Текст книги "Уот Тайлер"
Автор книги: Уильям Эйнсворт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Глава III
СВИДАНИЕ НА ПОЛЕ ДАРТФОРД-БРЕНТ
Джек Соломинка (его-то заметила Эдита разговаривающим с отцом) настаивал на том, чтобы знак к мятежу был дан немедленно.
– Не вижу никакой выгоды в дальнейшем промедлении, – говорил он кузнецу. – Народ повсюду подготовлен, и как только взовьется знамя мятежа, к нему не замедлят примкнуть тысячи недовольных. В Эссексе уже началось. Двое из моих ходоков только что вернулись из Брентвуда. Они говорят, что обитатели Фоббинга обратили в бегство главного судью и умертвили присяжных и дьяков, а головы их воткнули на шесты. Скоро пламя охватит всю страну.
– Так в Фоббинге уж началось? – переспросил Уот Тайлер.
– Не дальше, как вчерашний день, – отвечал Беглый, – Томас де Бамптон, податной инспектор, созвал в Брентвуде союз плательщиков подушного налога, но фоббингцы отказались явиться. Тогда, чтоб наказать их, к ним отправился главный судья, но они сами проучили его. Неужели мы не последуем их примеру?
– У них был повод, которого у нас нет, – заметил кузнец.
– Но не следует упускать благоприятную минуту, – продолжал Джек Соломинка. – Трое дядей короля теперь в отсутствии. Самый страшный для нас, герцог Ланкастер, Джон Гонт, правящий от имени своего юного племянника, теперь в Роксбурге, где старается заключить мир с шотландцами. Он не может возвратиться. Далее, эрл Кэмбридж – в Плимуте. Он готовится к отплытию в Лиссабон с пятьюстами ратников и с пятьюстами арбалетчиков, которых везет на помощь королю португальскому против короля кастильского. А эрл Бэкингем – в Уэльсе. Так ни один из трех не помешает нам.
– И здесь некому оказать нам сопротивление, если не считать эрла Кента, сводного брата короля, – заметил Уот Тайлер. – Впрочем, ему не удастся набрать ратников, ведь знать ненавидит его и не согласится служить под его начальством.
– Наше движение на Лондон будет почти беспрепятственно, – сказал Беглый. – А когда мы придем туда, граждане откроют нам ворота и окажут сердечный прием.
– Ну, не совсем-то так. По всей вероятности, лорд-мэр, Уильм Вальворт, будет против нас, – сказал Уот Тайлер. – К тому же сэр Джон Филпот – тот, что вел войну на свой собственный счет, а получил за все свои хлопоты только выговор от Верховного совета, – наверно, станет за короля. Я нисколько не сомневаюсь, что мы овладеем Лондоном, но нам нужно сначала принять меры против Вальворта, Филпота и многих других, чтобы быть вполне обеспеченными. Вы спрашиваете, почему я все еще не решаюсь подать знак к восстанию, когда все готово и минута кажется благоприятной. Я откладывал для того, чтобы подушный налог довел народ до исступления, как уж и случилось в Эссексе. Я жду, чтобы весь народ восстал поголовно, тогда уж они не отступятся. К тому же нам предстоит еще выполнить один долг. Мы должны хранить верность нашим друзьям. Прежде чем здесь вспыхнет восстание, Джон Бол должен быть освобожден из заточения, иначе архиепископ кентерберийский предаст его смертной казни. А случись это – и его смерть будет вечным укором нашей совести, ведь он – главный участник заговора.
– Он заключен в барбакан, где постоянный усиленный надзор, иначе я уже освободил бы его, – возразил Джек Соломинка. – Впрочем, попытаюсь еще раз.
– По-моему, было бы лучше всего освободить его хитростью, – заметил Уот Тайлер. – Когда я шел сюда, то узнал нескольких человек из вашей шайки, которые проникли в деревню, переодевшись менестрелями.
– Я рассчитывал, что вам, быть может, понадобится помощь в случае внезапного восстания, вот я и послал Гуго Моркара и еще трех человек, чтобы они были у вас под рукой. Ведь сегодня к вам, в Дартфорд, прибудет большая партия паломников.
– И вы намерены подстеречь их там… Да?! – воскликнул Уот Тайлер.
– Нет! – отвечал Беглый. – Я не сделаю на них нападения. Это принцесса Уэльская, мать короля, отправляется на поклонение святыням Кентербери. Ее сопровождают придворные дамы, ее второй сын, сэр Джон Голланд, и значительная свита из знати и рыцарей.
– Вот как! – воскликнул Уот Тайлер. – А что, если б вы последовали за свитой в Кентербери? Быть может, вы нашли бы какую-нибудь возможность освободить Джона Бола.
– Я об этом подумаю, – заметил Беглый. – Конечно предприятие опасное, но я этого не боюсь. Если у вас случится что-нибудь, пришлите мне весточку с Моркаром. Он уж будет знать, где отыскать меня.
– Хорошо, – сказал кузнец. – А известно ли вам, когда именно принцесса должна прибыть в Дартфорд?
– Около полудня, – отвечал собеседник. – Она рассчитывает добраться до Кентербери сегодня вечером.
– И вы хорошо осведомлены?
– Гм… По этой дороге не многим удается проехать без моего ведома. Вчера принцесса остановилась во дворце Эльтгем и намеревалась выехать рано утром. По приезде в Дартфорд она посетит леди Изабеллу в монастыре, затем отправится на поклонение в часовню св. мученика Эдмунда.
– Вам известно гораздо больше, чем самим дартфордцам; даже сильно сомневаюсь, знает ли леди Изабелла о готовящейся ей чести высокого посещения. Моя дочь только что возвратилась из монастыря, но она ничего не слышала насчет посещения принцессы.
– Сюда идет ваша дочь, – сказал Беглый, указывая на Эдиту, которая торопливо приближалась к ним. – Кажется, она хочет что-то сказать вам.
– Как посмела она уйти с того места, где я ее оставил? – проворчал кузнец, нахмурив брови.
Затем, наскоро распрощавшись со своим единомышленником, он хотел удалиться, как вдруг к ним подбежала Эдита.
Уот Тайлер казался недовольным, но Джек Соломинка, видимо, был очень рад представившемуся случаю обменяться несколькими словами с прелестной девушкой. Вот почему вопреки ожиданиям Тайлера разбойник не отъехал прочь и почтительно приветствовал Эдиту.
– С добрым утром, прекрасная девица, – сказал он с улыбкой, казавшейся вовсе неуместной на его угрюмом лице.
Эдита не без видимого смущения ответила на его приветствие, она не могла скрыть ужас и отвращение, которые он внушал ей. В ответ на слова отца, который сделал ей выговор за непослушание, она возразила:
– Я хотела поскорей сообщить тебе, что какие-то знатные господа приехали в деревню. Это длинная вереница всадников – вельмож, рыцарей, эсквайров и леди. Из дам одна выделяется своим роскошным нарядом; и едет она на великолепной лошади, покрытой богато изукрашенным чапраком. С гребня холма, на котором я стояла, я могла очень ясно разглядеть ее. Сопровождающие ее люди кажутся моложе ее, но одеты не так роскошно, как она, хотя все они в шелках и бархате; ее же наряд блестит на солнце, точно золото. У меня мелькнула мысль, что это, должно быть, мать короля, принцесса Уэльская.
– Вы угадали, прелестная девица, – заметил разбойник, нисколько не смущаясь тою холодностью, с которой смотрела на него Эдита. – Это взаправду принцесса Уэльская. Ее высочество совершает паломничество в Кентербери.
– Леди Изабелла всегда говорила мне, что принцесса очень добра и набожна и проводит большую часть времени в молитве, – сказала Эдита.
Затем она добавила с торжественной важностью:
– И я надеюсь, что св. Эдмунд и св. Фома, а также все святые угодники будут охранять ее и защищать от всякой опасности, в особенности же от разбойников, которые, быть может, строят уже засады, чтобы сделать нападение на нее.
– Ее высочество едет со слишком сильным конвоем, как вы могли заметить, прекрасная девица, чтобы подвергнуться какой-либо опасности со стороны разбойников, – возразил Беглый. – Но если бы даже она ехала безо всякой охраны, то и тогда, я уверен, никто не причинил бы ей никакого вреда.
– Мне очень приятно слышать это от вас, – сказала Эдита. – Вдова Черного Принца, мать короля, повсюду в Англии должна быть в полной безопасности.
– Полно, дитя! Принцесса – вовсе не друг народа, – строго заметил Уот Тайлер.
– Нет, дорогой батюшка, я слышала совсем другое, – возразила Эдита. – Настоятельница, которая всегда говорит правду, рассказывала, что принцесса очень сострадательна, добра, раздает большие суммы бедным; и если бы было в ее власти, она облегчила бы все страдания народа.
– Но ведь она, вероятно, имеет влияние на своего царственного сына, – сказал Уот Тайлер. – Так почему же она не склонит его к тому, чтобы он сделал всех свободными, избавил народ от тирании знати, уравнял всех перед законом и уменьшил налоги. Если бы она это сделала, то народ благословлял бы ее.
– Она делает все, что в ее силах, дорогой батюшка: я в этом нисколько не сомневаюсь. Но молодой король окружен дурными советчиками.
– О, да, окрутили его! Но эти господа скоро будут устранены.
– Думаешь ли ты, батюшка, что король будет вынужден сместить их?
– Попомни мое слово, деточка, не пройдет и месяца, как у короля будут другие, лучшие советники. Они скажут ему прямо, что нужно для народа и что сделать, если только он хочет продолжать царствовать.
– Так, стало быть, ты думаешь, батюшка, что перемена близка?
– Я даже уверен, дитя мое, и это будет великая перемена. Многие будут свергнуты со своих высоких постов, до которых им уж никогда вновь не добраться! Они не будут в состоянии противиться той силе, которая двинется против них, – силе долго томившегося в рабстве народа, который разбил наконец цени и решился добиться своих прав.
– Батюшка, мне тяжело слышать от тебя такие речи! – сказала Эдита. – Но, надеюсь, народ не решится на мятеж. Быть может, господа обращаются с ним несправедливо и жестоко, но если обратятся к королю, он облегчит их бедствия.
– Народ будет не умолять, а настаивать на справедливости, – возразил Уот Тайлер.
– И он заговорит таким голосом, который не может быть превратно истолкован и к которому король еще не привык, – добавил Беглый.
– Я слишком молода, чтобы давать тебе советы, дорогой отец. И я не позволила бы себе заговорить, если бы не страх, что ты можешь попасть в страшнейшую опасность, помогая этому мятежному плану, которому, как я догадываюсь, уже дан ход. Не принимай в нем участия, если дорожишь своей безопасностью!
– Ты не по летам рассудительна, деточка, – сказал отец. – Ты можешь давать более разумные советы, чем люди постарше тебя, но на этот раз твоя проницательность изменила тебе. Ты не знаешь о страданиях народа и о полном его бессилии добиться облегчения.
– Но, по всей вероятности, он может добиваться льгот законными средствами?
– Нет, – решительно возразил отец. – Ему совершенно отказано в справедливости. Он до тех пор нес свое ярмо, пока оно не сделалось совсем нестерпимым, вот почему он должен или свергнуть его, или окончательно пасть под его тяжестью. Господам уж не раз делались предостережения, но если они не желают обращать ни них внимания, то пусть сами на себя пеняют за последствия.
– Они уж не будут больше тиранить нас! – воскликнул Беглый. – Мы всех их сметем с лица земли!
– И овладеете их имуществом? Ведь такова ваша цель, не правда ли?! – с отвращением воскликнула Эдита. – Батюшка, – добавила она, обращаясь к Уоту Тайлеру. – Дело не может быть добрым, если ради него нужно вступать в союз с непотребными людьми.
Уот Тайлер едва удержался от резкого возражения, которое уже готово было сорваться с его уст. Быстро изменяя голос, он сказал:
– Дитя, неужели же ты поверила, что мы говорим не в шутку?
– В самом деле?! – оживленно воскликнула она.
В ответ на это отец рассмеялся грубоватым смехом, к которому не замедлил присоединиться Беглый.
– Разумеется, нет! – сказал Джек Соломинка. – Что касается меня, то я только поддержал шутку, начатую вашим отцом… Ха! ха! ха!
– Затевать бунты – дело бедняков, – добавил Уот Тайлер. – У меня же слишком много своего дела. К тому же я предостаточно зарабатываю.
– А я могу достать себе все, что мне нужно, – смеясь, продолжал Беглый. – Не я должен повиноваться, а господа должны исполнять мои требования.
Эти заявления, видимо, не особенно убедили Эдиту. Но, желая увести поскорее отца, она сделала движение, собираясь удалиться, и сказала, что ей очень хочется увидеть принцессу Уэльскую вблизи.
Обменявшись выразительным взглядом с Беглым, Уот Тайлер немедленно последовал за ней.
– Надеюсь, дорогой батюшка, ты не имеешь никаких дел с этим человеком? – сказала она, когда они отошли. – Его наружность пугает меня!
– О, со временем ты привыкнешь.
– Никогда! Я никогда не буду в состоянии свыкнуться с ним. Впрочем, он не смеет входить в деревню, и потому, по всей вероятности, я никогда больше не встречусь с ним.
Уот Тайлер ничего не ответил на это замечание, и они молча пошли дальше.
А мысль об Эдите не покидала Беглого тем временем, как он направлялся к своей шайке.
«Очаровательное создание! – говорил он себе мысленно. – Я непременно попрошу ее отца, чтобы он выдал ее за меня замуж. Он не может отказать. Ее же согласие необязательно».
Глава IV
ПРИНЦЕССА УЭЛЬСКАЯ У НАСТОЯТЕЛЬНИЦЫ
Иоанна, дочь Эдуарда Вудстока, вдова Черного Принца и мать Ричарда II, считавшаяся в свое время одною из первых красавиц в королевстве, все еще была замечательно хороша собой.
От первого мужа, сэра Джона Голланда, получившего по праву своей жены титул эрла Кента и лорда Уэк Лайдельского, она имела двух сыновей. Старший по смерти отца унаследовал его титул, младший же назывался просто сэром Джоном Голландом. Оба они отличались гордым, тщеславным нравом и были в большой милости у молодого короля.
Принцесса Иоанна потеряла своего знаменитого супруга еще при жизни его отца, короля Эдуарда III, ей не пришлось царствовать. Она горячо любила своего сына Ричарда и непрестанно молилась, чтобы он сделался таким же славным воином, каким был его отец. Она боялась Джона Гонта, подозревая, что он замышляет свергнуть с престола ее сына, хотя имела столько же основания опасаться пагубного влияния двух старших своих сыновей на молодого короля, т. е. на их сводного брата. Однако, ослепленная материнской любовью, она не замечала их недостатков.
Принцесса не оставалась в неведении насчет всеобщего недовольства, вызванного среди простого народа подушным налогом, но она вовсе не опасалась каких-либо важных последствий, а тем менее допускала возможность восстания.
Нынешнее свое паломничество к мощам св. Фомы Бекета она предприняла по приглашению архиепископа кентерберийского. В этом путешествии ее сопровождали: придворные леди, все особы из знатных фамилий и красавицы, а также многочисленная и блестящая свита баронов и рыцарей, во главе которых ехал ее красивый и надменный сын, сэр Джон Голланд. При ней находились еще ее духовник, медик, милостынник, эсквайры, оруженосцы, йомены и грумы – все в королевских ливреях. Шествие замыкали два йомена-пристава, два грума, два пажа и отряд вооруженных ратников.
Хотя принцесса Уэльская уже не была той несравненной прелестницей, которая, будучи вдовствующей графиней Кент, пленила красу английского рыцарства, храброго Эдуарда английского, принца уэльского и аквитанского, тем не менее это все еще была, как мы видели, очень миловидная женщина, с большим достоинством манер. Ее сложение было восхитительно изящно; а черные волосы, заплетенные толстыми косами и положенные пучками по обеим сторонам лица, резко выделяли ее тонкие черты. На голове она носила род сетки, украшенной драгоценными камнями, с которой спускалась длинная вуаль.
Сатиновое платье плотно охватывало ее стан, обрисовывая стройную фигуру, и было достаточно длинно, чтобы закрывать ноги. Ее накидка была заткана золотом, а пояс, свободно брошенный на бедра, был изукрашен драгоценными камнями. С него спускался жипсьер – малиновый бархатный кошелек, снабженный кисточками из золотых шнурков. Нечего и говорить, что она была снабжена четками.
Чапрак ее верхового коня был из голубого бархата, весь расшитый золотом и серебром, с королевскими приметами – с белым оленем, в короне и на цепи, с солнцем, выходящим из-за туч, и с planta genista[9]9
Сын Вильгельма Завоевателя, Генрих I выдал свое единственное дитя, дочь Матильду, замуж за Готфрида Анжуйского (1128). Готфрид был прозван по обычаю тех времен Плантагенетом, он носил на шлеме полевой цветок растения planta genista (род дрока). Сын Готфрида вступил на английский престол в 1154 году под именем Генриха II. С него началась династия Плантагенетов, которая царствовала в Англии до 1485 года.
[Закрыть].
Вот почему принцесса Уэльская в своем дорогом наряде совершенно затмевала сопровождавших ее придворных дам. А они считались украшением двора, отличались знатной красотой и были богато одеты. В ее присутствии они стушевывались, словно звезды перед царицей ночи.
Сэр Джон Голланд обладал высокой, стройной фигурой, выгодно оттененной богатым нарядом, но выражение гордости и строптивости портило его красивые черты лица. Он ехал на великолепном горячем андалузском жеребце, подаренном ему герцогом Ланкастером; и нетерпеливые движения пылкого животного соответствовали его надменной осанке.
На нем был затканный золотом и серебром светло-голубой камзол, плотно обхватывавший его стан, но со свободными разрезными рукавами. Короткий обоюдоострый меч висел у его бедра, а к поясу был прикреплен жипсьер. Он носил двуцветные, белые с голубым, штаны и краковы – красные сафьянные сапоги с огромными остроконечными носками, подвязанные у колен золотыми цепочками, что исключало использование стремян. Шпоры были из чистого золота. Его темно-каштановые волосы, подстриженные на лбу ровной каемкой, ниспадали по сторонам длинными прядями. На голове у него была голубая бархатная шапочка, отороченная дорогим мехом и украшенная страусовым пером, которое спускалось через голову и было пристегнуто брильянтовой запонкой.
Мы умышленно остановились на столь подробном описании богатого наряда молодого сводного брата короля с целью дать понятие о той роскоши, которая царила в то время при дворе.
Действительно, все молодые бароны и рыцари в свите принцессы были в бархатных куртках и плащах разнообразных оттенков, более или менее богато изукрашенных шитьем; они носили двуцветные штаны и остроконечные краковы.
Королевские духовник и милостынник, ехавшие на мулах, выделялись своими темными рясами и капюшонами.
За ними следовали вьючные мулы, несшие тюки со сменами платьев для принцессы и ее придворных дам. Шествие замыкалось отрядом вооруженных солдат.
Спустившись с холма, кортеж направился к монастырю, сады и службы которого раскинулись у подножия песчаного бугра.
В монастырь заранее был послан одетый в королевскую ливрею гонец с вестью о приближении принцессы, так что ее прибытия уже ожидали.
Миновав приспособленные к бою ворота, у которых собралась значительная толпа крестьян обоего пола, любопытствовавших посмотреть шествие, принцесса и ее свита вступили на обширный двор; ратники же были оставлены за воротами.
Под глубоким сводом врат святой обители с кучкой монахинь позади стояла в своем высоком белом клобуке и в нагруднике настоятельница в ожидании своей царственной гостьи.
Леди Изабелла в неподвижной позе, со скрещенными на груди руками, в своем белом шерстяном одеянии, на котором нашит был крест, с покрывалом на голове, с холщовым платом, висевшим складками под подбородком, походила скорее на надгробное изваяние, чем на живое существо. На ее бледном неподвижном лице жизнь, казалось, сохранялась только в глазах.
При помощи грумов принцесса спустилась с коня и в сопровождении пажей и всех придворных дам направилась к настоятельнице, которая выступила вперед, чтобы встретить ее с подобающим чином. Простирая руки над принцессой, почтительно склонившей голову, она произнесла благословение.
Исполнив этот обряд, леди-настоятельница приветствовала свою царственную гостью с приездом, затем пригласила ее вступить в обитель.
Глава V
ДАРТФОРДСКАЯ НАСТОЯТЕЛЬНИЦА
Изабелла де Кавершэм, настоятельница монастыря свв. Марии и Маргариты, происходила из знатной семьи и до своего удаления от мира (что случилось около пятнадцати лет тому назад) славилась красотой и изяществом. Многие рыцари носили ее цвета и добивались ее улыбки. Но леди Изабелла, слывшая прекраснейшей из прекрасных, как-то вдруг преждевременно состарилась. В ее темно-русых волосах появилась седина, а ее лицо хотя и сохраняло благородные очертания, но уже утратило былую нежность и свежесть.
Ей было теперь не более тридцати пяти лет, но улыбка уже никогда не появлялась на ее тонких губах. И хотя взгляд ее был постоянно строг, а обращение холодно, но сердце ее было преисполнено доброты и милосердия.
У нее не было любимиц среди монашествующих сестер, хотя некоторые из них так же, как и она, были знатного происхождения. Она горячо привязалась, как мы уже говорили, только к дочери кузнеца, Эдите, с раннего детства приведенной к ней женой Тайлера. С тех пор настоятельница поручила ее надзору одной из монахинь, сестре Евдоксии, которая воспитала ее с тщательной заботливостью.
Леди Изабелла ввела свою царственную гостью в трапезную – обширную залу, облицованную темными дубовыми дощечками. Два узких длинных стола и скамьи возле них предназначались для сестер-монахинь; стол для настоятельницы и ее гостей стоял отдельно, на возвышении.
На противоположном от входа конце залы находилось большое раскрашенное деревянное Распятие, а посредине стоял налой, с которого произносились благословения перед каждой едой. В глубине залы виднелась открытая дверца в кухню, где приготовлялись скромные кушанья для монастырской трапезы.
Все хозяйственные работы исполнялись послушницами, носившими также одежду того монашеского ордена. Теперь тем временем, как послушницы приготовляли верхний стол, сестры-монахини столпились посреди залы.
Вскоре после появления принцессы в трапезную вошли придворные дамы, из которых у многих были родственницы среди монахинь. Начался обмен приветствиями. Нарядные придворные дамы смешались с толпой святых сестер в шерстяных рясах, в белых головных уборах и покрывалах, что представляло пестрое и странное зрелище.
Из мужчин только духовник и милостынник пользовались преимуществом вступать в женскую обитель, и принцесса тотчас же представила их леди-настоятельнице. Бароны, рыцари и эсквайры вынуждены были остаться на монастырском дворе. Даже пажи не удостоились разрешения войти в обитель.
Когда на верхнем столе все было готово, настоятельница предложила своей царственной гостье прохладительные напитки, но принцесса отказалась, говоря, что она желала бы побеседовать с леди Изабеллой наедине.
Тогда настоятельница подозвала к себе одну из заслуженных монахинь, которую звали сестрой Сюльпицией, и попросила ее занять ее место. Затем она покинула залу вместе с принцессой, которую провела в приемную или в говорильню[10]10
Говорильней (parlour, parlatorium, locutory) назывались сначала залы в монастырях, предназначенные для бесед с прихожанами; к концу Средних веков это же имя носили гостиные у знати и богачей.
[Закрыть], находившуюся на другом конце здания.
Впереди шла сестра Евдоксия, знакомая нам старейшая из монахинь. Введя ее в приемную, степенная монахиня, которую, казалось, ничто не могло вывести из невозмутимого спокойствия, немедленно удалилась.
Говорильня, где настоятельница и монашествующие сестры принимали посетителей, мало чем отличалась от обыкновенных приемных того времени. Убранство ее состояло из точеных кресел с высокими спинками, из которых одно, отличавшееся более изысканной резьбой, чем все остальные, и снабженное парчовой подушкой и бархатной подушечкой, предназначалось для леди-настоятельницы. Возле этого кресла стоял небольшой дубовый стол. Стены были покрыты тканьевой обивкой, а окно с выступом, снабженное цветными стеклами и украшенное изображением Мадонны, проливало в комнату мягкий, таинственный свет.
Как только дверь захлопнулась за сестрой Евдоксией, в обращении между настоятельницей и ее царственной гостьей произошла поразительная перемена.
До сих пор ни та, ни другая ничем не подавали повода думать, что когда-либо раньше они были знакомы между собой, но теперь сразу сделалось ясно, что они – давнишние приятельницы. С минуту они нежно смотрели друг на друга, потом обнялись и поцеловались, как сестры.
