Текст книги "Ксеркс"

Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис

Соавторы: Луи Мари Энн Куперус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

   – Все назад! – прогрохотал Амейна. – Чтобы не затянуло в водоворот! Враг тонет!

Гребцы «Навзикаи» взялись за вёсла. Всё внимание их было занято своим кораблём, и мало кто мог наблюдать за гибелью вражеского судна. А через мгновение на поверхности воды осталось лишь несколько досок и голов финикийских мореходов. Волны Эгейского моря поглотили первый корабль.

Над триерами Эллады пробежал победный клич:

   – С нами Зевс! С нами Афина!

В начале битвы важно добиться преимущества, и оно было у греков. Деяние Фемистокла вселило отвагу в сердца эллинов. Шёл вперёд Эврибиад, летело судно Адиманта. Их корабли мчались навстречу врагам.

Но и «Навзикая» заплатила за победу. При столкновении её трезубый таран сорвало с места, и в предстоящей схватке корабль Фемистокла оказался лишённым своего самого грозного оружия. Эллины приветствовали гибель финикийского судна радостным воплем; гневные голоса варваров взывали к отмщению. Азиаты, сражавшиеся перед очами своего царя, не собирались сдаваться. Суда их двигались по проливу тесной массой, мешая друг другу, лишая себя манёвра. И на какое-то мгновение всем показалось, что они выбросят греков на Саламин уже своей мощью. А потом строй кораблей рассыпался. Наметив противника, навархи отчаянно бросали свои корабли вперёд, не думая о том, как сложится битва в других местах. Вот египетское судно пустило на дно эвбейскую триеру. Вот сикионский корабль сошёлся бортами с киликийским и враги бросились врукопашную. Посторонний наблюдатель увидел бы во всём этом один лишь хаос. В сотне начавшихся поединков между кораблями удача склонялась то на одну, то на другую сторону, однако исход сражения был совершенно неясен... Возможно, его ещё не знал и сам Зевс.

«Навзикая» на какое-то мгновение задержалась на месте – чтобы дать своим людям отдышаться и пропустить вперёд неповреждённые корабли. Но битва вновь докатилась до корабля Фемистокла. Заметив, что она утратила свой таран, кипрское судно попыталось нанести удар, однако искусство кормчего позволило «Навзикае» избежать столкновения. Мимо пролетело тирское судно, и Главкон получил возможность метнуть свой дротик. Подплывший сидонский корабль устрашился участи только что потопленного собрата и сцепился бортами с эгинской триерой. Как складывалась битва, кто уступал, кто побеждал, Главкон видел не более всех остальных. Руку его задела стрела, он понял это, лишь когда заметил, что панцирь испачкан кровью. Камень, пущенный пращником, угодил прямо в лоб соседу Главкона. Тот рухнул без стона. Фемистокл находился повсюду: на мостике, на палубе, среди гребцов. Он кричал, ободрял, отдавал приказы, не гнулся под градом стрел. Наконец из скопления кораблей вырвалось судно, более роскошное с виду, чем все остальные. Поручни на носу и корме были оправлены серебром. Щиты копейщиков, теснившихся на высокой палубе, блистали золотом. Десяток вымпелов трепетал на мачтах корабля, стоны рогов и барабанный бой мешались с криками экипажа. Повреждённая эллинская триера попалась ему на пути. Персидское судно в мгновение ока пронзило невезучий корабль тараном. А потом оно развернулось навстречу «Навзикае».

   – Чей это корабль? – спросил Фемистокл у находившегося неподалёку Главкона.

   – Тирийский, а ведёт его в бой сам Ариабигн, брат Ксеркса.

   – Нас атакуют, – крикнул на ухо Фемистоклу Амейна: над морем стоял ужасающий грохот.

Фемистокл измерил взглядом расстояние, разделявшее оба корабля.

   – Они вот-вот столкнутся с нами, – ответил он. – Триера действительно потеряла таран?

   – Он отломился, погибли и десятеро лучших гребцов.

Фемистокл надвинул на лоб шлем, прикрывая лицо:

   – Эвге! Поскольку нам остаётся только идти на абордаж или бежать, будем сражаться.

Кормчий вновь шевельнул рулём. Нос «Навзикаи» повернулся к атакующему судну, однако сигнал навалиться на вёсла молчал. Варвары заметили манёвр и, опасаясь коварства эллинов, притормозили. Оба корабля медленно двигались навстречу друг другу. И прежде чем борта их соприкоснулись, на палубу «Навзикаи» градом посыпались финикийские стрелы. Сидевшие на верхних скамьях гребцы начали падать со своих мест. Главкон теперь не считал, сколько пущенных врагами снарядов ударилось о его шлем и панцирь. Какое-то мгновение суда шли друг к другу, словно по воле течения. Наконец железные крюки впились в борт афинской триеры, и загорелые финикийские воины полезли на палубу.

   – К оружию! – завопил Фемистокл, нисколько не смущённый случившимся.

Трижды вал финикийцев накатывал на палубу «Навзикаи». И трижды отступал с потерями лишь для того, чтобы призвать своих богов и возвратиться с удесятерённой яростью.

Главкон израсходовал пучок дротиков и начал новый, его руки орудовали сами собой. Ветер и волны гнали оба корабля на берег – едва ли не в полёте стрелы от Ксеркса, находившегося на скалистом мысе. Царь по-прежнему восседал на своём троне, в окружении своих витязей. Возле него находились писцы с папирусами, заносившие на них названия кораблей, доблестно послуживших владыке ариев или ничем не обрадовавших его. Главкон видел пёстрые одежды евнухов, носилки, выглядывавших из них укрытых вуалями женщин. Неужели Артозостра по-прежнему видела в эллинах лишь безумцев, бросивших вызов могуществу её брата? На берегах Аттики и Саламина рыдали и радовались очевидцы, следя за переменчивым ходом сражения; крики то утихали, то нарастали, следуя пульсу трагического хора, хора титанов, певших, пока боги сражались.

   – Ещё один натиск! – вскричал Амейна, одолевая грохот битвы. – Бей их крепче, друзья!

Смуглолицые азиаты с хриплым боевым кличем вновь посыпались на палубу; замелькали дротики, послышались предсмертные стоны, зазвенела сталь. Отчаянный натиск встретил мужественное сопротивление. Фемистокл находился в самой гуще боя. Орудуя копьём, он сбросил в воду двоих, попытавшихся подняться на мостик. Отряд врагов, спрыгнувших на скамьи гребцов, греки изрубили буквально в куски. Уцелевшие с воплями отступили. Греки видели, что на палубе финикийского судна начальники хлещут кнутами воинов, пытаясь вернуть их обратно. Появился и сам Ариабигн, верховный флотоводец, громадный воин в золочёном и выкрашенном алой краской панцире. Он метался по мостику, проклиная, умоляя, угрожая, – всё было напрасно. Моряки «Навзикаи» разразились ликующими криками:

   – Довольно! Хватит с них! Слава Афине!

И тут Амейна схватил за руку Фемистокла. Следом за своим вождём повернулись все эллины, и радостные вопли стихли. К дрейфующей «Навзикае» на полном ходу приближался высокий корабль. Триера Фемистокла была столь же беспомощна, как только что потопленное сидонское судно. Дружный стон вырвался у афинян:

   – Спаси нас, Афина! Спаси! Это Артемизия! Царица Галикарнаса!

Тяжёлый корабль царицы-амазонки нёсся во всём великолепии. Вёсла ритмично взлетали и опускались. Вода пенилась под его тараном. Финикийцы в победной радости закричали. Моряки «Навзикаи» опустили и мечи и копья и обратили глаза к Фемистоклу, будто бы он, словно какой-нибудь бог, мог отвести от них надвигающуюся смерть.

   – По местам, мужи-афиняне! Умрём, как подобает свободным людям!

Когда моряки искали глазами катящую по небу колесницу Гелиоса, случилось чудо. Грозный таран промчался мимо. Корабль врага бежал, не обращая внимания ни на что, взмахи вёсел уносили его прочь. Афиняне вновь разразились воплями восторга:

   – Это «Персей»! Кимон спас нас!

Отставая на три корпуса от корабля Галикарнаса, неслась триера сына Мильтиада. Теперь на «Навзикае» поняли, почему Артемизия уклонилась от сражения. Смертельный удар по кораблю Фемистокла подставил бы её бортом к преследователю. «Персей» пролетел мимо, и афиняне обменялись приветствиями.

   – Помощь нужна? – крикнул Кимон с мостика.

Фемистокл махнул мечом:

   – Нет, гони её, бей! Афина с нами.

   – Афина с нами! Зевс за нас!

Экипаж «Навзикаи» немедленно воспрял духом. Над ними ещё маячил высокий борт финикийца, но в тот миг они одолели бы и скалы Кавказа.

   – Вперёд! – выкрикнул Амейна. – Мы захватим этот корабль! Захватим прямо перед глазами их царя.

С палубы варварского судна полетели копья и стрелы. Афиняне не обращали внимания на этот град, перепрыгивая с борта на борт. Финикийцы тщетно пытались высвободить абордажные крючья. Греки лезли на палубу, бежали по снастям... Какой из этих атлетов не сумел бы пробежать по натянутому канату! Через какое-то мгновение вся длинная гребная палуба тирского судна оказалась захваченной, и греки благословили Афину. Однако штурм корабля лишь начинался: двумя грозными башнями поднимались надстройки на носу и корме его, куда отступили защитники судна. Запертые в углу финикийцы повернули и без понуканий со стороны начальников бросились на врагов. Сам гордый флотоводец персов вступил в схватку; орудуя мечом, словно Аякс под стенами Трои, он воистину показывал, что является князем среди ариев. Чтобы остановить этот натиск, потребовалась вся стойкость Амейны и преданных ему людей, иначе эллинов выбросили бы за борт. Наконец схватка угасла, впрочем, являя тем самым затишье перед новой бурей. Оба корабля сносило всё ближе и ближе к берегу.

Вельможи, стоявшие у трона Ксеркса, готовили мечи. В мыслях своих Главкон уже видел, как царь соскакивает с трона – как было при Фермопилах.

   – Куда разбежались? – рявкнул Ариабигн, обращаясь к тирянам. – Неужели вы окажетесь трусливыми псами и пред очами самого Царя Царей?

Финикийцы предприняли новый натиск. С кормы и носа тирского судна полетели дротики. А потом в урагане схватки вдруг наступило затишье: и афиняне и тиряне разом отступили, давая возможность Фемистоклу и Ариабигну сойтись в поединке. Рослый перс дважды едва не повергал ниц эллина. И дважды Фемистокл отвечал на удар ударом. Сбив с головы Ариабигна шлем, он уже готовился нанести окончательный удар, когда нога его поскользнулась в крови и Фемистокл пошатнулся. И, прежде чем он успел оправиться, перс обрушил своё оружие вниз, вложив в движение всю свою силу.

   – Фемистокл погиб! – разом простонали афиняне, но вместе с их криком над палубой пролетел дротик.

Пущенный Главконом, направляемый рукой и глазом истмийского победителя, дротик вонзился в плечо перса между пластинами панциря. Грозный клинок лишь скользнул по панцирю флотоводца и загремел, ударившись о палубу. Обезоруженный, князь отшатнулся. Увидев это, финикийцы побросали мечи. Истинные азиаты, в участи своего вождя они усмотрели собственную судьбу и не стали противиться ей.

   – Сдавайся, – обратился Главкон к Ариабигну на персидском языке. – Битва повернулась против тебя, и ты не повинен в этом. Спасай жизни своих людей.

Гневно тряхнув головой, Ариабигн левой рукой вырвал дротик из плеча.

   – Князь ариев знает, как надо умирать, а не как сдаваться в плен, – ответил он и, прежде чем афиняне успели распознать его намерения, вскочил на край борта.

Став лицом к царю, Ариабигн склонил голову и левой рукой изобразил знак поклонения.

   – Схватите его! – вскричал Амейна, наконец разгадав замыслы перса.

Но было уже поздно: Ариабигн прыгнул вниз. В панцире он ушёл в воду как камень. Волны сомкнулись над головой князя, навсегда скрыв его от глаз людей.

На тирском судне на мгновение воцарилась тишина. Стон ужаса донёсся от варваров, толпившихся на берегу. А потом финикийцы попадали на колени: прося пощады, они припадали к ступням победителей. За короткую передышку афиняне успели остыть, и они принялись собирать разбросанное по палубе оружие, не учинив кровопролития.

Фемистокл поднялся на мостик захваченного флагманского корабля. Главкон был рядом с ним. Ветер теперь уносил оба судна к середине залива. Впервые за долгое время афиняне могли оглядеться и попытаться понять, как складывается сражение. Прикрываясь от солнца, смотрели они во все стороны и не верили собственным глазам, ибо истина казалась немыслимой. От огромного варварского флота, грозно наступавшего вдоль пролива, остались лишь редкие корабли, и носы их были обращены прочь от Саламина. Волны были покрыты обломками судов, в основном персидских. Справа, слева и в центре наступали эллины: таранили, брали на абордаж, захватывали персидские корабли. Сражение ещё не утихло, но от Саламина уже шли шлюпки, высланные Аристидом. Они были полны седобородых ветеранов, которые не смогли спокойно следить за тем, как сражаются их сыновья, и поспешили на Пситталию, чтобы истребить оказавшихся там в ловушке персов. На берегу Аттики не было слышно радостных криков, лишь скорбный, волчий вой доносился оттуда, заглушая песни победителей. С борта «Навзикаи» было видно, как финикийцы и киликийцы бежали вдоль берега, чтобы вытащить из воды изуродованные суда – подальше от победоносных греков.

Экипаж «Навзикаи» стоял в изумлении, не думая ни о своём корабле, ни о захваченном тирском, не заботясь об усталости и ранах, а потом мореходы, все как один, повернулись к финикийскому судну... и к Фемистоклу. Он, их наварх, спас Элладу перед глазами надменного полубога, возмечтавшего погубить всю страну. И они поклонились своему флотоводцу – словно олимпийскому богу.

Глава 16

Когда в тот вечер «Навзикая» вернулась на Саламин, когда старики и женщины порадовались и поплакали, встречая живых, – гордость не позволяла им рыдать над павшими, – после того как предусмотрительные навархи привели в порядок весь флот, ибо Ксеркс мог решиться вновь испытать судьбу и поутру вступить в сражение с оставшимися у него кораблями, Фемистокл вернулся в свою каюту. Общество его разделял лишь Главкон Алкмеонид. Наварх был немногословен:

   – Сын Конона, вчера твоё появление навело меня на мысль, каким образом можно спасти Элладу. Сегодня твоё копьё спасло меня от смерти. Я в долгу перед тобой. И долг свой оплачу. Завтра же я могу вернуть тебя жене и друзьям, если ты примешь моё условие.

Молодой человек чуть зарделся, но в глазах его не было радости. Главкон чувствовал сдержанность Фемистокла.

   – Какое же?

   – Афинянам скажут, что ты на миг поддался чрезвычайно сильному искушению, однако заплатил за единственную ошибку гораздо больше, существенной помощью.

   – Значит, я останусь Главконом Изменником... или ... Главконом Раскаявшимся Изменником?

   – Слова твои суровы, сын Конона, но что ещё я могу сказать? Есть ли у тебя новое объяснение письму, отправлен ному в Аргос?

   – Объяснение прежнее: я не писал этого письма.

   – Не будем тратить слов попусту. Разве ты не понимаешь, что большего я не могу сделать?

   – Дай-ка подумать.

Младший из афинян опустил голову и нахмурил брови.

   – Сын Неокла, – проговорил он наконец, – я благодарю тебя. Ты справедливый человек. Какие бы скорби ни пали – и в прошлом и в будущем – на мою голову, ты в них неповинен. Однако я не могу возвратиться к Гермионе и моему сыну на таких условиях.

   – Чего же ты хочешь?

   – Сегодня боги помиловали Элладу, возможно, они снизойдут и ко мне. Война ещё не закончена. Не позволишь ли ты мне перейти на корабль союзников, где меня никто не узнает? Подождём год, быть может, за это время Сфинкс найдёт разгадку.

   – Но столько ждать трудно.

   – Фемистокл, мне приходилось совершать более трудные поступки.

   – А твоя жена?

   – Да будет Гера милостива к ней. Она сказала, чтобы я вернулся, когда афиняне сочтут меня невиновным. Пусть лучше подождёт, пусть потоскует, чтобы я мог возвратиться к ней именно таким, каким она хотела видеть меня. Тем не менее обещай мне кое-что сделать.

   – А именно?

   – Если родители будут выдавать Гермиону за Демарата, воспрепятствуй этому браку.

Лицо Фемистокла просветлело. Он дружески опустил руку на плечо молодого человека:

   – Я скажу тебе, что во всей Элладе не вижу человека прекраснее тебя и душой и телом. Не бойся за Гермиону, и пусть за грядущий год Аполлон Открыватель разгадает эту мрачную тайну.

Главкон поклонился. Фемистокл предоставил ему всё, о чём мог просить изгнанник, и молодой афинянин оставил каюту.

КНИГА III
УХОД ПЕРСОВ

Глава 1

Эллада была спасена. Неясно было, на какой срок, на год или навсегда, но боги держали это знание при себе. Охваченный паникой властелин мира бежал в Азию. Евнухи, женщины из гарема и слуги вместе со своим господином перебрались в роскошные Сарды, остаток флота отступил из Эгейского моря. Однако мозг и десница всего персидского войска, Мардоний Доблестный, остался а Элладе. С ним оставалась индийская пехота, и скифские конные лучники, и не знающие равных персидские копейщики – костяк не потерпевшего поражения войска. Греки не могли считать, что страна их находится в безопасности.

Демарат процветал. Его вновь избрали стратегом. И хотя Фемистокл теперь относился к нему с некоторым недоверием, Аристид ничего не скрывал от молодого собрата. Всю зиму Демарат постоянно занимался почётными дела ми: вёл бесконечные переговоры в Спарте, Коринфе и других местах. Мелочные и склочные греческие государства боролись друг с другом и интриговали, радея о собственном превосходстве над соперниками, а не о славе Эллады. Тем не менее среди всех вождей патриотов трудно было сыскать более ярого борца за процветание Эллады, чем афинский оратор.

Во всяком случае, подобного мнения придерживался Гермипп. Элевсинец поселился на Аргивском побережье в Трезене, городе гостеприимном и принявшем многих бездомных афинян. Возражения дочери против второго брака он находил всё более и более неразумными. Разве Главкон не погиб больше года назад? Разве не должна благословить Геру всякая женщина, которой богиня посылает столь благородного и красноречивого мужа, как Демарат, человека богатого, пользующегося расположением власть имущих и находящегося у власти?

   – Макайра, если ты найдёшь себе другого достойного мужа, я возражать не стану. Что ещё может обещать своей дочери любящий её отец? Но если ты решила никогда не выходить замуж, я отдам тебя Демарату против твоей воли. Не следует лишать себя высочайших радостей только из прихоти.

   – Он погубил Главкона, – ответила Гермиона голосом, полным слёз.

   – И всё же, – ввернула Лизистра, подобно многим добрым матушкам, способная на жестокие слова, – Демарат свою страну не предавал.

Вместо ответа Гермиона бросилась в свою комнату рыдать – уже в который раз – над колыбелью Феникса. Тут её и обнаружила старая Клеопис, обняла, приголубила и запела старинную песню про Алфея, погнавшегося за Аретузой. Песня скорее предназначалась Фениксу, чем его матери, однако была чрезвычайно утешительна. На какое-то мгновение обо всём забыли, но Демарат, прибывший, чтобы переговорить с Гермиппом, отбыл в Коринф чрезвычайно довольный собой.

В истмийском городе начались затяжные и скучные переговоры. Мардоний искушал афинян. Весной прибыли его послы, предлагавшие возместить весь нанесённый войной ущерб, увеличить принадлежавшую городу территорию в обмен не на рабство, а на свободное подданство в Персидской державе, если только афиняне выступят против своих нынешних союзников-эллинов. Афиняне встретили искушение подобающим образом. Ответ за весь народ дал послам Аристид:

   – Мы знаем вашу силу. Но тем не менее скажите Мардонию, что пока Гелиос ещё ездит над нашими головами, Афины не заключат союза с Ксерксом, но доверятся богам, храмы которых он жжёт.

Сказано было с отвагой, но когда афиняне обратились к Спарте, ожидая, что её многочисленная рать выйдет и нанесёт Мардонию смертельный удар, началась новая цепь всяческих извинений и задержек. На переговорах в Коринфе Аристид и Демарат были вынуждены перейти от аргументов к угрозам – как Фемистокл перед Саламином. И после очередных долгих и бесплодных дебатов Демарат вышел из коринфского Пританея в компании коллег, кипевших гневом против дорийцев с их уклончивостью.

Демарат отправился через Агору к дому знакомого ему богатого купца, где рассчитывал отобедать. Шёл он быстрым шагом, обращаясь мыслями скорее к брачному пиру в Трезене, чем к неоконченному спору со спартанцами. Агора не могла заинтересовать его: такие же продавцы, прилавки и галдёж, как в Афинах; разница заключалась в том, что здесь маячила цитадель на верхушке Акрокоринфа, а не бурая скала, принадлежащая мудрой Афине. Последние месяцы как-то рассеяли прежние страхи. Каждый день Демарат всё более убеждался в том, что прежние «ошибки» его – такое имя дал оратор некоторым своим поступкам – ни к чему плохому не привели.

«В конце концов, – размышлял он, – Немезида – богиня капризная. Часто она забывает о человеке на всю жизнь, а после смерти... кто знает, что ожидает нас за Стиксом?»

Он находился в таком согласии со всем, что окружало его, что вполне мог выслушать мольбы попрошаек. Нищий сидел на ступенях между столпами колоннады, а ручной ворон топтался на его плече. Когда Демарат поравнялся с нищим, тот заскулил невзыскательный стишок:

 
Добрый господин, подай горсточку ячменя,
Пищи для чёрного ворона и для меня.
 

Афинянин уже полез в пояс за оболом, когда его грубо дёрнули за хитон. Повернувшись, он увидел перед собой гиганта Дикона.

   – А был ведь и такой час, филотатэ, – проговорил спартанец, не скрывая насмешки, – когда в твоей мошне не было средств для попрошаек.

Время не изменило Дикона и не избавило его от зловещего блеска в глазах, столь дополнявшего уродство.

   – Я не просил тебя, дорогой друг, – возразил афинянин, – напоминать мне об этом.

   – Тем не менее ты должен благодарить меня за напоминание, ибо последнее время ты забыл о благодарности. Деньги Мардония два года назад избавили тебя от беды, а ты ничем не отблагодарил его.

   – Достойный лакедемонянин, – проговорил Демарат со всем терпением, на которое был способен, – если ты хочешь поговорить о тогдашнем нашем маленьком дельце, незачем делать это посреди Агоры.

И он заспешил в сторону. Длинные ноги помогли спартанцу держаться с ним вровень. Демарат принялся отыскивать взором кого-нибудь из знакомых, общество которого могло бы избавить его от докучливого преследователя. Однако таковых вблизи не нашлось, а Ликон крепко держал его плащ. Демарат попал в плен.

   – Почему ты нашёл меня в Коринфе? – спросил он угрюмо.

   – По трём причинам, филотатэ, – расплылся в ухмылке Ликон. – Во-первых, здесь в роще Афродиты полно красоток; во-вторых, мне надоела Спарта с её чёрной похлёбкой и железными деньгами; в-третьих, о, роза и украшение Афин, я должен пообщаться с твоей благородной персоной.

   – Мог бы попросту прислать своего верного Хирама, – предложил афинянин, тщетно разыскивая взглядом путь к спасению.

   – В качестве помощника Хирам стоит двадцать талантов. – Ликон усмехнулся. – Он не Аполлон, к тому же на этой лире слишком много струн, и не на всех он умеет играть. Кроме того, он исчез под Саламином.

   – В самом деле? Да поразит Зевс и тебя и его! Куда ты тащишь меня? Заранее предупреждаю, ты будешь ослом, если попытаешься преувеличить размеры моей власти. Я ни чем не могу помешать походу против Мардония. На это способны только ваши лаконские эфоры.

   – Посмотрим, филотатэ, посмотрим, – буркнул спартанец с прохладцей в голосе. – А вот и храм Посейдона, почему бы нам не посидеть в тени галереи.

Демарат позволил спартанцу подвести себя к каменному сиденью возле стены. У входа в храм сидел старый «собачий» сторож, главной обязанностью которого было следить, чтобы ни одна поганая псина не осквернила святилище. Отметин глазами появление двух занятых разговором мужей, сторож вновь погрузился в отдых. Ликон не стал торопиться с делом:

   – Вижу, дела твои идут последнее время неплохо, мой дорогой друг.

   – Неплохо по милости Афины. А твои?

   – Тоже по милости Гермеса, однако вижу, что вы, афиняне, склонны жиреть на какой-нибудь низости, а потом благодарить за своё процветание небесных богов.

   – Надеюсь, ты оставил Спарту не ради того, чтобы оскорблять меня! – воскликнул Демарат, вставая, однако лапища Ликона вернула его на место:

   – Ай! Подмешай чуточку мёда в свою речь, тебе это ничего не стоит. А поручение моё таково. Мардоний скоро вступает в бой, и он должен одержать победу.

   – Говори это своим отважным эфорам, – кольнул собеседника Демарат. – Судя по их мужественным речам, они готовы биться с персами не меньше, чем ахейцы с троянца ми, – все десять лет.

   – Действительно... Впрочем, я всегда полагал, что наш народ столь же склонен к медлительности, сколь твой к обману. Но настроение эфоров меняется.

   – Аристид и Фемистокл благословят тебя за это.

Ликон повёл широченными плечами:

   – Тогда я превзойду богов, которым редко удаётся порадовать сразу всех людей. Тем не менее так будет.

   – Рад слышать это.

   – Дорогой Демарат, ты знаешь, что происходит в Спарте. После смерти Леонида его соперники, принадлежащие к моей ветви царского дома, накопили внушительную силу. В настоящее время совет эфоров возглавляет мой дядя Никандр, а он охотно прислушивается к моему мнению.

   – Ха! – воскликнул Демарат, уже начавший понимать, к чему клонит спартанец.

   – После Саламина я счёл за благо обмануть своих обличителей, утверждавших, что я благосклонно отношусь к мидянам и что благодаря моим интригам покойный царь оказался у Фермопил с весьма малым отрядом.

   – Твой патриотизм известен всей Элладе! – съехидничал Демарат.

   – Возможно. Но я заткнул рты обвинителям. И не предложил на совете сражаться с Мардонием лишь потому, что это всё-таки некрасиво.

   – Экий негодяй. – Демарат заёрзал на каменной скамье. – Какой ты спартанец, ты ничем не лучше любого коварного киликийца.

   – Терпение, филотатэ. Спартанец должен или выражаться кратко, или говорить весь день. Я не стал советовать вступать в битву потому лишь, что не уверен в твоей помощи.

   – Клянусь Зевсом! – перебил его Демарат, – эту мазь я почуял уже давно. Отвечаю сразу. Лети, как Борей, в свою Спарту, злоумышляй, кознодействуй, выслуживай место в Тартаре, куда рвётся твоё сердце, но помощи от меня ты более не получишь.

   – Я рассчитывал услышать подобный ответ.

Интонация Ликона буквально взбесила его собеседника.

   – При Темпе я помог тебе в последний раз. Я подсчитал цену. Возможно, ты сумеешь воспользоваться против меня некоторыми документами, но теперь я надёжнее стою на ногах, чем прежде. За прошлый год я столько сделал на благо Эллады, что могу надеяться на прощение, даже если вскроются прежние грехи. А если ты хочешь загнать меня в угол, помни, что я постараюсь, чтобы все отношения между варварами и твоей благородной персоной предстали перед глазами восхищенных соотечественников.

   – Какая отвага, какая доблесть, дорогой Демарат! – воскликнул Ликон с насмешливым восхищением. – Твоя речь вполне достойна трагического актёра.

   – Если мы в театре, пусть хор пропоёт последнюю строфу – и по домам. Мне противно твоё общество.

   – Тихо, тихо, – приказал Ликон, не снимая тяжёлой длани с плеча афинянина. – Я могу и поспешить, но твоё упрямство мешает этому. Повторяю, ты воистину нужен, чтобы Мардоний мог завершить завоевание Эллады. И не зови персов неблагодарными... Разве тебе не хочется стать тираном Афин, находящимся в небольшой вассальной зависимости от царя?

   – Я уже слышал это предложение.

   – И очень жаль, что не поторопился с согласием. Гермес редко посылает подобную возможность дважды. Я надеялся видеть в тебе своего «царственного брата», когда стану подобным образом владыкой Лакедемона. Однако твой отказ ничего не решает.

   – Я уже сказал. Делай что хочешь.

   – Тогда скажу тебе одно только слово: «Эгис».

На мгновение Ликон дрогнул. Ему показалось, что имя это поразило его собеседника на месте. Демарат пал на каменные плиты, словно сражённый стрелой, попавшей в самое сердце.

   – Эй! Эй! Добрый друг! – воскликнул спартанец, поднимая афинянина с чувством, к которому примешивалась, пожалуй, даже симпатия. – Я не знал, что в мою руку попал один из перунов Зевса.

Афинянин сел, спрятав лицо в ладонях. Общаясь со спартанцем, он предполагал, что сумел скрыть всё сделанное с Главконом. Ликон мог подозревать что угодно, однако Демарат полагал, что все доказательства находятся и его распоряжении. Лишь один человек, Эгис, мог откупорить бочонок позора, и имя его прозвучало как гром среди ясного неба.

   – Я слышал, что Эгис погиб при Артемизии. – Ликон едва разобрал шёпот внезапно охрипшего собеседника.

   – Филотатэ, он был ранен, попал в плен – в Фивы. И там мои друзья обнаружили, что ему известна одна очень примечательная – и выгодная для меня – история. А недавно он перебрался в Спарту.

   – И что же он успел налгать?

   – Дорогой мой друг, язык не может назвать его речи выдумками – так похожи они на родных детей Алетейи-Истины. Впрочем, выдумки его довольно забавны: выходит, например, что именно ты помог некоему киприоту бежать из Афин. Ещё он говорил, что получил от тебя письмо, которое по твоему же слову подбросил в сапог отправленного Главконом посланца, и о твоих беседах с Лампаксо... Кстати, и о необыкновенном искусстве, с которым ты подделываешь печати и почерки.

   – Низкая свинья! Кто поверит ему?

   – Человек этот действительно не из благородных, Демарат, но свиньёй его не назовёшь. Рассказы его складываются в весьма последовательную картину. Кроме него на суде может выступить Лампаксо, да и твой слуга Биас в состоянии сказать кое-что интересное.

   – Только если я дам своё согласие.

   – И когда же это хозяин отказывался разрешить своему рабу выступить со свидетельством в суде, если только он не хотел решить дело в чужую пользу? Нет, макайре, день, когда Фемистокл вызовет тебя в суд, не доставит тебе никакой радости.

Демарат поёжился. Весеннее солнце ласково пригревало, однако ему было холодно. Он сумел бы опровергнуть простое обвинение в измене, если к нему будет благосклонна удача. Но оказаться разоблачённым перед всей Элладой в качестве человека, погубившего лучшего друга, притом выдумкой, достойной сразу Тантала, Сизифа и Иксиона... Что удивляться тому, что ноги вдруг отказали ему? Как мог он не учесть, что Эгис может попасть в руки Ликона? Почему поверил лживой вести, пришедшей от Артемизии? И хуже всего – хуже воплей, с которыми люди будут рвать его тело на части, не дожидаясь, пока подействует цикута, – была мысль о Гермионе. Сейчас она ненавидит его. И, если он сядет на дарованный Ксерксом трон, подозрения её сразу превратятся в уверенность. Всё погибло, и жизнь, и любовь, впереди лишь клеймо измен ника.

Ликону хватило здравого смысла помолчать, дожидаясь, пока предыдущие слова его произведут своё действие. Он был уверен в себе, и не без оснований. Наконец Демарат поглядел на него.

   – Спартанец! Я – твой раб. Если бы ты купил меня за десять мин и получил расписку, я не мог бы надёжнее оказаться в твоей власти. Чего ты хочешь?