Текст книги "Энджелл, Перл и Маленький Божок"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

До самого понедельника она не говорила Уилфреду о приглашении, что создавало атмосферу обмана, хотя вовсе не требовалось никого обманывать, а когда понедельник настал, предупреждать его уже показалось поздно. Она назначила на четыре часа во вторник парикмахера и маникюршу, но не у «Эванса»; с тех пор как Перл оставила работу, она никогда больше не заходила в магазин.

В понедельник Уилфред опять спал с ней.

Погода во вторник выдалась ветреная, что всегда досадно, если ты только что сделала укладку.

На обратном пути, не боясь вызвать неудовольствия Уилфреда, Перл взяла такси, но успела приехать домой раньше него. Он явился в мрачном настроении, потому что какое-то земельное соглашение, по поводу которого он вел переговоры с одним человеком в Швейцарии, задерживалось из-за медлительности лондонского стряпчего.

– Если бы я мог зарабатывать на жизнь, занимаясь искусством! – сказал он. – Даже торгуя произведениями искусства! Мне бы это доставляло большее удовлетворение. Создавать произведения искусства, разумеется, предел мечтаний.

– Но разве вы не удовлетворены своей работой? – спросила она. – Глядя на вас, этого не скажешь.

– Удовлетворенность – понятие относительное. Я горжусь тем, что кое-чего достиг в жизни, некоторая известность выделяет меня среди других, мой успех не пустой звук. Но юридическая профессия часто расслабляет своей медлительностью, тем, что дела тянутся бесконечно. Порой жаждешь вдохнуть иного, творческого, освежающего воздуха. Я всегда отличался энергичным, пытливым умом, и, возможно, мой поздний брак еще развил эти качества. Ведь, как и удовлетворенность, молодость тоже понятие относительное. Разве не так, дорогая? – Он погладил ее по волосам. – В чем дело?

– А что?

– Мне показалось, вы отодвинулись.

Она рассмеялась.

– Я только что сделала прическу! Вы не заметили?

– Волосы у вас уложены по-новому, я заметил, но подумал, что вы это сделали сами. Не слишком ли дорогое удовольствие делать прическу в Вест-Энде?

– Там, куда я хожу, недорого.

– Мне вспомнилось дело, которое я вел несколько лет назад. Моя клиентка подала в суд на парикмахера с Бонд-стрит за причиненные ей убытки – после перманента волосы у нее обесцветились и выпали. Мы, кажется, выиграли тогда 350 фунтов.

– Может, вы хотите чего-нибудь, прежде чем пойдете обедать?

– Вы имеете в виду из еды? Мне помнится, вы просили меня ничего не есть между завтраком и обедом.

– О да, извините. Я забыла.

– Но раз уж вы спросили, пара кусочков бисквита со стаканом хереса не повредят.

– Бисквит «Ривита»? – Что ж, можно.

– Когда вы уходите?

– Как обычно. Я приду не поздно. Около одиннадцати.

– Я, возможно, уже лягу спать.

Когда он ушел, она не спеша переоделась в черное шелковое платье с длинными рукавами на пуговицах и низким вырезом, прикрытым кружевами. Она заказала на 7.25 такси и взяла на руку меховую накидку, купленную неделю назад.

Ее разбирало любопытство, не он ли откроет ей дверь и знает ли, что она должна прийти. Правда, это не имело значения. Его присутствие было несущественным. Он был всего лишь слугой, где-то на заднем плане. Она приглашена пообедать с леди Воспер в компании с ее дочерью и Сальватором, известным испанским пианистом. Присутствие Маленького Божка было лишь своего рода острой приправой к обеденному столу.

Открыл дверь все-таки он. Она расплатилась с таксистом и один раз дотронулась до звонка, как он уже стоял в дверях, выражение лица приятное, но сугубо официальное. На нем был хороший серый костюм, в котором она раньше его не видела, не шоферская форма, на скуле красовался синяк – последствия боя во вторник, один-единственный синяк.

– Входите, – сказал он. – Я доложу леди Воспер.

Она последовала за ним в холл, а оттуда в гостиную. Комната была довольно темная, лампы притушены, а возможно, просто не все горели. Перл захватила с собой меховую накидку, но в гостиной было жарко.

– Леди Воспер сейчас спустится, – сказал он. – Она велела предложить вам выпить.

– Благодарю вас. Тогда джин с тоником.

Он налил то, что она просила, повернувшись к ней спиной, а затем протянул стакан.

– Леди Воспер сию минуту придет, – повторил он.

– Благодарю вас.

Руки их соприкоснулись, и он отступил шага на два назад. Она отвернулась от него, потягивая напиток, чувствуя, что он наблюдает за ней. Взглянула на часы. Без четверти восемь. Часы чуть спешили.

Он сказал:

– Леди Воспер рассказала мне, что вы были на матче.

Слишком много джина. Когда он выйдет из комнаты, она сама разбавит его тоником.

– Да… Вы написали мне о нем. Я сказала Уилфреду, как вы обрадовались возможности выступить в настоящем матче, и он попросил меня пойти и посмотреть, как вы там отличитесь.

– Неплохо отличился, а?

– Да. Вы одержали победу. Я сказала ему, что вы выиграли.

– Я всегда выигрываю.

– Вам, наверное, неплохо заплатили?

– Да, неплохо.

– Другие гости еще не пришли?

– Еще нет. Они прибудут к восьми.

– Может быть, вы напомните леди Воспер, что я здесь?

– Она знает. Она сегодня неважно себя чувствовала. С ней иногда бывает…

Перл подошла к столу, на котором были расставлены бутылки, и стала искать тоник.

– Могу я вам помочь? – Он подошел к ней сзади и встал почти вплотную.

– Это чересчур для меня крепко.

– Простите. Здесь оставалось всего полбутылки тоника. Я принесу другую из кухни.

Когда он был уже у двери, она спросила:

– Разве у леди Воспер нет прислуги или повара?

– Каждое утро приходит женщина убираться. А когда мы приглашаем гостей на ужин, то бывает и повариха, понимаете? Но если мы вдвоем – она и я, то готовлю еду я сам.

Они посмотрели друг на друга, и он вдруг усмехнулся.

– Не волнуйтесь, Устричка. Сегодня я не занимался стряпней.

Оставшись одна, она прошлась по комнате, разглядывая картины. После нескольких месяцев подготовки, полученной от Уилфреда, она уже считала себя до некоторой степени знатоком живописи. Здесь висели главным образом старинные картины, они были плохо освещены, не то что в доме на Кадоган-Мьюз, где свет был искусно направлен на стены. Интересно, что сказал бы об этих картинах Уилфред? На одной-двух внизу были позолоченные таблички: Джон Опи[15]15
  Джон Опи (1761–1807) – английский живописец.


[Закрыть], Дж. С. Сарджент[16]16
  Джон Сингер Сарджент (1856–1925) – американский живописец и график.


[Закрыть], так что не надо было даже разгадывать фамилию художника.

Она пила джин и чувствовала, как алкоголь обжигает все внутри. К тому времени, как вернулся Годфри, она уже почти докончила стакан. Ей было немного не по себе, и в таком состоянии алкоголь был кстати.

Он вернулся.

– Извините, что так долго. Никак не мог разыскать бутылку с тоником. Вот она. А, вы уже почти допили. Мне подождать, пока вы докончите?

– Нет, долейте, пожалуйста.

Он долил.

– Я добавлю еще каплю джина – так вкуснее. – Он взял у нее из рук стакан, быстро подошел к столу, открыл бутылку с джином, долил и подал ей.

– Почему это вы надумали пойти в Альберт-Холл? Неужели лишь для того, чтобы обрадовать вашего старика?

Она посмотрела на него с высоты своего роста. От выпивки она чувствовала себя очень уверенно.

– Может быть, из любопытства. Я один раз видела, как вы боксировали. Интересно, почему вы этим занимаетесь? Для чего?

– Для чего? – Его глаза с восхищением оглядывали ее. – Это моя работа. А почему бы и нет? Какая еще требуется причина?

– Но неужели вам нравится наносить увечья? Неужели нравится бить людей кулаками, калечить их, заставлять корчиться от боли? Неужели вы хотите ставить им синяки, разбивать до крови нос? Мне показалось, в этом бою на прошлой неделе…

– Да?

– Мне показалось, что рефери хотел остановить бой, но вы как раз вовремя подоспели и нокаутировали противника. Почему вы не могли подождать?

– Подождать? – Он передернул плечами. – Меня часто обманывают. Помните тот бой, который вы наблюдали прошлый раз? Рефери остановил тогда бой слишком рано. Ну уж на этот раз я не стал дожидаться. Миллер так и рухнул на спину. Вышло классно! Не забывайте, что он меня тоже не пожалеет. Это сказочное ощущение – когда посылаешь его в нокаут, не сравнить с победой по очкам или техническим нокаутом.

– Да, но неужели вам нравится причинять боль? Вы… в детстве были хулиганом? Выкручивали руки другим мальчишкам? Мучили кошек и бросали камнями в собак? Или пугали старых людей? Неужели вы…

Он улыбнулся и взял ее за руку повыше локтя.

– Послушайте, Устричка, это не то же самое…

Она высвободила руку.

– Не забывайте о своем обещании!

– Ладно, ладно.

– Вот даже сейчас… Вы взяли меня за руку, словно… за железный поручень схватились! Почему вы всегда такой жестокий?

– Я не всегда такой жестокий. Честное слово. Вам это показалось в тот раз, я знаю, но вы сами перепугались неизвестно чего. Я хотел остановить вас, чтобы вы не убегали… Честно, я не жестокий с женщинами. А что касается…

– Да?

– Может, вы получили слишком нежное воспитание. Я нежного воспитания не получал. Я вырос в таком мире, где было не до нежностей и, чтоб выжить, надо было хватать за горло других. Я быстро этому научился. И другие парни – и мужчины тоже – привыкли не трогать меня. Вскоре я мог одолеть кого угодно. Драться здорово! Приятно! Сразу поднимается настроение. Но хулиганить – это другое! Я не выкручиваю людям руки и не нокаутирую стариков. К чему мне? Мне, Маленькому Божку. Я не хулиган. Я люблю сразиться с кем-нибудь повыше меня ростом и одержать над ним победу! А хулиганом я в жизни не был, ничего вы не понимаете, Устричка, ничего.

Перл сделала большой глоток. Напиток был такой же крепкий.

– Ну а я? Разве вы не хотели меня запугать?

Он потрогал пальцем синяк на щеке.

– Я по вас с ума сходил – это уж точно. Не знал, что с собой поделать. И когда я вас напугал, я очень пожалел об этом, по-честному, и захотел с вами помириться, понимаете? Я шел к вам с коробкой шоколада. Я встретил вас в поезде. Я ехал за вами украдкой в машине и остановил вас, когда вы шли домой. Я хотел лишь подружиться с вами. Почему мы не можем стать друзьями?

Она слегка улыбнулась.

– Вы ведь знаете, что я боялась вас. Я и до сих пор вас немного побаиваюсь.

– Вам не к чему меня бояться. В тот вечер я неправильно себя повел, вот и все…

– Может быть, – сказала она. – С тех пор как я вышла замуж, я уже вас так не боюсь. Я чувствую себя… в большей безопасности.

– Да… миссис Энджелл. Это уже звучит по-иному, не так ли? И вы теперь богатая – все вместе взятое меняет положение.

– Богатство еще ничего не меняет.

– Скажите мне, Устричка, ответьте мне – меня это всегда занимало. Конечно, не мое дело, но меня всегда занимало…

– Что занимало?

– Эта свадьба со старым мистером Энджеллом. Понимаете? Ведь он старый или, во всяком случае, пожилой. Уж не потому ли вы пошли за него замуж, что испугались меня? Нет?

Она улыбнулась ему, впервые по-настоящему улыбнулась, с тех самых пор как они познакомились.

– Господи, ну конечно, нет! Я вышла за него потому, что мне он понравился, потому, что он был такой добрый. Он всегда джентльмен, такой внимательный, такой…

– Одним словом, не похож на меня, да?

Она отпила глоток и посмотрела в сторону двери.

– Не время ли леди Воспер спуститься? Если ей нездоровится, я могу подняться к ней.

Он подошел к окну, выглянул на улицу и снова задвинул шторы.

– Мне очень жаль, Устричка, но это невозможно. Ее здесь нет. Она в больнице.

– Что? – Казалось, сердце ее дрогнуло, замерло, а потом снова забилось.

– В той самой клинике, где она прежде лежала. Я говорил ей, старайтесь не попадать туда больше, с тех пор как вы там побывали, вы все время болеете; оставайтесь дома, а я буду за вами как следует ухаживать. Но этот Матьюсон, ее доктор, он сказал, что ей надо туда лечь…

– Когда? Когда она уехала?

– Вчера. Я сегодня утром ходил ее навещать, и вид у нее был довольно скверный.

– Но у вас ведь было время дать мне знать.

– Да нет, она написала. Написала вам и тому типу, пианисту. Ее дочь сюда заходила, так что ту не надо было предупреждать.

– Я не получала никакого письма! Значит, другие гости не придут? Почему вы мне не сказали, когда я пришла, чтобы я не входила в дом?

– Ну, мне показалось забавным, Устричка, когда я увидел, с каким видом вы пришли. Я подумал, интересно, почему она пришла и притворяется, будто ничего не знает, притворяется, что хочет видеть леди Воспер…

– Но я и в самом деле ничего не знала, говорю вам! Я не получала никакого письма…

– Я подумал, раз она ходила смотреть, как Маленький Божок боксирует, может, она пришла поболтать с Маленьким Божком под предлогом…

– Вы вовсе не посылали никакого письма! – Бешенство вытеснило страх.

– Нет, послал. Клянусь, послал! Но вы же знаете, как работает почта. В прошлом месяце леди Воспер получила письмо из Норфолка, которое шло целых пять дней! Вот увидите, завтра оно обязательно придет…

– Все равно, вы должны были мне сказать. Когда я позвонила в дверь, надо было меня предупредить!

Он причесал рукой шевелюру.

– Вы не можете винить меня, что я до сих пор надеюсь. Все еще надеюсь.

Она уставилась на него.

– Вы пустились на обман! Вы узнали, что я приглашена к обеду, и, когда леди Воспер заболела, это прекрасно сыграло вам на руку. Вот что значит вам доверять. Вот как вы держите свое слово…

– Вы пришли посмотреть, как я боксирую. Сами, по доброй воле. Это заставило меня снова обо всем задуматься, вселило надежду, понимаете? Только и всего. Что я еще такого сделал? Позволил вам прийти сюда и поболтать со мной двадцать минут. Чего вы так разозлились? Я вас и пальцем не тронул. Или одним пальцем и то на секунду. Чего вы струсили?

– Я не струсила.

– Нет струсили, вот даже сейчас. Присядьте, Устричка. Давайте еще поговорим.

– Мне нечего больше вам сказать.

– Но чего вы волнуетесь? Успокойтесь. Зачем выходить из себя?

Она прошла мимо него, и он дотронулся до ее руки. Она оттолкнула его.

– Чем больна леди Воспер?

– Что-то с почками. Мне ее жаль. Она славная старушка.

– Ей предстоит операция?

– Завтра решат.

– Хорошо, я позвоню завтра в больницу.

– Вы не посидите еще немного?

– Нет. Мне пора. – Она подошла к двери, повернула ручку. – Дверь заперта?

– Да. Ключ у меня. Я сейчас вам его отдам.

– Отдайте немедленно! Я позову полицию!

– Вы не боитесь меня, Устричка, честное слово, не боитесь. Вы боитесь самое себя. Я не причиню вам вреда. Почему вы не дадите себе волю?

– Мне нужен ключ!

– Я его дам, если вы мне скажете, почему на прошлой неделе вы пришли на матч.

– Я вам сказала. Так хотел Уилфред.

– Старо, как мир. А если по правде?

– Мне и самой было любопытно посмотреть, как пройдет матч. Ведь это мы вам устроили бой. Боже мой, как я жалею, что впуталась в эту историю!

Она отошла от двери и направилась к телефону, стоявшему возле камина. Схватив трубку, она услыхала, как он сзади подошел к ней. Он поцеловал ее в шею. Она резко отвернула голову и начала набирать номер. Он вставил пальцы в отверстие для цифр и все перепутал. Тогда она повернулась и закатила ему оплеуху. Он улыбнулся и подставил ей другую щеку. Она снова его ударила. Она была сильной девушкой и на этот раз пустила в ход кулаки, но он слегка наклонил голову и удар пришелся ему по лбу. Она схватила телефон и бросила в него. Он прикрылся от удара руками, чуть не поймав аппарат, но он с громким стуком упал на пол.

– Оставь в покое свои кулаки, Устричка, – сказал он. – Раунд кончился.

Она уставилась на него широко открытыми злыми глазами, еле переводя дух. Он глядел на нее восхищенным взглядом, особо задержавшись на ее вздымающейся груди. Затем он взглянул на свои часы.

– Еще полминуты… Секунданты за ринг. Начинай!

Он сделал ложный выпад, словно собирался схватить ее за горло, и она снова ударила, но он изловчился, перехитрил ее, обхватил за талию и начал целовать. Она била его по плечам, по голове, но, к счастью, не пыталась ударить его ногой в пах. Она делала попытки отвернуть от него губы, но это ей не слишком удавалось.

– Вот, – сказал он, сам теперь еле переводя дух, – вот где в старых фильмах, как раз на этом месте, девочка всегда сдается. – Он прижался губами к ее щеке, его сильное тело тяжело навалилось на нее.

– Сдавайся, не упрямься. Сдавайся, Устричка. Ну, ради забавы. Мы ведь оба ждали этой минуты. Отдайся мне.

Она схватила его за волосы и начала тянуть. Он, казалось, не ощущал боли. Он прижался губами к ее губам и уже не отпускал. Она хотела укусить его, но рот ее не подчинялся. Только руки продолжали причинять ему боль, хотели, казалось, изничтожить его. Черт возьми, думал он, да это и впрямь как в старых фильмах дело движется. Я, похоже, выиграю этот бой. Я ее добьюсь. Старый диван Флоры надо подтащить поближе к камину. Как бы мне ее раздеть, не спугнув снова? Продолжать в том же роде, довести ее до состояния, когда она уже не будет соображать. Не рви с нее платье, потихоньку, но хочет ли она, чтобы я был нежным, или с ней можно и не церемониться? Сначала нежно, чтобы не спугнуть.

Боль, думала она, боль и наслаждение имеют точки соприкосновения, где они сливаются воедино. Хочу я причинить боль ему или себе самой? Убить его или себя? Кинжал, будь у меня сейчас кинжал, не для того, чтобы убивать, а лишь увидеть сочащуюся кровь, его кровь. Отвратительный Маленький Божок, ужасный Бог, побеждающий, подчиняющий себе. Дешевые, дрянные уловки, дешевый трюк, делает и из меня дешевку, я сама себя презираю. Но разве теперь что-нибудь изменишь? Прекрасное тело, чистая, свежая кожа, молодые руки, гладкие, стройные, гибкие, мускулистые, сильные, прекрасные. Может ли быть унизительной красота, или может ли вообще красота унижать? Может ли старое быть молодым, а молодое разумным? Мне стыдно, мне стыдно тут стоять полураздетой, словно проститутка в борделе, пока он раздвигает диван. Когда он успел снять с себя все, я и не заметила, он словно выскользнул из одежды. Уилфред, тяжело дыша, вынимающий ноги из штанин, и эта жирная складка внизу живота, когда он наклоняется, медленно, с трудом влезает в постель. Гибкий, легкий, подвижный Маленький Божок, словно Меркурий, смуглая кожа, гладкая, отливающая блеском в притушенном свете.

– Да, дай я помогу тебе, Устричка, маленькая Жемчужина, прекрасная Жемчужина, о чудесная Жемчужина, ну разве ты не сказочная? Теперь ты моя. Жемчужина внутри ракушки. Гладкая Жемчужина, шелковистая Жемчужина, мягкая Жемчужина… Ну разве ты не сказочная, вот такая, вот такая…

Маленький Божок, Всемогущий Бог, покоряющий, настойчивый, ищущий, нашедший. Боль и блаженство, боль и блаженство, блаженство в смерти, блаженство в экстазе. Господи, о господи, о господи…

Глава 13

Ни одна крупная газета не поместила никаких комментариев по поводу одержанной Годфри Воспером победы в Альберт-Холле, а некоторые даже не снизошли до того, чтобы дать об этом матче хотя бы краткое сообщение. Единственно, что занимало все газеты, так это матч на звание чемпиона и вынесенное по поводу него спорное решение. Однако еженедельник «Боксерские новости» дал следующую заметку: «Сравнительный новичок в боксе, Годфри Воспер, приглашенный выступить в дополнительной программе против Вика Миллера, чемпиона-любителя из Данди, а теперь профессионала, удивил публику, нокаутировав Миллера в шестом раунде. 23-летний паренек из Кенсингтона захватил инициативу в свои руки с первого раунда и, непрерывно атакуя, прижал своего противника-шотландца к канатам. Миллер отвечал, но не проявил равной Восперу силы удара и равного умения. Воспер, с его отличной работой ног и быстрой реакцией, несомненно, далеко пойдет».

Джуд Дэвис придерживался несколько другого мнения.

– Это не бокс, Браун, это драка. Нет, я не возражаю, это сработало: ты проявил много мужества с таким противником, как Миллер, твой метод вполне себя оправдал. Но выпусти тебя против первоклассного противника, и ты пропал. С Уинстом или Легра у тебя бы не прошло.

– Ну, то ведь чемпионы. Я еще не чемпион.

– И никогда им не станешь, если будешь играть на публику. Запомни, ты дерешься только с одним человеком – и он не где-нибудь, а с тобой на ринге.

Годфри усмехнулся.

– Это меня и разозлило. В зале полно народу, и никто на тебя никакого внимания. Тут выйдешь из себя.

– 18 ноября будешь выступать против Гудфеллоу в национальном спортивном клубе. Гудфеллоу – твердый орешек. Так что с этого момента – жесткая тренировка.

Годфри вырезал статью из «Боксерских новостей» и послал Энджеллу. Энджелл показал ее Перл.

– Видимо, в конечном счете мы вырастили нового чемпиона.

– Видимо, так, – сказала Перл.

Энджелл втянул воздух, а затем выдохнул сквозь сжатые губы. Струйка пара, поднимавшаяся над чашкой кофе, который пила Перл, задрожала.

– Прежде чем отправиться в контору, я зайду к Кристи. Там выставлены кое-какие рисунки Тьеполо[17]17
  Джованни Баттиста Тьеполо (1696–1770) – выдающийся итальянский живописец, рисовальщик и гравер.


[Закрыть]. Возможно, сделаю небольшую заявку.

– А ювелирных изделий не будет? – спросила Перл.

Он вздрогнул.

– В этот раз нет.

– Мне бы хотелось купить что-нибудь для отца. Может, золотые запонки. Со времени нашей свадьбы я почти с ним не виделась. Я подумала, не навестить ли мне их сегодня вечером?

– Золотые запонки сейчас не в моде. Можно купить куда красивей в любом магазине на Бонд-стрит и вдвое дешевле.

Она медленно пила кофе.

Он сказал:

– Я сегодня приду ужинать домой.

– А может быть, один раз вам не составит труда поужинать в клубе?

– Почему вы не навестили их вчера вечером?

– Как-то в голову не пришло. А до следующего вторника откладывать неудобно.

– Вы соскучились вдруг по родному дому?

– Нет. Просто захотелось. Я ведь женщина, а у каждой женщины бывают свои прихоти. – Она встала, погладила его по плечу. – Вы не возражаете, как исключение?

– Я полагаю, что-нибудь можно придумать, – согласился он.

В это утро Мариам Мак-Ноутон появилась на Уилтон-Кресчент. Годфри впустил ее. То есть сначала он открыл дверь, затем снова наполовину прикрыл и лишь после ее настояний оставил узкую щель, через которую она протиснулась мимо него в холл.

– Где миссис Ходдер?

– Ушла за покупками.

– А почему вы дома? Мама говорила, что вы каждое утро на тренировке.

– Не каждое. По пятницам я не тренируюсь. Как здоровье леди В.?

– Я зашла взять кое-какие вещи для леди Воспер. Разрешите мне пройти.

Она зашла в просторную спальню в глубине квартиры и закрыла перед его носом дверь. Спустя минуту он открыл дверь и вошел туда.

– Что вам надо? – спросила она.

– Могу я вам помочь?

– Нет.

Подойдя к стенному шкафу, она вынула пижаму и ночную сорочку. Затем обернулась.

– Что еще?

– Я подумал, не понадобится ли вам помощь.

– Мне не нужна помощь, чтобы взять из шкафа вещи моей матери! Вы можете идти.

Он не двинулся с места.

– Я прошу вас уйти!

Он переминался с ноги на ногу.

– Прошу прощения. Пока леди В. болеет, эта квартира находится под моим присмотром, ясно? Так она наказала. Она просила меня присмотреть за квартирой.

– Ну и присматривайте, я ее не утащу.

– Квартиру-то не утащите, а вот вещички могут уплыть, а мне отвечать.

Лицо Мариам стало пунцово-красным.

– Ах ты, наглая тварь! Да как ты смеешь говорить мне подобное!

– Потому что порой, когда вы сюда приходите, кое-что, не имеющее ног, отсюда уходит.

Она бросила на него яростный взгляд.

– Я передам леди Воспер все до единого слова и попрошу вас уволить.

– Вы уже просили. И все понапрасну.

– В последний раз вам говорю, уйдите, оставьте меня одну!

– А я вам и не мешаю. Я просто смотрю.

Она резко отвернулась от него, начала открывать ящики, вынимать носовые платки, белье, чулки. Все это она бросала в сумку, в то время как он стоял, прислонясь к дверному косяку, и наблюдал за ней. Затем она с независимым видом прошла в столовую, схватила две чистые салфетки и две новые книги.

– Моя мать опасно больна, вам, может, интересно это узнать?

– Я без вас знаю. Знаю.

– И вас это нисколько не заботит?

– Нет, заботит, – сказал он. – Еще как. А вот вас черта с два заботит.

Она сказала с внезапным бешенством:

– Вы воображаете себя сердцеедом, не правда ли? Думаете, женщины с ума сходят из-за вашего профиля. Но на самом деле вы просто паршивый петух, кукарекающий на навозной куче. Вы терзаете своими вымогательствами больную женщину и воображаете себя победителем! Бедная мама, надо совсем лишиться ума, чтобы так низко пасть!

– Хорошо, хорошо, выкладывайте до конца. В чем дело с вашим мужем, он ни на что не способен, да? Вы прокисли насквозь, Мариам, словно гнилой фрукт, оставшийся висеть на ветке. На самом деле вы ведь завидуете, точно, завидуете своей бедной маме. Ей-то не надо гоняться за мужчинами. Она имеет все, что ей надо. А вы посмотрите на себя! Я бы ради вас и пальцем не шевельнул!

– Не смейте ко мне прикасаться, – сказала она, когда он двинулся к ней. – Только посмейте меня тронуть, и я обвиню вас в изнасиловании!

– Да кому вы нужны? Только не мне. Я просто смотрю, чтобы вы ничего не утянули. И все.

Она направилась к выходу. Он последовал за ней, проследил, как она вышла на улицу, остановился в дверях, провожая ее взглядом, пока она удалялась в сторону Найтсбриджа.

От Холлиса Энджелл узнал, что проект соглашения и список дополнительного инвентаря, подлежащего продаже, были пересланы почтой виконту Восперу в Женеву для подписания.

Энджелл назначил встречу за ленчем с Джоном Скуэром, одним из директоров аукциона Кристи. Уилфред избрал местом для встречи ресторан Скотта, потому что там можно было поесть устриц, от которых не толстеешь и которые славятся тем, что усиливают половую потенцию. В последнее время у него появились какие-то непонятные боли в разных местах, и он был обеспокоен своим здоровьем. Поводом для встречи со Скуэром явилось то, что они не встречались в обществе уже больше полугода; истинная же причина была в том, что на следующей неделе на аукцион поступал офорт Каналетто[18]18
  Джованни Антонио Каналетто (1697–1768) – известный итальянский живописец и офортист.


[Закрыть], в подлинности которого выражались некоторые сомнения. Сомнения могли привести к снижению цены, и никому лучше Скуэра не было известно, каково на этот счет мнение самой фирмы Кристи. Энджелл не интересовался произведениями Каналетто, но сэр Фрэнсис Хоун имел на него виды. Фрэнсис Хоун абсолютно не разбирался в произведениях искусства и интересовался ими постольку, поскольку вкладывать в них деньги было надежной гарантией против инфляции, и он часто с выгодой для себя пользовался советами Энджелла (а патрону не дают плохих советов).

Джон Скуэр сильно запаздывал, и у Уилфреда было время спокойно попивать сухое вино и позволить себе немного помечтать о руках Перл, вспомнить маленькую родинку у нее между лопатками и представить себе, как она выглядит, когда улыбается. Скуэр пришел и извинился, сказав, что у него заболел брат и его только что увезли в больницу на операцию. За ленчем Уилфреду удалось выяснить, что, по мнению фирмы Кристи, офорт Каналетто – подлинник. Он также узнал, что в соседней палате с Артуром Скуэром лежит серьезно больная леди Воспер, с которой оба брата были немного знакомы.

Покончив с ленчем и при этом не перегрузив желудок, Энджелл поехал обратно в контору. Войдя в кабинет, он попросил соединить его с городом.

Голос Годфри в трубке кажется каким-то хриплым.

– Говорит мистер Энджелл. Я хотел бы узнать, как поживает леди Воспер.

– Ее здесь нет, мистер Энджелл. Она на прошлой неделе легла в клинику.

– Вы мне об этом не сообщили.

– Простите. Я был очень занят. Занят на тренировках. Готовлюсь к матчу в следующую пятницу.

– Как здоровье леди Воспер?

– Я ее видел вчера, мистер Энджелл. Ей ставили машину или что-то в этом роде.

– Искусственную почку?

– Вот-вот. Ей она не подошла. Она действительно тяжело больна.

Голос его непонятно изменился. В нем появилась излишняя вежливость с оттенком оскорбительной фамильярности.

– Что говорят доктора?

– Мне они ничего не говорят, мистер Энджелл. Я ведь всего-навсего шофер.

Энджелл что-то буркнул.

– Она хочет выписаться в субботу, но я посоветовал ей остаться там на недельку. Она хочет прийти на мой бой, понимаете, но я сказал, что все равно нельзя, если даже она и выйдет из больницы, потому что на этот раз это только для мужчин.

– Только для мужчин?

– В кафе «Руаяль». От Национального спортивного клуба. Все будет шикарно. В смокингах. Вы придете, мистер Энджелл?

– Нет.

– Это важный бой. Очень важный. Я боксирую с Гудфеллоу. В прошлом году он довел до конца бой с Уэскером. Так что это первый класс. Придете посмотреть на мою победу, мистер Энджелл? Мне победа обеспечена.

– Я не интересуюсь профессиональным боксом.

– Мне бы хотелось, чтобы вы пришли. Я вам здорово благодарен за то, что вы для меня сделали, мистер Энджелл. Честное слово. С тех пор как вы замолвили за меня словечко, у меня сразу дела пошли в гору. Точно.

– Я рад. – Энджелл повесил трубку.

Возможно, он ошибался, но у него уже бывали случаи, когда в голосе собеседника на другом конце провода слышались какие-то особенные интонации, выдававшие его чувства. Наглость или что-то другое? Пожалуй, посильнее. Или, возможно, просто торжество, торжество простого человека, который воображает, что наконец-то очутился на пути к успеху.

Он вернулся домой в 5.30, но Перл уже ушла, оставив записку: «Я испекла сдобные булочки. Вернусь около десяти». Он приготовил себе чай и с аппетитом умял пять булочек, а затем с виноватым видом разложил остальные на блюде так, чтобы она не заметила, сколько съедено.

Совсем как в школьные времена, когда Сильвейн однажды поймал его – он поедал пирожные; Энджелл, наклонись пониже, ах ты, прожорливый болван. Я тебя проучу, почему не делишься со старшими? Побои, ужас перед болью, безумный ужас перед болью. Вечно этот гложущий страх все три первых года его школьной жизни. Бесконечные наказания за опоздания на две минуты, за то, что он забыл тетради, за то, что рыгнул в церкви, за нечищеные ботинки. По прошествии этих трех лет, по мере того, как он переходил из класса в класс, становился больше и выше ростом, все стало налаживаться. Но и тогда… Несмотря на свой аппетит, он никогда не был толстым. Его не дразнили «пончиком». Тогда он больше всего страдал из-за своего имени. Энджелл. Как его только не называли: архангел Гавриил, святой Георгий и даже Люцифер – сокращенно Люци. Последнее прозвище пристало к нему надолго, и худшее было трудно придумать, потому что в представлении некоторых оно связывалось с женским полом. Его неприязнь ко всякого рода спортивным играм, отсутствие у него физической ловкости. Давай, Люци, вечно ты позади всех. Ну-ка, Люци, подбери свои юбки. Люци что-то куксится, должно быть, у него пришли месячные.

В школе он никогда не был хулиганом, не испытывал желания причинять кому бы то ни было боль, но на четвертый год обучения он ради самозащиты начал властвовать над остальными и запугивать их. Это возникло внезапно, когда его обуял приступ ярости против одного парня, пытавшегося продолжать прежние насмешки и издевательства: кончилось тем, что парню тому пришлось провести два дня в школьном изоляторе. Уилфред не меньше его нуждался в двухдневном отдыхе в постели, но сумел каким-то образом выстоять, и никто в классе на него не донес. Таким образом, он оказался на стороне преследователей – эта перемена произошла в течение всего нескольких дней. И тем не менее он считал, что нерешительность и страх, отравившие ему последующую жизнь, зародились еще тогда, в те три года, проведенные в Шерборне, когда формировался его характер. На эти три года он сваливал всю ответственность за свои недостатки и неполноценность.