Текст книги "Ксеркс"

Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис

Соавторы: Луи Мари Энн Куперус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Ксеркс

Из энциклопедического словаря

Изд. Брокгауза и Ефрона

Т. XXXII. СПб., 1892

Ксеркс I – царь Персии, сын Дария Гистаспа и Атоссы, вступил на престол в 486 г. до Рождества Христова. Он был вял, недалёк, бесхарактерен, легко подчинялся чужому влиянию, но отличался самоуверенностью и тщеславием. Тотчас же по вступлении на престол ему пришлось подавлять восстание в Египте, жестоко поплатившемся за стремление к независимости. В следующем году вспыхнуло восстание в Вавилоне, и, только покончив с ним, Ксеркс принялся за продолжение начатого его отцом дела – войну с греками. В 480 г. он сам повёл свои многочисленные войска через Геллеспонт на Грецию, но, потерпев неудачу в двух морских сражениях, при Саламине и Микале, поспешно бежал и вернулся в Азию ещё прежде поражения своих сухопутных войск. В течение следующих 12 лет, пока велась война с греками, Ксеркс уже не занимался делами, а погрузился в интриги и оргии гарема. Он был убит в 465 г. начальником стражи Артабаном при содействии евнуха Аспамитра.

Саламин

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Сопровождавшееся битвами при Фермопилах, Саламине и Платеях вторжение Ксеркса в Грецию является одним из самых драматических событий в истории человечества. Если бы Афины и Спарта сдались под натиском восточных суеверий и деспотизма, Парфенон, аттический театр и диалоги Платона не могли бы существовать, а Фидий, Софокл и греческие философы могли бы вовсе не появиться на свет. Выдержанное Элладой испытание и герои его – Леонид и Фемистокл – до сих пор отбрасывают тень на нынешний мир, что и заставило меня взяться за сочинение этого романа.

Многие из сцен были рождены прямо на месте действия во время моего недавнего визита в Грецию. Кроме того, я постарался дать читателю некоторое представление о природной красоте земли эллинов, которая будет жить и тогда, когда Фемистокл вместе с его современниками ещё глубже погрузятся в сумрак прошедших времён.

ПРОЛОГ
ИСТМИЙСКИЕ ИГРЫ ВОЗЛЕ КОРИНФА

Глава 1

Глашатай прокричал в пятый раз. Люди – узловатые спартанцы, утончённые афиняне, надушенные сицилийцы – со всех сторон теснились к возвышению, пытаясь с помощью локтей пробиться на удобное место.

   – А теперь, о, эллины, внемлите ещё раз. Шестым участником пентатлона[1]1
  Пентатлон - в Древней Греции классическое спортивное пятиборье: бег, прыжок в длину, метание диска, копья, борьба.


[Закрыть], самого почётного из состязаний, происходящих на Истмийских играх, будет Главкон, сын Конона Афинянина; дед его...

Голос глашатая утонул в криках:

   – Самый прекрасный мужчина во всей Элладе!..

   – Женственный щенок!..

   – Из благородной семьи Алкмеона...

   – И семейка-то проклята!..

   – Великий бог помогает ему, сам Эрос...

   – Ай, дурак, женился из одной только любви. Он нуждается в помощи. Собственный отец отрёкся от него.

   – Тихо-тихо, – утихомирил толпу глашатай. – Я всё расскажу о нём, как и о других. Узнайте же, мои господа, что он полюбил Гермиону, дочь Гермиппа из Элевсина, и добился брака с нею. Гермипп был смертельным врагом Сонона, и потому в великом гневе отец отрёкся от сына, но, если сейчас Главкону удастся увенчать свою голову цепком победителя в пентатлоне, отец, быть может, простит его.

   – И не надейся, – проговорил один из спартанцев, – у красавчика нет никаких шансов против гиганта Ликона, нашего лаконца.

   – Хвастун! – возразил ему афинянин. – Разве Главкон вчера не согнул при народе подкову?

   – Это сделал наш Мерокл! – вскричал мантинеец.

Тем временем глашатай, прежде чем приступить к долгой речи о благородных предках Главкона, начал призывать афинян доказать свою уверенность в победе заключением пари:

   – Сколько ставите на то, что Главкон побьёт эпидаврянина Ктесия?

   – Нечего равнять нашего льва с мышью! – взревел самый шумный из афинян.

   – А фиванец Аминта?

   – Какой там Аминта! Давай нам спартанца Ликона.

   – Пусть будет Ликон... Так кто и сколько ставит на то, что афинянин Главкон, впервые выступающий на великих играх, одолеет Ликона из Спарты, дважды побеждавшего на Истме, один раз в Дельфах и один раз в Олимпии?

Поднявшийся шум и крики заставили глашатая изрядно напрячься, чтобы записать обрушившийся на него град предложений, подтверждавших высокое мнение афинян о своём ещё не титулованном чемпионе. Ропот толпы привлекал новых любителей – ближних и дальних. На ипподроме, находившемся совсем рядом, только что закончились соревнования колесниц, и занятая поисками нового развлечения праздная толпа валила сплошным потоком. В водовороте рук и локтей человек невысокий и невыносливый почти не имел шансов пробиться к трибуне глашатая и зафиксировать своё пари. И судьба эта была уготована седому и достойному, но, увы, не вышедшему ростом мужчине, тщетно старавшемуся пробиться в передние ряды, рискуя при этом длинным полотняным хитоном[2]2
  Хитон - древнегреческая одежда – род шерстяной или льняной рубашки (до колен или ниже) с рукавами либо без них.


[Закрыть].

   – Эй! Эй! Расступитесь, добрые люди, а тебя, грубый спартанец, чьи сандалии в очередной раз топчут пальцы моих ног, пусть покарает Зевс! Неужели я так и не сумею подойти поближе, чтобы поставить две своих мины[3]3
  Мина – денежная единица в Греции, Вавилонии и других странах древнего мира; имела в них разную ценность.


[Закрыть] на этого Главкона?

   – Не лезь вперёд, борода, – возражал спартанец, – и благодари богов за то, что не расстанешься со своими деньгами, когда завтра Ликон свернёт шею вашему курёнку.

Тут он возвысил голос:

   – Ставлю тридцать драхм[4]4
  Драхма – серебряная и золотая монета в Древней Греции.


[Закрыть] на Ликона, господин глашатай! Значит, принято...

   – И две мины на Главкона, – пискнул невысокий, устремляя вперёд взгляд блестящих, как бусины, глаз, но глашатай так и не услыхал бы его, если бы не обнаружившийся внезапно союзник.

   – Кто здесь собрался ставить на Главкона? – вмешался в разговор молодой афинянин, уже успевший записать свой заклад. Ты, достойный муж? Тогда, клянусь совами Афины, глашатай должен тебя услышать! Подставь своё плечо, Демарат.

Просьба была обращена к соседу, также молодому жителю Афин. Располагая двумя усердными помощниками, седоволосый коротышка скоро оказался перед глашатаем.

   – Две мины? – переспроси тот, склонившись вперёд. – Две мины за то, что Главкон побьёт Ликона? Но назови своё имя...

Невысокий мужчина горделиво распрямился:

   – Симонид из Кеоса.

Толпа сразу же притихла. Даже самые ершистые из спартанцев тотчас исполнились почтения. Глашатай нагнулся, записывая.

   – Симонид Кеосский... Симонид! Самый известный поэт Эллады! – вскричал первый из двух добровольных помощников коротышки. – Послужить такому знаменитому человеку – великая честь. Позволь мне пожать твою руку.

   – С превеликим удовольствием. – Коротышка-поэт расцвёл от лести. – Но ты спас меня от молота и наковальни Гефеста. Что за вульгарная толпа! Расступитесь, тогда я смогу отблагодарить вас.

С помощью обоих защитников Симонид выбрался из человеческого водоворота. Под одной из изящных сосен, окружавших длинный стадион, он смог перевести дыхание и разглядеть своих спасителей. Оба были достойны внимания, однако резко контрастировали друг с другом.

Орлиный профиль первого из них, высокого и смуглого, свидетельствовал о примеси негреческой крови. Свой зелёный хитон он носил как отъявленный франт. Спутник его, отзывавшийся на имя Демарат, человек более светлокожий и светловолосый, являл взгляду Симонида истинно греческий профиль, украшенный короткой, аккуратно подстриженной бородкой. Окаймлённый пурпурной полосой плащ ниспадал с его плеч живописными волнами, берилловое кольцо с печатью и богато украшенный самоцветами пояс свидетельствовали о состоятельности и вкусе. Лицо его вполне могло бы показаться открытым и дружелюбным, если бы Симонид не припомнил вдруг старую пословицу, утверждавшую, что человеку со слишком близко посаженными глазами верить не стоит.

   – Ну, а теперь, – начал поэт, готовый так же наделять комплиментами, как и слушать их, – позвольте мне поблагодарить моих благородных избавителей, ибо я не сомневаюсь в том, что столь достойные молодые люди принадлежат к самым знатным семьям Афин.

   – Я не стыжусь своего отца, – ответил высокий афинянин. – Эллада ещё не забыла Мильтиада, победителя при Марафоне[5]5
  Марафон (Марафонская равнина близ Афин) – место, где в 490 г. до н. э. произошло сражение во время греко-персидских войн 500-449 гг. до н. э.; греческие войска под командованием 10 стратегов разбили персидское войско.


[Закрыть].

   – Значит, я жму руку Кимона, сына спасителя нашей страны, – обрадовался поэт. – О, как жаль, что я так долго пробыл в Фессалии и не видел, как ты рос. Благородный сын благородного отца. А твой друг... кажется, его зовут Демарат?

   – Да.

   – Как мне везёт! Ибо я встретился с Кимоном, сыном Мильтиада, и Демаратом, молодым помощником Фемистокла[6]6
  Фемистокл (ок. 525 – ок. 460 г. до н. э.) – государственный деятель и полководец Афин; во время греко-персидских войн построенный по его настоянию флот одержал победу над персидским флотом у о. Саламин (480 г. до н. э.).


[Закрыть], прославившегося во всём мире и среди афинских ораторов мудростью Нестора и Одиссея.

   – Твои похвалы не соответствуют истине! – воскликнул второй из афинян, тем не менее не имевший ничего против них.

И остроязыкий Симонид разразился потоком восхвалений и лести, пока наконец Кимон не прервал его вопросом:

   – И всё же, дорогой кеосец, если ты только сегодня прибыл на перешеек, зачем тебе так решительно ставить свои деньги на Главкона?

   – Зачем? Потому что я, как и все греки, если не считать спартанцев, схожу с ума по Главкону. На всём моём пути из Фессалии, в Беотии, Аттике, Мегарах, люди говорили о нём, о его красоте и сноровке, о его ссоре с отцом, о его женитьбе на Гермионе, прекраснейшей из афинских дев, и о том, что он прибыл на игры, чтобы завоевать венок победителя и заслужить прощение Конона. Скажу откровенно, каждый попадавшийся мне погонщик мулов, должно быть, поставил на него не меньше обола[7]7
  Обол – мелкая серебряная, а затем медная монета в Древней Греции.


[Закрыть]. Все говорят, что он прекрасен, как рождённый на Делосе Аполлон, изящен, как юный Гермес, и скромен, как незамужняя дева... хотя в последнее я не верю.

Симонид перевёл дыхание, а затем обратился к своим собеседникам:

   – Но вы афиняне и, должно быть, знакомы с ним?

   – Знакомы? – Кимон расхохотался от всей души. – Или не мы сегодня расстались с ним на площадке для борьбы? Или Демарат не учился с ним в школе и не был его самым близким другом? Что же касается его красоты, доблести и скромности... – В глазах молодого человека вспыхнул огонёк. – Не говори, что его перехваливают, пока не увидишь своими глазами.

Симонид засиял от радости:

   – Добрый гений свёл меня с вами. Отведите меня к нему.

   – Поклонники так докучают Главкону, что наставники его в ярости; кроме того, он сейчас ещё находится на борцовской площадке.

   – Тем не менее он скоро вернётся в свой шатёр, – добавил тотчас Демарат. – К тому же Симонид – это Симонид. И если Фемистокл и Леонид[8]8
  Леонид – спартанский царь (488-480 гг. до н. э.), прославился стойкой защитой от персов Фермопильского ущелья в 480 г. до н. э. во время греко-персидских войн; погиб со своим отрядом.


[Закрыть] имеют возможность лицезреть Главкона, теми же правами обладает первый поэт Эллады.

   – О, драгоценный оратор! – воскликнул коротышка, обнимая его. – Я уже люблю тебя. Так пойдём же, чтобы я мог немедленно почтить ваше новое божество.

   – Пойдём, – согласился Кимон, делая несколько длинных шагов. – Шатёр его находится неподалёку, и ты увидишь Главкона, даже если его наставники превратятся в горгон.

Посейдонов удел, огромный, огороженный стенами участок земли с храмами, портиками и Истмийским стадионом, скоро остался позади. Трое быстро шли на восток вдоль моря. Вокруг было полно людей. Прокатила дюжина колесниц. Под каждой высокой сосной непременно обнаруживались купец с прилавком и обступившая его толпа. Прошло стадо бурых коз – жертвенный дар какого-то благочестивого фокейца. За животными в причудливом танце кружили жрицы Афродиты под оглушительный треск кастаньет и рокот цитр. Тихий ветерок надувал коричневые паруса рыбацких лодок на колышущихся просторах залива. Прямо впереди замаячили белёные, оштукатуренные дома Кенхреи, восточной гавани Коринфа. Далеко впереди ровным полукругом вздымались зелёные вершины Аргивских гор, а справа поднималась крутая и одинокая пирамида – бурая скала Акрокоринфа властвовала над процветающим городом. А над всем этим, над людьми и горами, распростёрлось самое прекрасное, что было в этих краях, – чистое, пропитанное солнцем лазурное небо Эллады, подобного которому нет в землях, берега которых не омывают пенные волны Эгейского моря.

Такой пейзаж окружал троих путников, однако Симонид, видевший его слишком часто, не обращал внимания на окрестности и засыпал спутников вопросами:

   – Так, значит, и его Гермиона тоже прекрасна?

   – Как Афродита, встающая из пены морской, – ответил Демарат, всё время глядевший в сторону и старавшийся избегать проницательного взора поэта.

   – И отец её отдал дочь сыну своего злейшего врага?

   – Элевсинец Гермипп – человек разумный. Иметь своим зятем первого красавца во всей Элладе не так уж плохо.

   – А теперь расскажите о самом великом чуде... Неужели Главкон действительно добивался её руки не ради приданого или положения, а из одной любви?

   – Браки по любви сейчас в моде, – ответил Демарат, искоса взглядывая на Кимона, сестра которого только что вышла по любви за Каллия Богатого, смутив этим всех афинских скромниц.

   – Значит, на старости лет мне довелось увидеть новое чудо. Как Одиссей и Пенелопа! И он красив, доблестен, высок мыслью и жена достойна его? Должно быть, я надеюсь на слишком многое. И упования мои не оправдаются.

   – Напротив, – возразил Демарат. – Теперь сюда: эта тропа как раз ведёт к шатру Главкона. Если ты сочтёшь, что мы перехвалили его, считай нас достойными танталовых мук.

Однако здесь на пути их обнаружилось неожиданное препятствие. Статую, стоявшую под сосной, окружала целая толпа, и пронзительные злые голоса людей предвещали не свободный проход, а стычку.

Глава 2

Снаружи стен Посейдонова удела беспрестанно ходили люди. Почти ту же самую тропу, которой только что прошли Симонид с его новыми друзьями, выбрали ещё двое мужчин, настолько глубоко погрузившихся в разговор, что им было совершенно безразлично, сколько людей почтительно уступает им путь или приветствует их. Тем не менее более высокий и молодой из этой пары отвечал на всякое приветствие лёгким движением руки, однако делал это не задумываясь и не отводя взгляда от спутника.

Собеседники на редкость контрастировали друг с другом. Младший из них лишь недавно достиг полного расцвета сил; крепкий и хорошо развитый физически, он был изящно одет. Быстрые жесты его были красноречивы сами по себе. Коротко постриженные каштановые волосы почти не закрывали чистое смуглое лицо, которое едва ли можно было назвать правильным, скорее выразительным и утончённым. Смеялся он как-то негромко, чуть приоткрывая отличные зубы.

Товарищ его с ответами не торопился. Едва доставая макушкой до плеча своего спутника, он тем не менее обладал грудной клеткой быка. Изящество и не подумало посетить его. Лицо этого человека было изборождено шрамами и заросло редкой щетиной. Низкий лоб. Глаза, серые и мудрые, поблескивали под кустистыми бровями. Длинные седые волосы, заплетённые в косу и уложенные на макушке, удерживало на месте золотое кольцо. Прикрывавшая его тело хламида[9]9
  Хламида - мужская верхняя одежда древних греков и римлян – род плаща с застёжкой на правом плече или на груди.


[Закрыть] была пурпурной, но грязной. На аттическое красноречие собеседника он отвечал по-дорийски кратко.

   – Итак, я всё объяснил: если исполнятся мои планы, если Керкида и Сиракузы пришлют помощь, если у Ксеркса появятся проблемы при снабжении его войска всем необходимым, мы не просто сумеем успешно сопротивляться персам, но легко победим их. Или, по-твоему, я выказываю чрезмерный оптимизм, Леонид?

   – Посмотрим.

   – Вне сомнения, Ксеркс посчитает, что флот его ненадёжен. Египетские мореходы ненавидят финикийцев. А значит, мы можем рискнуть.

   – Не спеши, Фемистокл.

   – Да... с тем же успехом можно играть в кости с мойрами[10]10
  Мойры – в древнегреческой мифологии три богини человеческой судьбы.


[Закрыть], ставя на кон судьбу всей Эллады. Тем не менее придётся рискнуть и дать сражение. Если мы проявим отвагу, наши имена будут помнить так же долго, как и имя Агамемнона.

   – Или Приама... сдавшего Трою.

   – А ты, мой дорогой царь, конечно же сдвинешь с места небо и землю, чтобы как-нибудь расшевелить своих эфоров[11]11
  Эфоры – в Спарте пять ежегодно избиравшихся народным собранием лиц, обязанностью которых было руководство всей политической жизнью государства.


[Закрыть] и совет, запаздывающий с подготовкой к войне? Мы надеемся на тебя.

   – Попробую.

   – Разве мы вправе просить о большем? Но пора покончить с государственными делами. Помню, мы говорили о пентатлоне и шансах...

Тут ропот возмущённых голосов, остановивший Симонида, достиг ушей Фемистокла и Леонида.

Клич «К бою!» произвёл вполне ожидаемый результат. Кучки людей, причём не самого аристократического вида, валили со всех сторон к уже собравшейся толпе. В поднявшейся суматохе никто не проявлял особого почтения к царю Спарты и первому среди государственных деятелей Афин; бесцеремонно отодвинутые в сторону, они могли только оставаться свидетелями происходящего.

Как выяснилось потом, шум поднял торговавший бронзовым товаром сикионец, обнаруживший, что со столика, на котором он разложил свой товар, пропала небольшая, но ценная лампа. Взгляд его сразу выделил среди дюжины с лишком окружавших его прилавок людей стройного мальчишку в восточной одежде; и поскольку ловкость рук сирийских рабов успела войти в пословицу, сикионец немедленно сделал свой выбор:

   – Хватайте варвара-вора!

С этим криком он подпрыгнул и вцепился в одежду предполагаемого похитителя светильника. Богатая и тонкая одежда, разорвавшаяся под руками торговца, помогла парнишке улизнуть, однако зеваки немедленно схватили беглеца и потащили его к сикионцу, уже приготовившемуся приказать обыскать незадачливого грабителя, но, увы, как раз споткнувшемуся возле своего столика о пропавшую лампу, должно быть просто свалившуюся на землю. Умиротворённый находкой торговец был уже готов отпустить мальчишку, однако один из находившихся рядом спартанцев не проявил желания успокоиться.

   – Он вор, этот варвар, вор и лазутчик! – завопил спартанец. – Он выбросил лампу, когда понял, что его застукали! Ведём его в храм, к распорядителям игр!

Волшебное слово «лазутчик» тотчас развязало языки и страсти в толпе. Несчастного парня вновь схватили и принялись толкать в бока, осыпая градом вопросов:

   – Чей ты раб? И почему находишься здесь? Где твой хозяин? И где ты взял эту заморскую одежду и тюрбан с золотыми кружевами? Признавайся немедленно, пока ответ не выбили из тебя кнутом! Какое бесчинство ты собирался учинить?

Пленник, если даже он понимал по-гречески – что было сомнительно само по себе, – совсем потерялся в этом столпотворении. Он тщетно пытался вырваться; в глазах его блестели слёзы. А потом он совершил грубую ошибку. Даже не пытаясь протестовать, он запустил узкую ладонь в алый пояс и извлёк оттуда горсточку золотых – должно быть, для того, чтобы предложить их в качестве выкупа за своё освобождение.

   – У раба с собой десять дариков! – завопил докучливый спартанец, так и не ослабив хватку. – Слушайте, друзья: всё ясно как день. Парень, похожий на этого, служит Дексиппу-коринфянину. Молодой негодяй ограбил своего хозяина и убежал.

   – Вот оно что! Беглый раб! В храм его! – К спартанцу присоединилась целая дюжина голосов. Вопли пленника уже попросту невозможно было услышать.

   – Подождите, добрые граждане, – обратился к толпе человек, чисто произносивший слова на аттическом диалекте. – Отпустите этого парня. Я знаю раба Дексиппа, это не он.

Публика, в основном спартанцы, повернулась, недовольная вмешательством афинянина, однако послышавшееся в толпе имя заставило их сделать шаг назад.

   – Кастор и Полидевк... Это Главкон Прекрасный.

Раза два порывисто двинув локтями, молодой человек пробился к парню. Действительно, Главкону могли бы позавидовать боги. Красота и сила слились воедино в его идеальной фигуре. Тонкое, правильное лицо, профиль, словно вышедший из-под рук скульптора, гладкие щёки, синие глаза, густые, коротко стриженные, с рыжинкой, волосы; подбородок не слабый, но и не суровый, кожа, покрывшаяся загаром в борцовской школе, – все эти детали складывались в единую картину, и целое было много прекраснее любой из составных частей! Возбуждённый несправедливостью, он стоял, чуть откинув назад голову, алый плащ изящными складками ниспадал с его плеч.

   – Отпустите парня, – повторил он.

На мгновение покорённые его красотой спартанцы сдались. Восточный мальчик прижался к своему спасителю, однако неприятная история ещё не закончилась.

   – Слушай меня, афинянин, – вновь начал спартанец. – Не полагайся на свою красоту. Завтра Ликон испортит её. Это или раб Дексиппа, или шпион варваров. В любом случае его следует отвести в храм, так что не мешай это сделать.

Он схватил мальчишку за пояс, но атлет протянул узкую ладонь, схватил спартанца за руку и одним молниеносным движением уложил его на землю. Вскочив на ноги, тот в ярости воззвал к собратьям:

   – Афины оскорбили Спарту! К отмщению, мужи-лакедемоняне! Бей их! Бей!

В поднявшейся буре патриотических страстей о мальчике-азиате немедленно позабыли. К счастью, оружия в толпе не нашлось. С полдюжины крепких лаконцев без согласия и порядка набросились на атлета. На мгновение Главкон исчез за размахивающими руками и развевающимися одеждами. А потом золотая голова его вновь мелькнула над толпой: он легко разбросал нападающих. Двое из них уже валялись на спинах и стонали. Остальные, ругаясь, отошли на почтительное расстояние и готовились к новому натиску.

Афинский горожанин, торговавший за соседним прилавком, поднёс раструбом руки ко рту и завопил:

   – Мужи-афиняне, сюда!

Его многочисленные соотечественники горохом посыпались отовсюду. Мужчины подбирали камни, отламывали от сосен ветви, чтобы воспользоваться ими в качестве дубинок. Атлет, находившийся в самом центре сумятицы, улыбался, высоко подняв голову, а в глазах его горела радость сражения. И поза и лицо его вторили словам: «Попробуйте справиться со мной!»

   – Спарта оскорблена! Долой хвастуна! – вопили лакедемоняне.

Афиняне отвечали им подобным же образом. Смуглый мореход уже тянул из ножен кинжал. Всё обещало крепкую потасовку, разбитые головы и, может быть, кровь, когда Леонид вместе с другом, прибегнув к помощи посохов, пробились вперёд. Царь с размаху опустил свой жезл на спину рослого спартанца, готового ринуться на Главкона.

   – Глупцы! Прекратите! – взревел Леонид, и, едва толпа узрела, кто сейчас оказался среди них, руки забияк – и афинян и спартанцев – немедленно опустились; притихнув, все замерли.

Воспользовавшись мгновением, Фемистокл шагнул вперёд и поднял вверх руку. Его звонкий голос, словно походный горн, прозвучал среди сосен:

   – Собратья-эллины, да не вкрадётся раздор между нами! Я видел всё происшедшее. Вы прискорбно не поняли друг друга. Не сомневаюсь, что ты всем доволен, мастер-медник?

Сикионец, которому драка сулила конец вечерней торговли, с радостью закивал.

   – Он говорит, что кражи не было и что он всем доволен. Он благодарит всех за дружескую помощь. Азиат не раб Дексиппа, а Ксеркс не использует подобных мальчишек в качестве соглядатаев. И Главкон ничем не оскорбил Спарту. Давайте же разойдёмся с миром и без обиды, и пусть боги определят победителя завтрашних соревнований.

Ни один голос не ответил ему. Музыка, сопровождавшая приближение священного посольства Сиракуз, разом отвлекла внимание толпы; многие уже успели оставить её, чтобы проводить до храма украшенные цветами колесницы и скот. Фемистокл и Леонид приблизились к Главкону.

   – Ты, как всегда, заслуживаешь прозвища Главкона Удачливого... Что было бы, не направься мы этим путём?

   – Это было чудесно, – отозвался атлет, в глазах которого ещё не угас огонёк. – Потрясение, борьба, ощущение того, что твои сила и воля противостоят многим, а потом понимание: ты сильнее.

   – Восхитительное чувство, – ответил государственный деятель, – только избави меня Зевес от необходимости сражаться в одиночку против десятерых. Однако какой бог надоумил тебя вмешаться в эту свалку, рискуя всеми шансами на завтрашнюю победу?

   – Я возвращался с занятий в палестре[12]12
  Палестра – гимнастическая школа для мальчиков в Древней Греции.


[Закрыть] и увидел, что мальчишка попал в затруднительное положение и что он не является рабом Дексиппа. Я бросился выручать его... не думая о последствиях.

   – Рискнул всем ради лукавого азиата? Кстати, а где этот плут?

Но парнишка, из-за которого завелась свара, уже затерялся в толпе.

   – Сбежал вместе с благодарностью к своему спасителю! – едко воскликнул Фемистокл, поворачиваясь к Леониду. – Ну, благороднейший царь Спарты, ты хотел увидеть Главкона и оценить его шансы на победу в пентатлоне. Твои лаконцы уже проверили их. Теперь ты доволен?

Но царь, не удосужившись произнести даже приветственное слово, окинул взглядом атлета и изрёк свой приговор:

   – Слишком красив.

Главкон покраснел, как девица. Фемистокл с укоризной воздел руки к небу:

   – Разве Ахиллес и многие другие герои не были отважны и прекрасны одновременно? Или не их Гомер столько раз называет богоподобными?

   – Поэт пентатлона не выиграет, – отрезал царь, а потом резким движением схватил правую руку атлета возле плеча.

Хрустнули мышцы. Главкон даже не шевельнулся.

   – Эвге! – воскликнул Леонид, отпуская руку Главкона, и протянул ему полусжатый кулак: – Разожми.

На долгое мгновение, которого как раз хватило Симониду и спутникам, чтобы приблизиться, афинянин и спартанец застыли лицом к лицу с сомкнутыми руками... Главкон тем временем багровел – но не от смущения. Потом кровь прилила ко лбу царя: покрасневшие пальцы его разомкнулись.

   – Эвге! – вновь воскликнул Леонид и, обратившись к Фемистоклу, заметил: – Подойдёт.

После этого, словно бы удовлетворившись увиденным и не желая более тратить времени попусту, он коротко и небрежно кивнул Кимону и его спутникам. Царское слово и явно было слишком драгоценной монетой, чтобы транжирить её на пустые прощания. Уже уходя, царь бросил через плечо Главкону:

Ненавижу Ликона. Раздроби ему кости.

Впрочем, Фемистокл задержался на мгновение, чтобы приветствовать Симонида.

Коротышка-поэт пришёл в восторг – наперекор собственным ожиданиям – от красоты и скромности атлета и, будучи человеком, всегда державшим свои мысли поблизости от языка, не раз заставил Главкона покраснеть.

Господин Симонид излишне добр ко мне, – попробовал прекратить похвалы атлет. – И я вижу в его словах лишь вежливую любезность.

Какое непонимание! – пел поэт. – Ты ранишь меня. Но я испытываю сильное желание задать вопрос. Разве не приятно ощущать, что ты радуешь стольких людей уже своим внешним видом?

   – Как мне ответить на него? Если отвечу «нет», то обижу тебя прекословием, если отвечу «да» – обижу ещё горше, на сей раз самомнением.

   – Умный ответ. Лицом ты – Парис, силой – Ахиллес, а умом – Периандр. И все эти качества сошлись воедино в одном теле. – Однако, заметив, что смущение Главкона ещё более усугубилось, кеосец постарался укоротить свой язык: – Геракл! Если мой язык успел задеть тебя, видишь, я успел убрать его в ножны. Но утешит меня только ода в пятьдесят ямбов, посвящённая твоей победе. А в ней не сомневаюсь ни я, ни один из здравомыслящих эллинов. Или ты не уверен в ней, драгоценный афинянин?

   – Я уверен в справедливости богов, благородный Симонид, – ответил атлет, отчасти с детской прямотой, отчасти с глубоко искренним и зрелым чувством.

   – Возможно, ты прав. Боги обыкновенно справедливы к таким, как ты. Судьба, Тюхе, перестаёт благоволить к нам, седобородым.

   – Кто знает. – Главкон усталым движением прикрыл ладонью глаза. – Тем не менее иногда я готов сказать: «Приветствую тебя, несчастье, лишь не будь большим», чтобы только отвратить ревность богов к избыточной удаче. Если не считать ссоры с отцом, я преуспел во всём. Завтра мне предоставляется возможность уладить и её. Впрочем, готов напомнить тебе слова Солона: «Не называй человека счастливчиком, пока ты не умер».

Подобная откровенность с незнакомым человеком очаровала Симонида:

   – Ты прав, но ошибиться может и один из семи мудрецов.

   – Я не знаю. Я только надеюсь...

   – Тихо, Главкон, – проговорил Демарат. – Перед состязанием не придумаешь ничего хуже, чем разговор о нём. Дома в Афинах...

   – В Элевсине, ты хотел сказать.

   – Чума тебя забери! – вскричал Кимон. – Ты называешь Элевсин потому, что там тебя ждёт Гермиона. Однако мечтания закончатся, когда начнётся схватка с Диконом.

   – Тогда он очнётся, – улыбнулся Фемистокл. И, ещё раз изящно кивнув Симониду, государственный деятель заторопился следом за Леонидом, в то время как трое молодых людей и поэт направились к палатке Главкона – в сосновую рощу.

   – Почему это царь Леонид пожелал Главкону сокрушить кости лучшего из спартанцев? – полюбопытствовал Кимон.

   – Готов дать ответ, – вызвался Симонид, знакомый, наверное, с половиной знатных эллинов. – Во-первых, Ликон принадлежит к соперничающему с ним царственному роду; во-вторых, его подозревают в мидянстве[13]13
  Мидянство – от названия древней страны Мидии, в 550 г. до н. э. подпавшей под власть персидских царей из династии Ахеменидов.


[Закрыть], в симпатиях к Персии.

   – Слыхал я об этом мидянстве, – торопливо прервал своего спутника Демарат, – и готов поручиться, что всё это – россказни.

   – Слухов достаточно, чтобы дать повод для сомнений! – вскричал не знающий компромиссов сын Мильтиада. – В подобные времена честный эллин должен следить, чтобы к нему не пристали подобные подозрения. А ещё одна причина ненавидеть его...

   – Тихо! – распорядился Главкон, словно бы воспрянув от долгих раздумий, и продолжил, взмахнув своей дивной надопью: – Пусть мидяне, персы и война с ними подождут. Моя единственная война сейчас – пентатлон, а потом пусть по ноле Зевса будет победа и славное возвращение в Элевсин!.. Пожелайте мне удачи.

   – Готов объявить его сумасшедшим, – задумчиво проговорил поэт. – Главкон живёт в своём собственном ясном мире; ему достаточно его самого. Да не затмит когда-нибудь этот мир посланная Зевсом буря! Ибо душа его кажется мне не созданной для несчастий.

* * *

Из шатра навстречу Главкону выбежал Мане, слуга атлета, державший в руках небольшую, плотно перевязанную шкатулку.

   – Её оставил незнакомый мне смуглый человек всего несколько мгновений назад. Он сказал, что она предназначена для моего господина Главкона.

Внутри оказался браслет из египетской бирюзы, который Симонид оценил более чем в две мины. Ничто не свидетельствовало о личности дарителя, кроме кусочка папируса, на котором неопытная рука начертала: «Прекрасному единоборцу-афинянину с благодарностью за великую услугу».

Кимон поднял браслет повыше, наслаждаясь его блеском.

   – Фемистокл ошибся, – заметил он. – Азиат не забыл о благодарности. Но чьего же отрока или раба на деле спас Главкон?

   – Вероятно, – выдвинул предположение Симонид, – что Фемистокл ещё раз ошибся. Как знать, не подослан ли Ксерксом человек, имеющий возможность дарить подобные вещи?

   – Не говори глупостей, – недовольным тоном объявил Демарат, но Главкон уже поместил браслет обратно в шкатулку.

   – Бог послал его, и я радостно приму этот дар, – заметил он непринуждённо. – Доброе предзнаменование завтрашней победы, и к тому же браслет будет на редкость красиво смотреться на руке Гермионы.

Упоминание это вызвало новые протесты со стороны Кимона, однако их прервал мальчишка-подросток, вошедший в шатёр и обратившийся к Демарату.