Текст книги "Ксеркс"
Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис
Соавторы: Луи Мари Энн Куперус
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)
– Главкон, возьми назад эти слова. Мне страшно.
Обняв дрожащую жену, он выругал себя за нечуткость:
– Проклятье моему языку! Я напугал тебя без причины. Смотри, какой сегодня выдался день. Конечно, Афина благосклонна к нам и не оставит своим попечением. Будем надеяться, что наше солнце зайдёт не скоро.
Он принялся целовать Гермиону. Она притихла и успокоилась, но вскоре в доме внезапно появились Фемистокл и Гермипп. Гермиона бросилась к отцу.
– Нас с Фемистоклом пригласил сюда Демарат, приславший записку о том, чтобы мы немедленно явились в Колон по срочному общественному делу.
– Но его нет здесь... Ничего не понимаю, – удивился Главкон.
И тут за воротами послышался топот копыт отряда всадников, торопившихся от Дафн.
Глава 8Перед домом натягивали поводья шестеро всадников: пятеро скифских лучников из тех, что надзирали за порядком в Афинах, крепкие, молчаливые варвары, шестым был Демарат. Он спрыгнул с коня, и друзья заметили, что лицо его побагровело от возбуждения. Фемистокл торопливо направился навстречу.
– Что с тобой? У тебя руки трясутся. И кто этот человек, сидящий позади надзирателя?
– Сеутес! – воскликнул Главкон, вздрогнув. – Сеутес, клянусь всеми богами, связанный словно преступник.
– Ага... – простонал привязанный к коню пленник. – Что я такого сделал, чтобы меня хватали и допрашивали как разбойника? Почему меня отрывают от чаши с вином и везут из таверны в Дафнах к этим благородным людям, словно на позорную казнь? Ма! Ма! Прикажите им развязать меня, хозяин Главкон!
– Спустите пленника на землю, – приказал Демарат. – А вы, стражники, оставайтесь снаружи. Прошу Фемистокла, Гермиппа и Главкона пройти внутрь дома. Я должен допросить этого человека. Дело серьёзное.
– Серьёзное? – переспросил взволнованный атлет. – Я готов поручиться за Сеутеса... Он честный коринфянин и привёз в Афины на продажу тюки с шерстью...
– Ответь мне, Главкон, – строгим голосом вопросил Демарат, – передавал ли ты ему написанное тобой письмо в Аргос?
– Конечно.
– Ты признаешь это?
– Клянусь священным шакалом Египта... Почему ты сомневаешься в моём слове?
– Друзья, – драматическим тоном провозгласил Демарат, – прошу вас отметить, что Главкой признается в том, что использовал Сеутеса в качестве посыльного.
– Что ещё за дурацкие шутки?! – вскричал разозлившийся атлет.
– Если это шутка, то я, Демарат, буду радоваться ей больше всех. А теперь я требую, чтобы все последовали за мной.
Схватив за руку упирающегося Сеутеса, оратор направился в дом. Прочие последовали за ним, онемев от изумления. Кимон успел прийти в себя – настолько, что пошёл за всеми, впрочем не особенно уверенной поступью. Только когда Гермиона сошла с места, Демарат остановил её:
– Не ходи с нами. Там будет неприятный разговор.
– То, что услышит мой муж, услышу и я, – резко возразила она. – Только скажи, почему ты смотришь на Главкона такими злыми глазами?
– Я предупредил тебя, госпожа. И не вини меня, если услышишь кое-что неприятное для собственных ушей, – ответил Демарат, задвигая засов.
Единственный подвешенный к потолку светильник проливал скудный свет на участников сцены: скулящего пленника, побледневшего и напряжённого оратора и всех остальных, потрясённых происходящим. С металлом в голосе Демарат начал:
– А теперь, Сеутес, мы вынуждены обыскать тебя. Сперва дай мне письмо от Главкона.
Упитанный и невысокий коринфянин был облачен в спускавшуюся на бедра серую дорожную хламиду, голову его покрывала широкополая бурая шляпа, а на ногах были бурые сапоги. Руки его уже развязали. Покопавшись в поясе, он извлёк оттуда листок папируса, который Демарат немедленно передал Фемистоклу, сопроводив движение одним только словом: «Разверни».
Главкон покраснел.
– Демарат, ты, должно быть, сошёл с ума, если позволяешь себе вскрывать мои личные письма!
– Благо Афин выше чувств Главкона, – резким голосом возразил оратор. – А ты, Фемистокл, отметь, что Главкон не отрицает, что это его собственная печать.
– Не отрицаю! – вскричал разгневанный атлет. – Распечатывай, Фемистокл, и покончим с этой дурацкой комедией.
– Если только она не превратится в трагедию! – бросил Демарат. – Ну, что ты прочёл, Фемистокл?
– Любезное письмо с благодарностью Агеладу. – Старший государственный деятель нахмурился. – Главкон прав: ты или сошёл с ума, или стал жертвой дурацкой шутки... не твоей ли, Кимон?
– Я невинен, как дитя. Клянусь Стиксом. – Совершенно сбитый с толку молодой человек поскрёб в голове.
– Боюсь, что разбирательство ещё не закончилось, – возразил Демарат со зловещей неторопливостью. – А теперь трепещи, Сеутес. Нет ли при тебе другого письма?
– Нет! – простонал коринфянин. – Пожалейте меня, добрые господа. Я не делал ничего плохого. Отпустите меня.
– Возможно, – заявил обвинитель, – что ты являешься невольным сообщником или, по крайней мере, не понимаешь, что натворил... Я должен проверить швы твоей хламиды. Ничего нет. А в поясе? Тоже. Теперь сними шляпу. Пусто. Благословенна будь, Афина, если мои подозрения оказались беспочвенными. Однако долг перед Афинами и всей Элладой на первом месте. Ага! Теперь сапоги. Сними правый...
Оратор запустил руку внутрь сапога, потом встряхнул его.
– Снова пусто. Теперь левый... на всякий случай. Эй! А это что?
В наступившем напряжённом молчании он вытряхнул из сапога свиток папируса, скрученный и запечатанный. Свиток упал к ногам Фемистокла, пристально наблюдавшего за тем, что делает его помощник; государственный деятель нагнулся и подобрал его, но тут же выронил, словно раскалённый уголь.
– Печать! Печать! Пусть Зевс поразит меня, если я что-то понимаю.
Гермипп, молча следивший за происходящим, взял в руки зловещее письмо и горестно воскликнул:
– Это печать Главкона! Как она попала сюда?
– Главкон... – И без того жёсткий голос Демарата зазвенел, как сталь. – Как друг твоего детства, готовый ради тебя на всё, требую, чтобы ради любви ко мне ты посмотрел на эту печать.
– Я смотрю на неё. – Тут сердитый румянец на лице атлета сменился белизной. Главкону не нужно было дальнейших прелюдий, он понял, что вот-вот произойдёт нечто жуткое.
– Печать твоя?
– Моя... Две пляшущие лошади, а над ними крылатый Эрот. Но откуда взялось это письмо? Я не...
– Ради жизни и смерти, ради нашей былой дружбы прошу тебя, не запирайся более, но всё честно признай...
– Что я должен признать?
– То, что ты опозорил себя изменой, что встречался с персидским лазутчиком, что втайне беседовал с ним и в конце концов отослал это письмо кому-то из людей Ксеркса... Мне страшно читать его, мороз подирает по коже от мысли о том, что может содержаться в твоём послании.
– И ты... говоришь это мне? Ну, Демарат...
Руки обвиняемого стиснули воздух. Он осел на сундук.
– Он не отрицает, – заговорил оратор, но голос Главкона перебил его:
– Отрицаю! Всё отрицаю! Пусть даже все двенадцать богов будут обвинять меня. Это чудовищное и ложное обвинение.
– А теперь, Демарат, – проговорил Фемистокл, в угрюмом молчании следивший за совершавшимся, – пора чётко и ясно объявить, к чему ты клонишь. Ты выдвинул против своего друга жуткое обвинение.
– Фемистокл прав, – согласился оратор, отходя от потрясённого Сеутеса, как от фишки, уже сыгравшей свою роль в этой игре, где ставкой была жизнь. – Боюсь, что полностью эту горестную историю мне придётся поведать с Бемы всем афинянам. Буду краток, но, поверьте, я сумею доказать все свои слова. После моего возвращения с Истмийских игр все заметили, что я сделался печальным. И справедливо, ибо, зная Главкона, я тем не менее испытывал подозрения, глубоко огорчавшие меня. Фемистокл, ты упрекал меня за отсутствие рвения в поисках персидского шпиона. Ты ошибался. Я прибег к услугам Эгиса, человека, конечно, отнюдь не бескорыстного, но честного и неутомимого патриота. И вскоре глаза мои остановились на подозрительном вавилонянине, торговце коврами. Я внимательно следил за перемещениями Главкона, и они предоставили мне почву для сомнений. Вавилонянин, как мне стало ясно, был шпионом самого Ксеркса. И я обнаружил, что Главкон посещает этого человека каждую ночь.
– Какой вздор! – простонал обвиняемый.
– Афина знает, как я доверял тебе, – невозмутимо продолжил обвинитель. – Но у меня есть показания свидетелей, и я могу предъявить их в любое мгновение. Тем не менее я колебался. Нужны были убедительные доказательства. И тут я услыхал от тебя самого, что ты намереваешься отправить своего посланца в неверный Аргос. Я подозревал, что Сеутесу доверено не одно письмо, а два и что ты говорил при мне о данном ему невинном поручении лишь для того, чтобы обмануть меня. И прежде чем Сеутес вышел из города, сегодня утром Эгис известил меня о том, что встречался с ним у виноторговца...
– Встречался, – проскулил несчастный.
– И признался ему в том, что получил второе, секретное поручение.
– Ложь! – взревел Сеутес.
– У виноторговцев можно услышать всякое, – спокойным тоном заметил Демарат. – Довольно уже того, что при тебе обнаружили второе письмо с печатью Главкона.
– Вскрой его, и будем готовы к худшему, – предложил чёрный как туча Фемистокл, однако Демарат остановил его:
– Один момент. Позвольте мне завершить мою повесть. Сегодня утром меня известили о том, что подозрительный вавилонянин скрылся из города, предположительно направившись в Фивы. Я послал следом за ним конную стражу. Надеюсь, его перехватят в ущелье Филэ.
Тем временем могу заверить вас в том, что располагаю неопровержимыми доказательствами – их не обязательно представлять здесь, – что человек этот был шпионом персов. Вот, например, свидетельство, данное под присягой достойными патриотами: «Полус, сын Фодра из Диомен, и сестра его Лампаксо клянутся Зевсом, Правдой-Дикэ и Афиной в следующем: утверждаем, что видели и узнали Главкона, сына Конона, дважды посетившего в прошлом месяце некоего вавилонского торговца коврами, обитавшего в Алопеке над мастерской щитовых дел мастера».
– Где подробности? – коротко спросил Фемистокл.
– Полностью вы услышите их на суде, – продолжил оратор. – Теперь второе письмо.
– Да-да, письмо, – процедил сквозь зубы Главкон.
Фемистокл принял свиток из дрожащих ладоней Гермиппа и руками сломал печать.
– Почерк Главкона. Сомнений нет, – произнёс он полным боли голосом и, ещё более помрачнев, приступил к чтению: – «Главкон Афинянин Клеофису из Аргоса. Радуйся». Клеофис – самый пылкий друг Ксеркса во всей Элладе, он сторонник мидянской партии в Аргосе. О, Зевс... «Наш дорогой друг, которого я не смею назвать по имени, сегодня отправляется в Фивы, откуда намеревается через месяц возвратиться в Сарды. Его визит в Афины оказался весьма плодотворным. Поскольку тебе проще отправлять донесения в Сузы, не забудь немедленно переправить этот пакет. По счастливой случайности Фемистокл открыл мне свои тайные планы относительно расположения кораблей греческого флота. Цену сведений этих узнай по тому, что доверены они лишь мне, Демарату, а потом Леониду...»
Фемистокл бросил послание на пол. Глаза его были полны слёз. Дрогнувшим голосом он проговорил:
– О, Главкон, Главкон, я так доверял тебе! Знал ли кто-нибудь ещё такое предательство? Пусть ослепит меня Аполлон, если я когда-либо позабуду эти слова! Всё записано здесь... весь наш боевой порядок...
На какое-то мгновение в комнате воцарилось безмолвие, которое вдруг нарушил пронзительный крик. Гермиона подбежала к мужу и обхватила его руками.
– Это ложь! Ловушка! Злодейский заговор! Какой-то ревнивый бог придумал эту гнусную хитрость, позавидовав нашему счастью.
Рыдания сотрясли её тело, и Главкон, которому горе жены вернуло мужество, поднялся.
– Я пал жертвой заговора заключённых в Тартаре духов... – Он старался говорить спокойным голосом. – Я не писал второго письма. Оно подложное.
– Но кто же его написал?! – без надежды в голосе спросил Фемистокл. – Чьих тогда рук эта работа? Демарата? Или моих? Ибо никто другой не знаком с моими планами, я готов присягнуть в этом. Леонид ещё не знает о диспозиции флота. Я хранил её как зеницу ока, о ней знали лишь мы трое. А это значит, что в этой комнате находится человек, предавший Элладу.
– Не знаю.
Главкон вновь опустился на место. Жена припала к его плечу.
– Признавайся, остатками нашей дружбы молю, признавайся, – приказал Демарат. – Тогда мы с Фемистоклом постараемся облегчить суровый, но неизбежный приговор.
Обвиняемый застыл на месте, но Гермиона принялась обороняться, как загнанный в угол дикий зверь:
– Неужели у Главкона, кроме меня, жены его, нет здесь друзей? – Она обвела комнату полными мольбы глазами. – Неужели все готовы уже осудить его? Тогда дружба ваша лжива, ибо когда ещё познаётся друг, как не в беде?
Обращение это заставило ответить её отца, доселе молчавшего, и послышался полный бесконечного расстройства, ласковый, осторожный и любезный голос Гермиппа:
– Дорогой Главкон, Гермиона ошибается: мы, как никогда, полны дружеских чувств к тебе. И мы будем рады поверить в лучшее, а не в худшее. Поэтому расскажи всё без утайки. Должно быть, ты покорился великому искушению. Истмийская победа вскружила твою голову. А персы – тонкий и коварный народ. Не знаю уж, что они могли посулить тебе. Но ты не осознавал всей серьёзности своего проступка. И у тебя есть сообщники в Афинах, виноватые в большей степени, чем ты. Мы можем оказать им послабление. Только говори правду, и Гермипп Элевсинский употребит всё своё влияние, чтобы спасти своего зятя.
– И я то же! – сказал Фемистокл, цепляясь за последнюю соломинку. – Только признайся, скажи про искушение и о том, что другие виноваты больше, тогда мы сделаем всё...
Главкон взял себя в руки и огляделся едва ли не с гордостью. Сила и ум постепенно возвращались к нему.
– Мне не в чем признаваться, – проговорил он. – Не в чем. Я ничего не знаю о персидском шпионе. Клянусь в этом всеми богами... землёй, небом, Стиксом...
Фемистокл покачал головой:
– Как можешь ты утверждать, что ни в чём не виновен? Ты никогда не бывал у вавилонянина?
– Никогда. Никогда.
– Полус и Лампаксо клянутся в противоположном. А письмо?
– Подделка.
– Немыслимо. Кто его подделал... Демарат или я?
– Должно быть, какой-нибудь бог, повинный в злой зависти к моему счастью.
– Увы, Гермес не так часто посещает улицы Афин. Почерк твой и печать твоя... и тебе не в чем признаться?
– Если мне предстоит умереть, – Главкон побелел словно мел, но голос его остался ровным, – я предпочту принять смерть не в качестве клятвопреступника.
Фемистокл со стоном повернулся к нему спиной:
– Я ничего не могу для тебя сделать. Настал самый чёрный час моей жизни.
Он умолк, и к атлету приблизился Демарат:
– Разве не молился я всем богам, чтобы они избавили меня от этого дела? Неужели ты хочешь, чтобы я забыл нашу Дружбу? Не вынуждай нас к другим способам. Пожалей хотя бы своих друзей, свою жену...
Откинув назад плащ, он указал взглядом на меч.
– Чего ты от меня хочешь? – воскликнул обвиняемый, ёжась.
– Избавь себя от позора, от судей, от чаши с цикутой... Зачем тебе нужно, чтобы тело твоё выкинули в Баратрум? Вонзи остриё в грудь, и делу конец.
Главкон ударил оратора так, что тот едва устоял на ногах.
– Мерзавец! Не искушай меня. – С этими словами он повернулся к остальным и застыл – бледный и прекрасный, сложив на груди руки. – О, друзья, неужели все вы готовы поверить в худшее? Неужели ты, Фемистокл, стал моим недругом?
Ответа не было.
– А ты, Гермипп?
Вновь никакого ответа.
– А ты, Кимон, называвший меня своим лучшим другом?
Сын Мильтиада терзал свою шевелюру. Тогда атлет повернулся к Демарату:
– Мы с тобой были больше чем друзьями: мы вместе ходили в школу, нас пороли одной и той же розгой, мы пили из одной чаши... дружили и враждовали, любили и ненавидели. Мы были скорее братьями... Неужели и ты теперь отвернёшься от меня?
– Хотелось бы, чтобы всё было иначе.
Демарат вновь показал на меч, однако Главкон горделиво выпрямился:
– Нет, я не изменник, не клятвопреступник и не трус. Если мне суждено умереть, я сделаю это так, как подобает Алкмеониду. Если ты решил погубить меня... Что ж, я знаю твою власть над афинскими судами. Оклеветанный, я умру. Но умру с чистым сердцем, призывая проклятие на голову того бога или человека, который задумал убить меня.
– Довольно с нас этой мерзкой комедии, – объявил побледневший Демарат. – Нам осталось только одно. Пусть войдёт городская стража со своими колодками и отведёт изменника в тюрьму.
Он направился к двери. Все остальные застыли словно статуи, но Гермиона заслонила собой дверь, прежде чем оратор успел приблизиться к ней.
– Стой! – приказала она. – Ты совершаешь убийство!
Грозный огонёк в её глазах приковал Демарата к месту.
Такой, наверно, бывала на поле битвы Афина Промахос, Дева-воительница. Неужели богиня в этот миг послала ей долю своей силы, чтобы одолеть волю оратора? Беспомощный Главкон, покорившийся неизбежной судьбе, застыл на месте, и Гермиона обратилась к нему.
– Главкон! – вскричала она. – Не торопись расставаться с жизнью! Они не убьют тебя. Ободрись, возьми себя в руки! У тебя ещё есть время. Беги, иначе всё погибнет.
– Бежать? – переспросил атлет. – Нет. Я выпью чашу до дна.
– Ради меня беги, – приказала она, и, тронутый её настойчивостью, Главкон шагнул к жене:
– Как? И куда?
– На край земли. В Скифию, Атлантиду, Индию... и оставайся там, пока все в Афинах не убедятся в твоей невиновности.
Атлет бросился к двери. Остальные застыли, удерживаемые на месте взглядом юной женщины. Гермиона подняла задвижку. Муж поцеловал её, дверь открылась и хлопнула, закрываясь. Главкон исчез за ней, и стук засова вывел Демарата из оцепенения. Он метнулся вперёд:
– Лови изменника! Пока не поздно!
Он столкнулся с Гермионой. Но любовь и страх придали женщине сил. Демарат не мог сдвинуть её с места. А затем на плечо его легла тяжёлая ладонь Кимона.
– Демарат, ты забылся. А моя память длиннее твоей. Для меня Главкон по-прежнему остаётся другом. Я не хочу, чтобы его перед моими глазами потащили на смерть. Даже охотясь на лису или волка, мы позволяем зверю оторваться от погони. Подожди и ты.
– Благословен будь! – вскричала несчастная жена, падая на колени и хватаясь за плащ Кимона. – Фемистокл и отец мой, будьте столь же милосердны!
По лицу Гермиппа и без того бежали слёзы. Фемистокл расхаживал по крохотной комнатушке, теребя бороду и погрузившись в невесёлые размышления.
– Скифы! Стража! – отчаянно завопил Демарат. – Каждое мгновение может позволить изменнику улизнуть!
Однако Кимон не выпускал его, а Фемистокл не желал помогать. Заговорил он лишь спустя довольно долгое время и с властностью в голосе, не допускавшей никаких возражений:
– Я не вижу ни малейшей лазейки в собранных Демаратом свидетельствах измены Главкона, измены, достойной позорной смерти. Если бы это был другой человек, его ожидал бы один путь, и притом очень короткий. Но Главкона я знаю, как никого на свете. И обвинения, выдвинутые против него, кажутся мне просто немыслимыми, ибо я считал его самым честным, чистым и благородным из всех эллинов; посему я не стану торопиться осудить его на смерть. Предоставим богам шанс оправдать его. Пусть Демарат обвинит меня в том, что я отпустил изменника на свободу, в невыполнении своего долга перед Афинами. Никакой погони за Главконом я не вышлю до самого утра. А там пусть городская стража издаёт свой указ и поднимает крик. Если она арестует его, участь Главкона решит закон. А пока пусть бежит, куда хочет.
Демарат попытался было возразить, но Фемистокл резким голосом приказал ему молчать, и оратор с деланной кротостью покорился. Гермиона отступила от двери, отец её отодвинул засов, и все вышли. В коридоре висело полированное стальное зеркало, и, проходя мимо него, Гермиона закричала. Огонёк лампы, находившейся в руках Гермиппа, показал бедной женщине её белый праздничный наряд и венок из фиалок на голове.
– Отец мой! – крикнула она, падая. – Неужели это всё тот же день, когда я шла в великой панафинейской процессии, когда все Афины называли меня счастливой? Это было тысячу лет назад! И мне вовек не знать счастья...
Гермипп поддержал дочь. Старуха Клеопис, няня-спартанка, некогда принявшая новорождённую Гермиону на руки, бросилась к нему на помощь. Вдвоём они отнесли потерявшую сознание юную женщину в постель, где милостивая Афина сохраняла её в забытье всю ночь и весь следующий день.
