Текст книги "Ксеркс"

Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис

Соавторы: Луи Мари Энн Куперус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

Глава 7

Уснув, Главкон увидел себя в Афинах. Как обычно, он шёл от находившейся в прохладной Академии борцовской площадки по улицам одного из пригородов, Керамика, квартала гончаров. И как только он миновал могилу Солона, на пути его вдруг оказалась женщина, поглядевшая на него. Ростом она превышала отведённую смертным меру и была наделена столь же божественной красотою, суровой и строгой. Взгляд серых глаз её пронзил сердце Главкона. Над правой рукой сей девы играла крылатая Ника-победа, на плече восседала сова, у ног извивалась змея, символ мудрости, а левой рукой она сжимала эгиду, лохматую козлиную шкуру, окаймлённую змеями, знаком Зевсовых молний. Главкон сразу понял, что перед ним Афина Паллада, хранительница города, и молитвенно воздел руки к богине. Однако дева смотрела на него с гневом. В глазах её полыхало пламя. И чем больше молил богиню Главкон, тем меньше милости было в её глазах. «Горе мне, – затрепетал он. – Я прогневил грозную Афину». Вдруг внешность женщины переменилась. Исчезли эгида, змей, крылатая победа, и Главкон увидел перед собой Гермиону, прекрасную, как в тот день, когда она встречала его в Элевсине, но тем не менее скорбную, как в Колоне.

Она скользнула по воздуху прочь от него. Так, должно быть, Одиссей следовал за тенью своей матери в сумрачной стране теней.

 
...Увлечённый
Сердцем, обнять захотел я отшедшую матери душу;
Три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простёр я,
Три раза между руками моими она проскользнула
Тенью или сонной мечтой, из меня вырывая стенанье.
 

Он преследовал её, а она отлетала. Лицо Гермионы было полно скорби. И тут она заговорила:

   – Я верила в твою невиновность, хотя все Афины называют тебя изменником. Я верна тебе, хотя всё восстаёт против меня. Так-то ты хранишь супружеские обеты? Ты теперь любишь другую, целуешь её, обнимаешь? Как теперь докажешь ты свою преданность Афинам, как сумеешь вернуться?

   – Гермиона! – вскричал Главкон уже не во сне, а наяву. Снаружи шатра перекликались часовые, сменявшиеся перед рассветом.

Главкон вдруг понял, как именно надо поступить. Сон лишь придал форму тому, что и так созревало в голове его. Он должен немедленно отправиться к греческому лагерю и предупредить Леонида. Пусть спартанец не поверит ему, это не важно; главное, что он исполнит свой долг. Если же Леонид зарубит его на месте, не беда: лучше умереть, чем жить с нечистой совестью. Он вдруг осознал с непререкаемой ясностью, словно бы услышал об этом от вестницы Зевса, Ириды, что Гермиона никогда не считала его виновным, что она во всём хранила верность ему.

В голове Главкона воцарился покой. Он поднялся, набросил на плечи плащ, препоясался коротким мечом. Раб-нубиец, подаренный Главкону Мардонием в качестве слуги, проснулся на своём коврике и с удивлением спросил:

   – Куда собрался, господин мой?

Главкон ответил, что должен выйти на поле битвы ещё до рассвета, и велел слуге оставаться в шатре. Однако ему всё же не удалось осуществить свой замысел беспрепятственно. Едва он вышел из шатра – под усыпанный крупными звёздами небосклон, лишь чуть просветлевший там, где небо касалось моря, – из соседнего павильона появились две фигуры. Это были Артозостра и Роксана. Главкон застыл на месте.

   – Ты рано поднялся сегодня, милый Прексасп, – проговорила Роксана, откинув с лица вуаль, и Главкон даже при свете звёзд заметил, какой тревогой были полны глаза её. – Неужели сражение так манит тебя, что не даёт спать?

   – Битва начнётся рано, моя госпожа, – в рассеянности ответил Главкон.

Заново осознав свой долг, он как-то не подумал о том, что придётся проститься с этими людьми и отныне считать их врагами. Он погрузился в безмолвные терзания, и тут Роксана подошла к нему и положила на плечо свою руку.

   – Твои греки сопротивляются отчаянно, – сказала она. – Нам, женщинам, битва страшней, чем мужчинам. Вам радость сражения, а нам ожидание, печальные вести и скорби, поэтому мы с Артозострой так и не сумели уснуть и просто сидели вдвоём. Ты, конечно, будешь возле Мардония, моего брата. Охраняй его от всех бед. Загнанный в угол Леонид будет свиреп. Что это?

Роксана заметила, что на Главконе нет панциря.

   – Не собрался ли ты сегодня искать смерти, выйдя на поле без доспехов? – простонала она.

   – Мне он не понадобится, – ответил Главкон и, не осознавая, что делает, протянул вперёд руку, как бы отстраняя египтянку со своего пути.

Роксана в недоумении вздрогнула, но Артозостра крепко взяла его за руку.

   – Что с тобой, Прексасп? Почему ты такой? Ты ведёшь себя странно!

Главкон вырвался из её рук.

   – Не зови меня Прексаспом! – воскликнул он уже не на персидском языке, а по-гречески. – Я – Главкон. Главкон Афинянин... Главконом я жил, Главконом умру. Ни один муж – как бы ни желал он того – не в силах отречься от родившей его земли. Мне снился сон, я был персом, но прогнулся и вновь сделался греком. Поэтому забудьте меня. Я ухожу к своим.

   – Прексасп, любимый... – Охваченная страхом Роксана припала к Главкону, а Артозостра вновь схватила его за руку. – Только вчера ты обнимал меня. Только вчера целовал. Разве мы не будем счастливы с тобой? Что это ты говоришь мне?

Главкон замер на миг, потом, набравшись решимости, освободился от рук обеих женщин.

   – Забудь моё имя, – сказал он Роксане. – И прости: я понимаю, какое горе причиняю тебе своим поступком. Но я возвращаюсь к своим. А вы оставайтесь со своим народом. Место моё возле Леонида... чтобы спасти его, а скорее всего, для того, чтобы погибнуть с ним! Прощай.

И он направился прочь. Роксана медленно осела на землю. Артозостра принялась звать конюхов и евнухов, должно быть, для того, чтобы послать их в погоню. Главкон лишь раз обернулся назад. Афинянин знал ночной пароль, и караулы беспрепятственно пропускали его. Скоро он оказался у передовых караулов, среди полков нисейских и вавилонских, которые сейчас почивали при оружии, готовые подняться во внезапной атаке, как только шум в лагере эллинов известит их о том, что Гидарн завершил свой обход. Заря, «младая с перстами пурпурными Эос», уже занималась над окутанной туманами вершиной горы Телефрий, поднимавшейся над Эвбеей на той стороне пролива, когда Главкон добрался до последнего дозора. Ночная стража отсалютовала ему копьями, приняв за знатного военачальника, перед сражением вышедшего на разведку. Теперь Главкон оказался уже на поле вчерашней битвы. Под ноги ему то и дело попадались раскроенные щиты, расщеплённые древки копий и предметы более жуткие, мягкие и податливые под ногою, – тела убитых, дожидавшихся прилёта ворон. Становилось светлее, а Главкон всё шёл вперёд по узкой и скорбной дороге между горой и болотом. И вот наконец его окликнули не по-персидски, а на самом настоящем дорийском наречии:

   – Стой! Кто идёт?

Подняв вверх безоружную правую руку, Главкон осторожно шагнул вперёд. К нему приблизились двое мужей в крепких панцирях, наставившие копья в грудь атлета:

   – Кто ты?

   – Друг. Эллин. Разве вы не слышите по моей речи? Проведите меня к Леониду. Я пришёл к царю с важной вестью.

   – Эвге! Слушай, друг, как ты себя называешь, полководца нельзя будить ради каждого перебежчика. Мы позовём декарха.

Заслышав шум, десятиначальник, командовавший греческим дозором, подошёл к ним. Этот спартанец оказался более смышлёным, чем большинство его соотечественников, и сразу поверил тому, что у Главкона может быть важное дело к Леониду.

   – Ты афинянин? – удивился декарх.

   – Афинянин, – согласился Главкон.

   – Проклятый! А я-то полагал, что среди афинян нет сторонников персов. Что занесло тебя в стан персов? И видел ли там своих соотечественников, кроме сыновей Гиппия?

   – Их там немного, – ответил беглец, не желая выкладывать истину.

   – Что ж, афинянин, идём к Леониду, расскажешь ему своё дело. Но хорошего приёма не жди. После измены вашего красавчика Главкона царь не склонен проявлять сочувствие даже к раскаявшимся предателям.

Двое гоплитов повели перебежчика к стене, укрывавшей за собой воинский стан, много меньший персидского и уступавший ему в роскоши, однако содержавшийся в строгом военном порядке. Эллины уже просыпались, одни ели из шлемов холодные отварные бобы, другие облачались в помятые бронзовые панцири и поножи. Все смотрели на проходившего мимо Главкона.

   – К царю ведут перебежчика, – раздавался шепоток, и вокруг Главкона даже собралась горстка любопытных, когда провожатые его остановились у бурой палатки, лишь немного большей по размеру, чем остальные.

У входа в неё на походном сундуке сидел человек, деловито хлебавший железной ложкой «чёрную похлёбку» из большого котла. Наступивший рассвет позволил Главкону заметить, что плащ на плечах этого мужа укрывает под собой вороной панцирь, а шлем, оставленный на земле неподалёку, увенчан золотым венком.

Оба дозорных опустили копья, приветствуя царя. Тот посмотрел на подошедших.

   – Перебежчик, – объявил один из них, – он говорит, что принёс важные вести.

   – Пусть подождёт, – приказал полководец, не останавливая движения ложки.

   – Но от этого зависит участь Эллады. Послушай меня! – попросил смутившийся афинянин.

   – Жди! – последовал невозмутимый ответ, а железная ложка продолжала своё движение.

Зацепив в котле увесистый кусок мяса, спартанец прожевал его, потом отставил котёл. После этого он окинул пришельца взглядом и дал своё разрешение:

   – Ну?

Слова хлынули из груди Главкона неудержимым потоком:

   – Царь, надо бежать! Я только что оставил стан Ксеркса. Я присутствовал на военном совете. Изменник выдал персам тропу, и Гидарн вот-вот зайдёт вам в тыл. Отступайте немедленно, иначе все вы попадёте в ловушку.

   – Понял, – неторопливо заметил спартанец, жестом приказывая перебежчику умолкнуть.

Страх заставил Главкона продолжить:

   – Я был в самом шатре Ксеркса. И переводил разговор между царём и изменником. И я ручаюсь за свои слова. Если вы немедленно не отступите, кровь твоих людей падёт на твою голову.

Леонид вновь поглядел на дезертира, пронзая его своим взором, и задал короткий вопрос:

   – Кто ты?

Кровь прихлынула к щекам афинянина, и язык его как бы приклеился к нёбу.

   – Кто ты? – повторил царь.

Он рассматривал нежданного гостя ещё более пристально. Их уже обступили воины; став кружком, они заглядывали друг другу через плечо. Главкон распрямился:

   – Я Главкон из Афин, истмийский победитель.

   – Так?

Челюсть Леонида невольно – пусть и на короткий миг – отвисла. Других признаков удивления царь не обнаружил, однако обступившие Главкона и Леонида спартанцы подняли крик:

   – Смерть изменнику! Побить его камнями!..

Не говоря ни слова, Леонид ударил ближайшего к нему гоплита тупым концом копья. Воины разом умолкли. Тогда царь вновь повернулся к дезертиру:

   – Зачем ты здесь?

Главкон никогда ещё не молился о милости Пейто, Увещевательнице, так, как в этот момент. Аргументы, просьбы, уверения в невиновности, проклятия неведомым врагам сразу посыпались с его уст. Он даже не осознавал, что говорит. Он заметил только, что в конце концов руки гоплитов перестали сжимать рукоятки мечей, а лица чуть подобрели.

Наконец Леонид поднял руку, давая ему знак умолкнуть:

   – Эвге! Итак, ты хочешь, чтобы я поверил тому, что ты пал жертвой обстоятельств, а также твоей истории? Значит, они идут нам в тыл. Прорицатель Масистий сказал, что сегодняшнее возлияние дало дурное предзнаменование. И вот ещё ты. Надо подумать. Созывайте начальников.

Собрались лохархи и таксиархи. Военный совет был коротким. Эвбол, командовавший коринфским отрядом, ещё сомневался в том, что перебежчику можно верить, когда от горы примчался вестник, подтвердивший самые худшие опасения. Трусливые фокейцы, караулившие тропу, разбежались, едва на их головы посыпались первые стрелы, посланные персами Гидарна. Итак, враги скоро окажутся в Алпени, деревушке, располагавшейся позади боевых порядков Леонида. Выхода не было, и царь предложил отступить.

Но таксиархи союзных отрядов уже бросились к своим людям, на ходу давая приказы о бегстве. Лишь двое или трое остались возле царского шатра, удивляясь тому, что Леонид не предложил бежать своим спартанцам. Более того, Главкон, стоявший неподалёку, увидел, что полководец взял в руки недавно отставленный им котелок и свою железную ложку.

   – О, отец наш Зевс! – воскликнул, не веря своим глазам, полководец коринфян. – Леонид, ты сошёл с ума?

   – Всему своё время, – невозмутимо ответил спартанец, продолжая завтрак.

   – Время?! – вскричал Эвбол. – Нужно лететь на крыльях, чтобы нас не изрубили!

   – Тогда лети.

   – А ты со своими спартанцами?

   – Мы остаёмся.

   – Остаётесь? Горстка против миллионного войска? Я не ослышался? Что вы можете сделать?

   – Умереть.

   – Милостивые боги! Бессмертные не одобряют самоубийства. Оно противно сути человека. Что заставляет тебя идти на гибель?

   – Честь.

   – Честь? Разве не завоевал ты славу, целых два дня удерживая на месте войско Ксеркса? Разве твоя жизнь не служила Элладе? Чего ты этим добьёшься?

   – Прославлю Спарту.

В утреннем сумраке, скрестив на груди тяжёлые руки, Леонид оглядел оставшихся возле него, а потом произнёс, должно быть, самую долгую речь во всей своей жизни:

   – Нам, спартанцам, приказали защищать этот проход. Приказы надлежит выполнять. Остальные пусть уходят, все, кроме фиванцев, которым я не доверяю. Передайте царю Леотихиду, делящему со мной власть над Спартой, пусть позаботится о жене моей Горго и о моём сыне Плейстархе... и не забывает о том, что афинянин Фемистокл любит Элладу и советы его мудры. А ещё пусть выплатит Строфию из Эпидавра триста драхм, которые я задолжал ему за коня. А также...

Ещё один запыхавшийся вестник крикнул царю, что Гидарн уже близко. Царь поднялся, надел на голову шлем и показал копьём:

   – Уходите.

Коринфянин готов был схватить Леонида за руку, но царь отмахнулся. Рядом с Леонидом появился трубач, один из трёхсот воинов, пришедших из Лакедемона.

Голос трубы пронзил воздух. Леонид набросил на плечи алый плащ, поправил золотую диадему на шлеме, чтобы выйти в полном порядке. И остался стоять в поражённом паникой стане, а к нему то и дело подходили всё новые и новые рослые, облачённые в доспехи мужи, воины Спарты, сохранявшие спокойствие посреди всеобщего бегства, ждущие приказов своего вождя.

Они застыли строем на месте, в чёрных доспехах, безмолвно наблюдая за отступлением союзных отрядов. Позади них остались фессалийцы – да не будет забыто их имя, – решившие разделить судьбу и славу Леонида. И фиванцы, задержавшиеся по принуждению и надеявшиеся изменить, выкупив честью свои жизни.

Прибежали новые гонцы. Передовых воинов Гидарна уже видели из Алпены. Отступление коринфян, тегейцев и прочих эллинов превратилось в бегство; всего только раз Эвбол и прочие, начальствовавшие вместе с ним, обернулись к безмолвному воину, опиравшемуся на копьё:

   – Леонид, ты обезумел!

   – Хайре! Прощайте! – таков был единственный ответ.

Эвбол более не ждал и обратился к другой фигуре, позабытой во внезапно начавшейся панике:

   – Поспеши, перебежчик, варвары не похвалят тебя, и ты не спартанец. Спасай свою жизнь!

Главкон не шевельнулся и ответил:

   – Ты видишь, что я не могу этого сделать.

А потом приблизился к Леониду:

   – Я должен остаться.

   – Ты тоже сошёл с ума. Но ты ещё молод... – Добрый коринфянин попытался увлечь его за собой.

Сбросив с себя его руку, Главкон обратился к полководцу:

   – Примут ли спартанцы афинянина?

Прикрытые шлемом холодные глаза Леонида блеснули; он протянул руку Главкону.

   – Примут, – промолвил он. – Значит, тебя оболгали напрасно. Эвбол, не лишай его заслуженной славы.

   – Да помилует вас Зевес! – вскричал Эвбол, наконец ударяясь в бегство.

Один из спартанцев подал Главкону панцирь гоплита, тяжёлый щит и копьё. Афинянин встал на указанное ему место в строю. Леонид вышел на правый край своей жидкой фаланги[38]38
  Фаланга – боевой порядок тяжеловооружённой пехоты, представлявший собой сомкнутый строй в несколько шеренг.


[Закрыть], заняв место сразу и почётное и опасное. Фессалийцы замкнули строй сзади. Щит примыкал к щиту. Шлемы прикрывали глаза. Фаланга ощетинилась копьями. Все были готовы.

Полководец не стал воодушевлять своих соратников словами. Никто не плакал, не взывал к богам, не проклинал расчётливых лакедемонских эфоров, вместо большого войска выставивших против персов жалкие три сотни. Спарта послала своих людей, чтобы они удержали проход. И они пришли сюда, уже зная, что родина может потребовать от них высшей жертвы. Леонид уже всё сказал. Спарта требует. Что ещё говорить?

Что касается Главкона, он не мог представить себе, говоря языком своего народа, «более красивой и нужной смерти». «Не считайте человека счастливым, пока не умер он», – говорил Солон, и какая смерть может оказаться более удачной, чем эта? Эвбол расскажет Афинам и всей Элладе о том, что он остался с Леонидом защищать честь своей родины, когда бежали коринфяне и тегейцы. Из Главкона-предателя он превратится в Главкона-героя. Гермиона, Демарат и все те, кого любил он, будут гордиться им; позор навсегда сотрётся. Да и смогут ли даже сто лет жизни принести ему большую славу, чем гибель в сей день?

   – Труби! – приказал Леонид, и трубач вновь надул щёки.

Строй двинулся за стену, в сторону лагеря Ксеркса, на открытое поле возле Асопа. Зачем ждать подхода Гидарна? Они встретятся с царём ариев лицом к лицу; Ксеркс увидит, с какой стойкостью умеют умирать лакедемоняне.

Когда фаланга вышла из тени горы, солнце поднялось над холмами Эвбеи, заиграв ослепительным блеском на волнах бухты, воспламенив светом славы своей и небо и землю. Позади уже раздавались крики. Отряд Гидарна вступил в Алпены. Отступление было невозможно. И узкая полоска людей двинулась вперёд, на беспредельно раскинувшийся стан варваров – на золотые щиты, алые плащи, серебряные наконечники пик, на всё людское море, готовое поглотить её. Лаконцы остановились за пределами полёта стрелы. Строй их сомкнулся ещё теснее. Каждый инстинктивно искал плечом плечо соседа. И здесь, перед всею персидской ратью, внемлющей в безмолвии и удивляющейся, горстка эллинов запела свой гимн, бросая любимую всеми боевую песню Тиртея прямо в лицо царю:

 
Вперёд, о, сыны отцов, граждан
Мужами прославленной Спарты!
Щит левой рукой выставляйте,
Копьём потрясайте отважно
И жизни своей не щадите:
Ведь то не в обычаях Спарты.
 

Копьё Леонида указало на трон слоновой кости, вокруг которого во всём блеске и великолепии алых и синих одежд стояла персидская знать:

   – Вперёд!

Должно быть, жилы этих трёхсот наполнял бессмертный ихор, а не кровь. Единый вопль исторгался из глоток:

   – За царя! За Леонида!

Ответом им стал рёв и грохот: под бой барабанов, стенания труб и атиболов варвары двинулись по узкой полоске земли на три сотни спартанцев и одного афинянина.

Глава 8

   – Ну, псы наконец мертвы, хотя умирать они не хотели, – буркнул Ксеркс, невольно ёжась на своём троне: битва подошла неожиданно близко к царю.

   – Они мертвы, – подхватил оказавшийся неподалёку Мардоний.

Носитель царского лука был покрыт кровью и пылью. Меч спартанца царапнул его по лбу. Только что он вместе с прочими начальниками персов гнал вперёд войско Царя Царей, даже под кнутами не желавшее приближаться к пришедшим в исступление эллинам, пока подход Гидарна с тыла естественным образом не завершил битву.

Ксеркс одержал победу. Ворота Эллады наконец отворились перед ним. Горная стена более не препятствовала продвижению персов. Однако триумф был куплен дорогой ценой, заставлявшей Мардония – и всех прочих полководцев царя – задумчиво качать головой.

   – Господин, – сообщил Ксерксу Гистасп, начальствовавший над саками. – В моём отряде убит каждый седьмой, и притом это были храбрейшие из людей.

   – Господин, – молвил Артабаз, шедший во главе парфян, – люди мои клянутся, что этими эллинами овладели дэвы. Они не смеют даже приближаться к телам убитых врагов.

   – Господин, – попросил Гидарн, – не угодно ли тебе назначить пятерых начальников в своём полку телохранителей, ибо из десяти моих помощников пятеро убиты?

Однако самую тяжкую весть осмелился донести до слуха Царя Царей только Мардоний.

   – Угодно ли всемогущему, – проговорил хранитель лука, – если я прикажу сложить погребальные костры из кедровых стволов и полить их благовонными маслами для братьев моего властелина, Аброкома и Гиперанта? Пусть маги вознесут молитву, дабы фраваши их упокоились в благословенной Гаронмане, ибо было угодно великому Мазде, чтобы пали они от руки эллинов.

Ксеркс согласно кивнул. Трудно быть властелином мира, если тебя смущают такие мелочи, как смерть нескольких тысяч верных слуг, даже кончина одного или двух из многочисленных сводных братьев, трудно и печалиться в такой день, когда враги наконец повержены.

   – Они будут отомщены, – изрёк он с царственным достоинством, а потом улыбнулся, ибо к ногам его сложили щит и шлем Леонида, безумца, осмелившегося бросить вызов могуществу персов.

Но окружавшие царя полководцы не радовались: ещё одна такая победа, и у Царя Царей не останется войска.

Тем не менее не подобало портить радость своего властелина. Детский страх сменился в душе Ксеркса не менее детским восторгом.

   – Ты нашёл тело этого безумного спартанца? – спросил царь у доставившего доспехи начальника всадников.

   – Ты велел, всемогущий, – почтительно склонился тот.

   – Хорошо. Отрубите ему голову, а тело выставьте на кресте, так, чтобы видели все. А ты, Мардоний, – обратился Ксеркс к носителю лука, – поезжай на холм, где стояли эллины, и поищи среди них живого. Если найдёшь, поставь передо мной, чтобы все греки убедились в том, как тщетны их попытки воспротивиться моей воле.

Носитель царского лука пожал плечами. Он любил честный, доблестный бой и уважал достойных врагов. Бесчестить труп Леонида – подобный поступок был не по вкусу возвышенным умам арийской знати. Но царь изрёк свою волю, а значит, надлежит исполнять её. И Мардоний отправился на холм, расположенный невдалеке от укрепления, куда отступили эллины, чтобы принять смерть.

Убитые варвары лежали друг на друге; их сразили в рукопашной, засыпав целой тучей стрел. Спешившись, Мардоний вместе со спутниками нашёл убитых. Победители уже обирали их. Носитель лука гневным движением руки велел всем удалиться. Помощники Мардония занялись делом, стараясь побыстрее исполнить его. Усердие их оказалось не безрезультатным. Трое или четверо феспийцев ещё дышали, живы были и несколько илотов, сопровождавших спартанцев. Однако из трёхсот никого в живых не осталось, и тела павших покрывали многочисленные раны.

Снофру, египтянин-раб, слуга, приближённый к Мардонию, окончив свой скорбный труд, подошёл к своему господину и проговорил, сверкнув белыми зубами:

   – Все остальные убиты, пресветлый князь.

   – Но ты ещё не проверил вон тех.

Снофру вновь занялся делом. Наконец вместе со своими спутниками он извлёк из кровавой груды одно тело и закричал:

   – Есть один! Он дышит!

   – Значит, он ещё жив. Нельзя оставлять его воронам. Несите сюда, кладите к другим раненым.

Персы сбросили три мёртвых тела с чуть шевелящегося раненого. Лицо и грудь его скрывали шлем и панцирь. Видны были только ладони – узкие и белые.

   – Осторожно, – приказал благородный носитель лука. – Это молодой человек. А мне говорили, что Леонид повёл с собой на столь отчаянное дело только зрелых мужей. Эй, негодяи, или вы не видите, что ему душно в шлеме? Снимите его, расстегните панцирь. О, Митра, какое могучее и стройное тело! Живо сбросьте шлем, я хочу видеть этого человека.

Но, когда египтянин исполнил приказание, Мардоний невольно ахнул, ощутив сразу ужас и удивление: Главкон... Прексасп – и вдруг в спартанских доспехах!

Выпавшая Главкону удача отнюдь не была чудесной. Он выполнял свой долг, пока эллины не отступили на свой пригорок. И там, прежде чем варвары прибегли к самому простому способу нападения, пустив вперёд стрелков, в одной из схваток кто-то из вавилонян оглушил его ударом дубины по шлему. Главкон рухнул на землю, и буквально в следующий миг пронзённый копьём гоплит упал на афинянина, защитив его своим телом от приливов и отливов битвы. Всю последнюю часть сражения Главкон пролежал, ничего не ведая и не ощущая. Теперь сознание возвращалось, но он едва не задохнулся, чему воспрепятствовала лишь своевременная помощь Снофру.

Афинянину повезло в том, что Мардоний был скор на решения. Не увидев Прексаспа на его месте возле царя, он решил, что эллин остался в шатре вместе с женщинами, дабы не видеть гибели своих доблестных собратьев. В разразившейся битве гонец, посланный Артозострой, чтобы известить мужа о побеге эллина, так и не нашёл Мардония. Однако носитель лука мгновенно понял, что произошло на самом деле. Всякая ласточка осенью улетает на юг: афинянин возвратился к своим. И гнев Мардония, вызванный изменой Прексаспа, сменился неодолимым страхом перед Ксерксом, который скоро узнает о случившемся. Царь Царей будет беспредельно разгневан. Разве не предложил он своему новому подданному все богатства своей державы? И вот чем отплатил властелину Главкон! Вне сомнения, Ксеркс прикажет распилить его или бросить в клетку со змеями.

К счастью, Мардония окружали лишь собственные слуги, на чью верность он мог рассчитывать. Ничего не объясняя, просто приказав под угрозой смерти молчать об этой находке, он распорядился, чтобы Снофру и бывшие с ним люди соорудили носилки из копий и плащей, выбросили подальше изобличавший Главкона спартанский панцирь и со всей поспешностью доставили его в шатёр Артозостры. Раненый уже начал едва слышно стонать, он шевелил руками и что-то неразборчиво бормотал. Появление Ксеркса, выехавшего на поле брани, чтобы осмотреть его, заставило Мардония побыстрей отослать носилки, сам же он остался дожидаться Царя Царей.

   – Значит, живых немного? – спросил Ксеркс, перегнувшись через серебряный поручень своей колесницы и разглядывая обращённые кверху лица мертвецов, лежавших под копытами его коней. – А есть ли такие, кого можно было бы поставить передо мной?

   – Нет, бессмертный государь; все, кто ещё выжил, тяжело ранены. Мы положили их чуть подальше.

   – Тогда пусть подождут; все они похожи на мёртвых. Мерзкие псы! – пробормотал царь, всё ещё глядя вниз. – Даже мёртвые, они щерятся, проявляя свою непокорность. Пусть лежат. В них, должно быть, вселился сам Анхро-Майнью. Человек не способен так биться. И не похоже, чтобы в Элладе осталось много подобных им людей, хотя Демарат, спартанский изгнанник, утверждает, что это не так. Отъезжай, Питирамф, а ты, Мардоний, следуй за мной. Я не могу больше видеть эти трупы. Кстати, где мой платок, тот, с сабейским нардом[39]39
  Нард – ароматическое вещество, добываемое из корней травянистого растения нард.


[Закрыть]? Я прикрою им нос. Кстати, у меня был вопрос, я почти забыл о нём.

   – Государь хочет знать, какие новости пришли с флота, стоящего у Артемизия? – предположил Мардоний, скакавший возле колеса парадной повозки.

   – Нет. Я хотел узнать что-то другое. Где Прексасп? Я не видел его возле меня. Неужели он оставался в шатре, пока гибли эти безумцы? Поступок неправильный, но простительный. В конце концов, он был прежде эллином.

   – Да возрадуется бессмертный государь! – Мардоний старался тщательно выбирать слова, ибо персы правдивы, а ложь царю неблагочестива вдвойне. – Прексасп был не в шатре, а в самой гуще битвы.

   – Вот как! – Ксеркс благосклонно улыбнулся. – Тогда он проявил истинную преданность. И доблестно ли сражался он?

   – Самым доблестным образом, всемогущий государь.

   – Вдвойне приятно слышать. Тем не менее ему следовало быть возле меня. Истинный перс никогда не оставил бы своего царя ради того, чтобы блеснуть отвагой. Тем не менее он поступил хорошо. А где он?

   – К сожалению моему, бессмертный государь, Прексасп получил тяжёлые раны, хотя слуга твой надеется, что они не окажутся смертельными. Его понесли в шатры моего стана.

   – А там эта красавица плясунья, твоя сестра, живо исцелит его, – вскричал Ксеркс. – Передай Прексаспу, что его господин доволен им. Я о нём не забуду. И если раны его не будут заживать, позови моих личных врачей. Надо послать Прексаспу какой-нибудь подарок... золотой кубок или ещё одного, белого как молоко, нисейского коня.

Тут к колеснице Царя Царей подъехал с донесением гонец, и Мардонию удалось отъехать к собственным шатрам. На скаку носитель лука благословлял Мазду: ему удалось спасти афинянина и не солгать при этом.

Всегда бдительные евнухи Артозостры бросились к Мардонию, чтобы рассказать о странном исчезновении и возвращении эллина ещё до того, как их господин сошёл с коня. Вести эти, учитывая всё происшедшее, Мардония не удивили, но и не обрадовали. Грек получил несколько несерьёзных ран, которым полагалось полностью зажить через десять дней, однако полученный удар по голове лишил его рассудка. Сперва раненый решил, что умер, и всё удивлялся, почему перевозчик Харон медлит со своей лодкой. Роксану он не узнал и всё твердил другое женское имя, кажется, Гермиона. Египетская княжна в слезах возвратилась в свой шатёр.

   – Прексасп изменил нам, – жёстко сказала Артозостра своему мужу. – Он заплатил за добро изменой и предпочёл участь своего отчаянного народца княжеской жизни среди персов. Твоя сестра страдает.

   – И я тоже, – самым серьёзным образом ответил носитель лука, – но тем не менее не будем забывать о том, что человек этот спас наши жизни.

Когда Мардоний вошёл, Главкон уже полностью очнулся. Он лежал на пёстрых подушках, лоб его был перевязан полотном. Глаза эллина неестественно блестели.

   – Ты помнишь, что с тобой случилось? – спросил Мардоний.

   – Мне рассказали. Меня, единственного из всех эллинов, не впустили в Элизий вместе с остальными эллинами, не удостоили славы Тезея и Ахилла, славы, которая никогда не умрёт. Однако я доволен. Должно быть, олимпийские боги решили, что мне предстоит многое увидеть и многое совершить ради славы Эллады, в противном случае они позволили бы мне разделить славу Леонида.

Голос афинянина звучал уверенно. В нём не осталось прежней слабости – той, что заставила его когда-то дрогнуть, отвечая на вопрос Мардония: «Будут ли твои эллины драться?»

Теперь Главкон говорил так, как подобало бы увенчанному лаврами победителю.

   – С чего это ты так осмелел? – Носитель лука невольно встревожился. – Ты бился доблестно, и горстка твоих друзей тоже. Мы, персы, чтим отважных врагов и не скупимся на почести павшим. Но разве звёзды не предрекли уже исход всей войны? Ты, Леонид, его люди... все вы попросту обезумели.

   – Да, нами овладело божественное безумие, – согласился афинянин, глаза которого разгорелись ещё ярче. – За тот возвышенный миг, когда мы ударили навстречу царю, я готов вновь заплатить своей жизнью.