Текст книги "Энджелл, Перл и Маленький Божок"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Глава 3

– Все не так просто, как вам кажется, дорогой Уилфред, – сказал Винсент Бирман, улыбаясь и с укоризной поглядывая на книги по юриспруденции: Баттон о диффамации, основные судебные процессы Уилшира. – Совсем не так просто.

– У меня создалось такое впечатление. Вы говорили, в боксерском мире можно… устроить все что угодно.

– Я так говорил? Что-то не припомню. Конечно, тут есть доля правды. Когда дело связано с большими деньгами, всегда есть… возможность оказать давление.

– Тогда о чем же речь?

– Но не всякая цель оправдывает давление.

– В прошлый раз вы сказали, что организация боксеров-профессионалов управляется одним или двумя людьми.

– Верно. Я говорил в общем и целом. Боксерский мир, как и некоторые иные области, – своего рода засекреченное предприятие. Чужих там не потерпят, мягко выражаясь. Если же вы вошли в этот мир и примирились с ним, а большинство людей примирилось, тогда все идет гладко. Но никакого вмешательства извне, так что забудьте о своих планах, – я хочу сказать, о планах вашего клиента. Давление, если уж оно оказывается, используется совсем не для того, чтобы помочь кому-то свести старые счеты.

– Мой клиент, – раздраженно повторил Энджелл и постучал по зубам дужкой очков. – Я уже говорил вам, чего он хочет.

– Значит, он кардинально переменил свое мнение, не так ли? Теперь оно противоположно первоначальному, когда он просил о помощи.

– Я пытался его отговорить. Он упорствует.

Бирман, слегка улыбаясь, разглядывал свои ногти.

– И вы по-прежнему его представляете?

– Да… – Энджелл поерзал в кресле и, словно горькое лекарство, сглотнул слюну. – Он мой старый клиент. И… у нас с ним давние и весьма прочные связи. Это явно… явно не такого рода дело, которое легко соглашаешься вести. Я уже было почти отказался, но сначала проконсультировался со своими партнерами. Они решили, что следует попытаться…

– А не может ли ваш клиент подождать? Рано или поздно Брауна все равно изобьют на ринге, или, как вы говорите, зададут ему хорошую взбучку. Это профессиональный риск. Его не избежать.

– К сожалению, нет. Он явно не желает ждать.

Бирман бросил на Энджелла любопытный взгляд. Он не был знатоком человеческой натуры, его мало интересовали другие люди; они волновали его не более, чем щепы, что проносятся мимо в речном потоке. Но не будучи ни психиатром, ни исповедником, он умел быть бесстрастным, как врач, и хранить молчание, как духовник, отчего люди открывали ему свою душу, видимо, чаще, чем кому-либо другому. Вот уже полгода как он с трудом узнает своего старого школьного товарища, теперь процветающего стряпчего. Энджелл, возможно, никогда не был типичным адвокатом: пройдя через все мытарства детства и юности и тяжкие для него годы солдатской службы, он обрел некоторый размах, проявляющийся с годами решительно во всем: в объеме его тела, походке, разговоре, широких жестах и даже в его скаредности. Но в последнее время в нем появилась непонятная раздражительность, он стал более властным и одновременно менее осмотрительным в своих суждениях.

На всякий случай Бирман сказал:

– Вашему клиенту, видимо, придется сильно потратиться.

– Насколько я понимаю, – ответил Энджелл, – он готов платить. Платить за свою прихоть. Конечно, в пределах разумного.

– Послушайте, Уилфред. Мне кажется, клиент ваш не совсем понимает, чего требует. Да и вы тоже. Ведь это просто неосуществимо. Боксеры встречаются только в своем весе. Для чего и существуют весовые категории, восемь категорий. В крайнем случае этого самого Брауна еще можно свести с боксером легкого веса, но не больше. И еще неизвестно, что из этого получится. Вы когда-нибудь слыхали о «Боксерских новостях»?

– Это что – газета?

– Верно. Так вот, «Новости» печатают список лучших. Ваш юноша впервые появился на ее страницах на этой неделе, потому что побил Гудфеллоу. Он седьмой среди английских боксеров полулегкого веса, а Гудфеллоу идет восьмым. Так вот, теперь Джуд Дэвис попытается устроить Брауну встречу со следующим номером выше него или на два места выше. Вот какого матча ждет ваш Браун, да и все остальные. Даже если Дэвис и попытается свести его с Боем Андерсоном, первым английским боксером в этой весовой категории, очень сомневаюсь, согласится ли. Андерсон подписать контракт. А если бы они и встретились и вашему пареньку хорошенько бы всыпали (что после его встречи с Гудфеллоу весьма возможно), то Дэвису не поздоровилось бы, – зачем он портит хорошего боксера, продвигая его слишком быстро.

Наступило молчание. Энджелл продолжал постукивать дужкой очков по зубам.

– А такой матч действительно может испортить ему карьеру?

– Да, такие случаи бывают. Даже в обычном серьезном бою боксер может потерять веру в себя, и ее уже не вернешь. Это не погубит его карьеры, но вместо того чтобы подниматься вверх, он начинает катиться вниз… Все, конечно, зависит от степени избиения. Когда тебя раз-другой побьют в обычном бою, тут вред небольшой. А бывает и польза – излечивает от раздутого самомнения… Гудфеллоу, к примеру, не пострадал физически, потерпев поражение от Брауна. Но вот стойкости у него не хватило. А ведь он отличный боксер. Будь у него побольше стойкости, через год-полтора он вышел бы в чемпионы мира…

Гудфеллоу не интересовал Энджелла.

– Клиент дает нам указания. – Словно ища поддержки, он положил руку на двухтомник судебных отчетов за 1936 год. – Он дает нам указания. Мы же являемся исполнителями его указаний.

Винсент Бирман зажег сигарету.

– Что ж, попытаться я могу. Но только без околичностей и сразу предложив крупную сумму денег. Скажем, тысячу наличными.

– Целую тысячу? – Энджелл нервно потер пальцем о палец. – Неужели так много? Ведь это наверняка… можно устроить и за меньшую сумму.

– У вас есть разрешение клиента на подобные переговоры?

– Ни в коем случае. Немыслимо! Это чудовищная сумма.

– Но вы просите о чудовищной услуге. Честно говоря, тысяча как минимум, иначе я и заниматься этим делом не стану.

Зазвонил телефон. Энджелл снял трубку и через секунду отрезал:

– Скажите, что я ему перезвоню. – И, с силой нажав на рычаг, спросил: – Так как же?

– Вы слыхали мой ответ, старина.

– Может, попробовать кого-нибудь выше?

– Пустая трата времени. Кто еще? Эли Маргама? Он и пальцем не шевельнет. В боксе не без мошенничества, только не такого рода.

Наступило молчание. Еще более заметное из-за неожиданного взрыва Энджелла по телефону.

– Надеюсь, вы будете действовать крайне осмотрительно, – сказал он. – Ни в коем случае не упоминайте нашу контору.

– Может, вы еще поразмыслите денек-другой? – Бирман щелчком сбил пепел со своего цветастого галстука. – Кто знает, может, у вас возникнет другая идея…

Энджелл подтянул брюки на коленях.

– Это дело рассматривалось детально. Более недели. Мой клиент, как бы это сказать, настроен не слишком филантропически. Если, конечно, иного выхода нет, тогда…

– Нет смысла предпринимать что-нибудь с меньшей суммой.

– Если иного выхода нет, я так ему и скажу, и конец. Мы ведем, правда, и другие его дела, довольно обширные, и можем их лишиться. Что поделаешь. Увидитесь с Дэвисом, выясните его отношение. Если он абсолютно против, тогда все.

Джуд Дэвис сказал:

– Послушайте, мистер Бирман, или как вас там, вы, конечно, понимаете, что я имею полное право вышвырнуть вас за дверь.

Ярко-голубые глаза Бирмана были в красных прожилках, словно запятнанная кровью невинность.

– Вот и я так думаю. Только в наши времена не ищи справедливости. Пожалуйста, не принимайте это на свой счет. Видите ли, я всего-навсего посредник и делаю вам предложение, которое сделали мне. Я только на прошлой неделе увидел, как боксирует этот паренек, и не знаю, как высоко вы его цените. Может, он и тысячи не стоит.

– Вопрос еще и в том, во сколько я оцениваю лицензию, которую мне выдал Британский комитет по контролю над боксом.

– Ну, я не знал. Неужели так? Конечно, если дело откроется… Но разве об этом узнают? Вы менеджер Брауна. Вы ему подыскиваете пару по мере возможности. Ну, а если вы ошиблись и подобрали ему слишком сильного противника, так это всего-навсего просчет. Кстати, какого вы о нем мнения?

– А вам-то что?

– Так, любопытно.

Джуд Дэвис нахмурился.

– Он упивается боксом. Он прирожденный боксер. Может далеко пойти.

– Тысяча фунтов тоже на дороге не валяется.

– Дверь за вашей спиной, мистер Бирман.

– Значит, вы считаете, что он далеко пойдет, но не хотите рисковать. Правильно?

– Не понимаю.

– Предположим, вы сведете его с Флодденом. Флодден в списке стоит вторым, верно? Флодден может нокаутировать этого молодца за три раунда. А возможно, и нет. Вот что я называю риском. В конце концов, вы не обязаны гарантировать, что Брауна побьют. Вы только гарантируете, что сведете его с боксером другой категории. Можно сказать, деньга достанутся вам задарма.

– Послушайте, мистер Бирман, сделайте одолжение – убирайтесь отсюда, – устало произнес Джуд Дэвис. – Я и так с вами долго вожусь. Я менеджер. Вам это что-нибудь говорит? Я забочусь о своих мальчиках, а Браун сейчас стал одним из них, за что следует благодарить уж не знаю кого – вас или вашего клиента. Кстати, какой дьявол вселился в этого вашего клиента? Может, он псих?

– Нет, просто он поменял свое мнение и не скупится на деньги.

– Прекрасно, вот пусть он и просаживает их в другом месте. Скажите, пусть катится подальше. Оказывается, вот как он обо мне думает! Ничего себе. Кто выпестовал из мясника Левллина Томаса чемпиона Европы в полутяжелом весе? Уж не воображает ли ваш клиент, что я запродал того первому попавшемуся жулику? И сейчас я тренирую неплохую группу. Том Буши подает большие надежды – через два года он будет бороться за звание чемпиона. Табард тоже мало чем ему уступает. Маленький Божок может оказаться третьим. Кто знает.

– А мне он показался скорее драчуном, чем боксером.

– Он прирожденный драчун, но и боксер тоже. Он заносчив и слишком много о себе воображает, но, если я его хорошо подготовлю, тысяча фунтов – ничто по сравнению с тем, что я на нем заработаю. Грош мне цена, если я позволю, чтобы его исколошматила какая-нибудь звезда.

– Значит, по-вашему, он может стать чемпионом Великобритании?

– По-моему, у него есть для этого данные. Все зависит от того, что из него выйдет, какая у него хватка и способности.

– Мой знакомый может поднять цену до двух тысяч.

– Все-таки какой дьявол в него вселился? Пусть проверится у психиатра. К чему эта вендетта? Вы, Бирман, не новичок, – нетерпеливо продолжал Дэвис. – Наверняка знаете каких-нибудь подонков, готовых на все. За две тысячи у вас нет нужды непременно избивать его на ринге. За такие денежки вы можете нанять пару уголовников в Бирмингаме или Ливерпуле, чтобы они явились сюда, прикончили Брауна, а тело вышвырнули в реку. Ну да не мне вас учить.

– Все это так. Да только мой знакомый добропорядочный гражданин и…

– Добропорядочный?

– Весьма, но у него лопнуло терпение… Во всяком случае, он не жаждет крови такой ценой. Он уважает законы и слишком осторожен, чтобы их нарушать, однако по личным причинам хочет, чтобы Браун потерпел поражение.

Джуд Дэвис мизинцем поковырял в ухе.

– Да поймите, как ни планируй, из этого ничего не выйдет. Как ни устраивай, его противник все равно будет фаворитом, пропащее ваше дело. Ваш клиент ни за что не получит обратно эти две тысячи, все равно что пустить их на ветер. А мозги ему проверить следует.

Бирман учуял первую брешь в ранее неприступной позиции Дэвиса. Переход от враждебности к любопытству – извечный путь соблазна.

– Предложение остается в силе, может, вы подумаете о нем денек-другой?

– Оставляйте его где хотите, можете даже его куда-нибудь засунуть.

– Тут надо поразмыслить, мистер Дэвис, только и всего. Войдите в мое положение. Я тоже считаю, что мой знакомый спятил. Но это его деньги, он ими распоряжается, могу ли я ему препятствовать? Или вы?

– Он слишком много за них хочет.

– Что ж, вам за это много и платят.

Их взгляды встретились. Джуд Дэвис покачал головой.

– Вот уж поистине кого только не встретишь.

– Возьмите мою визитную карточку, – сказал Бирман.

– Бросьте ее в мусорницу.

– Ни в коем случае, – Бирман поднялся, и в свете неприкрытой лампы его лысый череп засиял, как лакированный.

– Я оставлю ее вам. Обдумайте мое предложение. Обдумайте, только и всего, мистер Дэвис. Это немалые деньги. Вы не проиграете.

– Но Браун может проиграть, – сказал Дэвис.

– Вот тут вы правы. Браун может проиграть. Но что он проиграет? Один-единственный бой? Не сомневаюсь, мой клиент хотел бы, чтобы от Брауна осталось мокрое место, но кто может это обещать? Никто не предскажет, что произойдет на ринге после гонга. Да и рефери, опытные рефери, для того и существуют, чтобы прекратить бой, если одному из противников приходится туго, проследить, чтобы его не слишком изуродовали. Мой клиент не способен предсказать ход событий. Он может лишь заплатить за соответствующие условия, а там уж положиться на судьбу. Вам хорошо заплатят за эти условия, только и всего. А если судьба повернется к нему спиной, это уж его беда. Начни он жаловаться вам, вы можете не слушать.

Дэвис снял очки в золотой оправе.

– На чьей вы стороне, Бирман?

– Ни на чьей, дорогой мой. Я просто выполняю порученную мне работу.

– Я теперь включен в список, – сказал Годфри, – это уже кое-что. Это значит, что я на пути наверх! Это значит, что меня знают. Теперь у меня имя! Целый год я проторчал у Роба Робинса, и все без толку. А теперь иду в гору, Устричка. Это уж точно.

– Годфри, – сказала она. – Годфри, мне кажется, мы не можем так больше встречаться.

– Что? Почему?

– Опасно. Я боюсь.

– Боишься Уилфреда? Брось!

– Нет, правда боюсь. Ты считаешь, что он нам ничего не сделает. Но ведь я его жена. Он мой муж. Я не хочу, чтобы он обо всем узнал, по крайней мере, не сейчас и не таким образом. Представь себе, вдруг он случайно вернется и нас застанет. Мне неприятно его обманывать. Я мучаюсь. Правда.

– Но тебе не неприятно быть со мной.

– Конечно нет. Когда мы вместе… Просто не знаю, что со мной происходит. С тобой все по-другому. Ты знаешь…

– Да, знаю. Знаю. И это самое главное, верно?

– Да, верно. И все-таки не найти ли нам другое место? Ты ведь предлагал снять комнату.

– Я думал об этом. – Годфри стремительно провел рукой по волосам, отчего шевелюра его поднялась дыбом, наподобие гребня какаду. – Как насчет того, чтобы приходить ко мне?

– К тебе? На Уилтон-Кресчент? Там ведь леди Воспер.

– Помню. Разве об этом можно забыть? Но теперь она больше не встает с постели. Только когда ходит в туалет. В моей комнате мы будем в безопасности. Она не заходила туда уже с полгода.

– Не смогу! Я умру от страха.

– Я тебя успокою. Я это умею, ты знаешь.

– Нет. Ни за что не соглашусь. Это еще хуже, чем здесь. Как у тебя язык повернулся такое предложить?

– Ладно, ладно, я только спросил. Забудь, и все. Не нервничай.

– Который час?

– Еще рано. Четыре. Времени сколько угодно. Вытащи подушку из-под головы.

Немного спустя в соседней комнате зазвонил телефон. Они молча слушали, а он все звонил и звонил. Перл приподнялась, но Годфри не пускал.

– Оставь, мне больно.

– Спокойно. В четыре ты ушла на почту. Забыла? Жаль, но тебя нет дома.

Телефон замолчал.

– Видишь, – сказала она. – Я вся на нервах, так не может продолжаться.

– Во всяком случае, сейчас-то мы продолжим.

В половине пятого он поднялся с кровати, отодвинул штору и поглядел на себя в зеркало.

– Губа все еще немного вздута. Что-то долго не проходит. И поцелуи не помогают.

Перл приподнялась на локте и посмотрела на молодого человека, которого совсем недавно ненавидела. Она до сих пор не может разобраться в своих чувствах. Словно месяцами строила плотину, затыкая каждую брешь, содрогаясь от грозящей опасности. И вот плотина прорвалась, поток унес ее с собой, и она то плавала блаженно на волнах, то погружалась в пучину.

– Ведь до твоего следующего боя еще далеко?

– Пока еще не решено, но я должен быть наготове. До конца года неплохо было бы провести еще один бой. Хорошо бы с Пэтом О'Хейром. Хорошо бы один матч до Рождества и три после. Тогда к лету я окажусь в списке вторым.

– Годфри, неужели тебе никогда не приходит в голову, что ты можешь потерпеть поражение? Неужели никогда?

– Ясно, мне может не повезти, к примеру нога вдруг подвернется или рефери неверно присудит. А другое – нет. Понимаешь, я в себя верю. И это самое главное.

– А та неделя, что мы не виделись, ты что – стеснялся своего лица?

– Постой, постой, как это – стеснялся своего лица? Мне мое лицо нравится. Я его люблю. Неприятно, когда оно расквашено. И мне вовсе не хочется, чтобы ты меня таким видела. А вдруг я тебе опротивею. Может, ты станешь от меня бегать? Как раньше?

– Ты знаешь, что такого больше не будет.

Он надел куртку, застегнул «молнию».

– Годфри… Так не может больше продолжаться. Я хочу сказать, между нами.

– Почему?

– В этом есть что-то грязное. Эти свидания после обеда или когда Уилфреда нет дома. Встречи в кино. Всевозможные тайные уловки. Неужели не понимаешь, что так не может продолжаться?

– Ты ведь сама сказала, что не хочешь, чтоб Уилфред узнал.

– Да, не хочу. Мне это противно. Если необходимо, я ему готова сама сказать. Чтобы нам окончательно порвать. Тогда я смогу вернуть ему деньги, те, что остались.

– Какие еще деньги?

– Когда мы поженились, он положил на мое имя деньги. Отец настоял.

– Хороший человек. Сколько?

– Пять тысяч. Я потратила из них тысячу – или около того.

Годфри ласково похлопал ее по щеке.

– Да ты сглупишь, если отдашь ему обратно хотя бы монету. Как хочешь, а старичок уже кое-что получил за свои денежки. Оставь их себе, Устричка. На черный день.

– А как с нами?

– Не спеши. Мы сейчас совсем запутались. У меня еще Флора висит на шее. Правда, ее песенка спета – все дело только во времени. Но я не могу ее бросить. Ну, и я… Я все поднимаюсь вверх. Еще полгода, и кто знает, где я окажусь. Давай обождем немного, а?

– Неужели ты должен быть при ней?

Он наморщил рассеченную бровь, глядя в зеркало.

– После смерти такой старушки всегда есть, чем поживиться. Так почему мне сматываться и оставлять вое ее доченьке или какой-нибудь краснорожей сиделке?

Перл поежилась.

– Мне не нравится, когда ты так говоришь…

– Может, я вообще тебе не по вкусу, а?

– А, может, она тебе нравится?

– Господи, разве ты ее не видела?

– Видела.

– Она мне в бабушки годится. И в молодости тоже была не картинка. А теперь и вовсе развалина. Краше в гроб кладут. Вот Маленький Божок и поджидает, а вдруг ему что перепадет. Воровством не занимаюсь, чужого не беру. Просто приглядываю за всем, так сказать, провожаю ее в последний путь. Вот ее не станет, тогда мы и подумаем, а? Как тебе это? По вкусу?

– Не знаю, – сказала она. – Я никогда не знаю, можно тебе верить или нет.

– Где ты ошивался, гаденыш? – спросила леди Воспер.

– Бросьте вы. Я что, обязан торчать возле вас двадцать четыре часа в сутки? Еще чего! Да шоферский союз этого не допустит. Что с вами стряслось? Какая муха вас укусила?

– Двадцать четыре часа в сутки! Ах ты подлый недоносок! Да я не видела тебя с восьми утра! А сейчас пять! Целых девять часов! Кто ты такой – маленький лорд Фаунтлерой, который красуется на Пикадилли в бархатном костюмчике и гетрах? Боже мой! Да ты мой шофер, мой слуга, наглый ты, заносчивый паршивец! Запомни это! Слуга, которому я плачу, и больше ничего! В восемь утра петушок почистился и улетел, девять часов он прокукарекал где-то на навозной куче, а потом заявился обратно и ждет, чтобы ему целовали задницу! Так вот, это в последний раз. Я тебе говорю: в последний раз.

– Ну и катитесь на все четыре стороны! Кто я вам – сопливая нянька? Чего вы от меня хотите – чтобы я весь день держал вас за руку? Я вам ничем не обязан. А будете заноситься, ничего вообще не получите!

– Словно я от тебя много получала! Еще имеешь нахальство говорить, что ничем мне не обязан, когда все твои тряпки куплены на мои деньги. И разъезжаешь на моей машине, как на своей собственной! Даже разрешения не спрашиваешь. Просто берешь ее, и все. Уже полтора года как ты пригрелся у меня под боком и тебе ни в чем нет отказа. Ни в чем! Ты это знаешь. Неплохо устроился, а теперь, когда я вот-вот отдам богу душу, ты решил себя проявить! Могу поклясться, что ты встречался с какой-нибудь шлюхой! Какой-нибудь крашеной блондинкой на высоченных каблуках, такой жирной, что вылезает из платья. Этакая расползшаяся туша с птичьими мозгами, перед которой ты выламываешься, хочешь показать себя мужчиной…

Годфри подошел к кровати и с ненавистью воззрился на больную, с трудом приподнявшуюся на подушках. Он занес руку. Леди Воспер не дрогнула.

– Вот-вот – так ты доказываешь, что ты мужчина!

– Мне нечего сказать, – прошипел он. – Господи, и чего я тут торчу! Почему вы не хотите в больницу? Вам тут не место. Возвращайтесь обратно в клинику и сидите там!

Годфри повернулся и пошел к двери, а она схватила стакан и швырнула в него. Не попав в цель и ударившись о стену, стакан разлетелся на куски, запятнав шелковые обои. Годфри даже не оглянулся и с такой силой хлопнул дверью, что зазвенели стекла.

В кухне он грохнул чайник на плиту, в бешенстве, беззвучно насвистывая сквозь стиснутые зубы. С него довольно. Честное слово, довольно. Он сыт по горло этой упрямой старой бабенкой. Орет на него, Маленького Божка, седьмого в списке боксеров полулегкого веса! Что она воображает, дьявол ее побери, кто она такая? Он готов был убить ее за шлюху. Он ей покажет шлюху. Он готов был ее убить, хотите верьте, хотите нет. Схватить за шею, свернуть, чтобы она прекратила вопить. Успокоить навеки. Как свертывают шею старой курице. Он бы ей оказал благодеяние, положил конец страданиям. Почему она его не попросила? А может, она этого и добивалась? Может, рассчитывала пришить ему убийство?

Чайник закипел, и Годфри насыпал чаю в фарфоровый чайник, плеснул воды, достал молоко из холодильника, швырнул на поднос чашки с блюдцами. Кекс. Печенье, чтоб ему провалиться. Сахарница. Вшивый лакей. Вшивый прислужник. Вшивая нянька. Маленький Божок, седьмой в таблице, нянька.

Он подхватил поднос, ударом ноги отворил дверь в спальню. Она лежала, откинувшись на подушку, и вытирала глаза.

– Что тебе надо, сволочь? – закричала она.

– Я принес вам чай. Чтобы в следующий раз вы могли швыряться чашками.

– Не хочу чаю. Слишком поздно. Все равно меня стошнит.

– Как хотите. – Со стуком поставил поднос на столик, плеснул в чашки молока, налил чаю, добавил сахара, взял свою чашку, начал болтать в ней ложкой, присел на кончик кровати.

– Ты и чай-то пить не научился, – заметила она. – Тебе место в какой-нибудь забегаловке.

– Ну и что?

– Господи, неужели ты не знаешь, для чего блюдечко! Сколько времени в моем доме и хоть бы чему научился.

– У вас только и научишься, что сквернословить.

– И все-таки тебе следует поучиться манерам. Если уж метишь в чемпионы, то хоть старайся стать похожим на человека.

– Как же, здесь, пожалуй, научишься манерам! Того и гляди благородная леди Воспер прошибет тебе голову стаканом. Отчего бы вам не открыть школу этикета?

– Помолчи, недомерок. Я ведь метила мимо.

– Так я и поверил.

– Ах ты дурачок, неужели думаешь, я не могу точно целить – даже лежа?

– Пейте чай. А то остынет.

– Божок, – сказала она. – Мне было ужасно грустно весь день. Мариам обещала прийти, но даже носа не показала.

– Мариам не придет из-за меня. Вы знаете. Она меня не переваривает.

– Ну нет, я не позволю мною вертеть – ни ей, ни тебе.

– Не сомневаюсь, но когда я здесь, она держится подальше и не заходит. Хотите печенья?

– Нет. Я не могу есть.

– Вы скоро превратитесь в тень.

– Нет, в перышко. Буду в весе пера, тебе под пару.

– Похоже! – Он кивнул головой. – Скорее в весе бумаги. Чемпион в весе бумаги по швырянию стаканов.

Она медленно пила чай.

– Так где ты все-таки пропадал целый день?

– Все утро тренировался, потом у меня был разговор с Джудом Дэвисом. Потом встречался со старым приятелем.

– С приятелем или приятельницей?

Он взглянул на нее.

– С приятельницей. Вы ведь не хотите, чтоб я вам врал?

– Значит, я не ошиблась.

– Нет, не ошиблись. Только она совсем не из тех, как вы думаете. Выражаться вы умеете, в этом вам не откажешь: с птичьими мозгами и с толстой задницей – так что ли?

– Не помню. – Она сделала еще глоток и вздохнула. – Я предпочитаю правду. Наверное, в моем состоянии я не вправе налагать на тебя обет воздержания.

– Что – что вы сказали?

– Она хорошая девушка, малыш?

– Так… ничего себе. Молодая.

– Мне это не очень приятно слышать.

– Я не хотел вас обидеть. У вас есть то, чего нет у нее, вот что я хотел сказать.

– Скорее, было. А ты не врешь?

– Вы же просили говорить правду. Вот я и говорю. Она настоящая красотка, эта девочка. Закачаешься. Высокая, представительная, фигура потрясающая, ноги длинные – лет двадцати, скромная, не шлюха, порядочная, из приличной семьи, ну и все прочее. Прямо сказочная. Ладно, ладно, не буду. Ну… а как побалуешься, все одинаковы. Она не хуже других. Может, даже получше некоторых. Способная, быстро схватывает. Ей это нравится. Мне тоже. Так что тут порядок. Но вот вы меня спросили, и факт, у нее нет чего-то такого, что есть у вас, ей богу.

– Ах ты паршивец, – сказала Флора.

– Что ж, и на том спасибо. Вот и вся ваша благодарность.

– Мне ее жаль. Мне жаль всех, кто с тобой связывается. Жаль, что я промахнулась.

– Возьмите чашку.

– Ох, Годфри, я и вправду тебя ненавижу и все-таки… Даже когда ты признаешься, что переспал с роскошной блондинкой, все равно есть в тебе какой-то магнит. Ты отпугиваешь от меня смерть.

– Кто знает, Флора. Может, оно и так. Но мне ведь ее не осилить, верно?

– Мою не осилишь. Смерть еще никто не осилил. Скоро конец. И знаешь, о чем я буду больше всего жалеть? Что не увижу тебя чемпионом Англии в полулегком весе.

Годфри жевал печенье.

– Может, я тоже пожалею. Не о том, что стану чемпионом, а о том, что вас не будет.

– Ты серьезно?

– Конечно, серьезно, старушка.

Они замолчали. Флора не могла поднять голову с подушки. Слабыми, но все еще ловкими руками она нащупала в кармане ночной кофточки пачку сигарет, зажигалку. Щелкнула, сделала первую затяжку.

– Знаешь, Годфри, у меня нет денег. Своих собственных.

– Как это?

– Все мои замужества… Я была слишком беззаботной. Слишком много развлекалась, наслаждалась жизнью и не думала о всяких там завещаниях и наследствах. Так что когда я выходила замуж за Джулиана, у меня почти ничего не осталось. А он был богат, и мы с ним пожили в свое удовольствие. Умирая, он завещал деньги и имущество мне, но с условием, чтобы я потом передала их его детям от прежних браков. Клод, старший сын, живет в Женеве, есть еще Леттис и Артур. Одним словом, он обеспечил меня пожизненным доходом. Когда я умру, деньги перейдут к ним. А у меня самой почти ничего нет – шиш. И у Мариам тоже. Когда я умру, Мариам получит около шести тысяч, больше ничего. Тебе я оставлю тысячу. Это все, что у меня есть. Всем в Хэндли-Меррик, даже мебелью в этой квартире, распоряжаются опекуны. Так что… если в последнее время Мариам и прихватила с собой кое-какие вещички, пропажу которых никто не заметит, не суди ее слишком строго. Это ведь пустяки. Она имеет на них право.

– Значит, вы об этом давно знаете?

– С тех пор, как ты мне сказал. Тогда я не верила, что умру. А Мариам, видно, знала. Может, доктора ее предупредили. Но когда исчезли еще кое-какие вещи, я заметила, но промолчала, как-никак Мариам моя дочь, пусть радости от нее мало, но все-таки своя кровь. Я ее простила. Но прошу тебя об одном. Пожалуйста, не поднимай шума из-за тех вещей, что она взяла, когда меня не станет. Если ты промолчишь, никто не заметит, не обратит внимания. Опекуны сами ни о чем не догадаются. Это пустяки, сущие пустяки, но ей они дороги и за них что-то можно выручить. Ради меня, если ты меня хоть немножко любишь, молчи об этом.

– Ладно, – согласился Годфри. – Если вы так хотите, у меня рот на замке. Хоть мне это и неприятно.

– И мне неприятно оставлять тебе всего тысячу, малыш, – сказала Флора. – Ты скрасил мне последний год жизни.

Он заметил:

– Забавный народ женщины. Добьешься своего, и все тут. Вот та, блондинка, я готов был на все, только бы ее заполучить. Сначала я не пришелся ей по вкусу, нос воротила, строила из себя недотрогу – это меня разжигало. Запретное всегда сладко. Я даже подумывал на ней жениться. – Он помешивал чай. – И сейчас, пожалуй, не отказался бы. Неплохо иметь дома такую жену, потрясающая штучка. Она и в спортзале хорошо смотрится, ее не стыдно показать людям. Вот она какая. А в постели не лучше других. Пройдет время, и мне, может, захочется других. Печально, что на свете полным-полно девочек. Выглядят они по-разному, а на деле все одинаковы.

– Что это ты расслюнявился, мерзкое животное?

– За всю жизнь никому душу не открывал, только вам одной, да и вряд ли кому еще открою. Хоть вы и старушка, но это сущая правда. Может, потому что долго с вами живу.

– Просто тебя растрогало искреннее сочувствие сердечной женщины.

– Хватит, бросьте придуриваться.

Наступило молчание. Леди Воспер закрыла глаза и погрузилась в легкую дремоту. Сон, казалось, все время подстерегает ее, чтобы вскоре превратиться в вечный сон, от которого нет пробуждения. Годфри встал и на цыпочках направился к двери.

– Ты куда?

– Раз вы мне в завещании ничего не оставили, пойду соберу пожитки и отчалю. Стряхну прах этого дома со своих ног.

– Ах ты неблагодарная тварь! После всего, что я для тебя сделала!

– Вы хотите сказать – что я для вас сделал. Время принимать лекарство. Дать его с содовой?

– Не осталось ли чаю?

– Поглядим. – Он вернулся и налил ей чашку. – Вполне приличный. Где ваши таблетки?

– На столике.

Он достал лекарство. Она сказала:

– Может, до того как ты покинешь меня навеки, у тебя найдется минутка перекинуться в картишки?

– Что с вами происходит? Уж не собираетесь ли вы меня обыграть?

– Да я тебя хоть сейчас обставлю.

– Угу, хоть сейчас. Как в прошлую среду. Или в понедельник. Или в прошлое воскресенье.

– Тогда я нарочно проиграла. Ты ведь совсем раскисаешь и злишься, когда проигрываешь. Ни дать ни взять – младенец.

– Как вы, когда я сегодня вернулся. Отдайте мне все деньги, которые я выиграл, и я стану богачом.

– Прекрати разговоры. И принеси карты.

– Вы же хотели спать.

– От карт я проснусь. Время отоспаться еще будет.

Он достал колоду, подкатил к кровати больничный столик и начал сдавать карты.

Она сказала:

– Знаешь то бюро в гостиной? Нижний ящик заперт.

– Шесть-шесть, семь-семь, – отсчитал он и открыл следующую карту.