Текст книги "Ксеркс"
Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис
Соавторы: Луи Мари Энн Куперус
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)
Стоявший возле Эврибиада подручный уже в четвёртый раз переворачивал клепсидру, склянку с водой, отмерявшую прохождение времени. Светильники в низкой каюте тускло мерцали. Флотоводцы обменивались над узким столом напряжёнными взглядами усталых глаз. Адимант из Коринфа поднялся, чтобы ответить на последнюю речь афинянина:
– Эврибиад, довольно с нас пустых словес Фемистокла. Если флотоводец Афин хочет погубить всю Элладу, незачем следовать его примеру. Теперь он ещё грозит нам, что уйдёт со всеми своими кораблями, если мы откажемся сражаться... Так я ему отвечу: «Не смей». И к чему вообще снова толочь воду в ступе? Преимущество персов неоспоримо. Разве не чудо спасло нас от поражения при Артемизии? Разве разведчики не доносят нам, что, оставив в своём тылу Элевсин, персы приближаются к Мегарам и Истму? А разве не все наши лучшие силы сошлись здесь, во флоте? Значит, если Истм находится под угрозой, мы должны защитить его и оградить от вторжения Пелопоннес, последний остаток свободной Эллады. Ну, упрямый сын Неокла, отвечай!
Коринфянин, рослый и властный, расправил плечи, словно кулачный боец перед поединком. Не поднимаясь со своего места, Фемистокл лишь улыбнулся ему в ответ.
– Итак, я заткнул тебе рот, лукавый болтун! – прогромыхал Адимант. – А теперь я требую, о Эврибиад, чтобы мы прекратили этот нудный спор. Раз мы собрались отступать, пора отступать. Требую голосования.
Эврибиад поднялся со своего места во главе стола. Человек тяжеловесный, он был одарён присущей спартанцам неповоротливостью мысли и языка. Сам он не являлся трусом, однако страшился возложенной на него ответственности.
– Многое сказано, – со значительным видом объявил он, – предложено несколько мнений. И большинство членов совета склоняется к отступлению. Хочет ли Фемистокл что-либо поведать, прежде чем начнётся голосование?
– Ничего, – ответил афинянин с краткостью, от которой Адимант скрипнул зубами.
– Будем голосовать от каждого города, – продолжил Эврибиад. – Флегон из Серифа, твоё мнение.
Сериф, ничтожный остров, выставил только один корабль, но вследствие владевшего эллинами стремления к равенству голос Флегона обладал тем же весом, что и голос Фемистокла.
– Саламин защитить нельзя, – промолвил серифец. – Отступаем.
– А ты, Хармид из Мелоса?
– Отступаем.
– А ты, Фоибид из Трезена?
– Отступаем во имя всех богов.
– А ты что скажешь, Гиппократ из Эгины?
– Остаёмся и сражаемся. Если вы отступите к Истму, Эгина окажется беззащитной перед варварами. Я с Фемистоклом.
– Записывайте его голос! – злобно выкрикнул Адимант. – Он один против двадцати. Предупреждаю тебя, Эврибиад, не предлагай голосовать Фемистоклу, иначе все мы разгневаемся. Человек, чей город захвачен варварами, не имеет права голоса в нашем совете, пусть мы и снисходим до его болтовни.
Афинянин немедленно вскочил с места.
– Ты хочешь знать, где моя родина, Адимант? – Фемистокл указал в открытое окно: – Вот она! Там, где стоят афинские корабли. Какой другой народ Эллады выставил столько триер и укомплектовал их лучшими людьми? Афины живы, пусть Акрополь уже охватило пламя. «Мужи зрелые мы, в свалке судеб нам по плечу борьба!» Лишь крепкотелые мужи, и ничто более, суть ограда и оборона отечества. Или ты уже забыл слова Алкея, о, хвастун из Коринфа? Да, клянусь Афиной Промахос, владычицей битвы, пока эти девять двадцатериц кораблей бороздят воды, у меня ещё есть город – прекраснее и могущественнее, чем твой. А ты отказываешь мне в честном голосовании, приравниваешь меня к Серифу с его единственным кораблём или к нашему соратнику с Мелоса, обладающему двумя трирерами.
Голос Фемистокла звучал победной трубой. Адимант дрогнул.
Вмешавшийся Эврибиад умиротворяющим тоном промолвил:
– Никто не отказывает тебе в твоём праве голоса, Фемистокл. Доблестный коринфянин просто пошутил.
– Хорошее время для шуток! – пробормотал вождь афинян, опускаясь на сиденье.
– Голосуем, голосуем! – напомнил предводитель сикионцев, находившийся возле Адиманта, и голосование продолжилось. Из более чем двадцати навархов лишь Фемистокл и флотоводцы Эгины и Мегар высказались за сражение. Тем не менее, когда Эврибиад приступил к оглашению принятого решения, сын Неокла сохранял прежнюю невозмутимость.
– Итак, большинством голосов... – Эврибиад умолк, подбирая слова. – Большинством голосов совет решил отступать к Истму. Посему я, в качестве верховного начальника, приказываю всем навархам разойтись по своим кораблям, подготовиться к отступлению и начать его с рассветом.
– Отлично! – выпалил вскочив на ноги Адимант. – Исполняем.
Фемистокл поднялся одновременно с ним. Рослый, спокойный, он стоял, запустив пальцы за пояс. И улыбка его была на сей раз шире, и голову он держал надменнее, чем было обычно.
– Добрый Эврибиад, к сожалению, мне приходится не подчиниться решению, принятому сими благородными мужами... Увы, отступление невозможно.
– Как так? – раздалось сразу с дюжину голосов.
– Очень просто. У меня есть веские основания предполагать, что Царь Царей передвинул западное крыло своего флота, чтобы охватить им нас, стоящих у Саламина. Отступить можно, лишь миновав линию персидских кораблей.
Персей, открывший голову горгоны Медузы перед гостями Полидекта и обративший их в камень, не мог бы произвести большего впечатления, чем несколько сказанных Фемистоклом слов. Ошеломлённые флотоводцы смотрели на него в растерянности, пока наконец Адимант не дал волю своему испугу и гневу:
– Лис! Твоя работа?
– Я не прошу тебя благодарить меня, филотатэ, – последовал ответ. – Однако следует обсудить, хочешь ли ты утром сдаться персам, не оказав им сопротивления?
Коринфянин ударил кулаком по столу:
– Лжец, стремясь погубить всех нас, ты придумал свой последний обман!
– Проверить, лгу ли я, можно без всякого труда, – продолжил Фемистокл. – Пошлите лодку, пусть разведает, где стоят персы. Дело недолгое.
Фемистокл стоял, невозмутимо улыбаясь под градом проклятий. А потом его позвали на палубу, и афинянин представил Адиманта и его друзей их собственному гневу. Под фонарём Фемистокл увидел мужчину, возрастом старше его самого, лобастого, с мудрыми серыми глазами. Это был Аристид Справедливый, враг флотоводца, однако раздор между ними утих, когда войско Ксеркса приблизилось к Афинам.
Руки обоих встретились в сердечном рукопожатии.
– Наше личное соперничество должно навсегда превратиться в соперничество на благо Афин, – проговорил прощённый изгнанник, после чего поведал Фемистоклу о том, каким образом прибыл с Эгины, как услыхал о призыве к отступлению и о том, что оно сделалось невозможным.
Смешок Фемистокла прервал его:
– Пойдём на совет. Мне они не поверят: ни мне, ни моей клятве.
На совете Аристид рассказал о том, что судно его, направлявшееся к Саламину, едва успело проскочить под самым носом египетских кораблей и что теперь и вход и выход отсюда надёжно перекрыты. Тем не менее раздражённые навархи то и дело обзывали его лжецом. Словесная перепалка дошла до предела, когда сам Эврибиад заставил умолкнуть всех сомневающихся:
– Флотоводцы Эллады, на нашу сторону перешла трирера острова Теос. Её наверх подтверждает правоту Фемистокла и Аристида. Египтяне перекрыли путь в Элевсин. На Пситталии высадилось пешее войско. Финикийцы и ионяне перекрывают нам путь на восток. Мы заперты здесь.
Помощник Эврибиада вновь перевернул клепсидру. Время перешло за полночь. Крепнувший ветер разрывал облака. Пора было заканчивать споры. Эврибиад вновь поднялся, чтобы пересчитать голоса уставших, напряжённых вождей.
– Учитывая слово теосцев, каким будет ваше решение, за что отдадите голос?
Адимант вскочил первым. Трусом он не был.
– Фемистокл, ты добился своего, – мрачным, но твёрдым голосом сказал он. – Ты добился своего, и пусть теперь Посейдон подтвердит твою правоту. Если на заре нас ожидают лишь битва или рабство, выбирать не из чего. Битва!
– Битва! – вскричали, вставая, двадцать навархов, и Эврибиаду не пришлось подсчитывать голоса.
Флотоводцы отправились на свои корабли – отдавать приказы о предстоящем сражении. Фемистокл последним спустился в свой ял. Он шёл, ощущая гордость. Фемистокл понимал: что бы ни ждало утром, ему уже не добиться победы более славной, чем та, которую одержал он ночью. Гребцы в его лодке сразу поняли, что Фемистокл доволен решением совета. Главкон не один раз слышал, как сын Неокла в восторге шептал: «Им придётся биться, придётся».
* * *
Главкон молчаливо сидел в шлюпке, направлявшейся не к «Навзикае», а к берегу, где горело несколько слабых огоньков.
– Придётся посовещаться со стратегами относительно завтрашнего утра, – объявил после долгого молчания Фемистокл, на что встревожившийся Сикинн спросил:
– Неужели ты совсем не будешь спать, кирие?
– Спать? – Флотоводец развеселился, словно бы усмотрев в предложении отменную шутку. – Я уже успел забыть о том, что бог Гипнос существует на свете.
И, более не обращая внимания на Сикинна, он повернулся к Главкону:
– Благодарю тебя, друг мой. – Он не стал перед всеми называть Главкона по имени. – Ты спас меня, а я спас Элладу. Ты предоставил мне новую возможность, когда я исчерпал все доступные мне средства. Чем может сын Неокла вознаградить тебя?
– Дай мне право участвовать в завтрашнем бою.
– Тебе не хватило Фермопил? Копьё бросать не разучился?
– Попробую.
– Эвге! Именно. – Фемистокл понизил голос. – Не забудь только, что отныне твоё имя Критий. Экипаж «Навзикаи» родом с Суниона, при такой бороде люди не узнают тебя, но всё равно Сикинн должен как-то изменить твою внешность.
– Приказывай, кирие, – сказал азиат.
– Время и место совершенно не подходят для этого занятия, но сделай вот что: найди тёмную краску для волос этого человека, а на заре доставь его на мой корабль.
– Это можно сделать, кирие.
– А после, Критий, ложись спать. Фемистокл бдит, и всем прочим незачем считать звёзды. Спи крепко. Когда проснёшься, помолись Аполлону и Гефесту, чтобы глаза твои были уверенными, а рука меткой. А потом да прославится Эллада.
Уверенность и власть звучали в голосе флотоводца. Фемистокл направился на военный совет. А Сикинн повёл своего подопечного по кривым улочкам Саламина. Моряки ночевали под открытым небом, и оба спутника то и дело натыкались на них. В конце концов они добрались до небольшой таверны, на земляном полу которой распростёрлось с дюжину мореходов, а зевающий хозяин уже гасил последний светильник. Впрочем, похоже, Сикинн знал его. Послышались протесты и возражения, наконец блеснул дарик. Недовольно бурча, хозяин направился прочь и спустя какое-то время вернулся с кувшином краски. При свете свечи Сикинн стал опытной рукой втирать краску в волосы Главкона.
– Вижу, тебе хорошо знакомо это умение, – заметил изгнанник.
– Конечно. Агенту Фемистокла приходится быть настоящим Протеем.
Сикинн отставил в сторону горшок и кисти. Зеркала не было, но Главкон и так понимал, что преобразился. Хозяин таверны получил причитавшийся ему дарик. А потом Главкон и Сикинн вновь вышли на ночные улицы и, избегая людных мест, направились к гавани. Вдоль края воды тянулась широкая песчаная полоса, мягкий и прохладный песок звал отдохнуть, и они решили заночевать прямо на берегу, под звёздами. Море и берег далеко уходили в обе стороны, и тысячи таинственных теней проступали в зачарованном ночном мраке, возникая и исчезая, будто бы по воле прихотливой фантазии. Издалека, словно из какого-то нереального мира до лежащего Главкона доносился звон цепей, постукивание такелажа. Природа спала. Бодрствовал лишь человек.
Спят вершины высокие гор и бездн провалы,
Спят утёсы и ущелья,
Змеи, сколько их чёрная всех земля ни кормит,
Густые рои пчёл, звери гор высоких
И чудища в багровой глубине морской.
Сладко спит и племя Быстролетающих птиц.
Заученные назубок ещё в школе строки Алкмана вместе с тысячью других пустяков вертелись в голове Главкона Алкмеонида. Сколько он пережил этой ночью, сколько предстоит ему пережить, если боги завтра не заберут его в Аид! Голову наполняли обрывки воспоминаний. Наконец всё вокруг исчезло.
Он уснул и увидел, что они с Гермионой собирают на лугу над Элевсином алые маки. Она первой наполнила свою корзинку. Главкон попросил её подождать. Гермиона же бросилась бежать, он рванулся за нею, а она смеялась, и глаза её были полны счастья. Шелестела её одежда, оборачиваясь, она звала его за собой. Он поймал её у священного источника возле храма. Гермиона, играя, вырывалась из его объятий. Тёплое дыхание её прикасалось к его лицу, выбившиеся волосы щекотали лоб. Радуясь своей силе, он повернул жену лицом к себе... и проснулся. Сикинн исчез. На востоке над водой уже висела тусклая жёлтая полоска.
Наступал новый день.
Несколько мгновений он пытался осознать смысл этих слов во всей полноте. Воду покрывал тонкий слой тумана, дожидавшегося первых лучей солнца.
Вдалеке раздавался вой труб, грохот барабанов: за проливом шло вдоль берега войско. «Ксеркс выступил со своей пешей ратью, – подумал Главкон. – И все полководцы Царя Царей кланяются ему, улыбаются и сулят победу. Верную и несомненную». Афинянин скрипнул зубами.
Вдоль берега ходили люди. Воины и мореходы просыпались. Серая полоска зари превратилась в серебряную. Мимо шли группы, занятые, возможно, последний раз в жизни дружеским разговором. Главкон не стал сразу вставать и вдруг уловил голос, от которого кровь бросилась ему в лицо, – голос Демарата:
– Хирам, в который раз говорю тебе, я не имею никакого отношения к боевому порядку флота. И если я попытаюсь вмешаться, то ничем хорошим это не кончится.
Двое прошли так близко, что волочившийся по песку хитон оратора едва не задел Главкона, уже удивлявшегося тому, что заточенное в груди его сердце не выпрыгнуло наружу – так сильно было биение.
– Что, если господин мой сходит к Адиманту и предложит... – В голосе собеседника Демарата улавливался восточный акцент.
– О Гарпия! Адимант в безвыходном положении и будет сражаться. Неужели вы, варвары, ещё сомневаетесь в себе? У Царя Царей по две триеры на каждую нашу. Чего ещё вам нужно? Передай своему господину, Ликону, что я уже сделал всё, что мог, стараясь услужить ему.
– Ты кое о чем забываешь, превосходительный.
– Исчезни, негодяй. И более не грози мне. Даже зная о твоей власти надо мной, клянусь, что ты отправишься в Аид не в одиночестве, а в отличной компании.
– Мне жаль доставлять такие вести Ликону.
– Прочь!
– Не возвышай своего голоса, кирие. Тут кто-то спит.
Намёк едва не заставил Демарата припустить бегом. Хирам растворился в противоположном направлении. Главкон поднялся, стряхнул песок с плаща, ощущая полное смятение. Друг его детства, человек, погубивший его по подозрению в измене, только что вёл компрометирующий разговор с агентом главы сторонников персов в Спарте. И Мардоний сказал ему на прощание два непонятных слова: «Берегись Демарата». На мгновение это вытеснило из головы Главкона все размышления о будущей битве.
Но трубный сигнал, прокатившийся над прибрежьем, не позволил ему вновь погрузиться в думы. Вернувшийся Сикинн повёл Главкона к одному из разложенных на берегу костров, где предусмотрительные греки уже завтракали мясом и ячменной кашей, прежде чем отправиться на бранное пиршество. Все молчали, не слышно было ни шуток, ни смеха. Все знали, что многим из них не придётся вновь увидеть рассвет. Главкон тоже поел – не потому, что ощущал голод, – из чувства долга. Стало светлее, и люди на берегу занялись делом. Вытащенные на берег триеры на катках поехали в воду. Новый сигнал труб заставил гребцов разойтись по кораблям. Прежде чем идти на гибель, грек должен насытить и живот и уши: на берегу собралась целая толпа, по восемнадцать человек с каждой триеры, зазвучали речи. О старой вражде позабыли. Адимант и Эврибиад взывали к отваге. Прорицатели уверяли всех в том, что знамения были благоприятными. Потом помолились Аяксу Саламинскому, чтобы герой помог своему народу. Последним – вполне продуманно – выступил Фемистокл. Никакой похвальбы, пренебрежения к врагу – он говорил лишь о славной смерти свободных и жалкой участи живых рабов. Он напомнил о Марафоне, Фермопилах, спросил, неужели кто-нибудь способен назвать гибель Леонида бессмысленной. На глаза навернулись слёзы, послышались призывы к отмщению. Овации не последовало. Слишком велико было владевшее людьми напряжение.
– Ступайте. Докажите, что вы истинные эллины. Иного выхода нет. И верьте, в последующие дни вы будете вспоминать сегодняшний как радость, и все скажут: «Чтите этого человека, ибо он спас нас при Саламине».
Толпа рассеялась, все разошлись по своим кораблям.
Фемистокл отправился на своей лодке к «Навзикае», и берег и море наполнялись гулом приветственных голосов. Конечно, Эврибиад главнокомандующий только по имени, известно, что Фемистокл – самая надёжная крепость Эллады.
Стоя в своей лодке, сын Неокла обратил свой взор к ужо золотившемуся востоку.
– Будь свидетелем, Гелиос! – выкрикнул он. – Будь свидетелем: к твоему восходу я уже сделал всё возможное. А теперь вместе со всеми олимпийцами руководи нами в битве... Наша судьба в руках богов.
Глава 15С рассветом «Навзикая» была готова к бою. Наверх Амейна нервно расхаживал по палубе возле каюты. Все мыслимые меры, способные помочь кораблю в битве, были предприняты. Длинный корпус размером в сто пятьдесят локтей уже освободился от лишнего дерева. Мачты опустили, на бортах висели отягощённые камнем якоря, помогающие отражать противника. Возле кормы находилась шлюпка, способная увести триеру в сторону и тем самым ослабить силу удара вражеского тарана. Возле бортов стояли тяжеловооружённые воины, с длинными абордажными копьями, готовые отразить нападение чужого корабля и провести собственную атаку. Но самым сильным оружием «Навзикаи» было само судно, предназначенное для того, чтобы пробить трёхфутовым тараном борт вражеского судна. Столкновение смягчали два толстых каната, проложенные вдоль всего корпуса по горизонтали, от носа к корме. Гребцы-траниты верхнего ряда, зигиты среднего и таламиты нижнего – сто семьдесят человек, смуглые и встревоженные, сидели на месте, положив руки на вёсла, пока ещё просто опущенные в воду. На поясе каждого гребца висел меч, ибо абордажная схватка была более чем возможна. Тридцать запасных гребцов беспокойно дожидались своего мгновения в середине палубы, готовые броситься туда, где потребуется помощь. На передней палубе командовал проревт, помощник Амейны, там же находился келевст, старший над всеми гребцами, задававший ударами по билу ритм гребле, что бы ни творилось вокруг, сколько кораблей ни опускалось бы в водяную могилу. На мостике возле капитана стоял кормчий, человек седой и мудрый, чьи приказы могли повернуть тяжёлые рулевые вёсла, направляя «Навзикаю» к жизни или смерти во время столкновения кораблей.
– Триера готова, наварх, – доложил Амейна, едва Фемистокл появился из кормовой каюты.
Сын Неокла шёл без шлема, открывая всеобщему взору невозмутимое лицо. Поверх пурпурного хитона он надел посеребрённый чешуйчатый панцирь. Рядом с ним был молодой человек, в котором люди узнали вчерашнего перебежчика, хотя шлем и прятал его лицо.
– Это Критий, – коротко заметил Фемистокл, обращаясь к наварху. – Хороший копьеметатель. Пригляди, чтобы ему хватило дротиков.
– Должно быть, один из тайных агентов Фемистокла, – шепнул Амейна на ухо кормчему. – Нетрудно понять.
У них было чересчур много дел, чтобы интересоваться, как, почему и откуда взялся этот незнакомец.
Наступила беспокойная и утомительная пауза. Люди всё сказали, всё сделали, пережили все надежды и страхи. У них не было даже настроения призывать богов. Нервное напряжение заставило некоторых гребцов обратиться к грубым шуткам, однако проревт пресёк их, громко рявкнув: «Эй, на корабле, молчать!»
Утренний туман рассеивался. Поднявшееся солнце принесло с собой сильный ветер. Чистым и сильным голосом пел над кораблями Нот, тёплый южный ветер. Синие волны моря покрылись белыми гребешками, пенились, разбиваясь о берег Аттики на другой стороне пролива. Фемистокл молча следил за происходящим, в глазах его пела радость. Он знал, что теперь волны будут бить в корму персидским кораблям, тем самым затрудняя манёвр, в то время как греческие триеры, встречавшие волну носом, окажутся в более выгодном положении.
– Сам Эол на нашей стороне. Знамение, и к тому же благоприятное, – зашептали на скамьях, и вскоре все, кто был на триере, возликовали.
Но сколько же ждать? Неужели Эврибиад так никогда и не выстроит свои корабли? Или же Адимант в конце концов окажется трусом? Не погубит ли Элладу измена, как случилось некогда при Ладе, где ионийские греки потерпели поражение от персидского флота? Туман рассеивался, и люди получили возможность оглядеться и прогнать от себя дурные мысли. Берега Саламина были полны стариков, женщин, детей; беженцы из Афин вышли к краю воды, чтобы стать свидетелями сражения, которое решит их судьбу. Бронзоволицые гребцы то и дело поднимались с мест, чтобы в последний раз махнуть жене, отцу, матери, и опускались с комом в горле, сжимая рукоять весла.
«Навзикая» шла в длинной линии кораблей вдоль берега Саламина, и с борта легко можно было разглядеть если ещё не лица, то хотя бы силуэты стоящих. Сквозь прорезь шлема Главкон увидел на берегу Демарата, махавшего Фемистоклу. А потом он стал примечать среди толпы знакомых – кого любил, с кем обменивался рукопожатиями в навсегда отошедшие солнечные дни. И вот наконец он увидел тех, кого так искал взглядом... Гермиппа, Лизистру и их дочь, стоявшую рядом с родителями в белом облачении и державшую на руках младенца, её сына, его сына, свободного гражданина Афин или раба Ксеркса, в зависимости от того, чем кончится сегодняшний день. Находившиеся рядом скоро заслонили собой Гермиону, и Главкон опёрся о кабестан. Вся сила на мгновение оставила его.
– Критий, сегодня ночью ты слишком много грёб и мало отдыхал, – заметил всевидящий Фемистокл. – Сикинн, отведи его в каюту и налей чашу хиосского.
– Никакого вина, ради Афины! – воскликнул изгнанник. – Слабость прошла. Я вновь силён.
Дружный крик, прокатившийся над берегами и греческим флотом, заставил Главкона забыть даже о Гермионе:
– Идут! Персы! Персы!
Флот варваров выходил навстречу грекам из афинских гаваней.
Солнце поднялось выше. Диск его пылал над вершиной Гиметта, засыпая сушу, море и острова огненными дротиками. Южный ветер крепчал; покрывая белыми гребнями узкий пролив между Аттикой и Саламином, он весело покачивал триеры. Ни облачка не было ни над Пентеликоном, ни над Гиметтом, ни над высящимся на севере Парнесом. Над оставленным Акрополем ещё курилась тоненькая струйка дыма, поднимавшегося от тлеющих руин храма, заставляя моряков Аттики помнить об отмщении.
Вдоль берега перемещалось персидское войско: всадники в золочёных панцирях. Доспехи копейщиков Гидарна сияли как маленькие солнца. Сверкающая масса войска скопилась вокруг горы Эгалеос, со склонов которой глядело на море святилище Геракла. К нему приближались всё новые всадники, колесницы, носилки... громогласный вопль перелетел через пролив: «Победа царю!» Там на троне слоновой кости вместе со своими полководцами, гаремом находился повелитель мира, который сейчас собственными глазами увидит, как сражаются его рабы.
Корабли варваров вышли в море. Из гаваней Пирея и якорных стоянок вдоль берега выходили их суда – финикийские, сицилийские, египетские и – о горе – ионийские. Грек шёл сражаться с греком. Более шести сотен кораблей вышло на битву – более высоких, чем греческие, и с виду более страшных.
Соперничая друг с другом в убранстве, суда персов были с носа до кормы разрисованы алой, пурпурной и золотой краской. Тысячи вёсел вздымались, взбивая пену, как поступь непобедимой армии. На мачтах флагманских кораблей трепетали пёстрые сигнальные флаги. Раздавались команды на дюжине языков, пели серебряные дудки старших над гребцами, хрипло перекрикивались мореходы... Армада шествовала в бой, окружённая устрашающим рыком.
– Ласточки прилетели, – отозвались эллины, сердца их заколотились быстрее, а дыхание участилось.
И не было в том стыда, ибо пришёл час испытания и Ахура-Мазда вступил в борьбу с владыкой олимпийцев Зевсом. Вот-вот держащий небо обратит свой взор на Элладу и провозгласит ей свой суд: «умри» или «живи».
Корабли варваров строились. Чёрные тараны, глядевшие в сторону Саламина, разделились на две ощетинившиеся линии за островом Пситаллия, на берегах которого блистали персидские щиты, словно луна возле солнца, сверкавшего на Эгалеосе, где восседал Царь Царей. Раскачиваясь на волнах, сохраняя порядок, флот медленно подползал к Саламину, превращаясь в стену, ощетинившуюся таранами, копьями, – несокрушимую стену. Греческие корабли лежали вдоль берега, каждую триеру соединял с ним причальный канат, каждый мореход прислушивался к биению собственного сердца, не отводя взгляда от триеры Эврибиада, находившейся в самой середине строя.
Теперь оба флота оказались друг против друга, и боевой порядок их нетрудно было разглядеть. На западе, перед очами самого Ксеркса, афинянам предстояло сразиться с финикийцами. В центре эгинцам противостояли киликийцы, а на востоке Адимант со всеми его пелопоннесцами должны были одолеть вассальных ионян. Но неужели сигнал начать битву так и не будет подан? Неужели какой-то бог притупил разум Эврибиада? Или же это измена вершит свои тайные козни? Люди находились в напряжении, и мгновения эти были драгоценны. Лук, напряжённый слишком долго, утратит свою силу. Почему же медлит Эврибиад?
На «Навзикае» негромко ругались под нос и ждали... ждали, пока персидское чудовище, этот огромный флот не одолел половины расстояния от Пситалеи до берегов Саламина, и только тогда на мачте корабля спартанского флотоводца поднялся флаг. Он полз словно улитка и вот наконец затрепетал на самой вершине мачты, простое красное знамя, но, пока оно разворачивалось, сотни топоров уже рубили причальные канаты, вёсла греческих триер вспенили море, и корабли понеслись от берегов Саламина. Над проливом прокатился клич – скорее молитва, чем пожелание... Старики, матери, жёны, дети вместе пропели:
– Да благословит вас Зевс!
Громогласный вопль моряков, скрип бесчисленных уключин был им ответом. Эврибиад сказал своё слово. Измены не было. И всё теперь находилось в руке бога.
* * *
Греческие корабли мчались навстречу персидским, которые также ускорили ход. С материка доносился крик персов: толпа их вокруг Царя Царей подбодряла своих мореходов. Здесь, в этой битве, не будет нерешительности и неуверенности, как при Артемизии. Это знали и персы и эллины. Умелые финикийцы, давно роптавшие и недовольные не вступавшими в сражение флотоводцами, пенили волны решительными ударами вёсел. Распря с греками, вызванная торговым соперничеством сидонян и эллинов, уходила корнями в прошлое, и не было в тот день среди персов более яростных бойцов за интересы Ксеркса, чем его финикийские вассалы.
Враги приближались плотным строем, и высокие корабли во всём могуществе своём невольно вселили в греков нерешительность. Вёсла их замедлили движение. Дрогнул весь строй. Тут отстала триера с Эгины, там коринфянин-наварх позволил не спешить своим людям. Даже келевст «Навзикаи» сбился с ритма. Корабль Эврибиада задержался, присоединяясь к линии, словно бы испугавшись высокого сидонского судна, вырвавшегося из строя варваров... Трубы на финикийском судне пели вызов. Греческие суда почти остановились, некоторые из них уже пятились назад. Настал миг, способный завершиться трагедией. И тут Фемистокл, словно бог, взлетел на помост над судном. Он сорвал с головы шлем. Это заметили со многих десятков триер. Под вой вражеских труб призыв полетел над греческими кораблями:
Сыны Эллады! Свой край спасайте,
Жён и детей и храмы божьи,
Вперёд и бейтесь, судьбу решайте!
– «Вперёд и бейтесь, судьбу решайте!» – передавали друг другу наварх за навархом.
По строю эллинов прокатился боевой клич, громкий, словно перуны, разящие вершины гор. Вёсла вновь вспенили воду, и корабли принялись набирать скорость; Фемистокл кивнул Амейне, тот в свой черёд келевсту. Старший над гребцами вскочил с места, обрушив удар на било:
– Ару! Ару! Ару! Налегайте на вёсла, мужи!
«Навзикая» рванулась вперёд. Гребцы, сидевшие спиной к врагу, гребли словно безумные. Они думали лишь о том, что долг велит им бросить триеру вперёд по волнам словно камень, пущенный из пращи. И только Фемистокл, наварх и кормчий, стоявшие рядом, не отводили взглядов от вражеского судна, торопившегося навстречу.
– Рискнём? – спросил Фемистокл у Амейны.
Наварх кивнул:
– С таким экипажем – да.
Два стадия, один, полстадия, корпус судна... Триеры сближались, готовясь к смерти, и тут Амейна прижал к губам свисток и пронзительно свистнул. Все гребцы по правому борту вскочили на ноги и втянули вёсла в порты. Сидонское судно было уже рядом. Бурлила вода под его носом, щёлкали кнуты, которыми начальники подгоняли скот, налегавший на вёсла. А потом, почти перед столкновением, кормчий прикоснулся к рулевому веслу. «Навзикая» повернула, и нос сидонского корабля пронёсся мимо. Дождь дротиков обрушился на палубу греческого судна, но всего мгновение спустя варвары подняли страшный крик, ибо афинская триера шла прямо на вёсла, переламывая их на полном ходу. Вёсла сидонского корабля ломались, словно сухие ветки. Зазевавшиеся гребцы валились со скамей. И буквально за какое-то мгновение все вёсла по правому борту судна были приведены в негодность. Дисплоус, любимый приём греческих моряков, был выполнен с высшим искусством.
Теперь Фемистокл получил свой шанс и воспользовался им. Нового приказа старшему над гребцами отдавать не потребовалось. Привычным движением гребцы «Навзикаи» спустили вёсла на воду. Кормчий с мрачной ухмылкой развернул корабль. Обратившись к «Навзикае» беззащитным бортом, лежал длинный сидонский корабль: беспомощное судно тщетно пыталось отползти в сторону на уцелевших вёслах. Моряки-сидонцы бегали по палубе, взывая к Мелек-Баалу, Астарте и прочим богам.
– Ару! Ару! Ару! – завопил старший над гребцами, и «Навзикая» вновь рванулась вперёд, покорная уверенной руке кормчего.
Она стрелой полетела по узкой полоске воды, ещё разделявшей оба судна. Чаще и чаще вспахивали вёсла море. А потом гребцы уронили их, хватаясь перед ударом руками за брусья корпуса. Раздавшийся треск слышали и на материке и на Саламине. Борт финикийского судна лопнул, как яичная скорлупа. Корабль накренился, и с мостика «Навзикаи» увидели сотни побледневших лиц, до слуха греков доносились отчаянные вопли... Волны хлынули в пробоину.
