Текст книги "Энджелл, Перл и Маленький Божок"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Глава 12

Третий легонький бой Годфри состоялся в июне и был устроен Англо-Американским Спортивным Клубом в гостинице «Хилтон». Он дрался с Роем Оуэном, который несколько лет назад занимал неплохое положение в списке и потом уехал в Америку. Там он заработал кучу денег, но его сильно потрепали. Оуэн был увертливым боксером, заинтересованным вовсе не в том, чтобы побить противника, а в том, как бы самому не оказаться побитым и по ходу дела набрать побольше очков, обеспечить себе победу. Оуэн был подходящим противником Маленького Божка, который впервые после боя с Кио восстанавливал свой прежний стиль. Оуэн нанес Годфри немало ударов по носу, но удары были несильные, почти невесомые и в блокноте рефери отмечались лишь галочкой: короче, он дрался умело, но сухо, без души, именно в той манере, которую Годфри не уважал. И, добиваясь нокаута, Годфри выразил свое презрение к такой манере и обрел часть своей прежней утраченной веры в себя.

Нокаут не получился, но Годфри победил с некоторым преимуществом в очках и явно понравился членам клуба, сидевшим за обеденными столиками. Психологически этот бой принес ему больше пользы, чем два предыдущих.

После боя он поспешил покинуть «Хилтон» и поехал в Баттерси, где его ожидала Перл.

Как всегда после боя, он был возбужден больше обычного, деспотичен и особенно сильно проявлял свою склонность к мучительству. Перл сносила все, потому что теперь временами у нее возникало желание намеренно подвергнуть себя мучениям.

Когда она, наконец, сказала, что ей пора идти, он потер подбородок и спросил:

– А почему бы тебе не переночевать?

– Не могу! Ты же знаешь. Я сказала, что поехала к отцу.

– Думаешь, он верит?

– Верит! Но я не должна задерживаться.

– Ему стоит только проверить. Всего разок.

Перл промолчала, затем выскользнула из постели, начала поспешно одеваться. Он лениво следил за ней.

– Разве не так? Всего один раз проверить…

– Ты прав. Наверное, так. Но раз он не проверяет, раз он мне все еще верит…

– А зачем ему верить? Я могу высказать все ему в лицо.

– Таким образом ты и мне отомстишь, не правда ли? Ты об этом только и мечтаешь.

– Все равно у него кишка тонка с тобой развестись. Давай поспорим.

– Почему ты его так ненавидишь? Все прошло, ты оправился. Можно сказать, из-за этого боя ты даже выиграл – я имею в виду твою карьеру. И мною вертишь, как тебе вздумается…

Она запнулась, но он молчал.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я осталась с тобой навсегда, а только когда найдет настроение.

– Кто сказал, что не хочу?

– Но ты не хочешь жениться.

– А, жениться. Связать себя по рукам и ногам.

Она застегнула молнию на юбке, открыла сумку, вытащила гребенку и принялась расчесывать спутанные волосы.

– Наверное, ты так и представляешь себе брак, – сказала она. – Зачем тебе жениться, когда стоит лишь пальцем поманить. Такая месть Уилфреду тебя не устраивает?

Он сел на кровать и коснулся языком шишки на губе.

– Каждый раз, как посмотрю на себя в зеркало, Устричка… Как посмотрю…

– Такое могло случиться в любом бою.

– Но ведь раньше не случалось. И после никогда бы не случилось. Ты знаешь, что мне сказала одна девушка (мы с ней не виделись целый год): «Боже мой, Годфри, – сказала она, – кто это тебе сопелку свернул?»

Перл торопливо натягивала пальто.

– Но ведь она к тебе не охладела?

Он улыбнулся и промолчал.

Она подошла к двери.

– Иногда мне кажется, что ты ненавидишь меня так же, как Уилфреда.

– Наоборот, я всех вас люблю, – отозвался он. – Ох, как люблю.

– Значит, презираешь, – сказала она. – Да, именно презираешь.

Июль стоял душный, самый жаркий в Лондоне за много лет, писали газеты. Через каждые три дня гремели грозы, и так весь месяц – погода, столь характерная для английского лета. День святого Свитена, словно по заказу, выдался особенно жарким.

В этот день Перл намеренно не пошла на свидание с Годфри, а отправилась с Вероникой Порчугал в плавательный бассейн в Рохэмптоне. Она загорала и купалась, подставляя тело безличной солнечной ласке, стараясь подавить в себе грубое животное томление. Вдали от Годфри ее ослепленный разум словно прозревал и она сознавала всю бессмысленность и неоправданность своих поступков. Когда они были вместе, страсть и удовлетворение затмевали для нее все, слово «любовь» не значилось в их словаре, а его власть над ней скорее вызывала у нее чувство ненависти.

Сегодня впервые она вырвалась из этих цепей, проявила капельку самостоятельности, расправила связанные крылья, понимая, что свободней не стала, а только оттянула неизбежное: в глубине души она уже замирала от ужаса перед предстоящей расплатой. И одновременно восставала. Восставала против нее.

У Вероники Порчугал были свои проблемы с Симоном, и вскоре выяснилось, что она пригласила Перл, чтобы выложить ей свои беды. Перл не имела ничего против. Она слушала Веронику молча, с ленивой отрешенностью, иногда задавая вопрос, иногда вставляя замечание, – большего от нее не требовалось. По сравнению с ее собственными проблемы Вероники казались такими несложными, такими мелкими, такими благородными и легко разрешимыми. Сама же она, как ей казалось, превратилась в дикаря, лишенного всякого представления о морали, который живет в этом приличном цивилизованном спокойном мире, но не принадлежит ему. Уилфред принадлежал. А Годфри пел свои языческие песни, будоражившие ее кровь.

К вечеру, разогретую солнцем, утомленную и освеженную, Вероника подвезла ее домой, но сама заходить не стала. Уилфред, который уже два часа сидел дома и воображал бог знает что, успел заметить ее отъезжавшую машину. Выражение обиды и недоверия, свойственное ему в последнее время, немедленно исчезло с его лица, и он отмахнулся от слабых оправданий Перл и запретил ей что-нибудь готовить в такой поздний час. Они отправились ужинать в маленький ресторанчик на Дрейкот-авеню – туда можно дойти пешком, такси брать ни к чему, – где, как он слыхал, подавали большие порции отличных улиток. Хорошо изучив все оттенки его настроения и любое выражение его лица, Перл почувствовала, как тает ее хорошее настроение и в сердце зреет смутное беспокойство. Она распознавала приближение события, в котором на этот раз она, Перл, будет не жертвой, а мучителем.

Спустя несколько дней Уилфреду утром нездоровилось и он позже обычного отправился в контору; не успел он уйти, как в дверь позвонил Годфри. Перл не хотела его впускать, но он вошел.

– Тише, мы не одни!

– Почему ты не пришла в среду?

– Я? Я уходила… с подругой. Было очень жарко.

– Значит, ты меня подвела.

– Да… – Она храбро посмотрела на него. – Ты тоже со мной так поступал.

Он взял ее за руку, ощупывая тело сквозь тонкий шелк.

– Так вот, чтобы этого больше не повторялось! Я тебя ждал целый час.

– Просто я была не в настроении… Я тогда ждала тебя целых четыре часа.

– Запомни, в последний раз. Предупреждаю. Это подло. Когда придешь?

Перл прислушивалась к шагам миссис Джемисон наверху.

– Во вторник.

– Раньше не выйдет?

– Раньше не выйдет.

– В какое время?

– Обычное. Половина четвертого. Прошу тебя, уходи.

– Ладно, ладно. Только больше меня не подводи.

– Я подумаю, – с вызовом сказала Перл, прежде чем закрыть дверь. Но она знала, что на этот раз придет.

Антрепренер Сэм Виндермир организовал в зале Бельвью в Манчестере большой матч, где коронным номером был бой на звание чемпиона Великобритании в среднем весе. Вторым в программе и почти равной приманкой значился бой манчестерца Билли Бидла с восходящей новой звездой Хэйем Табардом в полусреднем весе. На сегодняшний день Табард был самым дорогим сокровищем Джуда Дэвиса. Это был высокий белокурый юноша, сын немецкого военнопленного, подававший большие надежды: все говорило за то, что он станет лучшим боксером своего поколения в полусреднем или позже – в среднем весе. Ему еще не исполнилось девятнадцати, но где бы он ни появлялся, он всюду собирал толпы болельщиков, восхищавшихся его наружностью и боксерским талантом. Два других более крупных менеджера предлагали за него Джуду высокую цену, но Джуд считал невыгодным с ним расставаться. Табард был слишком дорогим козырем. Джуд всячески его оберегал. Из-за молодости Комитет по контролю установил для таких, как он, двухминутные, вместо трехминутных, раунды, и противники подвергались тщательному отбору, с тем чтобы Табард мог приобрести полезный опыт, но не подорвать веры в себя. Это был его первый серьезный бой, и в этом матче он был единственным боксером из команды Джуда.

Годфри не участвовал, он лишь помогал Табарду в тренировках. Время от времени Джуд использовал для тренировок всех своих боксеров: Тома Буши, который был на целых двадцать восемь фунтов тяжелее, и Годфри – на двадцать фунтов легче, и других; Буши из-за его веса, Годфри – из-за быстроты. Это оживляло тренировку и помогало Табарду совершенствоваться в боксерском искусстве.

Тренировки прекращались за два-три дня до матча, так что тренировка во вторник была для Табарда последней. После чего он будет умеренно тренироваться с мешком и грушей и работать с тенью. Годфри много наблюдал за белокурым юношей и знал все его достоинства и недостатки. Как знал их и Принц, и, хотя Хэй обладал необычайной для своего веса силой удара и отлично двигался на ринге, он допускал ошибки в защите, от которых Принц настойчиво пытался его избавить. Хэй все еще был уязвим в ближнем бою и, случалось, себе во вред давал волю природной агрессивности. Нередко Годфри, который, надо сказать, многому научился благодаря своему поражению, легонько касался его скулы и носа в ближнем бою.

В тот самый вторник после обеда Дэвис пришел в зал и проследил, как Табард провел несколько раундов с боксером своего веса. Годфри, у которого на три тридцать была назначена встреча с Перл, был его следующим партнером. Последние несколько дней Годфри что-то напряженно обдумывал.

Дэвис посмотрел их первый раунд, а потом его позвали к телефону. Наступил подходящий момент.

Годфри прыгал вокруг противника, пробуя удары левой и получив в ответ несколько довольно увесистых тычков. Тогда он сделал маневр, перед которым, он знал, Табард не мог устоять: обманное движение головой влево, а затем обратно круговое вправо. Это было все равно что махать красной тряпкой перед быком: он должен был на тебя наброситься, как набрасывался раньше. Хэй действительно бросился на него и ударил в голову, и Годфри немного отклонился, чтобы смягчить удар, и тут же с замахом поверх руки Хэя, так, что кулаки того ему не грозили, нанес страшный апперкот.

Он делал это и раньше вполсилы, примериваясь, но не всерьез. На этот раз Годфри вложил в один удар всю силу своего тела и ног и гнев своей души. Хэй заметил опасность, хотя его собственная левая мешала ему разглядеть положение, но было уже поздно: он дернулся назад, и апперкот пришелся ему вместо подбородка чуть выше.

Хотя удар был нанесен тренировочной перчаткой, нос, казалось, наполовину сдвинулся в сторону. Шатаясь, Хэй отклонился назад, повалился на колени, ударился о канат, сполз и сел на пол.

Он тут же попытался подняться, но Принц уже выскочил на ринг, наклонился над ним и стянул у него с головы защитный шлем. Два других боксера тоже влезли на ринг. Хэй стоял, и кровь потоком лила у него из носа, пачкая перчатки и грудь. Он выглядел ошеломленным и непрерывно тряс головой, отчего Принц не мог вставить ему в ноздри тампон.

Годфри тоже подошел и начал извиняться. Пэт Принц обругал его неуклюжим и злобным гадом. Вернулся Джуд Дэвис.

– Все в порядке, – твердил Табард. – Не беспокойтесь. Просто я немного обалдел. Все в порядке.

– Прости меня, Хэй, – сказал Годфри. – Это у меня нечаянно, ты сам нарвался.

– Говорю тебе, все в порядке. Мы честно тренировались. Верно, я сам нарвался. Все в порядке.

– Дай-ка я посмотрю, – сказал Дэвис. – Мартин, принеси стул. Садись, Хэй. Дай-ка я посмотрю.

– Ради бога, не дергай головой, – проворчал Принц, пытаясь вытереть ему ноздри. – А ты, сволочь, – сказал он Годфри, – отойди и не темни!

– Да что вы, братцы! – сказал Годфри, прикидываясь обиженным. – Ведь должен я был защищаться, верно? Он просто налетел на мой кулак.

– Вызовите доктора Райта, – тихо произнес Джуд Дэвис.

– Он слишком маленький и юркий, – продолжал Табард. – Будь он моего роста, я бы не открылся. Понимаете?

– Прости меня, Хэй.

– Да что там, Божок, не твоя вина.

Том Буши побежал звонить врачу. Джуд Дэвис посмотрел на Годфри, но блики света на очках не давали разглядеть его выражения. Пэт Принц, наконец, сумел вставить тампоны в ноздри Хэю, но нос уже распух, и Хэй сильно страдал от боли. Вернулся Буши и сказал, что врач приедет через четверть часа. Годфри попросил Буши развязать ему перчатки, набросил на плечи полотенце и стоял, наблюдая за происходящим.

Он старался сохранять безразличное лицо, но в душе ликовал. Он не знал, сломал ли Хэю нос, но все равно тот не сможет выступать в пятницу. Значит, можно все-таки отплатить Джуду Дэвису, не затевая с ним открытой ссоры. Больше того, кто посмеет обвинить спарринг-партнера в том, что тот покалечил противника на двадцать два фунта тяжелее себя. Хэя не похвалят, начни он об этом трепаться, а жалко, потому что он неплохой парень. А Годфри похвалят все, кроме Джуда и Пэта. Ну и черт с ними. Джуд пропустит свой знаменитый матч, потому что к пятнице нос у его любимчика раздуется, как фонарь. И что бы там ни придумал Джуд, о нем, Годфри, заговорят где надо.

Приехал врач, но без рентгена не мог сказать ничего определенного. Годфри хотел было ускользнуть, но Джуд заставил его остаться до конца, до четырех часов. За все это время он лишь трижды обратился к Годфри. Первый раз он сказал: «Останься». Во второй раз: «Отойди подальше, ты свое сделал». И в третий: «Теперь можешь убираться».

Годфри «убрался». Он хлопнул дверцей малолитражки, резко завел мотор и втерся между машинами, не обращая внимания на ругательства таксистов. В ответ он делал им ручкой. Он был в прекрасном настроении. Впервые после боя с Кио. Он был в отличном настроении, как будто одержал решающую победу на ринге. Он окончательно позабыл о поражении. Теперь ему снова открыт путь наверх, и на этот раз он с него не свернет. Бой с Кио не погубил его, он его закалил, научил, отшлифовал мастерство. Не было такого, чего бы он теперь не знал. Если Джуд Дэвис не согласится устраивать ему подходящие бои, он поскандалит и перейдет к другому менеджеру. Пусть все узнают, что у Маленького Божка дурной характер, но зато он будущий чемпион. Менеджеры на многое закроют глаза, только бы заполучить победителя. Даже его внешний вид не имел теперь большого значения.

Все шло как нельзя лучше. И ему нужна была Перл. Нужна, во-первых, как женщина, а во-вторых, чтобы потом рассказать ей о своих подвигах и о дальнейших планах. Бывало, так он разговаривал с Флорой, и теперь ему впервые захотелось поговорить с Перл. Если она бросит своего старичка, он, пожалуй, даже на ней женится, как когда-то собирался. Она уже многому научилась, и ему не найти другой такой классной девочки, так что, пожалуй, стоит на ней остановиться. Он ее достаточно крепко зацепил, чтобы она не мешала его развлечениям на стороне.

Впервые он чувствовал себя почти свободным от Флоры. Не настолько свободным, чтобы позабыть ее, но настолько, чтобы воспоминания о ней не мешали ему наслаждаться жизнью.

Он поставил малолитражку, отодвинув с помощью бампера стоящую впереди машину, и бегом взбежал по лестнице. Перл там не оказалось. На бумаге, прикрывающей стол, было нацарапано: «Ждала полчаса. Почему бы тебе не подыскать кого-нибудь, кто согласится ждать дольше? Перл».

Он словно получил удар в лицо, будто снова встретился с Кио. Это было оскорблением его мужского достоинства. Стоя посреди комнаты, он вслух честил ее. Он задыхался от бешенства. Он уже не радовался, он злился. Его опять подвели. Да к тому же сегодня. Его подвели! Никогда еще он не терпел подобного оскорбления от женщины. Ладно, он ей покажет!

Он выскочил в дверь, захлопнув ее с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка, скатился вниз по лестнице и бросился к машине. Потолкавшись, вылез из того узкого пространства, куда только что с трудом втиснулся, и вот он уже мчится по Латимер-роуд, переезжает реку по мосту Баттерси. Он не остановился на Кадоган-Мьюз, а поставил машину за углом. Позвонив, спрятался в дверной нише, чтобы его не заметили из чужих окон. А когда дверь открылась, он сунул в щель ногу, прежде чем она успела ее захлопнуть.

– Годфри! Уходи! С меня довольно…

Он всем своим весом навалился на дверь, и дверь поддалась, чуть не сбив Перл с ног.

– Ты, дура, решила опять меня обмануть!

Она была в переднике, зеленом свитере с высоким воротом, короткой полотняной юбке; с ненавистью и презрением она поглядела на него, затем на свою руку и пососала пальцы.

– Ты мне поранил руку. Прошу тебя, уходи!

– Обманывать меня! Да как ты посмела! Во второй раз…

– Ты воображаешь, будто я раба, которой стоит только свистнуть…

– Я не мог вовремя уйти! Говорю тебе, не мог! Ты что, думаешь, я нарочно?

– Какая разница? Ты опоздал и все! Я не могла больше ждать!

– Значит, ты не могла больше ждать. Вот я и пришел сюда.

Она смотрела мимо него, на улицу, где гулял теплый ветер, чувствуя, что за этот месяц постарела на много лет.

– Прошу тебя, уходи. Не надо сцен.

– Подожди, я еще тебе не такое устрою.

– Только не сейчас.

– Нет, сейчас.

– Ты с ума сошел.

– Да, сошел.

Она прислонилась к косяку двери, глубоко вздохнув от отчаяния и бессмысленности всего происходящего.

– Ох, Годфри, как бы я хотела покончить с тобой навсегда… Ты себе не представляешь… Каково мне, по-твоему, когда ты вламываешься в дом?

– Сейчас, – повторил он.

– Сейчас без четверти пять. Через полчаса может вернуться Уилфред.

– Ну и пусть возвращается.

В ее глазах вспыхнули злость и страх.

– Нет! Говорю тебе, это невозможно! Где твой здравый смысл? Давай… давай условимся. Может быть…

– Сейчас. – Он ногой захлопнул за собой дверь.

Она пригрозила:

– Если ты притронешься ко мне, я позвоню в полицию.

– Давай звони.

– Годфри! Подумай! Что на тебя нашло? Может, завтра?

– Нет, сейчас, – повторил он.

Она сделала движение к телефону, стоящему в прихожей, но он преградил ей путь. Она повернулась и побежала по лестнице на второй этаж, где стоял второй телефон, но он ворвался внутрь. Он поймал ее, когда она схватила трубку, обнял сзади; они упали вместе, с размаху, но он очутился внизу, и его мускулистое тело не ощущало боли. Он начал целовать ее, жадно, безудержно, словно изголодавшийся по еде дикарь. Она приподнялась на колени, ударила его, и он рассмеялся и опять повалил ее на пол, его руки умело ласкали ее, будили чувства, ослабляли волю. Она снова попыталась вырваться, и на этот раз он отпустил ее, увидев, что сопротивление уменьшилось. Он тоже поднялся и подтолкнул ее к спальне.

Она сопротивлялась всю дорогу, но не с таким неистовством, как в первые минуты. Он начал бормотать что-то невнятное, сходившее у него за нежности, поскольку догадывался, что и в этом бою его ждет победа.

Всю неделю Энджелл чувствовал себя неважно. Его мучали непонятные боли, ставшие уже привычными, тревожило сердце и давление. Вот уже несколько месяцев терзало беспокойство, а теперь он еще перегружал свой организм и в другом отношении. Обычная история: немолодой мужчина женится на юной девушке и в результате довольно рано умирает – кому это неизвестно? Энджелл с раздражением припомнил ту коротенькую лекцию, которую прочел ему Матьюсон с год назад, утверждая, что чем меньше человек копается в себе, тем лучше ему живется, и что небольшие заботы идут ему только на пользу. Что за вредную чушь несут доктора! Дают советы направо и налево безо всякого чувства ответственности. Ему хотелось пойти к Матьюсону и сказать: «Послушайте, я выполнил ваш совет, и посмотрите, какая заварилась каша! Да вас следует запрятать в тюрьму!»

Он усердно занимал себя работой, но работа не приносила ему радости, а от его плохого настроения страдала не одна мисс Лок, но вся контора. Тот факт, что дела его шли в гору как никогда прежде, не утешал его. Даже то, что противники строительства города-спутника в Хэндли-Меррик потерпели в первой инстанции поражение, и то не ободряло его.

Аппетит и тот испортился, он стал более разборчивым и привередливым в еде и сегодня задолго до конца работы стал подумывать, не отправиться ли ему в клуб, но отверг эту идею, вспомнив, что ему может приготовить Перл: горячие тосты с маслом и клубничным джемом, а потом, наверное, блинчики. Он нуждался в утешении. Если повезет и Перл окажется дома, он мог на него рассчитывать.

Даже в теперешнем своем болезненном состоянии он не захотел брать такси и только в половине шестого медленным шагом добрался до Кадоган-Мьюз.

Первое, что бросилось ему в глаза, была приоткрытая входная дверь. Виноват плохой запор, когда сильно хлопаешь дверью, это случается – весьма опасное дело, о чем следовало напомнить Перл, позаботиться о починке. Может, ее нет дома?

В прихожей опрокинута настольная лампа у телефона. Уж не воры ли? У него екнуло сердце. Позвонить в полицию. Номер 999. Но сначала следует все досконально проверить.

– Перл! – негромко позвал он.

Он опасливо заглянул в гостиную, где все, казалось, было на месте. Кухня… Видно, что ей недавно пользовались. Мука и тесто на столе, электрическая духовка включена, внутри пусто. Он выключил духовку. Непохоже на аккуратную Перл…

Шум наверху. Ее спальня над кухней. Может быть, она за чем-нибудь пошла наверх? Не следует беспричинно волноваться. Он снова включил духовку. Усилием воли подавил сожаление по поводу ненужной расточительности, но она может рассердиться, если духовка нужна ей для…

Голоса. Наверху или у соседей? Он не помнил, чтобы соседей было когда-нибудь слышно.

На улице залаяла собака. Затем наступила тишина. Весь его аппетит, потребность желудка в масле и сладком джеме улетучились, сменившись отвращением и тошнотой. Он осторожно прошел через заставленную мебелью гостиную, вышел в переднюю, поставил на место лампу, поднял телефонную книгу и разгладил смятые страницы. Уронили или сбросили на пол том на буквы А – Д. Он начал подниматься по лестнице.

Как все люди крупного телосложения, он мог двигаться очень тихо, даже теперь, когда чувствовал, что потеет и начинает дрожать. Проклятая собака. Из дома № 35 напротив. Никакой дисциплины. Он вошел к себе в спальню. Дверь в соседнюю спальню была закрыта, но оттуда слышалось какое-то движение. Не голоса, а движение. Это Перл. Кто там еще может быть? Воображение было причиной всех его болезней.

Он даже не заметил, что взял с собой наверх портфель, и теперь положил его на стул. Он захватил с собой кое-какие бумаги, чтобы вечером поработать дома. Он хотел освежить в памяти дело Роулинза против Уикэма и другие подобные дела. Он приготовился облегченно вздохнуть. И тут раздался смех Годфри.

Энджелл споткнулся и чуть не упал. В желудке все перевернулось, словно он принял дозу яда. Повторение кошмара в усадьбе Меррик. Этого он не выдержит. Он лишится рассудка или с ним случится удар. Подвергнуться нападению в собственном доме… Удары по лицу, в грудь…

Он ухватился за спинку кровати, ожидая, пока пройдет тошнота. Голос Перл. Шум в ушах мешал ему разобрать слова. Она говорила вполголоса, озабоченно, почти умоляюще.

В случае, если человека склонили заключить договор, введя в заблуждение, он имеет право расторгнуть договор, а не только требовать внесения необходимой поправки. Именно так. Роулинз против Уикэма. Жизнь. Его собственная жизнь. Закон. Закон и порядок. Вот на чем строилась его собственная жизнь. Толкование прецедентов, позволяющее людям жить в мире с окружающими. Жить в согласии, основанном на законах. Он принялся шарить в кармане, неуклюжими пальцами нащупал ключи, перебрал их, словно слепой. Длинный, узкий, с двумя зубчиками. Наконец нашел, сунул в замок, отпер сейф. Снова принялся шарить, на этот раз в глубине сейфа, среди документов, списков цен, завещаний, обнаружил револьвер, размотал тряпку, помня, что он заряжен с прошлого раза. Затем повалился на стул, револьвер зажат в бессильно повисшей руке. Он не мог защитить свою честь – для этого ему не хватало мужества, – он не мог защитить свою жизнь. Еще одно нападение – и он умрет от шока. Если у него хватит силы нажать на курок, ему придется защищать свою жизнь.

Но если он будет сидеть тут, не двигаясь, до ухода Годфри, то вряд ли ему придется защищаться. Сидеть не двигаясь. Никто из них сюда не зайдет. Пусть они ублажают свою похоть. Пусть они катаются и совокупляются на его хэпплуайтовской кровати. В последний раз. Это никогда больше не повторится. Когда Годфри уйдет, он разоблачит Перл. Разоблачит ее в последний раз и сегодня же выставит на улицу. Это единственный выход. Он проявит твердость. Одиночество и то лучше подобного унижения. Он вернется к своим книгам и картинам, к надежности законов. Все, что угодно, лучше, чем это…

Опять голос Перл с ноткой мольбы. Может, Годфри навязал ей свое присутствие, силой принудил ее? О, заблуждение! Довольно заблуждаться. Ни одна женщина не позволит, чтобы… Она позовет на помощь, позвонит в полицию, закричит. Бессмысленно пытаться себя обманывать…

И все-таки открытая дверь, опрокинутая лампа, прерванное приготовление ужина. И Маленький Божок. Этот наглый Маленький Божок, будь он навеки проклят! Способный подчинить себе чужую волю, преступить границы нормального человеческого поведения. Дикарь на свободе. Дикарь в цивилизованном обществе, децивилизующий всех, с кем он сталкивается.

Этот пес снова лает. Его следует пристрелить. Внезапно лай прекратился, и снова раздался смех Годфри. Уилфред затрясся, будто в лихорадке. Будто в лихорадке, пот стекал у него со лба. На чьей бы стороне ни была правда, он не способен взять на себя функции правосудия. А что если прокрасться вниз, позвонить в полицию? Но он знал, как долго их придется ждать. Годфри услышит звонок, и начнется скандал, которого Уилфред боялся больше всего.

Сосредоточься, подумай о чем-нибудь другом, сделай глубокий вздох, успокойся, глупое сердце, не торопись, расслабься, подумай о кровяном давлении. Таким образом, господин судья, в соответствии с законом о профсоюзах и профсоюзных конфликтах от 1927 года любая забастовка или локаут, которая имеет своей целью… В соответствии с Законом от 1881 года о вознаграждении стряпчих… вознаграждение взамен оплаты обычных издержек… Надо продать Дюфи. Цены на него высокие, возможно, не поднимутся выше в течение десяти лет. Он ему надоел. Надо купить того Кокошку[23]23
  Оскар Кокошка (1886–1980) – австрийский художник.


[Закрыть]. Мир и покой в окружении его прекрасной мебели. Конец любви, конец борьбе. Он превратится в…

– Ну и что! – услыхал он голос Годфри. – Пусть катится в…

– Годфри, если ты не хочешь со мной рвать…

– Ты, Устричка, сама виновата…

– Что бы я тебе ни твердила… Нет, не сюда.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Годфри. Он открыл не ту дверь. Он был совсем одетый, готовый уйти. Он тут же заметил ошибку, а затем увидел толстую, обмякшую, смертельно-бледную фигуру, взирающую на него со стула.

Сначала он вздрогнул, будто испугался, затем издал торжествующий вопль.

– Устричка! Поди-ка сюда. У меня для тебя сюрприз!

Он сделал несколько шагов вперед, его черная шевелюра победно топорщилась. Дикарь в цивилизованном обществе. Он прищурил глаза, как это делал на ринге.

– Ага, значит, он явился со мной драться? Как в прошлый раз.

В каком-то смутном тумане Уилфред поднял револьвер. Он бился у него в руке, как муха на оконном стекле.

– Не подходите ко мне близко! Говорю вам, не подходите! Я вас предупреждаю!

Из-за двери показалось лицо и обнаженное плечо Перл (Уилфред видел все, словно сквозь пелену), лицо ее выражало ужас. Лицо Годфри тоже переменилось. При виде револьвера он вдруг струсил, испугался, вся его наглость и самоуверенность исчезли, он снова выглядел жалким шофером. И в Уилфреде тоже что-то произошло, тот же порыв, что тогда в школе: дикий отпор, панический отпор угнетению, преследуемый превратился в преследователя, ужас – в свою противоположность. Он нажал курок. Дважды.

Револьвер дал осечку.

Лицо Годфри снова переменилось. Тревога мгновенно исчезла, он расхохотался. Он хохотал, захлебываясь от издевки. Презрения и торжества. Он хохотал, и Энджелл снова нажал на курок и раздался громкий взрыв. Его рука дернулась вверх, будто кто ее подтолкнул, и лицо Годфри исчезло. Казалось, от грохота помутился разум. Запах и дым наполнили комнату. Когда дым рассеялся, Годфри исчез. Энджелл уронил револьвер и уставился на Перл, которая уставилась на нечто, лежащее на полу. Она вбежала в комнату, придерживая руками расстегнутое платье, задохнулась, сдавленно вскрикнула.

– Годфри… Годфри… Годфри!

Он не исчез, он лежал на полу. Он лежал как парашютист, упавший с огромной высоты, с искромсанной шеей. Новая краска появилась на обюссоновском ковре Энджелла.