку по челюсти, вот это удар так удар, он даже зашиб себе пальцы: когда Годфри уходил с ринга, Шеффилд только еще пытался сесть; изгибающееся обнаженное тело Салли, меньше и худее Перл, выступающие кости ее узких бедер, более жадная, чем Перл, более умелая, но довольствующаяся меньшим; его руки все еще пахли ее духами; старушка Флора, теперь уж точно готовая вот-вот отдать богу душу, но разве ее сравнишь с другими: классная, иначе не назовешь, тонкая штучка, изысканная, как «ролс», пусть старый, но все равно машина. Еще одна победа на ринге: положения в списке не изменит, но и не повредит. Прямой в подбородок во втором раунде, конфетка, классика – навал, работа ног, расчет; Шеффилд, даже когда поднялся, выглядел обалдевшим. Как поступят с «дженсеном», наверное, продадут, «дженсен» был выигрышным козырем, на всех производил впечатление; неплохо он пожил с леди В., совсем неплохо, скоро станет труднее, но он зарабатывает хорошие деньги; скоро будет свободен, навсегда свободен, когда старушка сыграет в ящик; он подыщет место для свиданий с Перл – и с Салли; а может, не с Салли, не стоит злить Дэвиса. Тогда в Норвиче, господи, старушка умела водить машину; покер, сколько партий они сыграли с ней за эти последние два месяца. Забавно, как он добивался Перл. И сейчас он не прочь, только нет той лихорадки. Никогда ничего не знаешь наперед. А ну-ка, ублюдок, тащи мешки, иначе останешься без ужина; двенадцать мешков картофеля, и пока не перетаскаешь, не дадут ни крошки! Приемный отец Арнольд, тогда, в Ярмуте. Девять лет назад. Когда-нибудь соберусь и сведу счеты с этим гадом. Британский комитет по контролю над боксом отстраняет от боев Годфри Брауна сроком на один год, начиная с… Норов, норов, только это ему все и портит. Флора сказала: возьми деньги, две сотни десятками; он взял, положил на почте, небольшая заначка, дополнительно к той сотне, что уже скопил; «дженсен», правда, на это не купишь. Даже малолитражку, а без машины не обойтись. Можно купить в гараже краденую, горящую, за сотню или что-нибудь около того. Брауну Г., за воровство, шесть ударов тростью. Забавно, когда бьют по лицу, то ничего, а вот по спине… Перл красивая, хотя и большая, – вся красивая, с ног до головы, лучше чем Салли.

Вздрогнув, он проснулся. Флора шевельнулась или что-то пробормотала. У нее изменилось дыхание, стало легче. Хорошая все-таки вещь электрокамин, не гаснет и дров подбрасывать не надо. Он встал, пошатываясь со сна, подошел к кровати. Она не спала либо очнулась от комы, или как это там называется.

– Годфри, – сказала она.

– Да, деточка.

– Ты был настоящим другом. До конца. Весь этот год. Больше нет сил говорить.

– Хочешь попить, дорогая?

– Нет, – сказала она. – Нет больше сил.

И она умерла.