Текст книги "Ксеркс"

Автор книги: Уильям Стирнс Дэвис

Как только экипаж «Навзикаи» отдохнул, Фемистокл вышел из Оропа вместе с Симонидом, немногочисленной охраной и скованным пленником. Половину ночи они шли вперёд, одолевая усталость. На следующее утро навстречу им возле Танагры попался гонец с масличной ветвью в руке.

   – Мардоний убит. Артабаз бежал на север. Афиняне и спартанцы захватили лагерь персов. Слава Афине, даровавшей нам победу!

   – А предатели? – Фемистокл почти не обрадовался вестям.

   – Тело Ликона нашли в водах Асопа. Демарат забит в оковы и находится в шатре Аристида.

Афиняне затянули было пеан, но Фемистокл в безмолвии поник головой, пока вестник рассказывал о том, что Павсаний и союзники захватили несчётные сокровища и уже готовятся к нападению на неверные Фивы. Потом флотоводец вместе со свитой неторопливо направился вперёд по просторам Беотии. Наконец они добрались до эллинской рати, всё ещё остававшейся у поля битвы.

   – Где узник? – спросил Фемистокл воина, охранявшего вход в шатёр.

   – Ты спрашиваешь о предателе?

   – О нём.

   – Я провожу тебя.

Взяв в руку факел, гоплит повёл Фемистокла вперёд. Пройдя между двумя рядами тёмных шатров, они остановились возле одного из них, окружённого пятью стражами, державшими копья наготове; рядом с ними на земле спали ещё пятеро гоплитов.

   – Мы внимательно следим за ним, кирие, – пояснил десятник-декарх. – Чтоб не убил себя и не сбежал. Ещё двое наших внутри шатра.

   – Вызови их, и отойдите. Я отвечаю за всё, что может произойти.

Из шатра, зевая, вышли все стражи. Держа факел, Фемистокл вошёл в убогое матерчатое жилище. Часовые заметили, что под рукой он держит кувшин.

   – Спит, – пояснил гоплит. – Спит, забыв про оковы.

Опустив на землю сосуд, Фемистокл осторожно отогнул полог палатки. Не без трепета он приблизился к осуждённому. Тот спал, обратившись вверх лицом – знакомым, усталым и бледным лицом бывшего друга, которому не раз аплодировал Пникс.

Стиснув губы, Фемистокл постоял в нерешительности, потом, нагнувшись, прикоснулся к плечу лежавшего:

   – Демарат...

Нет ответа.

   – Демарат...

Снова молчание.

   – Демарат...

Наконец тот шевельнулся, зазвенев металлом. Глаза открылись, и на лице промелькнула улыбка:

   – Фемистокл, это ты? – Улыбку немедленно сменила гримаса ужаса: – О, Зевс, оковы! Как же я дошёл до такой жизни!

Узник сел на соломенной подстилке. Скованные руки подпёрли голову.

   – Не шуми! – приказал флотоводец. – Не шуми и не безумствуй. Я отослал стражу, нас никто не услышит.

Демарат успокоился:

   – Ты милостив ко мне. Ты не знаешь, какое искушение обрушилось на меня. Ты спасёшь меня.

   – Я сделаю всё, что могу. – Голос Фемистокла был печален, как звук Эоловой арфы, но узник с пылом ухватился за слово:

   – Ты можешь всё. Эту битву выиграл Павсаний, но спасителем Эллады называют тебя. Люди выполнят всё, что ты им прикажешь.

   – Я рад этому.

Лицо Фемистокла казалось непроницаемой маской сфинкса. Демарат скованными руками вцепился в край хламиды флотоводца:

   – Спаси меня! Пошли в изгнание – в Сицилию, в Карфаген, на Оловянные острова... куда прикажешь. Неужели ты забыл нашу дружбу?

   – Я любил тебя, – дрогнувшим голосом ответил флотоводец.

   – Вспомни же сегодня об этой любви.

   – Я не забыл.

   – О, Зевс Милосердный, почему тогда твоё лицо так ужасно? Ты поможешь мне спастись?

   – Помогу.

   – Будь благословен, но поспеши! Боюсь, что утром воинам прикажут забить меня насмерть камнями.

   – Этого не будет.

   – Будь снова благословен, но нельзя ли мне бежать этой же ночью?

Голос Фемистокла заставил узника похолодеть.

Демарат съёжился. Флотоводец распрямился, являя на лице смесь жалости, презрения и боли.

   – Слушай, Демарат, – произнёс он твёрдым голосом. – Мы захватили твой походный сундук, нашли ключ к тайнописи и знаем всё, что ты писал Ликону. Мы узнали, насколько искусно ты умеешь подделывать письма. Гермес Обманщик наделил тебя этой способностью на твою же погибель. Мы привели с собой Хирама. Сегодня его посадили на «лошадку». Он признался во всём. Мы взяли и Биаса и выслушали его историю. Скрывать тебе нечего. Мы знаем всё, начиная с растраты народных денег до того, как ты перед битвой посетил стан Мардония. Можешь не признаваться. Добавить тебе уже нечего.

   – Хорошо. – На лбу узника выступили крупные капли пота. – Но ты не знаешь, насколько сильным был соблазн. Ты никогда не оказывался между Сциллой и Харибдой? Всякий раз я давал себе клятву в том, что новый ошибочный шаг станет последним. Я сопротивлялся Ликону. Я не хотел быть с Мардонием. Но они оказались сильнее меня. Видит Афина, я вовсе не мечтал о власти над городом. Не властолюбие заставило меня предать Элладу.

   – Верю. Но почему ты сразу не обратился ко мне?

   – Не понимаю.

   – Почему ты не пришёл ко мне, когда нужда в деньгах поставила тебя на грань преступления? Ты ведь знал, что я люблю тебя. Я видел в тебе собственного сына и наследника, способного продолжить мои труды и сделать Афины светочем Эллады. Я бы дал тебе золото... пятьдесят талантов.

   – Я не посмел. Я думал об этом. Но побоялся.

   – Правильно. – Фемистокл презрительно изогнул губы. – Ты более трус, чем негодяй или предатель. Фобос, чёрный страх, правит твоей душой, а не Гермес. А теперь...

   – Но ты обещал, что спасёшь меня.

   – Спасу.

   – Сегодня ночью? Что это у тебя?

Фемистокл открыл сосуд.

   – Бумаги, найденные в твоём сундуке. Они обвиняют в союзе с персами многих благородных эллинов из Коринфа, Сикиона, Спарты. Вот... – И Фемистокл начал по одному подносить папирусы к огню факела. – Вот превращаются в пепел свидетельства их связи с мидянами. Мардоний умер. Пусть вместе с ним умрёт и война. Отныне Элладе ничего не грозит.

   – Благословляю тебя, благословляю! Помоги мне спастись. У тебя есть меч! Сбей с меня эти оковы. Тебе несложно это сделать и...

   – Подожди!

Ровный голос флотоводца заставил узника умолкнуть. Фемистокл закончил своё дело. И тут Демарат взвыл, сражённый животным страхом:

   – Что это... кубок?

   – Подожди. – В руках Фемистокл а оказались серебряная чаша и фляга. – Разве я не сказал, что ты сегодня же должен избавить себя от оков? Поторопись, ночь проходит.

Флотоводец подошёл к несчастному.

   – Слушай меня, Демарат. Твои преступления против Афин и Эллады были совершены под влиянием сильного искушения. Деньги, взятые тобой из общественных средств, возвращу я сам, если ты ещё не сделал этого. Хищение прощено тебе.

   – Ты настоящий друг, Фемистокл, – проговорил узник охрипшим голосом, однако в глазах флотоводца вспыхнули огоньки.

   – Друг! – воскликнул он. – Да. Клянусь Зевсом, хранителем клятв и обетов, друг у тебя был. Где он теперь?

Демарат припал к земле, не смея даже шелохнуться.

   – У тебя был друг. – Голос Фемистокла сделался жёстким. – И ты лишил его доброго имени, покусился на его жизнь, возжаждал жены его... Ты нарушил все узы, человеческие и божественные, чтобы погубить его. Более того, чтобы заглушить угрызения совести, ты из милосердия продал его в рабство, обрекая на смерть при жизни. Глупец! Немезиду нельзя обмануть. Главкон был при смерти. Он спас Элладу, но какой ценой! Врачи говорят, что он будет жить, но нога его останется искалеченной. Ты поверг его в несчастье. Ты досаждал Гермионе, благороднейшей из женщин Эллады, утверждая при этом, что любишь её. Ты совершил худшее, чем убийство. Однако я обещал сего дня спасти тебя. Вставай, Демарат неловко поднялся на ноги. Фемистокл протянул ему серебряную чашу:

   – Спасай себя. Пей!

   – Что в этой чаше? – Лицо узника посерело.

   – Цикута, трус! Разве ты не предлагал её Главкону тогда в Колоне? Ты предложил смерть невинному, а я предлагаю умереть преступнику. Пей!

   – Но ты называл меня другом. Ты говорил, что любишь меня. Я не могу умереть. Прошу отсрочки! Милости! Снисхождения! К какому богу мне обратиться?

   – Обращайся к какому хочешь, никто из богов не выслушает тебя. Сам Кербер не захочет слушать тебя.

   – Пожалей, ради нашей прежней дружбы.

Флотоводец выпрямился:

   – Твой друг Фемистокл мёртв. Ты видишь перед собой другого Фемистокла. Пей!

   – Но ты же обещал спасти меня! – Шёпот узника был едва слышен.

   – Я спасаю тебя от суда перед ревущим войском, от разоблачения всех твоих козней, от позора перед лицом друзей, от клейма изменника в памяти Эллады, от воинов, требующих твоей крови, готовых забросать тебя камнями или даже разорвать на части. Ради богов олимпийских, ради богов подземных окажи своим друзьям прощальную услугу. Пей!

Фемистокл продолжал, но Демарат ничего более уже не слышал. В ушах его вновь как никогда отчётливо звучала песня Эриний:

 
Вправе карать мы, вправе казнить,
Вправе обрезать нить.
Нами повержен будет любой.
Кто друга нарушил покой,
С улыбкой коварной и лучезарной,
С холодною головой
Отрыл яму другу,
Его взял подругу.
Спастись захочет – отыщем
И все преступления взыщем,
Быстр он, велик или мал,
С того, кто друга предал.
 

Немезида... Немезида, неумолимая богиня, наконец пришла за ним, своей собственностью. Демарат медленно взял чашу...

В день, когда сдались неверные Фивы, пришли вести о последней победе эллинов на Самосе; у Микалы греческий флот высадил на берег свои экипажи и одержал победу над персами почти у ворот находившегося в Сардах Царя Царей. Охваченный паникой Артабаз бежал в Азию через Фракию. Война заканчивалась. Возможно, будут новые битвы с варварами, но не такие как при Саламине или Платеях.

Спартанцы отыскали тело Мардония, пронзённое пятью копьями. Все раны нанесены были в грудь. Павсаний почтил мужество своего противника: перса вынесли с поля брани на щите и покрыли алым плащом. Но затем тело Мардония таинственным образом исчезло, не оставив никакого следа. Может быть, любопытствующим было бы интересно услышать, что сказал Фемистоклу прикованный к своему ложу Главкон и что потом сделал Сикинн. Достаточно, впрочем, знать, что азиат впоследствии не скрывал роскошного кольца, которое прислал ему двоюродный брат Мардония сатрап Зариам – за «великую услугу дому Гобрии».

В день падения Фив домочадцы Гермиппа оставили Трезен, чтобы вернуться в родные Афины. Гермионе рассказали обо всём случившемся – и об огромной радости, и о маленьком несчастье, – и она не дрогнула, хотя Клеопис на всякий случай была рядом. Напротив, краски вернулись на лицо молодой женщины, свет любви возвратился в её глаза. Она сразу направилась к колыбельке, где ворковал и сучил ножками Феникс.

   – Малыш мой, малыш. – Мать поглядела в лицо обрадовавшемуся ей ребёнку. – Тебе не придётся мстить за отца.

Тебе предстоит более радостное дело – стать таким же прекрасным, как он, – и телом и душой.

А потом пришли слёзы и рыдания, а за ними смех, и Лизистра с Клеопис, боявшиеся, что радость окажется чрезмерной, успокоились.

«Навзикая» доставила их в Пирей. Все городские гавани представляли собой обгорелые руины, ибо, отступая в Беотию, Мардоний опустошил всё вокруг перед последней битвой. В Афинах дома стояли без крыш, улицы были усыпаны мусором. Однако Гермиона не обращала внимания на оставленные войною следы. А вот наконец и Агора.

Возле опалённых пожаром колонн кишела толпа, стояли прилавки. Деловитые афиняне, не тратя понапрасну времени на жалобы, восстанавливали город. Высоко над головой Гермионы поднимались к небу почерневшие колонны – всё, что осталось от священного дома Афины, однако хрустальный воздух над Скалой не сумел похитить ни один перс.

Гермиона неторопливо пересекла Агору, и вдруг вдали загремели крики, по толпе побежало передававшееся из уст в уста слово.

Кровь разом прихлынула к лицу Гермионы. Она нервно пригладила волосы и принялась ждать. Сквозь шумную толпу продающих и покупающих, мимо лавок и прилавков бежал гонец, ударявший своим жезлом то вправо, то влево, ибо он с трудом протискивался сквозь эту толчею; следом ехали всадники на конях, взятых у варваров; за ними несли носилки. Их поддерживали благородные юноши, сыновья афинских Евпатридов. Увидев носилки, Агора восторженно взревела:

   – Счастливчик! Избавитель! Йо! Йо, Пэан!

Гермиона застыла на месте. Занавески были отодвинуты, и она увидела внутри на царственно алых подушках прекрасную, словно изваянную из пентеликонского мрамора фигуру. И всё вокруг стало ей безразлично. Фигура внутри носилок шевельнулась, оперлась на локоть.

   – Моя дорогая и любимая, – раздался знакомый голос. – Теперь ты можешь не стыдиться своего мужа.

   – Главкон! – вскричала Гермиона. – Какое счастье! Что же тебе пришлось пережить!

Носилки опустили. И даже крохотный Симонид, воистину царь всех любопытных, нашёл на Акрополе объект, достойный самого пристального внимания. А Гермиона обнимала мужа, и им было всё равно, тысячи ли глаз смотрят на них или один владыка Гелиос с неба. Пенелопа приветствовала возвратившегося домой Одиссея.

Он был желанен ей, как берег мореходам в бушующем море, когда Посейдон поднимает волны, когда гуляют вольные ветры. Она обнимала своего владыку, и были долгими их объятия, а в глазах сверкала радость.

Наконец Главкон распорядился:

   – Дайте мне моего сына.

Клеопис с радостью повиновалась. Умолкнувший Феникс замахал кулачками перед лицом отца.

   – Эй, малыш, – произнёс Главкон, одной рукой прижимая к себе ребёнка, а другой обнимая его мать. – Вижу, ты весёлый и красивый парень.

Молодые афиняне взялись за ручки носилок, и Агора вновь разразилась приветственными криками. Фемистокл, спаситель Эллады, подошёл к Главкону. Флотоводец, которого теперь чтили словно бога, ибо все замыслы его исполнились, взял за руки Главкона и Гермиону.

   – Ну, друзья, – проговорил он, – всех нас боги наделили и многим блаженством, и многими печалями. Некоторым достаётся сперва горькая чаша, потом сладкая. Вы досыта испили горечи, посему смело глядите на владыку Гелиоса. Да не потускнеет снова его обращённый к вам взгляд.

   – Куда теперь? – спросила Гермиона, не отводя взгляда от мужа.

   – На Акрополь, – приказал Главкон. – Пусть храм наш разрушен, но Скала всё равно осталась святой. Поблагодарим Афину.

Они поднялись на Скалу. Полуденное солнце Афин светило с высоты так, как в прежние дни. Гермиона не отводила глаз от Главкона, а он смотрел то на неё, то на сына, то на священную скалу, то на солнце, сияющее во всей своей славе. А потом на уста его легла загадочная улыбка, причин которой Гермиона понять не могла. Она не знала, что муж её думал: «И это я хотел променять на розы и богатства Бактрии».

Они поднялись на вершину. Носилки поставили на выступе возле юго-западного угла. Акрополь был разорён, посреди пепла лежали низвергнутые колонны. Труды человека были разрушены, однако труды богов не претерпели ущерба. Супруги повернулись спиной к руинам. Они смотрели на землю и море, прекрасные всегда, но ещё более прекрасные ныне, выкупленные и омытые слезами и кровью. Варвары побеждены, невозможное совершено. Эллада и Афины принадлежат лишь самим себе, и никому другому.

Впереди синел залив Фалерона. Перед ним поднимался Мунихий, а позади лежал Саламин со своим победоносным проливом. Вдали поднимался купол Акрокоринфа и раскинулся широкий простор Саронийского моря. Слева темнел косматый Гиметт, справа тянулся длинный гребень Дафны, за ним вырастал Пентеликон, дающий мрамор, которому предстояло превратиться в изваяния богов. И единым голосом все вознесли хвалу Афинам и Элладе.

Фемистокл заговорил, и, как всегда, слово его оказалось и кратким, и мудрым:

   – Мы прогнали варваров с нашей земли. Мы воспротивились воле Царя Царей и победили. Афины разрушены. Но мы заново построим наш город. И он станет ещё прекраснее, чем прежде, воистину заслуживающим название «фиалковенчанного», достойным имени своей богини-хранительницы. Победить персов было трудно. Сделать Афины бессмертными много труднее. Тем не менее мы добьёмся и этой цели. Воистину придёт день.

А потом они помолились богине и спустились со Скалы, от красот к повседневности. Внизу Гермиону и Главкона уже ожидала запряжённая мулами повозка. Вместе с Фениксом они сели в неё, и экипаж покатил по священной дороге к холмам, расцветшим алым цветом, мимо сосен и оливковых рощ, вверх и вниз по склону Дафны, к покою и миру в Элевсине у моря.

НАДМЕННЫЙ

Глава 1

   – Персы! Я задумал совершить деяние – отнюдь не новое и не способное прогневать богов. Я хочу добиться власти над миром.

Так молвил Ксеркс своим вельможам, собравшимся в просторной арпахане дворца в Сузах. И царь повёл скипетром, подчёркивая, что он весьма скромен и честен в своих отношениях с богами и людьми.

Ксеркс, Царь Царей, восседал на блиставшем великолепием троне. Царское сиденье поддерживали два золотых льва с искажёнными свирепостью мордами, а по бокам его на каждой из поднимавшихся кверху широких ступеней располагались ещё шесть золотых львов. Ксеркс пребывал в расцвете мужественности, и победоносная улыбка его распространялась, подобно солнечному свету, во все стороны зала, явно доказывая, что достижение мирового господства является целью, вполне подобающей Царю Царей и владыке персов. Ступая между уходящими вдаль рядами колонн, вельможи царя двинулись ближе к властелину отовсюду, где они стояли: от самых стен зала, от середины его. Многие из них не слышали слов Ксеркса. Однако это было не столь уж важно. Ведь они были во всём согласны с другими, отчётливо слышавшими фразу, произнесённую тихим голосом властелина.

Стояла поздняя осень, и солнце, называвшееся жреца ми оком Ормузда[48]48
  Ормузд – греческое наименование персидского верховного божества Мазды (Ахуры-Мазды) – олицетворения доброго начала и света.


[Закрыть], бросало в тронный зал свои косые лучи, проникая внутрь сквозь квадратные глубокие окна и вычерчивая сверкающие дорожки на плясавших в воздухе пылинках.

Внутри зала теснились друг к другу изящные колонны, увенчанные сперва капителями, над которыми в свой черёд располагались двойные завитки сине-серого мрамора. Волюты[49]49
  Волюта – в архитектуре скульптурное украшение, состоящее из завитка в виде спирали с «глазком» в центре.


[Закрыть] их были отягощены торсами коленопреклонённых быков, также высеченными из серого с синим отливом мрамора, пожалуй, слишком тяжеловатыми для изящных колонн. Сами же сине-серые быки поддерживали колоссальные золочёные балки кедровой крыши.

Под ней плавали дымные лазурные тени. Натекавший сзади солнечный свет ложился на князей и царя, и человек простодушный вполне мог поверить, что по сей пропылённой солнечной дороге с неба спустились парящие вокруг Ксеркса божественные духи. Или в то, что сам он, завершив свою речь, способен воспарить к небесам, чтобы встретить там Ормузда, своего господина, и притом вполне законным образом, как был он вправе потребовать власти над миром. Ксеркс был высок. И, сидя на троне, над оскалившими клыки львами, победоносно улыбающийся, облачённый в золотые одежды, вытканные руками персидских цариц, он производил впечатление даже на тех вельмож, которые стояли в самых последних рядах. Симметричные завитки бороды, ниспадавшие из-под тиары, казались иссиня-чёрными; чернота их воистину превращалась в синеву. Ксеркс продолжил:

   – Мы уже покорили Египет. Страна эта принадлежит нам.

Царь говорил правду, и вельможи его прекрасно знали об этом. Он недавно подчинил своей власти Египет, ставший ныне данником Персии, и полчища Ксеркса лишь несколько месяцев назад вернулись домой.

   – С тех пор как Кир лишил Астиага его короны и захватил Персидское царство, мы, персы, никогда не опускали свои руки в праздности. Этого не делали ни мои предки, ни я.

Ксеркс с улыбкой обвёл взглядом присутствующих, и негромкий ропот одобрения, подобный жужжанию множества пчёл, огласил тронный зал.

   – Да направит нас бог! – торжественно объявил Ксеркс и пояснил: – Персидский бог! Ибо свой бог, и даже боги, есть у каждого народа.

Ксеркс тем самым хотел подчеркнуть, что именно бог персов вёл свой народ в борьбе за власть над миром, которая вот-вот могла упасть в его руки.

Царь Царей продолжил:

   – Вам известно, что Кир и Камбиз[50]50
  Камбиз (Камбис) – древнеперсидский царь (530-522 гг. до н. э.) из династии Ахеменидов, сын Кира II; завоевал Египет (525 г. до н. э.).


[Закрыть], а также мой незабвенный и достопамятный родитель Дарий присоединили несчётные провинции к нашей державе. Мои деяния должны стать не менее великими, и я обязан следовать традициям своей династии. Я должен покорить страну, которая ничем не уступает уже побеждённым нами. В то же время я намереваюсь отомстить врагам Персии. А вам надлежит точно понять меня. Армии мои пройдут по мосту, который я наведу через Геллеспонт, и вторгнутся в Грецию. Афиняне нанесли особо тяжкое оскорбление моему незабвенному отцу Дарию, а также всей Персии. Посему я желаю покорить Афины. К тому же афиняне первыми бросили камень. Вместе с Аристагором из Милета – одним из наших рабов, ибо Милет принадлежит нам, – они явились в Сарды и осквернили наши священные рощи. Они варвары, хотя называют нас этим именем. Когда Датис и Артаферн вторглись в Грецию с нашим войском... Впрочем, чем меньше мы будем говорить о Марафоне, тем лучше. Тем более что вся историческая правда в отношении этой битвы ещё недостаточно хорошо известна. Но вернёмся назад: чем дольше я размышляю о покорении Греции, тем больше захватывает меня этот план. Пелопс первым поселился на Пелопоннесе. Но на самом деле Пелопс был рабом персов, ибо он являлся фригийцем, а Фригия принадлежит нам.

   – И, – продолжал Ксеркс, – нам должен принадлежать весь мир. Я хочу, чтобы у Персии не было других границ, кроме самого неба, и чтобы над державой моей никогда не заходило солнце. Да и маги давно уже предсказывали, что однажды возникнет мировая держава, над которой никогда не закатится солнце. Конечно же, они имели в виду Персию. И я хочу покорить всю Европу и стать царём над царями всего мира. Как только будут побеждены греки, ни один другой народ не окажет нам сопротивления. Все народы – провинившиеся перед нами или же нет – склонят головы под наше ярмо. Посему, сатрапы, вы исполните мою волю. Собирайте людей во всех сатрапиях! Тот, кто приведёт лучшее войско, получит из моей царственной десницы дар редкой красы. Так я повелеваю. Тем не менее, чтобы не показалось, что я всё решаю собственной волей, обсудите это дело и не скройте от меня своего мнения.

Ксеркс обвёл собравшихся вельмож доброжелательным взором, гордясь своей мудростью и заключительными словами. Он знал, как надо править князьями. И был абсолютно уверен в том, что, склоняясь к ним с дружелюбными словами и прося совета, он услышит лишь подтверждение собственного мнения. Оглядывая все стороны колоссального зала, с головы до ног осыпанный золотой пылью нисходящих солнечных лучей, Ксеркс прекрасно знал, что вельможи, стоявшие позади, вытягивают вперёд шеи и подносят ладони к ушам, чтобы не пропустить последнее царское слово. Тем не менее то, что они ничего не поняли, ничуть его не смущало. Почему тогда они стали не великими князьями, а мелкими владетелями? Почему они стоят столь далеко от его трона, от его славы, оттеснённые назад высшей знатью? Ксеркс едва заметно пожал плечами, покрытыми золотой мантией, искрящейся под лучами солнца.

Рядом с сиденья, находившегося на когтях львов, поднялся Мардоний, зять Ксеркса. Подобно многим из персов, он носил имя, звучавшее совершенно по-гречески. Вот имя Ксеркса с греческим не перепутаешь, а имя Мардония от греческого не отличишь.

Мардоний, молодой полководец, был мужем сестры Ксеркса Артозостры. Ему уже приходилось сражаться с греками. С несчётным войском он высадился лет десять назад в Македонии возле горы Афон. Погибли три сотни кораблей, более двадцати тысяч людей. И Мардоний так и не сумел забыть ни злой рок, ни несчастные обстоятельства, помешавшие его победе над греками.

Посему на пирушках он в известной мере подталкивал своего шурина к тем словам, которые Царь Царей только что произнёс. Мардоний, являвшийся скорее полководцем, чем государственным деятелем, был рад предоставить своему царственному родственнику всю честь разжигания новой войны с греками. И он с пылом провозгласил:

   – Высокий государь! Ты не просто самый великий среди всех персов, коих доселе озаряли лучи солнца, ты величайший и среди всех, которым предстоит существовать.

Восторг Мардония был абсолютно искренним. И в голосе его не было иронии: он попросту не знал, что это такое. Душа его, душа воина, принадлежала ещё и самозабвенному мечтателю. Однако сам он об этом не подозревал, думая лишь о величии Персии и её царя. Посему он продолжил:

   – Ты не можешь более позволять этим европейским ионянам, народу низменному и презренному, оскорблять нас. Разве не победили мы саков, индийцев, эфиопов, ассирийцев и прочие бесчисленные народы, никогда и ничем не вредившие нам? Не должны ли мы теперь всем сердцем устремиться к победе над греками, пришедшими в Сарды, чтобы осквернить наши святилища? Чего нам бояться? У нас больше войска, больше сокровищ. К тому же греки с похвальной глупостью стремятся сражаться с нами на просторных равнинах. Они считают, что избыток пространства позволяет им справляться с более многочисленным войском – это когда у них хватает отваги! А вот именно её им не хватило, чтобы сразиться со мной в Македонии, когда я командовал персидской ратью. О, царь, мы не просто сильнее всех в бою, мы ещё и опытнее! Победа будет за нами!

Гулом роя пчёл пронёсся по просторной палате одобрительный ропот. Тем не менее пронёсся он над собравшимися лишь по той причине, что при персидском дворе было принято выражать вслух одобрение говорящему. В глубине же сердца персы, не забывшие про Марафон, не хотели новой войны, хотя Ксеркс и утверждал, что вся правда о Марафоне ещё не стала известной. И посему вельможи были довольны, когда со второго из сидений, почивавших на когтях золотых львов, поднялся старый Артабан, сын Гистаспа и дядя Ксеркса со стороны отца. Он проговорил:

   – Государь! Если ты хочешь знать, истинно ли твоё золото, сравни его с другим! Ты сказал собственное мнение и слышал Мардония, сопоставь эти слова с моими. Разве я в прошлом не советовал твоему отцу и брату моему Дарию не идти войной на скифов? Он не послушался моего совета, и войско его погибло в Скифии. Ты хочешь построить мост через Геллеспонт, чтобы переправить своё войско в Европу. Что будет, если враги уничтожат мост через пролив? Как тогда вернётся домой твоё великое войско? Будь осторожен, о, великий царь! Самая большая опасность всегда угрожает высочайшему из смертных. Молния поражает башни и слонов, а муравьи невредимыми переживают грозу в своём муравейнике. А тебе, Мардоний, не следует позорить греков! Твоего пренебрежения они не заслуживают. Тебе надлежит вспомнить всё, о чём ты забыл или что ты предпочитаешь толковать на свой собственный лад! Тогда ты не сможешь навлечь на персов беду. И сам не окажешься распростёртым где-нибудь на аттической или лакедемонской земле, на прокорм псам и стервятникам.

Мудрые эти речи, подкреплённые авторитетом возраста, не пришлись по вкусу ни Ксерксу, ни Мардонию. Тем не менее, как и всегда, тронный зал обежал одобрительный ропот вельмож. В конце концов, никогда нельзя было заранее предсказать, какое именно решение примет царь. Мудрость и предусмотрительность требовали благопристойного одобрения. В гневе поднявшись с места, Ксеркс крикнул:

   – Ты трус и старая баба! Я оставлю тебя здесь среди прочих женщин. Я сын Дария и числю среди предков своих Гистаспа, Арсама, Кира, Камбиза и Ахемена. Я не могу быть меньше их. И мне не нужно меньшего, чем власть над миром. Я хочу войны. И я решил воевать.

Вельможи с ужасом внимали Ксерксу. Тем не менее согласное пчелиное жужжание вновь огласило тронный зал, просочившись сквозь бороды. Артабан опустился на своё сиденье, мрачно повесив голову. Мардоний весело, словно молодой лев, оглядывался по сторонам, а Ксеркс обратил к собравшимся золочёную спину, показывая тем самым, что совет закончен.

Он отправился в свои покои, удовлетворённый тем, что вельможи одобрили задуманный им поход против Греции.

Череда князей, сатрапов и вельмож потекла из тронного зала. И в пустующем зале, над которым на сотне колонн парили поддерживающие балки кровли двойные быки, стал более заметным оставленный царский трон, украшенный оскалившимися львами.

Такие же львы, символ высшей власти и силы, шествовали друг за другом на покрытом глазурью фризе, окружавшем неизмеримо огромный зал: львы белые, как слоновая кость, с зелёными и синими гривами, львы, напрягающие мощные плечи, львы с оскалившимися пастями и высоко поднятыми хвостами.

Когда зал опустел, Атосса, мать Ксеркса, близоруко щурившаяся старуха, тело которой полностью скрывала фиолетовая мантия, появилась из-за позолоченной решётки. Обратившись к теснившимся возле неё трём другим царственным вдовам Дария, старшая над ними, она произнесла:

   – Можно не сомневаться: война состоится. Мне нужны рабыни – афинские и дорийские. Лучших я не встречала.