Текст книги "Энджелл, Перл и Маленький Божок"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Господи, конечно, нет. В центре-то Лондона.

– В центре Лондона может быть куда опасней, чем в глухой провинции.

– Это всего на одну ночь. А как я узнаю, приедете ли вы в четверг?

– Пожалуй, я дам телеграмму. Если не получите телеграммы, ждите меня к ужину. У вас какие-то необыкновенно длинные чулки.

– Колготы.

– Похоже, что они нигде не кончаются.

– Нет, Уилфред, кончаются. Собрать чемодан?

– Да, пожалуйста. Одну пижаму и рубашку на смену. Я не поспею на аукцион у Кристи в четверг. Но я уже сделал заявку на Каналетто. Пять тысяч. Вы можете…

– Господи! А не слишком ли дорого? Я думала…

– Заявку я сделал от имени Фрэнсиса Хоуна сегодня по пути домой. Я собирался участвовать в аукционе по его поручению. Вы можете пойти, а потом расскажете, какие еще были заявки.

– Хорошо. У вас есть каталог?

– На моем столе. Старайтесь не смотреть в глаза аукционисту. Известны случаи, когда люди покупали вещи под влиянием минуты.

– Я тоже слышала, но не верила, что это правда.

Уилфред следил за каждым ее движением.

– Знаете, это будет первая ночь, которую мы проведем порознь.

– Вот как? Пожалуй. Но мы ведь совсем недавно женаты.

– Достаточно давно, чтобы сделать кое-какие выводы. Перл, вы не жалеете, что вышли за меня замуж?

Она вздрогнула.

– Почему я должна жалеть?

– Я порой задумываюсь. Ведь вы настолько моложе меня.

– А вы жалеете об этом?

Уилфред сдвинул назад волосы и промокнул платком лоб.

– Я не то хотел сказать. Конечно, не жалею. Семейная жизнь значительно расширила мое эстетическое восприятие. Чего я совсем не ожидал.

– Почему совсем не ожидали?

– Потому что много лет считал эстетическое восприятие понятием чисто духовным.

– Уж не хотите ли вы сказать, что за все эти годы ни разу не взглянули на женщину?

Временами ее прямолинейность коробила его.

– Отчего же, порой случалось. Но вы не ответили на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Я спросил, не жалеете ли вы, что вышли за меня замуж?

За две недели в нем произошла какая-то перемена. Он, казалось, стал менее настороженным, менее высокомерным, чуточку менее уверенным в себе. И это проявление самоуничижения тоже было не в его характере. Она подошла и положила руку ему на плечо.

– Как я могу жалеть? Как…

Он перебирал пальцами подол ее юбки.

– Приятная материя. Шелк? Совсем в этом не разбираюсь. Все равно очень красиво. Тот самолет…

– Какой самолет?

– Тот, на котором мы летели в Женеву в марте. Мы ему многим обязаны.

Она хотела отойти, но он обнял ее ногу повыше колена.

– Уилфред…

– Да?

– Мне надо собирать чемодан. Уилфред, вы так никогда и не сказали, отчего выбрали ночной рейс? Спешили?

– Спешил? Пожалуй, действительно спешил. На то были причины.

Она попыталась освободиться.

– Когда вы уезжаете?

– Во второй половине дня. Мне еще надо кое-куда позвонить. Возможно, не придется ехать.

– На аукционе буду покупать все подряд, – объявила Перл. – Приедете, и все стены будут завешаны новыми картинами.

Он не оценил шутки.

– Можете подновить позолоту на этом стуле. Ее надо освежить. Она совсем потускнела.

– Потускнеешь, когда тебе столько лет.

– К вам это не относится, Перл, вы очень молоды.

– Пойду уложу чемодан, – не слушая, отозвалась Перл. – Надо проверить, достаточно ли пижам. Хотите куплю пару новых, пока вы в отъезде?

– Не стоит. Четырех вполне достаточно. К тому же их надо шить на заказ. Обуздывайте свою расточительность, дорогая.

– А вы свои руки, Уилфред, – сказала Перл, хотя поняла, что сопротивление бесполезно.

По-прежнему ни слова от Воспера, и Энджелл вместе с Симоном Порчугалом поспешили на самолет, отлетающий в одиннадцать тридцать. Полет был ничем не примечателен, Симон погрузился в свои бумаги, а Энджелл без помех предался раздумьям.

Излишества прошлой ночи опять вызвали сердцебиение, и он подумывал, не следует ли вновь провериться у Матьюсона. Но перспектива оказаться во власти пытливых глаз и пальцев, связанные с этим расходы, расспросы, которые неизбежно за этим последуют и, несомненно, коснутся его супружеских отношений, нежелание признаться Матьюсону, что он воспользовался его советом в этом вопросе, а также, что он явно внял увещеваниям Матьюсона и сбавил в весе, – все вместе взятое раздражало Энджелла. Он, конечно, мог обратиться к своему врачу в системе здравоохранения, но тот был вечно перегружен и не мог уделить Энджеллу должного внимания.

Сегодня он чувствовал себя несколько подавленным. Головокружительное возбуждение прошлой ночи оказалось быстропроходящим. Перл вела себя равнодушно, холодно, словно выполняла долг. Он решил, что следует взять ее в руки, взяв прежде всего в руки самого себя. Чувство пресыщения, которое он испытывал в настоящую минуту, позволяло ему храбро взирать на длительный период полного воздержания, когда он не притронется к ней и пальцем, пока она сама не соскучится по его ласкам и не станет недоуменно, с немым удивлением поглядывать на него, как бы спрашивая: «В чем я провинилась?» И, кто знает, может, придет время, когда она вслух задаст ему этот вопрос, и тогда он ответит: «Ни в чем, дорогая, абсолютно ни в чем», но произнесет это таким тоном, что она не удержится от дальнейших расспросов. И тогда-то наступит долгожданный, неизбежный момент, когда он снизойдет до ласк, мысленное предвкушение сделает их еще более сладостными.

Ограничение в пище также вызывало подавленное настроение. Что может быть хуже голода? Несколько раз, когда у него начинались легкие колики, он было уже совсем решил отказаться от диеты. Он сознавал, что и тут подвергает испытанию свое великолепное здоровье. Прошлой ночью, когда он ушел от Перл, в пустоте темной спальни он особенно остро ощутил всю тщетность своих усилий, свое поражение, понял, что его брак сулил ему лишь полное одиночество и безнадежность.

Однако если рассматривать этот брак с разумной точки зрения, то он был успешным во всех отношениях. Потеря веса явно делала Уилфреда более привлекательным в глазах Перл и, что уже было проверено практикой, не столь неуклюжим в любви. Каждое утро во время бритья он тщательно изучал свое лицо, а трижды в неделю, во время омовений, свое тело, но пока не обнаружил появления пугающих морщин или обвисших складок кожи. Напротив, он чувствовал себя подтянутым, помолодевшим. Помолодевшим для брачной жизни. Помолодевшим в обществе молодой женщины.

В Женеву они поспели как раз к обеду, и после легкой закуски Симон, не считаясь с расходами, взял такси, чтобы добраться до виллы Воспера. Они остановились в гостинице на берегу озера, и поскольку Энджеллу нечем было заняться и он чувствовал себя усталым, то благоразумно решил использовать это время для отдыха. И прилег на кровать. Он не привык спать после обеда, и, возможно, это явилось причиной несвязных снов. Во сне он увидел леди Воспер. Энджелл очутился в ее спальне, где леди Воспер в неестественно прямой позе сидела на кровати, ее окончательно поседевшие черные волосы были растрепаны, взгляд покрасневших глаз неподвижен, лицо приобрело серо-желтый оттенок и покрылось розовыми пятнами, словно от укусов насекомых. Она неотрывно смотрела на него, но он заметил, что покрывало, которое сначала показалось ему серым, в действительности посерело от множества пауков, кишевших на нем. Она что-то говорила, шептала, пыталась закричать и не могла, пыталась что-то ему сказать. «Я не слышу, – отвечал он. – Они слишком шумят, я не слышу!» И тогда она вдруг умолкла и улыбнулась. Но это была страшная улыбка, потому что пауки плотной массой облепили беззубую дыру. «Нет, нет, я не могу! Я не слышу! Не слышу!» – повторял он. Она знаком подозвала его подойти ближе. Упираясь, словно влекомый чужой силой, он начал приближаться к леди Воспер, к паукам, к кровати, ко всей этой страшной заразе.

Стук в дверь, показавшийся сначала продолжением болезненного кошмара, вернул Энджелла в гостиничный номер, и он с облегчением увидел по-больничному чистую комнату, кровать с медной спинкой и кружевные, подхваченные шнурами занавески на окнах, а за окном свет угасающего ноябрьского дня и, наконец, когда, сделав над собой усилие, он поднялся и отворил дверь, – Симона Порчугала.

Симон Порчугал улыбался.

– Вот. Я их получил. Безо всякого труда.

– Что? Что вы получили?

– Соглашение о пользовании землей и подписанный договор. Я тут же поспешил обратно.

Энджелл завязал пояс халата.

– Извините. Я, кажется, уснул. Который час? Как вы так быстро обернулись?

Порчугал бросил бумаги на стол.

– Воспер подписал договор неделю назад в присутствии необходимых свидетелей. Он утверждает, что хотел отослать его почтой, но так и не собрался. Я схватил бумаги и был таков.

Энджелл нашарил на столе очки, надел их и взял в руки документы.

– Да. Да. Все в порядке. Прекрасно. – Но тут он вспомнил о букве закона. – Послушайте, дружище, мы не имеем права держать их у себя! Их необходимо сразу отослать Холлису. Непонятно, отчего Воспер подписал их и не отправил.

– Я с ним раньше никогда не встречался. Он странный тип. Фрэнсис известил его о моем приезде телеграммой. Как только я представился, все пошло как по маслу. Он, видимо, принадлежит к тем людям, которые боятся сделать последний решающий шаг. К тому же он слыхал, что Флора Воспер больна. Уже вручив мне договор, он хитро посмотрел на меня и сказал: «Кто знает, может, вы и не прогадали».

Энджелл снял очки и, прищурившись, посмотрел на отражавшиеся в озере вечерние огни.

– Нет, мы не можем оставить у себя эти документы.

– Что вы хотите сказать? Почему?

– Их необходимо передать его стряпчим, а те, в свою очередь, известят нас об их получении, и тогда мы должны лично представить им в обмен точную копию этого договора, но подписанную нашей компанией и одновременно произвести выплату обусловленной суммы.

– Что ж, это можно сделать по возвращении в Лондон. Прихватите их с собой, когда пойдете к Холлису, и совершите весь необходимый ритуал.

– Понимаете, это грубое нарушение правил. Послушайте, а что, если их отправить немедленно, как если бы их послал сам Воспер.

– Не ручаюсь, понравится ли это Фрэнсису, если вы выпустите бумаги из рук! К тому же они могут задержаться в пути.

– Вы сказали Восперу, что я приехал с вами?

– Нет. Не было необходимости.

– Отлично. Это только к лучшему. Наша поездка, Симон, увенчалась полным успехом. – Энджелл стряхивал с себя остатки сна. Его ум, изощренный в юридической казуистике, со всех сторон изучал ситуацию. – Где сейчас Фрэнсис? Ему, пожалуй, надо позвонить.

– Его нет в Лондоне. Он на заседании директоров в Вулвер-Хемптоне.

– Когда он должен вернуться?

– Кажется, завтра вечером.

– Что касается обмена договорами, то тут придется идти на компромисс, иного выхода нет. Сделаем так: я не имею к этим документам никакого отношения. Никакого. Я их даже не видел. Вы сами отвезете их в Лондон и отправите по почте. Абсолютно никакой задержки, и Холлис подумает, что Воспер прислал их с кем-нибудь из друзей.

Порчугал вздохнул.

– Самое главное, бумаги у нас в руках. Дело улажено. Вы морочите себе голову из-за пустяков, но это ваша забота. Могу ли я временно оставить у вас бумаги?

– Разумеется. Но зачем?

– С официальными обязанностями покончено, и теперь мне хотелось бы навестить одного своего друга. Возможно, я останусь у него ужинать. Вам не скучно будет одному?

– Ну что вы.

– Я зарезервирую места на завтрашний самолет. А на следующей неделе отметим событие, пообедаем в ресторане.

– Непременно.

– Я пошел, мне еще надо позвонить.

После его ухода Энджелл сел за стол и внимательно прочитал соглашение и договор о продаже, подвергнув их критической оценке. И пришел к выводу, что они с Монтегю достойны всяческой похвалы.

Он уложил документы в конверт, а конверт спрятал в портфель. Оставшись в одиночестве, он решил уступить своим плотским слабостям и самому потихоньку отпраздновать событие: успешное завершение затянувшегося дела с Воспером. Он слишком долго постился, и настоящий ужин ему не повредит. Энджелл вспомнил о ресторане, где как-то обедал два года назад. Там подавали совершенно восхитительное суфле с сыром. Затем дораду под соусом меньер. Бифштекс – его можно было резать рыбным ножом. А картофель во фритюре оказался просто божественным.

Он направился в ванную и открыл краны. Впереди уйма времени… Но тут его вдруг осенило, и он закрыл воду. Времени до ужина было и впрямь достаточно. Можно даже поспеть на обратный самолет. Если он вылетит в девять, то будет дома задолго до полуночи. А это значит, что он сможет прекрасно выспаться в собственной постели и с самого утра заняться делами. Кроме того, если ему удастся побороть сомнения этического порядка, он может отправить со специальным посыльным документы конторе «Холлис и Холлис». До этого сделка считается недействительной. Откуда кому знать, кто прислал посыльного? Его мог, например, прислать Симон Порчугал. Его мог прислать кто угодно. Любой из друзей лорда Воспера. Никто в жизни не догадается, что это он, Энджелл, зачем-то летал в Швейцарию.

Идея казалась привлекательной еще по одному соображению. Они прилетели сегодня днем первым классом за счет компании «Земельные капиталовложения». Если же он полетит туристским классом, да еще ночью, то получит значительную скидку, которую положит себе в карман. Возможно, целых десять фунтов.

Какое-то мгновение он сожалел о картофеле во фритюре, а затем вышел из ванной и принялся сочинять записку Симону.

Глава 2

Он получил билет на самолет, который вылетел точно, минута в минуту, туман не помешал посадке в Лондонском аэропорту. Не поддавшись уговорам таксиста, Энджелл поехал автобусом и около двенадцати получил чемодан на аэровокзале. Тут ему все-таки пришлось взять такси, доставившее его домой, на Кадоган-Мьюз. Дав шоферу шесть пенсов на чай, Энджелл вынул ключ и отпер дверь.

К одиннадцати Перл обычно уже спала, и совсем не к чему будить ее, чтобы сообщить о своем приезде. Он представил себе ее изумление, когда она утром зайдет к нему в спальню. Его раздражение против нее почти улеглось, и он даже предвкушал утреннюю встречу. Но его беспокоили важные бумаги, лежавшие в портфеле. Жаль, что он взял их с собой, к ним не следовало даже прикасаться. Однако случай исключительный, и это до некоторой степени оправдывает нарушение правил. Завтра он от них избавится. Завтра бумаги будут у Холлиса.

К тому же завтра утром он, как условлено, отправится к Кристи и сам даст заявку на Каналетто. Он вновь ощутил всю прелесть жизни в своем теплом и уютном доме, на цыпочках прошел в гостиную и зажег свет. Прекрасные, принадлежавшие ему вещи обступили его со всех сторон. Недавно он перевесил картины – безошибочный способ открыть в них новые достоинства – и принялся разглядывать их одну за другой. А теперь он сможет прибавить к ним еще и новые. Новые, купленные на прибыль от сделки с Воспером. Он не чувствовал усталости – было всего половина первого, послеобеденный сон его освежил. Снова мелькнула мысль, какое это чудо, современный реактивный самолет, вмиг перенесший его из Швейцарии в Лондон.

Его, как обычно, мучил голод. В Женеве он поужинал в гостинице – за счет компании «Земельные капиталовложения» – и съел бутерброды в самолете. Но при теперешней ограниченной диете этого было явно недостаточно. Он вспомнил, что вчера вечером ел дома хороший сыр, – ломтик горгонзолы на тонком, смазанном маслом горячем тосте был бы сейчас весьма кстати. И к этому бутылка прохладного, но не холодного пива. И последний номер «Знатока», который он еще не перелистывал. Что может быть приятнее подобного потворства слабостям? Нет, он искренне рад, что вернулся домой. Он включил электрический камин, надел домашние туфли и прошел на кухню. Надо думать, Перл не положила сыр в холодильник. Теперь-то она не допустит подобной ошибки. Холодильник, как он любил повторять, был одним из зол цивилизации. Холодильник мог почти бесконечно сохранять припасы и тем самым еще больше развращал ленивых хозяек; сохраняя продукты, он одновременно лишал их питательности и вкуса.

Он не сразу заметил куртку. Из коричневой кожи на «молнии» и с двумя карманами, тоже на «молнии». Куртка была короткой, небольшого размера, и сначала он принял ее за какой-то передник. Затем решил, что это старое платье Перл, которого он раньше не видел. Затем пришел к выводу, что ошибается.

Он взял куртку в руки, у нее был чужой запах. Она пахла чем-то мужским, неопределенным – сигаретами, пивом, бензином, ментолом или чем-то подобным. Ни одним запахом, а целой смесью. Энджелл почувствовал, что у него сводит желудок, но не от голода. Он уронил куртку на стул и обвел взглядом кухню. Ничего больше.

В раковине два стакана, ножи, вилки, тарелки, слишком много тарелок. Отчего она их не помыла? Сыр действительно лежал на мраморной доске, прикрытый салфеткой. Он вернулся к куртке и открыл карманы. В первом он обнаружил грязный платок, маленький кусок бинта, две спички и пачку жевательной резинки. Во втором лежали две булавки и мятый конверт с какими-то денежными расчетами на обороте. Конверт оказался пуст, но со штампом «Белл и Кроулон, рецепт». На конверте было написано: «Для леди Воспер».

Он вернулся к сыру, отрезал себе кусок и съел его с крекером. Его тут же затошнило. Открыл бутылку пива и выпил половину. Затем снова прошел в гостиную, пододвинул кресло к огню, сел и развернул журнал. Через десять минут, не прочтя ни строчки, он аккуратно положил журнал на книжную полку, выключил сначала камин, а затем свет и на цыпочках направился в спальню.

В спальне на кровати он нашел свернутую пижаму, которую переменил в воскресенье, а рядом на ночном столике книгу «Мемуары торговца произведениями искусства», которую читал, а в ней вместо закладки – счет партии в бридж, где он выиграл «большой шлем» в бубнах. Над кроватью висела картина, перекочевавшая снизу, из гостиной. Рядом с картиной…

Он подошел к зеркалу, ослабил галстук, но не развязал его. Дверь, ведущая в спальню Перл, была закрыта. Тут не было ничего подозрительного, обычно они спали, притворив дверь. Но, когда он включал лампу, ему показалось, что из-под двери Перл виднеется полоска света. Теперь, со включенной лампой, он сомневался, не померещилось ли ему.

Он вынул связку ключей, подошел к сейфу, открыл его и спрятал внутрь портфель с бумагами Воспера. Какой-то предмет в глубине сейфа привлек его внимание, но он не стал всматриваться, закрыл сейф, запер его и ключ оставил в замке. Сел на кровать, сбросил с ног домашние туфли. И тут у него началось сильное сердцебиение, куда более неприятное, чем после любовных излишеств с Перл. Он медленно откинулся на подушки, нащупал рукой выключатель, погасил лампу. Прошло с минуту, прежде чем глаза его привыкли к темноте, и он удостоверился, что в комнате Перл действительно горит свет. Это не свет, проникающий с улицы через незадернутые занавески. Возможно, она читает в кровати или заснула, позабыв выключить лампу.

Он поднялся и сделал шаг к ее двери. И тут же до мельчайших подробностей припомнил сегодняшний послеобеденный сон, когда ему пригрезилось, что он у Флоры Воспер. Им овладело то же упрямое нежелание сделать хотя бы шаг и то же чувство безысходной обреченности, толкавшее его вперед.

Дрожь в руках была так сильна, что он удивился бесшумности, с какой повернул ручку. И толкнул дверь.

Перл действительно заснула, но не забыла потушить свет. Она заснула, забыв выключить электрический камин, и мягкий розовый сумрак заполнил комнату. Пусть недостаточно яркий, но позволяющий без труда разглядеть все детали. Пряди светлых волос разметались по подушке и перемешались с черными волосами молодого мужчины, спавшего рядом. Одна ее рука была откинута в сторону, а груди почти обнажены. Мужчина лежал, повернувшись к ней лицом, и можно было догадаться, что его рука лежит на ее теле. Их дыхание было едва слышным. Они уснули, явно усталые после любви.

Энджелл не в силах был сдвинуться с места, ему казалось, что он останется тут до их пробуждения, обратившись в некий сталагмит ужаса, ненависти и страшного потрясения. Но по прошествии нескольких минут, показавшихся ему вечностью, он попятился назад, затворил за собой дверь и осторожно отпустил ручку.

В его спальне было темно, но слабый свет проникал снаружи, и он беспрепятственно добрался до туалетного столика. Там он зажег лампу и в зеркале увидел отражение тучного, растрепанного пожилого человека с посеревшим лицом, в котором он с трудом признал самого себя. Он попытался сдерживать дыхание, опасаясь разбудить спящих в соседней комнате. Опустившись на стул, он обхватил голову руками.

Так он просидел еще какое-то время; шум заводимого мотора нарушил тишину улицы, потом он услыхал, как машина тронулась, и вскоре звук замер вдали. Энджелл встал, подошел к сейфу, открыл его – у него по-прежнему дрожали руки. Он вытащил тот предмет, который заметил в первый раз, – Смит и Вессон сорок пятого калибра, найденный им в Мерса-Матрух более четверти века назад. Тогда же он нашел и две пачки патронов в серой фабричной бумажной упаковке, которые тоже сохранил. Дрожащими пальцами он разорвал один из пакетов, открыл барабан и вложил в гнезда шесть патронов. Затем вытащил из дула кусок промасленной тряпки и поставил револьвер на предохранитель.

И тут он увидел свое отражение в другом зеркале – прекрасном зеркале наполеоновской эпохи в замысловатой раме, украшенной наверху позолоченными орлами. Он увидел себя и понял, что все его действия были никак не согласованы с реальностью. Своего рода безнадежной попыткой сохранить хотя бы остатки достоинства, как происходит с человеком, разбившим драгоценную вазу, который берется собирать осколки, теша себя иллюзией, будто расколотую вещь можно склеить. Ведь он-то наверняка знал, что ему не хватит мужества направить револьвер – даже если он и не заржавел – ни против них, ни против себя. Уж во всяком случае – против себя. Помимо разъедающей горечи измены, главное, что он испытывал в данный момент, был страх, страх, что Годфри проснется и обнаружит его присутствие. Он знал, что профессиональный боксер Годфри, с голыми руками, был во сто раз опаснее его, Энджелла, размахивающего старым револьвером.

Кроме того, полученное им воспитание не позволяло сделать опрометчивый шаг и оправдывало его малодушие. Прежде всего необходимо время, нужно все обдумать, взвесить последствия обнаруженного и решить, какие дальше предпринять шаги.

Он осторожно завернул револьвер в тряпку и спрятал назад в сейф, вытащил оттуда портфель, запер сейф и положил ключи в карман. Затем оглядел комнату. Никаких следов его пребывания, за исключением домашних туфель у кровати. Он поднял их и на цыпочках направился к двери, выключил свет и осторожно спустился по лестнице. Внизу он взял чемодан, пальто и бесшумно покинул дом.

Он провел ночь в гостинице Кадоган. Примерно около пяти заснул беспокойным сном, но к восьми уже бодрствовал. Он позвонил, чтобы ему подали завтрак и газету, но обнаружил, что читать не может. Он съел завтрак – яичницу из двух яиц с четырьмя кусочками бекона, четыре тоста с апельсиновым вареньем и кофе со сливками. Временами все его огромное тело сотрясалось от приступов бешеного гнева, но всякий раз дело оканчивалось ничем; он был горой, не способной родить даже мышь. Даже плакать он не мог. Слезы, как кровопускание, могли бы облегчить его страдания, но их не было.

Несколько раз он садился на постели и проклинал: проклинал Перл и ее прекрасное греховное тело и страстно молил, чтобы оно сгнило, как сгнило тело Анны. Иногда он посылал проклятия и в адрес Маленького Божка. Ему казалось, что он стал жертвой обширного заговора. Перл и Годфри определенно знали друг друга и раньше; возможно, они даже между собой решили, что Перл должна согласиться на брак с ним, чтобы его ограбить. Нечего сомневаться, что большая часть тех пяти тысяч уже перекочевала в карманы Годфри. Нечего сомневаться, что за ними последуют и драгоценности, которые его вынудили купить, если только они сумеют овладеть ими. Нечего сомневаться и в том, что Перл надеялась обвести его вокруг пальца и выудить у него в конце концов крупные суммы денег. Не вернись он внезапно из Швейцарии, этот чудовищный заговор зрел бы годами. Возможно, в нем участвовал даже ее жадный, ненасытный отец.

Как было бы прекрасно, если бы вчера у него хватило мужества осуществить свои намерения и застрелить их обоих на ложе разврата. «Crime Passionnel» – «преступление в состоянии невменяемости». Видный стряпчий совершает убийство, защищая свою честь. Во Франции он мог рассчитывать на сочувствие, но английский судья рассмотрит дело без эмоций и снисхождения. И, несмотря на смягчающие вину обстоятельства, ему, Уилфреду Энджеллу, бакалавру юридических наук Лондонского университета, возможно, придется провести в тюрьме целые годы. Лучше уж воздержаться. Лучше действовать не торопясь. Лучше проявить осмотрительность. (Не стоит забывать также, что у него нет разрешения на оружие. Он не мог расстаться с револьвером, этим воспоминанием о прежней, героической жизни. Но заставить себя потратиться и получить разрешение он также не мог.)

Медленно, неуверенно, словно человек, оправляющийся после тяжелой болезни, он встал, умылся и побрился. Случись это предательство четыре месяца назад, оно не причинило бы ему такой сильной боли. Но в августе он допустил серьезнейшую ошибку, полюбив свою жену. Это было не просто оскорбленное самолюбие: это был нож в спину.

Он оделся, сложил чемодан, спустился вниз и уплатил по счету. Сегодня днем ему, наконец, придется возвратиться домой, и он не знал, сумеет ли спрятать от Перл свою боль, да и стоит ли вообще ее прятать. Гнев клокотал в нем, словно лава в извергающемся вулкане. Пусть он не смеет бросить вызов Годфри Брауну, но он может бросить вызов ей, может ударить ее, избить, исхлестать ремнем ее обнаженное тело.

Но гнев сменился глубокой горечью, и он понял, что, соверши он любой из тех поступков, она от него уйдет и никогда не вернется. А при всей ненависти к ней, он вовсе не хотел предоставлять ей свободу. Если уж мстить, то женщине, которая остается в его власти. Поэтому развод тоже не был желательным выходом. Развод недостаточно наказывал ее. А его бы заклеймили как рогоносца. Знакомые станут посмеиваться между собой и говорить: «Бедняжка Уилфред, чего же он ожидал?»

Он вызвал посыльного и, когда тот пришел, передал ему договор и соглашения для немедленной доставки в контору «Холлис и Холлис». Затем оставил чемодан в гостинице и направился через Кадоган-сквер к Гайд-Парк Корнер. Прежде всего следует как-то распланировать день. Симон Порчугал вернется домой около четырех. Может, ему тоже следует возвратиться домой: если Перл достаточно пришла в себя после ночного прелюбодейства, она сейчас у Кристи и следит за ходом аукциона. Но он не осмеливался рисковать. Он боялся встретиться с нею, пока не решил, как ему поступить.

Он дошел до Гайд-Парк Корнер и оттуда до Грин-Парка.

День для ноября выдался мягкий, теплый, с проблесками солнца. Сморщенные побуревшие листья шуршали у него под ногами. Шелли называл осенние листья «пестрым вихрем всех оттенков гнили»… Но это люди были гнилью, отвратительно похотливые, безмерно развратные, ничтожная чернь, низкая и отталкивающе-лживая в своей подлости. Картины, одна ужаснее другой, мелькали у него перед глазами: ловкий, пронырливый Годфри Браун, почти карлик, сжимающий в объятиях прекрасное, белое, величавое тело Перл. Огромный червь, паук. Гигантский серый паук. В том сне было поистине нечто пророческое.

Он присел на скамейку. На другом конце нянька следила за двумя мальчуганами. А те с пронзительными криками носились взад-вперед. Издалека доносился неясный шум города. «Но я сражен…», я «пойман и в плену…»

Просидев с час, он совсем промерз, поднялся и по Брук-стрит дошел до Клэриджа, где в парикмахерской постригся и сделал маникюр. Но страдальческое лицо, отражавшееся в зеркале, никак не способствовало поднятию его духа, а нежные пальцы маникюрши, массировавшие и втиравшие крем в его руки, невыносимо напоминали Перл.

Потом он отправился в клуб, до обеда было далеко, и комнаты пустовали. Бар был открыт, и он заказал себе порцию чистого виски, а затем в библиотеке стал читать газеты. Бесконечно долго рассматривал альбом репродукций картин, поступающих на аукцион нью-йоркской фирмы «Парк-Бернет». Смотрел, но ничего не видел.

Время шло, и после трезвого размышления он счел свои прежние заключения ошибочными. Существование первоначального заговора казалось маловероятным. Несмотря на весьма ограниченный личный опыт по части женской анатомии, он знал, что Перл не обманула его, сказав, что он был у нее первым мужчиной. Больше того, он точно знал, что она оставалась «virgo intacta»[20]20
  Девственница (лат.).


[Закрыть] и после первых трех-четырех его попыток. Они оба были новичками, в равной мере неискушенными в любви.

Возможно, существовал менее широкий заговор, и Годфри согласился на их брак в целях дальнейшей выгоды, но если отбросить в сторону ревность, то эта теория тоже не выдерживала критики. Первоначальное отношение Перл к Годфри говорило о ее явной к нему неприязни. Возможно, напускной, но если между ними существовал сговор, то с какой стати ей было признаваться в их прежнем знакомстве?

Нет, все наводило на мысль о том, что этот низкий и вульгарный обман был недавнего происхождения, и все – или почти все – говорило за то, что виноват был Годфри, а не Перл. Энджелл даже решил, что знает, с каких пор это началось – совсем недавно, с тех пор, как Перл к нему переменилась.

Прозвучал обеденный гонг, и он поспешил в столовую, опередив всех остальных. Не чувствуя себя расположенным к беседе, он попросил отдельный столик и занялся изучением меню. Подошла официантка. Он не удостоил ее взглядом, а продолжал раздраженно созерцать карту. Бульон, палтус «кольбери», свежее яблоко, стакан белого вина. Вот все, что он мог себе позволить.

Но почему? Почему? Какое это теперь имеет значение?

– Есть свежие устрицы, сэр, – с надеждой начала официантка. – И авокадо неплох. И филе. Или, если хотите…

– Устрицы, – сказал Энджелл. – Да, подайте мне устриц. Для начала дюжины две.

– Две дюжины, сэр? Хорошо, сэр.

– А к ним бутылку «Пулиньи Монтраше». Шестьдесят четвертого года.

Принесли устрицы, и он стал неторопливо поглощать их, наблюдая, как члены клуба постепенно заполняют столовую и рассаживаются вокруг больших столов. С многими из них он был знаком, но, когда они проходили мимо, он смотрел в сторону. Устрицы оказались отличные. Вино могло быть чуточку похолоднее. Подошла официантка убрать пустую тарелку.