Текст книги "Ксеркс"
Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис
Соавторы: Луи Мари Энн Куперус
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)
Леонида боги забрали. Остался Фемистокл, чтобы нести бремя, никогда ещё не ложившееся на человека, – тяжесть двух битв: с персами и собственными, отнюдь не героическими союзниками. Три сотни и семь десятков триер выставили греки к Саламину. Половину судов дали Афины, но командовал соединённым флотом спартанец Эврибиад, представитель государства, в битву не спешившего, давшего всего шестнадцать кораблей, но тем не менее единственного, которому готовы были подчиниться вздорные пелопоннесцы.
Человек, расхаживавший по каюте «Навзикаи» спустя несколько дней после бегства из Афин, был совсем не похож на того, кто правил городом с Бемы. Он, по крайней мере, знал, что утром решится судьба Афин. Состоявшийся днём военный совет не давал повода для веселья. Зарево над Акрополем полыхало уже два дня. Огромный флот Ксеркса вышел из гаваней Аттики. Все предводители греческого флота собрались в каюте Эврибиада, и Фемистокл твердил одно только слово: «Сражаться!»
Однако малодушный Адимант, коринфский флотоводец, а с ним и многие отвечали:
– Тянуть время! Вернуться на Истм! Не рисковать.
Сыну Неокла удалось заткнуть им рот. Не аргументами, а угрозами:
– Сражаться с флотом Царя Царей мы можем только здесь, в узком проливе. В открытом море враг сокрушит нас числом. Голосуйте за битву, иначе мы, афиняне, отплывём в Италию и предоставим вам возможность самостоятельно сражаться с Ксерксом.
После этих слов на совете воцарилось угрюмое молчание, и верховный главнокомандующий с тоской посмотрел на Фемистокла. А потом – против собственного желания – дал приказ готовиться к битве.
Приказ был отдан, однако, отплывая от борта флагманского корабля на лодке, афинянин услыхал, как Глобрий, флотоводец из Сикиона, бормотал:
– Упрямец, он погубит нас!
Фемистокл не обманывал себя. Утром половина эллинов пойдёт в бой, думая о том, как уцелеть, а не как победить. Так не поступают перед победой.
Каюта опустела, в ней остался один Фемистокл. На палубе над головой его во всю мощь лёгких распоряжался триерарх Амейна, а дружный напев моряков свидетельствовал хотя бы о том, что «Навзикая» не промедлит в битве. Корабль облегчали перед сражением: бесполезные запасные мачты и паруса выгружали на берег, готовили запасные вёсла и абордажные крючья. Битва царила в помыслах каждого афинянина, однако союзники думали о другом. Наступивший самый главный час его жизни застал Фемистокла в задумчивости и волнении. Он отмахнулся от молодых людей, явившихся за приказаниями.
– Все распоряжения я уже отдал. Исполняйте их. Аристид прибыл? – Последний вопрос был обращён к Симониду, который все эти напряжённые дни находился рядом с Фемистоклом в качестве друга и советника.
– Он ещё не прибыл с Эгины.
– Тогда оставьте меня. – Фемистокл помрачнел.
Все вышли.
Элегантная каюта полностью соответствовала вкусу: Фемистокл роскошно обставил её. Кованая бронза, толстые карфагенские ковры, светильники на цепях из драгоценной коринфской латуни, за треножником стояло изваяние Афродиты Верной Советчицы, любимого божества флотоводца. И, повинуясь привычке, он пересёк каюту, взял золотую шкатулку и бросил несколько крупиц благовоний в жаровню.
– Внемли, о, владычица, – проговорил он задумчиво, – исполни мои моления.
Фемистокл знал, что слова ничего не стоят. Дуновение ночного ветра, врывавшееся в окно, разогнало аромат. Богиня смотрела на него с прежней, неизменной улыбкой, и Фемистокл горько улыбнулся в ответ.
– Таков, значит, будет конец. Проигранная битва, измена, рабство... нет, я не стану жить, чтобы испытать всё это.
Он выглянул в окно – огни варварского флота были отчётливо видны. Фемистокл наполнил грудь солёным воздухом.
– Так заканчивается трагедия... хуже, чем в самой скверной пьесе Фрисиппа, когда народ прогнал его хор с орхестры[40]40
Орхестра – в древнегреческом театре круглая площадка, на которой выступали хор и актёры античной трагедии и комедии.
[Закрыть] градом финиковых косточек. И всё же... всё же...
Последовавшая мысль так и не приобрела в его голове законченный облик.
– Да! – воскликнул Фемистокл, отодвигаясь от окна с долей прежней живости. – Я всё время держался храбрецом. Я смотрел в лицо циклопу, даже когда он строил самые гневные рожи. Но всё это пройдёт. По-моему, презренный Терсит и царь Агамемнон спят в Аиде и видят те же самые сны. Какая разница, проживёшь ли ты на несколько лет больше или меньше. Но умирать с мыслью: «Я победил» – куда приятнее, чем повторять про себя: «Я проиграл, и всё, что я любил, погибнет вместе со мной». А Афины…
Он остановился и возобновил свой монолог уже в ином тоне:
– Сколько же существует непонятных мне вещей. Их не растолкуют в Дельфах, ни один ясновидец не прочтёт разгадку в полёте птиц. Что произошло с Главконом? Неужели он действительно был предателем? И в чём именно заключалась его измена? После его исчезновения я потерял веру в смертных.
Мысли Фемистокла вновь уклонились в другую сторону:
– А мои сторонники в Афинах искренне верят в меня. Не лучше ли быть вождём в одном вольном городе, чем Ксерксом, господином миллионов рабов? Когда я возвратился в Пирей, меня приветствовали, словно самого Аполлона Избавителя. Как там напишут потом историки: «В это время Фемистокл, сын Неокла, побудил афинян к безнадёжному сопротивлению и тем самым обрёк их на уничтожение»? О, Зевс, неужели они действительно напишут так обо мне? Неужели меня назовут дураком и безумцем за то, что я хочу избавить свою землю от участи Мидии, Лидии, Вавилона, Египта, Ионии? Неужели мрачная Атропо сплела персам цепь нескончаемых побед? Тогда, о, Зевс, или ты, безымянная сила над силами, погляди на эту державу! Ксеркс уже не царь, а бог, и он попытается захватить Олимп и отнять у тебя престол.
Фемистокл мерил каюту отрывистыми шагами.
– Как?! – вскричал он, ударяя себя по лбу. – Как заставить сражаться этих эллинов?
Рука его опустилась на рукоять меча.
– Есть лишь одно место, где мы можем сразиться, имея преимущество на своей стороне. Здесь, в проливе между Саламином и Аттикой, мы можем свободно расставить все наши корабли, тогда как варвары будут мешать друг другу. Ну, а если нам придётся отступить... Нет, пусть об этом думают Адимант и его присные. Стена, преграждающая Истм... Да царь никогда не станет штурмовать её. Даже не предпримет единственной попытки, если только советники Ксеркса не сошли с ума. Разве царь не овладел морем? Разве не сумеет он высадить свою рать в любом месте за стеной? Разве я не вдалбливал эту мысль в тупые головы пелопоннесцев? Земля и боги! Уговорить каменную статую проще, чем дорийца. И они ещё считают себя наделёнными разумом.
Раздался стук в дверь. Вошёл Симонид.
– Ты не выйдешь на палубу, Фемистокл? Люди ждут. Повар Амейны приготовил вкусную трапезу, анчоуса и тунца, вожди народа ждут тебя, чтобы совершить возлияние в честь Тихэ, Удачи, чтобы она не забыла нас своим попечением завтра утром.
– Симонид, я в раздоре с Тихэ. Я не стану появляться на людях.
– Значит, наши дела плохи?
– Плохи. Но держись с отвагой перед людьми. Может быть, у нас есть ещё шанс.
– Неужели дошло до этого? – вопросил коротышка-поэт с тревогой в голосе.
– Оставь меня, – приказал Фемистокл, указывая рукой на дверь, и Симониду хватило ума подчиниться.
Фемистокл извлёк из стола перо, но не стал писать на разложенном перед ним листе папируса, а прикусил его кончик зубами.
– Как заставить эллинов сражаться? Отец Зевс, открой мне способ!
Мозг заторопился с возможными вариантами.
– Новый оракул, предсказание о неизбежной победе? Но я и так уже досуха выжал книги пророчеств. Или купить Адиманта вместе с его друзьями? Но золотом можно купить только душу, а не отвагу. Или произнести зажигательную речь, предложить новые аргументы? Но, даже если бы я обладал красноречием Нестора и мудростью Фалеса, послушают ли меня упрямые дорийцы?
Вновь постучал Симонид, лицо которого вытянулось.
– О, горе нам! Кимон прислал вестника со своего «Персея». Он говорит, что «Дикэ», стоящий рядом с ним сикионский корабль, не облегчается перед битвой, а ставит паруса, чтобы бежать.
– Это всё? – спокойно спросил Фемистокл.
– Утверждают также, что Адимант и другие флотоводцы, разделяющие его настроение, вновь отправились к Эврибиаду, чтобы отговорить его от сражения.
– Я ожидал этого.
– И спартанец уже сдаётся? – Коротышка-поэт побледнел.
– Весьма вероятно. Эврибиад стал бы трусом, не будь он таким большим дураком.
– И ты не собираешься немедленно посетить его, чтобы укрепить робких сердцем и заставить их вести себя так, как подобает эллинам?
– Пока нет.
– Друг мой, клянусь священным псом Египта, – вскричал Симонид, касаясь руки Фемистокла, – если ты ничего не предпримешь, всем нам предстоит завтра переселиться на поля асфоделей.
– Я делаю, что могу.
– Всё? Ты стоишь здесь, скрестив на груди руки!
– Всё... ибо я думаю.
– Думаешь... Не пора ли от размышлений перейти к действиям?
– Я это сделаю.
– Когда?
– Когда бог откроет свою волю. А пока я не вижу никакого просвета.
– Вечер уже кончается, и, значит, Эллада погибла!
Фемистокл рассмеялся, едва ли не легкомысленно:
– Нет, друг мой. Эллада не погибнет до завтрашнего утра, а что только не случается за ночь. А теперь ступай. Позволь мне вернуться к размышлениям.
Симонид медлил. Он сомневался в том, что Фемистокл владел ситуацией, но флотоводец решительным жестом указывал на дверь. Рука поэта уже касалась её, и тут в створку вновь постучали. Вошёл проревт, командующий передней палубой, ближайший помощник Амейны.
– Что у тебя? – резко спросил Фемистокл.
– Перебежчик, превосходительный, возможно, это обрадует тебя.
– Перебежчик... Откуда он взялся?
– Он приплыл к борту «Навзикаи» в лодке. Клянётся, что только что отплыл из Фалерона, и хочет повидать тебя.
– Он варвар?
– Нет, грек. Говорит с дорийским акцентом.
Фемистокл опять рассмеялся, уже веселее.
– Перебежчик, говоришь? Тогда почему же, о, совы Афины, оставил он «край жареных зайцев», обитель персов, куда бегут столь многие? На нашу сторону переходит не столь много людей, чтобы можно было пренебречь одним из них. Приведи его.
– А как же совет у Эврибиада? – напомнил Симонид.
– К гарпиям их всех! Я просил у Зевса знамения, и вот оно. У нас есть ещё время на то, чтобы выслушать перебежчика, убедить Адиманта и спасти Элладу.
Фемистокл поднял голову. Неуверенность и печаль оставили его лицо. Он вновь стал самим собой. Какие надежды, какие хитрости ещё таились в этом неисчерпаемом мозгу, Симонид не знал. Однако уже сам облик этого улыбающегося, сильного человека вселял спокойствие. Моряк вошёл вновь – уже с молодым человеком, лицо которого скрывали густая борода и остроконечная шапка. Смело подойдя к Фемистоклу, он произнёс несколько слов, после чего флотоводец отослал морехода.
Глава 13Оставшись в обществе Симонида и Фемистокла, незнакомец снял высокий колпак. Перед афинянами стоял молодой, крепко сложенный человек. Борода и царивший в каюте сумрак утаивали его черты. Он молчал, ожидая вопросов, а оба афинянина разглядывали его.
– Ну? – промолвил наконец флотоводец. – Кто ты? И почему находишься здесь?
– Ты не узнал меня?
– Не узнал, хотя память надёжно служит мне. Но ты говоришь как уроженец Аттики, а не дориец, как мне передавали.
– Я не просто из Аттики, я родом из Афин.
– Афинянин? Чтобы я не узнал афинянина? Постой. Твой голос знаком мне. Где я слышал его?
– В последний раз, – напомнил незнакомец, чуть возвысив голос, – мы говорили с тобой в Колоне. С тобой были Демарат и Гермипп.
Фемистокл отступил на три шага:
– Море отдаёт мертвецов. Ты Главкон, сын Конона...
– Конона, – подтвердил перебежчик, спокойно складывая руки на груди.
– Несчастный юнец! Какая гарпия, какой злой бог принёс тебя сюда? Что мешает мне отдать тебя морякам, чтобы они прибили тебя гвоздями к мачте!
– Ничто не мешает, напротив... – Голос Главкона сделался жёстким. – Но Афинам и Элладе завтра потребуются все их сыновья.
– Верным же ты был сыном своего города! Как тебе удалось уцелеть на море?
– Меня выбросило на берег Астипалеи.
– Где ты был с тех пор?
– В Сардах.
– Кто покровительствовал тебе?
– Мардоний!
– Неужели персы так скверно обошлись с тобой, что ты решил покинуть их?
– Они засыпали меня почестями и богатством. Ксеркс был милостив ко мне.
– И ты дошёл с его войском до Эллады? В компании других предателей... сыновей Гиппия и всех прочих?
Побагровев, Главкон смело встретил взгляд Фемистокла:
– Да... и всё же...
– Ах, и всё же... – саркастически заметил Фемистокл. – Я так и думал. Что ж, я могу назвать много причин твоего появления здесь... Ты хочешь предать нас персам, и Афина вложила извращённое мужество в твоё сердце. Тебе, конечно, известно, что прощение, объявленное нами изгнанникам, не распространяется на изменников.
– Знаю.
Фемистокл сел в кресло. Он находился в редком для себя состоянии и не знал, что говорить, что думать.
– Садись, Симонид, – приказал он, – а ты, бывший Алкмеонид, а ныне предатель, объясни мне, почему после всего случившегося я должен верить тебе?
– Я не прошу тебя верить. – Главкон застыл, словно изваяние. – Я не буду в обиде на тебя, если ты примешь любое решение, но тем не менее выслушай...
Взмахнув рукой, флотоводец велел говорить, и беженец начал свою повесть. Весь свой путь по морю от Фалерона Главкон готовил себя к этому испытанию, и отвага не оставила его. Немногословно и ясно он объяснил, как обошлась с ним судьба после Колона. Лишь когда Главкон упомянул о том, что был рядом с Леонидом, Фемистокл бросил на него острый взгляд:
– Повтори-ка. И не ошибись. Я отлично умею замечать ложь.
Главкон невозмутимо повторил свои слова.
– Какие доказательства ты можешь предъявить того, что был с царём Спарты?
– Никаких, кроме собственного слова. Имя моё слыха ли лишь коринфянин Эвбол и спартанцы. Но они мертвы.
– Гм! И ты рассчитываешь, что я поверю похвальбе изменника, за голову которого назначена награда?
– Ты сказал, что умеешь отличить ложь от правды.
Фемистокл поник головой и прикрыл лицо руками. Наконец, распрямившись, он поглядел на перебежчика:
– Ну, сын Конона, ты по-прежнему настаиваешь на своей невиновности? Ты готов повторить клятвы, которые приносил в Колоне?
– Да! Я не писал этого письма.
– Кто же это сделал тогда?
– Я сказал – злой бог. И ещё раз повторю это.
Фемистокл покачал головой.
– В наши дни боги пользуются человеческими руками, чтобы погубить человека. Ещё раз спрашиваю, кто написал это письмо?
– Афина знает это.
– К несчастью, великая богиня ничего не скажет нам! – выкрикнул богохульное утверждение наварх[41]41
Наварх – командующий флотом, а также командир корабля у древних греков.
[Закрыть]. – Давай возвратимся к более лёгким вопросам. Это я написал его?
– Немыслимо.
– Значит, Демарат?
– Немыслимо, и всё же...
– Разве ты не понимаешь, мой милый изгнанник, – кротко проговорил Фемистокл, – что, пока ты не переложишь ответственность за это письмо на чужие плечи, я но смогу сказать, что верю тебе?
– Я не прошу об этом. Моя просьба иная. Позволишь ли ты мне послужить Элладе?
– Откуда я могу знать, что ты не посланный Мардонием лазутчик?
– Слишком много перебежчиков и доносчиков бегут сейчас к Ксерксу, чтобы мне нужно было совать свою голову в пасть гидры. И ты это знаешь.
Фемистокл приподнял бровь:
– Симонид, ты всё слышал. Что скажешь? – Последний вопрос был обращён к поэту.
– Что этот Главкон, какова бы ни была его вина год назад, сегодня достоин доверия.
– Эвге! Сказать легко. Но что делать, если он снова предаст нас?
– Насколько я понимаю, – заметил проницательный Симонид, – сейчас выдавать особенно уже нечего.
– Отлично сказано.
Фемистокл приложил ладони ко лбу, Главкон же стоял словно мраморное изваяние. Наварх вдруг разразился потоком вопросов:
– Ты прибыл из лагеря Царя Царей?
– Да.
– И ты знаком с планом сражения?
– Я не был на совете, но его не скрывают. Персы слишком уверены в себе.
– Как стоят их корабли?
– Теснятся друг к другу возле афинских гаваней. Корабли вассальных ионян находятся слева. Финикийцы, главная надежда Ксеркса, справа от них, но правое крыло занимают египтяне.
– Откуда тебе это известно?
– Из разговоров. Кроме того, на пути сюда мне пришлось обойти на вёслах всю армаду. Глаза у меня есть. Потом, на небе луна. Я не ошибся.
– А ты знаешь, где находится трирера Ариабигна, главного среди флотоводцев Ксеркса?
– Она стоит у входа в Пирей. Найти этот корабль нетрудно. Он целиком освещён фонарями.
– Ага! Итак, египетская эскадра находится на правом крыле, ближе всего к Саламину?
– Да.
– И если они дойдут вдоль берега до мыса, являющегося отрогом горы Эгалеос, то водный путь к Элевсину будет перекрыт. А с юга он уже заперт ионянами.
– Я едва сумел проскользнуть в лодке.
Последовали новые вопросы. Наконец флотоводец поднялся и хлопнул себя по ляжке:
– Ну, хочешь послужить Элладе?
– Разве я только что не говорил это?
– Готов ли ты умереть за неё?
– Однажды я уже выбрал смерть... Вместе с Леонидом.
– Осмелишься ли ты на дело, которое в случае неудачи отдаст тебя в руки варваров на растерзание конями или греков на распятие?
– Неудачи не будет!
– Эвге! Благородный ответ. Пойдём.
– Куда?
– На флагманский корабль Эврибиада. Там я пойму, следует ли тебе идти на риск.
Фемистокл прикоснулся к бронзовому гонгу, и в каюте появился его помощник.
– Мою лодку, – приказал наварх.
Когда моряк вышел, Фемистокл достал из сундука длинный гиматий и набросил его на плечи молодого чело века.
– С этой бородой тебя не узнали даже мы с Симонидом, и я сомневаюсь в том, что тебя сегодня сумеют разоблачить. Но запомни своё имя – Критий. Если вернёшься живым, придётся тебе выкрасить волосы. Ты ел?
– Кто сейчас голоден?
Фемистокл расхохотался:
– Это мы только говорим так. Но если дары Деметры нс укрепляют нас, поможет Дионис. Выпей.
Сняв с крючка кожаный бурдючок, он налил Главкону хиосского вина. Тот отказываться не стал. Когда Главков выпил, Фемистокл последовал его примеру. Потом вопросы стал задавать уже Главкон:
– Где моя жена?
– В городе Саламине, вместе с отцом; знаешь, она родила...
– Сына. Оба здоровы?
– Здоровы. Мальчишка красив, как сын Латоны.
В глазах изгнанника вспыхнул огонёк. Повернувшись к изваянию Афродиты, он простёр вперёд руку:
– О, Афродита, благословенная! – Вновь повернувшись к флотоводцу, Главкон торопливо спросил: – Значит, Гермиону ещё не отдали Демарату?
– Не отдали. Гермипп хочет этого. Гермиона сопротивляется. Она считает, что погубил тебя Демарат.
Главкон отвернулся, пряча лицо от собеседников:
– Боги ещё не забыли о милосердии.
Симониду показалось, что он произнёс именно эти слова.
– Лодка ждёт, кирие, – объявил появившийся в дверях помощник.
– Пусть судёнышко перебежчика привяжут к корме, – приказал Фемистокл, выйдя на палубу. – А Сикинн пусть сопутствует мне.
Проницательный азиат расположился на корме, вместе с Главконом и Фемистоклом. Крепкие гребцы налегли на вёсла. Всё своё недолгое путешествие наварх перешёптывался с Сикинном. Когда они оказались возле флагманского судна, за спартанским кораблём уже тянулся целый хвост ялов, явно свидетельствующий о том, что все пелопоннесские флотоводцы уже собрались у Эврибиада, добиваясь от него приказа к отступлению. Свет многочисленных ламп, пробиваясь сквозь узкие прорези окон, полосами ложился на поверхность вод. Слышны были взволнованные голоса. Фемистокл поднялся вверх по лестнице, и спартанский страж приветствовал его движением копья. Оставив своих спутников на палубе, Фемистокл поспешил вниз, но уже в следующее мгновение вернулся, поманив азиата и изгнанника к борту корабля.
– Отвези Сикинна к персидскому главнокомандующему, – зловещим шёпотом приказал он Главкону, – и если боги не охранят тебя сегодня ночью, завтра весь Олимп не сумеет спасти Элладу.
Не говоря более ни слова, Фемистокл вернулся в каюту. Экипаж яла подвёл к борту лодчонку Главкона, Сикинн спустился в неё, а Главкон, взяв вёсла, сперва направил своё судёнышко в сторону «Навзикаи», а потом повернул носом к проливу, к афинским гаваням. Сикинн молчал, но Главкон догадывался о смысле полученного им поручения. Ветер крепчал, нагоняя облака. Скоро они укроют луну, и приключение сделается менее опасным. Однако превыше всего была нужна скорость. И атлет со всей силой налёг на вёсла, заставляя лодку нестись по поверхности чёрных вод.
Незадолго до полуночи Главкон оттолкнул свою лодку от высокого судна Артабана, флотоводца варваров. Дело было сделано. Главкон оставался в раскачивающейся на волнах лодке, пока Сикинн наверху вёл переговоры с вождями персов. Знатные варвары, знакомые Главкону по времени, когда он служил Царю Царей, то и дело проходили наверху мимо него. Посматривая на них, афинянин держал руку невдалеке от рукоятки кинжала. В случае разоблачения лучше сразу покончить с собой, чем скончаться через несколько часов в лютой пытке. Однако разоблачение не состоялось. Сикинн спустился по лестнице; улыбаясь, он раскланивался с провожавшими его знатными юношами самым любезным образом, ибо кто как не он доставил самые добрые вести Царю Царей.
– До завтра, – проговорил персидский наверх.
– До завтра, – непринуждённо помахал ему вестник.
Он абсолютно не волновался, словно отвозил приглашение на пир; заняв своё место на носу, Сикинн повернулся к молчаливому Главкону:
– Греби.
– Куда? – Главкон взялся за вёсла.
– На корабль Эврибиада. Фемистокл ждёт. Торопись, как только можешь.
Полоса воды между лодкой и персами становилась всё шире. Главкон занимался своим делом, а потом впервые спросил о цели путешествия.
Сикинн ухмыльнулся, блеснув зубами во тьме:
– По поручению Фемистокла я передал варварам, что эллины грызутся друг с другом, что они готовы на скоротечную битву, но, если флотоводцы Царя Царей сделают попытку обойти их, битва может вовсе не состояться и греческий флот без сражения сдастся персам.
– И что они ответили?
– Что и я, и мой господин не окажемся без награды за услугу, оказанную Царю Царей. И что египетские корабли немедленно сойдут с места, перекрывая эллинам путь к бегству.
Налегавший на вёсла изгнанник ничего не ответил. Утомление после опасного дня и трудного вечера уже овладевало им. Главкон ощущал невыразимую усталость, впрочем, скорее умственную, чем телесную. Неуклюжая лодка еле ползла. Следуя приказу Сикинна, Главкон взял вправо и закрыл глаза. Сценки из его прошлой жизни, сменяя друг друга, поползли за закрытыми веками: вот он в Коринфе, на стадионе, перед грозным спартанцем, вот они с Гермионой поднимаются на священную скалу афинского Акрополя; вот он стоит возле Ксеркса, а флот и неисчислимая рать направляются через Геллеспонт... Потом он увидел жену, Роксану, всё прекрасное и милое сердцу, что привелось ему лицезреть в жизни. Не ошибся ли он? Окажется ли благосклонной к нему суровая судьба Эллады? Не лучше ли было бы предпочесть сады на реках Бактрии, от которых он навсегда отказался? И какой будет его собственная судьба, приведёт ли она его наконец в тихую гавань, или же ему суждено окончить свои дни завтра на одном из кораблей? Он грёб механически, всё глубже погружаясь в задумчивость, когда резкий оклик заставил его очнуться:
– Что вы тут делаете?
Сказано было по-финикийски. Главкон почти не знал этот резкий семитский язык, однако лемба, многовесельная патрульная шлюпка, уже догоняла их. Ещё мгновение – и плен, а там и разоблачение. Жизнь, смерть, Эллада, Гермиона – всё промелькнуло перед глазами опешившего от неожиданности афинянина, однако Сикинн спас их обоих.
– Какое слово назначено на сегодняшнюю ночь? Назови его, – торопливо шепнул он.
– Гистасп, – пробормотал ещё не пришедший в себя Главкон.
– Кто вы? И откуда? – Старший среди находившихся в шлюпке поднялся и посветил фонарём. – Нам было приказано плавать в проливе и перехватывать перебежчиков, и вот, клянусь Баалом[42]42
Баал (Баал-Мелек, Мелек-Баал) – один из главных богов в религии Финикии, Древней Сирии и Палестины в 3-1-м тыс. до н. э.
[Закрыть], целая парочка! Завтра вороны вы клюют ваши глаза.
Сикинн встал.
– Дурак, – ответил он на сидонийском языке, – неужели ты посмеешь преградить путь вестнику самого Царя Царей? Похоже, что воронам завтра придётся расклёвывать не наши головы.
Шлюпка была уже совсем рядом, но моряк опустил фонарь:
– Хорошо. Назови слово.
– Гистасп.
Рука финикийца шевельнулась в приветственном жесте:
– Прости мою грубость, достойный господин. Действительно эллины находятся в таком положении, что искать перебежчиков в эту ночь просто нелепо. Однако приказ есть приказ.
– Прощаю, – снисходительно ответил посланец Фемистокла, – и донесу о твоей бдительности старшему над флотом.
– Да пошлёт тебе Баал-Мелек десять тысяч детей, – отозвался успокоившийся семит.
Экипаж шлюпки опустил вёсла на воду. Лодки разошлись. Когда их разделила уже изрядная полоска воды, Главкона бросило в жар, потом в холод, а затем снова в жар. Хладный Танатос пролетел в каком-то волоске от его головы. Вновь заскрипели уключины, вновь пополз ла назад вода. Ночь становилась темнее. Облака уже укрыли луну со всеми звёздами. Сикинн, человек проницательный и сведущий в погоде, заметил: «Утром будет крепкий ветер» – и погрузился в молчание. Главконом начинала овладевать уверенность в том, что наступает день, ради которого боги сохранили ему жизнь при Фермопилах, и уверенность эта ещё более укрепилась после встречи с шлюпкой финикийцев: настанет день, когда он совершит выдающееся деяние ради славы Эллады, после чего ему будет ниспослана или слава воина, павшего на поле брани, или спокойная жизнь, заслуженная подвигом. Что именно ждёт его, Главкон не представлял, однако, если начнётся буря, если вновь поднимутся волны, он справится с ними. Подобно одному из героев собственного народа, он мог сказать: «Много скитался я, многое в битвах и море изведал, пусть же деяние это повесть мою дополнит».
Монотонно скрипели уключины, постукивали вёсла. Сикинн с тревогой смотрел на север, и Главкон прекрасно понимал, что именно разыскивает взглядом семит. Наварх Ариабигн выполнял своё обещание. Египетский флот уже выдвигался вперёд, перекрывая эллинам путь к отступлению. На севере и на юге шли другие триеры, чтобы высадить войско на Пситталии, островке, находящемся между Саламином и основным местом грядущей битвы.
Грядущая битва? Вокруг было тихо, движение кораблей происходило где-то вдали, и воображение было едва способно представить его. Неужели эта чёрная сонная вода на рассвете сделается местом сражения, рядом с которым повесть о Гекторе и Ахиллесе покажется всего лишь сказкой? Неужели и сам он, Главкон, сын Конона, находящийся в этой лодке вместе с Сикинном, примет участие в этом сражении, слава которого переживёт века? «Скрип-скрип», – монотонно твердили вёсла. Неподалёку с громким плеском выпрыгнула рыба. На мгновение облачный покров разделился, позволив Селене посмотреть на море. Торопливый серебристый свет как никогда явно напомнил о том, что мысы Аттики теперь находятся в руках Ксеркса. Пентеликон и Гиметт, Парнес и Киферон, холмы, по которым бродил Главкон в дни счастливой юности, холмы, хранившие в себе прах его предков, открылись взору афинянина. Круглобокая лодка заторопилась по волнам, словно руки Главкона ощутили в себе новую силу. В некоторые мгновения пророческий дух осеняет даже тупицу, каковым афинянин, конечно же, не являлся. Луна исчезла за облаками. И под померкшим небосводом будто появились герои, вдохновляя эллинов на битву. Здесь были Персей, Тесей и Эрехтей, могучий Геракл, Одиссей Терпеливый, мудрость которого унаследовал Фемистокл, Солон Мудрый, Периандр Промыслитель, Диомед Безупречный – люди из легенд, герои, мудрецы, полубоги. Все они единым голосом твердили одно: мужайтесь, ибо наследие грядущего дня проследует от поколения к поколению «и перейдёт к народам, которым чужды и язык, и боги, и – самое имя Эллады».
Усталость отлетела от Главкона. Он никогда не ощущал подобной бодрости после вина. А потом в темноте замаячили стоящие на море корабли, внешнее ограждение флота Эллады. Ночной дозорный на триере, по морскому обычаю, подбодрял себя песней. В ночи звучали слова Архилоха:
В остром копье у меня замешен мой хлеб.
И в копье же из-под Исмара вино.
Пью, опершись на копьё.
Главкон вернулся мыслями к реальности. Под руководством Сикинна, лучше его знавшего расстановку греческих кораблей, он второй раз подвёл свой ял к борту триеры греческого флотоводца. В каюте на корме горели огни. И даже с воды были слышны голоса, занятые отчаянным спором.
– Всё ещё обсуждают? – спросил Сикинн у позевывающего морехода, приветствовавшего их на борту.
– Обсуждают, – буркнул спартанец. – Твой господин придумал тысячу новых аргументов. Он не умолкает, словно выгадывает время, только никто не знает для чего. Почти все, конечно, против него.
Посланец Фемистокла спустился в каюту. Увидев его, флотоводец буквально подскочил на месте. Шепнув ему на ухо несколько слов, азиат присоединился к Главкону. Они остановились, обратившись глазами к трапу. Ждать оставалось недолго.
