Текст книги "Ксеркс"

Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис

Соавторы: Луи Мари Энн Куперус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

Греческая триера отстала: её наварх предоставил право вести утомительную погоню пентеконтере, неутомимо мчавшейся вперёд.

   – Будь прокляты греки вместе со своими военными кораблями, длинными вёслами и большими экипажами, – буркнул Гиб, появляясь из люка вместе с пленниками. – Пентеконтера уже в девяти двойных стадиях от нас.

Ему пришлось выпустить пленников из колодок, но из предосторожности Гиб надел на атлета кожаные кандалы, соединённые цепью. Руки Главкона были связаны верёвкой. Ларт и Адхербал вели остальных пленников, ноги которых были свободными. На мгновение все трое остановились, моргая на свету и не понимая ситуации, в которой оказались. Тем временем Гасдрубал измерял взглядом расстояние. Ветер и впрямь усилился. Если он ещё окрепнет, «Бозра» сумеет уйти. Однако экипаж её уже был утомлён греблей, а многочисленная команда военного судна делала сопротивление бесполезным.

   – Приготовить мешки с песком, – приказал Гасдрубал, – чтобы их можно было привязать к ногам этих несчастных. И поставьте пленников за мачтой, чтобы с пентеконтеры ничего не увидели. Приготовьте топор. Пока повременим прощаться с нашими пассажирами: боги могут ещё помочь нам.

Гиб и его помощники повели пленников на корму, и тут вид военного корабля поведал Формию о замыслах похитителей. Сейчас во рту его не было кляпа.

   – О, драконы из Карфагена, теперь вы собрались убить нас? – закричал он скорее от негодования, чем от страха.

   – Нет, если небеса не захотят вашей смерти! – изрёк корабельщик, выбивая ладонями ритм гребли. – Так что, эллины, молитесь своему Эолу, чтобы он послал нам ветер.

   – А вы, псы, молитесь Аиду, – выкрикнул рыботорговец, – чтобы он подыскал вам уютное местечко в Орке! Приятный будет вид, когда все вы устроитесь на крестах кормить ворон!

Тут лишь Лампаксо осознала грозящую им участь.

   – Ай! Ай! Спасите меня, братья-эллины! – завопила она в сторону пентеконтеры. – Меня, истинную афинянку, патриотку, убивают варвары!

   – Заткните рот этой визгливой свинье! – взревел Гасдрубал. – Её вопли услышат на пентеконтере. Кончайте её – и за борт!

Лампаксо потащили к борту, этруск Ларт зажал женщине рот своей ладонью. Она стихла, но сразу же закричал он сам: мегера сумела вцепиться зубами в пальцы тиррена. На помощь к нему рванулись двое гребцов. Однако Лампаксо, сознавая, что речь идёт о жизни и смерти, не сдавалась. Угрозы, удары были бесполезны, не помог даже кинжал, кото рым попытались разжать ей зубы. Лампаксо казалась одержимой. А Ларт всё это время вопил от жестокой боли.

Схватив мегеру за горло, карфагеняне начали душить её. Лицо Лампаксо почернело, но зубов она не разжимала.

   – Аттатай! Аттатай! – простонал Ларт. – Не надо. Оставьте. У неё железные зубы. Она вот-вот перекусит кость. И если вы удушите её, они не разожмутся.

   – Кушай, кушай, женщина, – подбодрил свою супругу Формий с искренним удовольствием. – Лакомый попался тебе кусочек. Только прожуй его хорошенько, не подавись.

Карфагеняне остановились, не зная, чем ещё можно помочь этруску.

Во время этой сцены Главкон сохранял полное спокойствие. Однажды на лице его промелькнула улыбка, однако поглощённый происходящим рыботорговец почти не обращал внимания на истмийского победителя, а хватка Гиба ослабела. По руке Ларта заструилась кровь, и Гасдрубал oт рулевого весла яростно закричал:

   – Угомоните её! Гиб, возьми топор и раскрои ей череп!

Топор лежал возле ног ливийца. Лишь на мгновение он выпустил руки атлета, чтобы поднять оружие, но в этот момент общий вопль всего экипажа заглушил даже стенания Ларта. Тот, кто следил за Главконом, мог видеть, как напряглись все мышцы могучего тела Алкмеонида, как вспыхнули радостным огнём его глаза. Должно быть, Геракл и Афина Паллада помогли атлету, попытавшемуся разорвать путы на руках. Победа над Ликоном не была таким подвигом. Мгновение – и верёвки разорвались. Главкон взмахнул руками.

   – За Афину! – вскричал он на глазах ошеломлённого экипажа. – За Гермиону!

Гиб уже схватил топор, но он так и не понял, откуда пришёл удар, бросивший его бездыханным на палубу. Оружие взметнулось над головой атлета. Главкон казался ужасным – словно Ахиллес перед трясущимися троянцами.

   – Горе нам! Горе! Это Мелькарт! Мы погибли! – закричали карфагеняне.

   – Убейте его, глупцы! – крикнул опомнившийся первым Гасдрубал. – Ноги его в кандалах!

Однако топор обрушился на цепь между ногами атлета и перебил её. Афинянин поглядел в обе стороны, держа наготове топор, и с улыбкой пригласил:

   – Ну что же вы, нападайте.

Адхербал метнул оказавшийся под рукой дротик. Совершив молниеносное движение, Главкон отшатнулся. Оружие вонзилось в палубу. Могучая рука афинянина немедленно вырвала его и пустила в Адхербала, насквозь пробив грудь карфагенянина, рухнувшего рядом с ливийцем.

Мореходы взвыли:

   – Это не Мелькарт, а сам Баал-драконоубийца! Мы погибли. Кто может одолеть его?

   – Трусы! – проревел Гасдрубал, выхватывая меч из ножен. – Разве вы не знаете, что этим троим подлинно известно о том, чем именно мы занимаемся здесь? Если пентеконтера захватит нас с ними на борту, готовьтесь не к тюрьме, а к Шеолу. Или они останутся жить, или мы. Все вместе мы справимся с ними.

Но страшный противник не позволил корабельщику созвать своих мирмидонян. Взмах топора уже освободил Формия, немедленно схватившего жену за руку.

   – В каюту! – скомандовал рыботорговец.

Лампаксо выпустила руку Ларта и позволила своему мужу стащить её вниз по лестнице. Главкон спустился послед ним. Среди карфагенян не нашлось человека, настолько готового умереть, чтобы оказаться в пределах досягаемости его топора. Увидев бегство пленников, Гасдрубал застонал:

   – Там только одна дверь, её придётся ломать. Дротики, балластные камни – кидайте вниз всё, что попадётся. Речь идёт о жизни и смерти.

   – Пентеконтера уже в четырёх фарлонгах! – вскричал посеревший от страха мореход.

   – И послания Демарата спрятаны в каюте, – напомнил Хирам. – Если их не выбросить в море, нас ждёт ужасная смерть.

   – Услышь нас, Мелек-Баал! – провозгласил Гасдрубал, простерев к небесам руки. – Позволь нам уцелеть в этой беде, и я отдам тебе свою дочь Тибейт, отроковицу девяти лет, чтобы её сожгли в жертву тебе в священной печи!

   – Внемли нам, Баал! Внемли нам, Мелек! – хором поддержал экипаж, в отчаянии похватавший багры, вёсла, кинжалы и готовый к нападению.

Однако освободившиеся пленники не теряли времени даром. Главкон чувствовал, что никогда ещё голова его не была более ясной, разум столь изобретательным. Да и Формий был ещё не настолько стар, чтобы помощь его не могла оказаться полезной. Каюта была невелика. Возле мачты на стойке располагалось несколько мечей и копий. Заложив засов, атлет бросился к оружию.

   – Отпусти жену, – приказал он рыботорговцу. – Видишь сундук? Он тяжёлый, но если вы хотите завтра снова увидеть солнце, тащите его к двери.

   – Ай, ай, ай! – завопила Лампаксо. – Мы погибнем! Они уже рубят дверь топорами. Гера, сохрани нас! Дверь уже трещит. Мы погибнем!

   – У нас нет времени умирать, – отозвался атлет, – мы должны спасти Элладу.

После дюжины ударов в некрепкой двери появилась дыра. В ней мелькнуло тёмное лицо. Тяжёлый балластный камень задел плечо Главкона, но нападавший тут же повалился назад, хватая руками воздух. Атлет насквозь пронзил его копьём.

Посыпались балластные камни, однако наделённый титанической силой Алкмеонид защитил себя снятым с койки тюфяком. Тем временем Формий с женой подтащили сундук к двери. Тщетно Гасдрубал поощрял своих людей к нападению. Они едва смели высунуться, чтобы бросить камень или дротик, – так быстро и метко поражал их Главкон.

   – Это бог! Бог! Мы сражаемся с небожителем! – стенали мореходы.

Им вторили голос Лампаксо, вопившей в узкое окно, и укоризны Формия.

   – Пой-пой, милая Писиноя, сладчайшая из сирен, – говорил рыботорговец, старательно помогая Главкону, – подманивай к нам поближе эту очаровательную пентеконтерочку. А вы, отважные и благородные господа, оставьте пустые надежды. Чувствую, руки ваши уже просят гвоздя.

Гасдрубал возносил новые обеты Мелеку. Дочь он заменил сыном, уже достигшим четырнадцати лет и любимыми родителями. Однако бог не польстился и на эту жертву. Штурм каюты заставил моряков бросить вёсла, и пентеконтера подходила всё быстрее. На отставшей триере усадили свежих людей за вёсла и прибавили хода. Хирам бросил в сторону судна безнадёжный взгляд:

   – Знаю я эти глаза нарисованные на борту «Навзикаи». Но что бы ни произошло, Фемистокл не должен прочесть письма. У нас остался один шанс.

Он приблизился к расщеплённой двери и протянул вперёд безоружные руки:

   – Ах, мой добрый и милостивый господин Главкон и вы, честные товарищи его. Велики боги Эллады, и они отдали нас в ваши руки. Друзья ваши близко. Мы прекращаем сопротивление, выходите на палубу, а когда наш корабль будет захвачен, умолите наварха о милосердии к нам.

   – Вот те на! – плюнул Формий. – Твои обещания писаны на воде или на песке. Нам прекрасно известно, что ждёт сегодня тебя и что нас.

Копьё шевельнулось в руках Главкона, и Хирам отступил.

   – Всё пропало, – проскулил он с жалкой улыбкой.

   – Вперёд, ребята! – скомандовал Гасдрубал.

   – Только за тобой, хозяин, – отозвались мореходы.

Размахивая мечом, корабельщик прыгнул в пролом. На миг отчаянная решимость его заставила Главкона отступить. А потом они сошлись – меч против топора.

   – За мной! За мной! – позвал Гасдрубал, отгоняя в сторону Формия. – Сейчас я его прикончу.

Но топор афинянина проскочил мимо меча корабельщика и с тяжестью жернова обрушился на его череп. Гасдрубал, даже не охнув, рухнул к ногам атлета.

Этого оказалось достаточно. Отвага мореходов иссякла. Зачем Сопротивляться судьбе?

Для засевшей в каюте троицы время тянулось долго. Притихла даже Лампаксо. Наверху Хирам молил карфагенян предпринять ещё одну попытку, твердил что-то о Демарате, Ликоне и персах. А потом за кормой «Бозры» вскипела пена, пятьдесят вёсел заскрипели в своих уключинах. Перед глазами похищенных, блистая медью, появилась пентеконтера; белые вёсла крыльями порхали возле её бортов. На носу стояли приготовившиеся к абордажу моряки в доспехах.

Несколько стрел вонзились в палубу «Бозры». Но экипаж даже не подумал сопротивляться. Рулевой бросил весло и плашмя распростёрся на палубе. Морская мышь отдалась на волю ветра и волн. Багры впились в борт.

С воплями «Пощады! Пощады!» финикийцы повалились к ногам победителей. Проревт выкрикнул:

   – Пленников связать! А потом обыщите корабль!

Главкону пришлось столько претерпеть за последние дни – обидный плен, неотступную угрозу смерти. Неудивительно, что перед глазами его поплыл красный туман. Он повалился на сундук, не обращая внимания ни на что вокруг.

Глава 6

Погоня была трудной. И гребцы пентеконтеры изрядно потрудились, нагоняя «Бозру». Шедшее в Азию торговое судно, безусловно, являлось лакомой добычей: неудачливых моряков можно было выгодно продать на Агоре вместе с грузом – маслом, рыбой и посудой. Стоя на мостике, Кимон выслушивал своего проревта:

   – Все мы разбогатели на целую мину, наварх. Кроме того, в переднем трюме нашли несколько амфор доброго нумидийского вина.

Подбежавший моряк перебил его:

   – Кирие, странное дело. На палубе пять покойников, все доски в крови. А в каюте двое мужчин и женщина. Это греки. Они засели в каюте и требуют, чтобы к ним спустился наварх, иначе, мол, Элладу ждёт гибель. И один из них – чтоб я никогда не сосал грудь собственной матери – Формий...

   – Формий? Рыботорговец? На карфагенском судне? – Кимон выронил из рук кормовое весло. – Ты сошёл с ума.

   – Господин, я видел их собственными глазами. Они хотят сдаться лишь тебе одному, а пленники вопят, что второй из греков – титан.

Деятельный сын Мильтиада перескочил с корабля на корабль. И, только увидев его на лестнице, трое греков полезли вон из каюты – забрызганные кровью, с колодками на запястьях и лодыжках. Лампаксо закуталась в свой хитон с головой и вопила, по-прежнему не внимая увещеваниям. Лицо третьего из эллинов пряталось под копной волос. Но рыботорговца Кимон знал отлично: им не раз случалось весело перебраниваться, торгуясь из-за какой-нибудь макрели или тунца. Наварх ужаснулся:

   – Подземные боги! Ты был здесь в плену? Откуда идёт это судно?

   – Из Трезена, – выдохнул спасённый. – И если ты любишь Афину и Элладу...

Формий обернулся, и вовремя: он успел перехватить Хирама у самого люка.

   – Хватайте этого змея, вяжите его и пытайте. Он знает всё. Пусть говорит, иначе Эллада погибнет.

   – Успокойся, друг, – посоветовал ему Кимон.

Хирам потянул из-за пояса кривой нож.

Однако два крепких греческих морехода немедленно схватили его и разоружили.

   – Ах ты, падаль, – кивнул Формий, погрозив кулаком пленнику. – Наконец-то и честный человек получит возможность порадоваться. То-то будет веселье, когда Зевс прихлопнет за тобой крышку Тартара.

   – Тихо! – скомандовал наварх, смущённый яростью Формия, завываниями Лампаксо и стенаниями Хирама. Найдётся ли хотя бы один человек в здравом уме на борту этого корабля?

   – Если тебе угодно, мой добрый наварх, выслушай меня, – наконец разомкнул свои уста третий из эллинов.

   – Кто ты?

   – Проревт с «Алкионы», мелосского судна. Но обо мне потом. Если тебе дорога Эллада, потребуй, чтобы Хирам сказал, где он спрятал послания, полученные в Трезене от изменников.

   – Хирам? Великий Аполлон! Тот самый, который всегда ползал возле Ликона на Истме. Если он действительно везёт с собой письма, я сумею найти их. Ну, – голос Кимона сделался суровым, – где письма?

Посеревший, как труп, Хирам едва сумел разомкнуть губы:

   – Формий ошибается. Твой раб не знает, о чём идёт речь.

   – Ну да! – воскликнул Кимон. – Ложью от тебя воняет, как чесноком. Будешь молчать? Но я творю чудеса не хуже Асклепия, и у меня говорят даже немые. Верёвку и шкворни, Наон.

Названный мореход обмотал верёвкой голову финикийца, вставив в неё у затылка шкворень.

   – Крути, – скомандовал Кимон, и двое моряков схватили финикийца за руки.

Наон натягивал верёвку всё туже и туже. Звериный стон сорвался с уст финикийца. Глаза его выкатились из орбит, но он молчал.

   – Ещё, – приказал наварх, и на сей раз смертный стоп изошёл из груди Хирама:

   – Пожалей! Смилуйся! Голова моя раскалывается. Я всё скажу!

   – Говори быстро, пока не вытекли мозги. Наон, ослабь верёвку.

   – В мачте. В каюте. – Хирам по одному выплёвывал слова. – Там есть колышек. Его надо вытащить, а за ним тайник. Там и найдёте письма. Горе! Горе! Да будет проклят тот день, когда я появился на свет. Да будет проклята моя мать, выносившая меня.

Несчастный повалился на палубу, прижимая руки к вискам. Теперь на него не обращали внимания. Кимон сам сбежал в каюту и вынул колышек из гнезда. В нише обнаружились туго свёрнутые, плотно исписанные листки папируса, запечатанные печатью. Наварх повертел их с любопытством, а потом на глазах мореходов прислонился к мачте, сделавшись едва ли не бледнее Хирама. Кимон сунул письма в руки находившегося рядом проревта.

   – Узнаешь эту печать? Говори правду.

   – Незачем уговаривать меня, наварх. Печать простая: Тезей убивает Минотавра.

   – И кто же, во имя Зевса, пользуется в Афинах такой печатью?

После недолгого молчания побледнел и проревт.

   – Уж не хочешь ли ты сказать...

   – Демарат!

   – Почему бы и нет, – произнёс доселе молчавший пленник, подошедший поближе и стоявший теперь возле Кимона.

Голос его на сей раз прозвучал иначе, и наварх вздрогнул.

   – Фемистокл сейчас на борту «Навзикаи»? – спросил бывший пленник, а Кимон глядел на него, не в силах вымолвить ни слова, спрашивая у себя самого, не сошёл ли с ума и он.

   – Да... Но твой голос, лицо, манеры...

Незнакомец прикоснулся к его руке:

   – Кимон, неужели я настолько переменился, что ты не узнаешь меня?

Сыну Мильтиада сил было не занимать. Он с усмешкой смотрел на муки Хирама и бестрепетно вышел бы навстречу собственной смерти. Но сейчас дрогнул и он. С криком сразу и радости и удивления он обнял освобождённого пленника. Изменник он, не изменник – какая разница! Кимон забыл обо всём, увидев перед собой давнего друга.

   – Друг моих детских лет!

Оба расцеловались. «Навзикая» была уже рядом, готовая прийти на помощь, если «Бозра» окажет сопротивление.

Фемистокл находился в своей каюте в обществе Симонида, когда к нему явились Кимон и Главкон. Выслушав наварха, флотоводец принял нераспечатанный пакет и велел поэту и Кимону удалиться. Едва ноги их затопали по лестнице, Фемистокл повернулся к изгнаннику и приказал:

   – Говори.

Главкон рассказал всё, как было: о стычке на холме, о том, как их с Формием захватили в его доме, о том, как явился Демарат со своей похвальбой, и о плавании, о погоне. Сын Неокла не торопил его, однако раз или два задал вопрос. Потом он осведомился:

   – А что скажет Формий?

   – То же самое. Спроси его сам.

   – Гм! Он честный человек и не обманет ни в чём, кроме цены на рыбу. Тогда вскроем пакет.

Фемистокл действовал чрезвычайно осторожно. Достав кинжал, он разрезал папирус так, чтобы не повредить ни печать, ни письмо. Вынув письмо, он принялся разгибать листки и разглядывать их.

   – Та же рука, – наконец сказал он.

Флотоводец был спокоен, и не знакомый с ним человек решил бы, что он занимается привычным делом. Кое-какие листы он просто проглядывал и откладывал в сторону. Очевидно, они не представляли большого интереса. Он уже перебрал половину посланий, и Главкон видел, что сын Неокла хмурится всё больше и больше.

Наконец Фемистокл проговорил одно слово:

   – Тайнопись.

Листок, находившийся перед ним, покрывали обрывки слов и фраз, с виду бессмысленные, но наварх знал секрет спартанской скитали, шифровальной палочки. Фемистокл извлёк из шкатулки несколько круглых палочек разной длины и принялся поочерёдно обматывать листок вокруг них. С пятой попытки слова соединились, он принялся читать. Тут брови на лице флотоводца сошлись. Он что-то негромко пробормотал себе в бороду, ничего не говоря вслух. Фемистокл прочёл листок с тайнописью раз, другой и третий. Руки его тем временем с опаской касались других листов, словно бы страшась ядовитого укуса. Флотоводец не спешил, но, когда в конце концов он поднялся со своего места, изгнанник затрепетал. Многое успел Главкон повидать в своей жизни, однако ему ещё не приходилось видеть, чтобы лицо менялось столь быстро. Наварх словно бы постарел за эти мгновения лет на десять. Щёки его ввалились, на бороду и волосы легла седина. Фемистокл велел охранявшему каюту моряку позвать Симонида, Кимона и всех начальствовавших на флагманском корабле. Войдя все вместе, они сразу заполнили собой тесную каюту – быстрые афиняне, готовые без промедления исполнить приказ флотоводца. Ветер улёгся, и «Навзикая» покойно покачивалась на широкой груди Эгейского моря. На местах были только траниты, занимавшие скамьи верхнего ряда гребцов и вздымавшие вёсла под мерный напев об Амфитрите и тритонах. На мостике два морехода выражали своё недовольство тем, что взятая на «Бозре» добыча достанется капитану пентеконтеры. Глядя в глаза Фемистокла, Главкон слышал их сетования и жалобы.

Вошедшие отсалютовали наварху. Фемистокл стоял перед ними, не выпуская свитка из рук. Он попытался заговорить, но губы не сразу покорились ему. Молчание сделалось неловким, и, дёрнув головой, наварх собрался, словно бегун перед состязанием:

   – Демарат предал нас. И, если Афина не смилуется, Элладу ждёт гибель.

   – Демарат изменник!

Вопль этот обежал корабль, разом утихла песня гребцов, они опустили вёсла. Гневным тоном Фемистокл приказал всем умолкнуть.

   – Я созвал вас не для того, чтобы выслушивать ваши стоны.

Флотоводец даже не повысил голоса. Градом посыпались вопросы:

   – Когда? Как? Объясни.

   – Тихо, мужи-афиняне. Вы победили персов при Саламине, ныне победите себя. Выслушайте. А затем за дело. Докажите, что друзья ваши погибли не напрасно.

Начальники слушали невозмутимый голос Фемистокла, произносившего роковые слова:

   – Это написанное тайнописью послание было взято на карфагенском судне. Почерк принадлежит Демарату, печати тоже его. Внемлите. «Демарат Афинянин Тиграну, поставленному над всеми рабами Ксеркса на берегах Азии. Радуйся. Мы, Ликон, я и все прочие друзья Царя Царей среди эллинов, приготовились исполнить всё на благо твоего господина. Я отъезжаю сейчас из Трезена к стоящему в Беотии войску эллинов, и с помощью богов мы исполним всё как надо. Мы с Ликоном решили отделить афинян и спартанцев от остальных союзников, заставить их вступить в битву и в самый критический момент дать приказ к отступлению, тем самым разрушая фалангу и отдавая победу в руки Мардония. Ты же, великолепный Тигран, избегай эллинских судов возле Делоса и со всем флотом возвращайся на помощь Мардонию сразу после его скорой победы. Тогда вместе вы сумеете обойти стену, перегородившую Истм. Ещё я посылаю письма, написанные почерком Фемистокла. Постарайся, чтобы они попали в руки греческих навархов. Письма эти нанесут эллинам удар куда более серьёзный, чем тот, на который способны все твои корабли. Ещё посылаю список афинян и спартанцев, помогающих Царю Царей, а также тайные планы греков, о которых мне довелось узнать. Из Трезена, дано в руки Хирама второго числа месяца метагейтниона, в архонтство Ксантиппа.

Хайре».

Фемистокл умолк. Никто вокруг не проронил даже слова. Все молчали, будто оглушённые. Что толку в словах? Потом зловещим и негромким голосом Симонид спросил:

   – А о чём говорят письма, которые якобы вышли из-под твоего пера, Фемистокл?

Флотоводец развернул ещё один список, и лицо его исказилось.

   – Слушайте. Меня изображают презирающим и осмеивающим собратьев-навархов. Мне приписывают намерение сделаться афинским тираном после окончания войны. В уста мои вкладывают пустые и злые речи. Если верить этому письму, такого злодея, как я, не сыщешь даже в самом тёмном уголке Орка. Такова подделка, сработанная этим человеком, – Фемистокл стиснул кулаки, – человеком, которому я верил, которого любил, поддерживал, называл младшим братом и старшим сыном...

Яростно плюнув, Фемистокл умолк.

   – «Печень его зубами своими мне хотелось бы вырвать!» – воскликнул коротышка-поэт, даже среди бурь и сражений не забывавший Гомера.

Мореходы на корабле взвыли как волки, почуявшие добычу. Однако ярость уже оставила Фемистокла. И голос его, очаровавший тысячи душ, зазвенел со всей присущей ему мощью и обаянием:

   – Мужи-афиняне! Не время нам гневаться. Ибо кому как не мне, более всех обманутому, надлежит испытывать наибольшую ярость? Пал один из любимых нами людей, оплачем его потом. Тот, кому верили мы, оказался лжецом, но накажем его после. Сейчас не плакать и не наказывать надлежит нам. Наше дело – спасать Элладу. Великая битва предстоит в Беотии. Зевс, бог отцов наших, и Афина Ясная Ликом да будут с нами, бездомными изгнанниками. Необходимо предупредить Павсания и Аристида. «Навзикая» – быстрейший корабль нашего флота. Нам совершить сей подвиг, и нам воздана будет слава. Довольно разговоров – за вёсла.

От отчаяния Фемистокл перешёл к триумфу. Один вид его вселял новую силу. Он расхаживал перед своими помощниками по мостикам. Скамьи и проходы между ними были полны глядевших на него мореходов. Все видели, как начальники собрались в каюте флотоводца, и слух уже донёс злые известия. Выступив вперёд, флотоводец поведал всё. И застонали люди, сидевшие за вёслами.

   – Демарат предатель!

Их божество низверглось с Олимпа, любимое дитя афинской демократии пало, совершив худшее из преступлений. Однако Фемистокл умел играть на струнах двухсот сердец не хуже, чем Орфей на своей лире. Отчаяние преобразилось в воодушевление, и, когда он провозгласил:

   – Неужели не сможем мы пересечь Эгейское море быстрее любой прочей триеры, и тем самым избавить Элладу of грозящей ей злой судьбы? – траниты, зигиты, таламиты разом повскакали на ноги, размахивая руками:

   – Сможем!

Фемистокл скрестил на груди руки и улыбнулся. Боги не оставили его.

Однако при всём желании отплыть прямо в это мгновение не представлялось возможным. Следовало отдать приказ афинскому флотоводцу, Ксантиппу, всеми силами удерживать персидский флот возле Самоса. На борт «Навзикаи» переправили и ценный груз – без всякой жалости связанного свидетеля Хирама. Остальных моряков «Бозры» ждала иная участь. Экипаж пентеконтеры решил их судьбу такими словами:

   – Продать в рабство? Нет, деньги, вырученные за этих гарпий, замарают наши мошны.

Посему пленников побросали за борт, связав пятки к пяткам, затылок к затылку.

   – Нам всё равно не хватает места для вас, – пояснял кормчий «Навзикаи», сталкивая за борт очередную пару.

Далеко было ещё до того дня, когда подобное убийство начало отягощать чью-нибудь совесть.

Но прежде чем пентеконтера и «Бозра» направились с вестью к флоту, на виду всех трёх кораблей произошло другое событие. Пока Фемистокл находился в обществе Кимона, Симонида и прочих, Сикинн отвёл Главкона в переднюю надстройку «Навзикаи». Перед отходом пентеконтеры атлет вновь появился на мостике, и все приветствовали его восхищенным воплем. Алкмеонид побрился, постригся, даже в известной мере смыл краску с волос. Сбросив грубую морскую одежду, он стоял во всей своей богоподобной красоте.

Выбежавший из каюты Кимон обнял друга за плечи, а гребцы ударили в ладоши:

   – Аполлон... Делосский Аполлон! Главкон Прекрасный снова среди нас. Йо! Йо! Пэан!

   – Да, – проговорил охваченный счастьем Фемистокл. – Боги забрали у нас одного друга, но возвратили другого. Новый Эдип разрешил загадку Сфинкса. Почтите этого человека, ибо он достоин славы во всей Элладе.

Моряки бросились к Главкону, чтобы похлопать его по плечу, просто прикоснуться. Казалось, что он спасся от карфагенян лишь для того, чтобы погибнуть в объятиях своих соотечественников. Наконец рёв трубы отослал всех на места. Кимон перепрыгнул на свой, меньший, корабль. Гребцы «Навзикаи» взялись за вёсла, подняв сто семьдесят лопастей. Набрав полную грудь воздуха, они обратили свои взгляды к стоявшему на мостике наверху. В руках его был украшенный бирюзой золотой кубок, полный кроваво-красного прамнийского вина. Фемистокл громко произнёс молитву:

   – О, Зевс Додонский и Олимпийский, о, Зевс Орхий, отмщающий клятвопреступнику, любимый афинянами, и ты, Афина Чистая Ликом, внемлите. Сотворите корабль наш быстрым, да будут крепки наши руки и отважны сердца. Задержите битву, дабы не опоздали мы. Дайте наказать виновных, обратить в бегство варваров, отмстить предателю. Примите дар сей, вы и другие любящие нас святые боги, которым мы возносим молитву и предложение.

И он вылил кровавую жидкость. А потом швырнул золотой кубок в море.

   – Да ускорит вас небо! – закричали с пентеконтеры.

Фемистокл кивнул. Келевст ударил по билу, три ряда вёсел единым движением окунулись в воду. Протяжное «ха» пронеслось над скамьями. Началась гонка во спасение Эллады.