Текст книги "Уот Тайлер"

Автор книги: Уильям Эйнсворт

Уильям Эйнсворт
Уот Тайлер

Книга первая
МЯТЕЖ

Глава I
КУЗНЕЦ, МОНАХ И БЕГЛЫЙ

В 1381 году, в пятый год царствования Ричарда II, в живописной деревне Дартфорд, что в Кенте, жил кузнец по имени Уот Тайлер. То был человек немного выше среднего роста, очень сильный и коренастый, с широким мужественным лицом, отличавшимся суровым выражением. Его впалые глаза таили в себе скрытый, легко вспыхивавший огонек. Коротко подстриженные темные кудри оставляли открытым огромный лоб; густая, окладистая борода свободно росла, спускаясь на грудь.

Обычную одежду кузнеца, вполне обрисовывавшую его мощную фигуру, составляли: блуза из грубой коричневой саржи, спускавшаяся ниже пояса, длинные простые штаны да сандалии, подвязанные ремнями.

Выходя из дому, он надевал на голову капюшон, который закрывал его шею и плечи и оставлял открытым только лицо. Он носил у пояса сумку и кинжал, последний – его собственного производства.

На силача кузнеца, положительно, можно было залюбоваться, когда он в своем кожаном переднике, с обнаженными по плечи мускулистыми руками ковал на наковальне раскаленное железо, подымая целые столбы искр. Окруженный помощниками, большинство которых походили на него по крепкому телосложению, он казался Вулканом среди циклопов[1]1
  Вулкан – бог огня у древних италиков, а также защитник от пожаров. В Риме, на Капитолийском холме, было его святилище – Волканал. В честь его в августе совершались «волканалии» – празднества с играми в цирке. Вулкан соответствует греческому Гефесту. А Гефест связан с великанами – циклопами.


[Закрыть].

Уот Тайлер, которому было под сорок, достиг полного расцвета своих богатырских сил. Он был женат и имел единственного ребенка – дочь, которую любил как зеницу ока. Вообще суровый со всеми, он только с ней одной был ласков.

Он не всегда был кузнецом. В дни своей юности он был стрелком и натягивал тетиву лука, как истый шервудский лесник. В качестве вассала сэра Евстахия де Валлетора он находился в свите этого вельможного рыцаря и сопровождал его в его походах во Францию и Бретань. В некоторых ожесточенных битвах с врагом он привлек к себе внимание Черного Принца и Герцога Ланкастера. Тяжело раненный во время осады Ренна, он был оставлен на поле сражения в числе убитых. Но он оправился, и случай помог ему возвратиться в Англию вместе с сэром Евстахием.

В ту пору все крестьяне были крепостными. Они не смели покинуть маленькие участки земли, данные им в обработку, и не могли уклоняться от службы своим владельцам. Помещики имели право требовать от них, чтобы они следовали за ними на войну. Они могли даже продавать их вместе с их жилищами, домашним скотом, хозяйственными принадлежностями и семьями. Короче говоря, вилланы были в таком же тяжелом крепостничестве, как и после Завоевания[2]2
  Завоевание (Conquest) – термин в английской истории, как, например, у нас Смута. Он означает завоевание Англии норманнами, Вильгельмом Завоевателем. При этом разумеется знаменитая битва у Сенлака (прежде говорилось – у Гастингса) в 1066 году, где были разбиты англосаксы и пал их герой Гарольд.


[Закрыть]; владельцы редко отпускали на волю своих крепостных, и не иначе как за очень крупный денежный выкуп.

Отправляясь на войну, Уот Тайлер был еще крепостным, но по возвращении в Англию в награду за его усердную службу он был отпущен владельцем на волю. Тогда он поселился в своей родной деревне, Дартфорде, где завел кузницу. Недостатка в работе не было, Уот был мастером своего дела; говаривали даже, что он может выковать крепкие латы или шишак лучше всякого оружейника в Кенте.

Хотя у Тайлера было мало оснований жаловаться на свою судьбу, он все-таки был недоволен. С годами он становился все угрюмее, казалось, его снедала какая-то тайная забота. Если бы можно было заглянуть в его сердце, мы увидели бы, что оно переполнено пылкими и мятежными стремлениями, непримиримой ненавистью к богатым и знатным, жгучим желанием отомстить притеснителям народа и непреклонной решимостью разделить все имущества между низшими классами народа, если только удастся великое возмущение, которое, как он был уверен, должно было скоро вспыхнуть.

С самого вступления на престол Ричарда II, в 1377 году, уже явно сказывались признаки народного волнения, но вельможи, уверенные в своей власти, не обращали на него внимания. И вот давно уже надвигавшаяся буря грозила теперь разразиться с ужасающей яростью.

Молодой монарх, которому шел тогда семнадцатый год, правил под руководством своих дядей – герцога Ланкастера и эрлов[3]3
  Эрл – старый саксонский титул знати, которому соответствовало потом «графское» достоинство, занесенное норманнами с материка.


[Закрыть] Кэмбриджа и Бэкингема, которым впоследствии присвоены были титулы герцогов Кэмбриджа и Глостера. Их поборы и жестокость в конце концов вывели народ из терпения.

Кроме того, у Ричарда были еще несколько алчных любимцев. Во главе их стояли два его сводных брата, граф Кент и сэр Джон Голланд, а также графы Солсбери, Уорвик, Саффолк и сэр Ричард Скроп, дворцовый управитель. Все они истощали королевскую казну, которая постоянно нуждалась в пополнении.

В довершение всего вследствие постоянных и бесплодных войн с Францией траты вельмож и рыцарей, соперничавших между собой численностью и блеском своих свит, были чрезвычайно велики, они могли покрываться только вечно возобновляемыми поборами с крепостных.

Несчастные крестьяне решили наконец сбросить с себя удручавшее их иго. В различных частях Кента и Эссекса происходили тайные сходки; и образовался сильный Союз с целью принудить знать, рыцарей и джентльменов отказаться от их привилегий, которыми они так бесстыдно злоупотребляли.

Пущены были в ход тайные способы, посредством которых союзники могли сноситься между собой, не подвергаясь опасности.

Главным зачинщиком этого обширного и опасного заговора был Уот Тайлер, задумавший встать во главе восстания; по своему смелому, решительному нраву он действительно казался вполне подходящим для этого поста.

Из участников мятежного замысла Уота наиболее полезным оказался один францисканский монах, по имени Джон Бол, ярый последователь великого религиозного преобразователя, Джона Виклифа, учение которого пользовалось в то время необычайным сочувствием народа.

В своей серой рясе, опоясанный простой веревкой, босоногий Бол переходил из деревни в деревню по всему Кенту, всюду проповедуя равенство, необходимость всеобщего дележа имуществ и упразднения церковной иерархии.

– Дорогие друзья мои! – говорил он крестьянам, собиравшимся послушать его. – В Англии ничто не изменится к лучшему и не может измениться, пока все не станет общим достоянием, пока не исчезнут вассалы и лорды, пока не сгладятся всякие различия так, чтобы мы были такими же господами, как лорды. Как жестоко обращаются они с нами! И по какому праву они держат нас в крепостничестве? Разве не происходим все мы от одних и тех же прародителей – от Адама и Евы? Чем, какими доводами могут они доказать, что больше нас имеют право быть господами? Они ходят в бархате, в дорогих тканях, опушенных горностаем и другими мехами, а мы должны носить самые бедные одежды. Они пьют вина, едят сласти и булки, а мы должны питаться ржаным хлебом и пить одну воду. Нас называют рабами; и если только мы не выполним назначенной нам работы, нас бьют. Пойдемте же к королю, он ведь еще молод! Объясним ему наше рабство, скажем, что не можем долее терпеть. Потребуем перемены, иначе сами найдем средство помочь себе.

Такая пылкая проповедь, обращенная к людям невежественным, полоумным от жестокого и несправедливого обращения, конечно, не могла не произвести желанного действия. Всякий, кто слышал речи мятежного монаха, воодушевлялся решимостью стряхнуть с себя цепи рабства и добиться свободы.

Не довольствуясь изустным воззванием к крестьянам, Джон Бол тайно пересылал старшинам каждой деревни письмо, составленное в таких стихах:

 
Джон Бол шлет вам поклон.
Услышите скоро призываемый звон,
А как раздастся он,
Тотчас подымайтесь, жаждущие свободы!
Держитесь твердо единенья,
Согласия и братского сплоченья!
Ничего не бойтесь:
Конец близок!
Идет желаемая Свобода!
 

Однако Джон Бол вел свое дело без достаточной осторожности, о нем узнал архиепископ кентерберийский. Он приказал схватить проповедника.

Архиепископ смотрел на него просто как на полупомешанного изувера, зараженного виклифской ересью. Он был далек от всякой мысли о его вредном влиянии, иначе он немедленно приказал бы казнить его. Вот почему Джон Бол был заключен в барбакан[4]4
  Барбакан (франц. barbacane, взято с арабскаго) или барбиган – передовое укрепление в средневековых городах. Его воздвигали обыкновенно перед главными воротами, которые были защищены еще забралом или железною решеткой, называвшеюся portcullis.


[Закрыть] старого замка Кентербери, разрушенного Людовиком Французским во времена короля Иоанна.

Другим влиятельным членом Союза, хотя совершенно иного закала, был один беглый преступник, предводитель разбойников; его настоящее имя было Гибальд Модюи, хотя он принял прозвище Джека Соломинки.

Он провинился в нарушении границ королевского леса в царствование короля Эдуарда III, т. е. убил там оленя. В те времена это считалось тяжким преступлением, наказуемым смертной казнью. Гибальд скрылся, чтобы избежать последствий своего проступка. А так как с тех пор его не могли поймать, то он был объявлен опальным и за его голову была назначена награда.

Вскоре к нему присоединились несколько грабителей, так же, как и он, укрывавшихся от правосудия. Как наиболее даровитый из всех своих забубённых товарищей, Джек был выбран предводителем шайки. Он выказал себя очень решительным начальником, требовавшим беспрекословного повиновения своим приказаниям.

Джек Соломинка и его шайка не замедлили сделаться предметом ужаса для всех путешественников в Кенте. Многочисленные паломники, отправлявшиеся на поклонение мощам св. Фомы Бекета в Кентербери, из опасения быть ограбленными вынуждены были брать с собой сильную охрану.

Атаман разбойников подражал другому знаменитому опальному, Робину Гуду: грабя без зазрения совести богатых, он очень щедро оделял бедняков. Вот почему у него не переводились шпионы, которые уведомляли его о приближении каравана путешественников или предупреждали об опасности. И хотя его местопребывание было хорошо известно, судебным властям никогда не удавалось настичь его и задержать.

Таким образом, Джек Соломинка уже лет семь был хозяином дороги между Блэкхитом[5]5
  Блэкхит (Blackheath) или Черный Вереск – роща под Лондоном, почти сливающаяся с гринвичским парком.


[Закрыть] и Кентербери, где заставлял каждого путника, которого мог задержать, уплачивать дань.

При первом возникновении мятежа, как только Джек Соломинка узнал о готовящемся восстании кентских крестьян, он немедленно отправил надежного гонца к Уоту Тайлеру, предлагая себя в члены Союза и обязуясь предоставить также своих товарищей.

Предложение было охотно принято, и вскоре состоялась тайная встреча между кузнецом и Беглым, которые сразу понравились друг другу.

Между ними было много общего. Оба они ненавидели знать в сгорали одинаковым желанием отомстить за притеснения крепостных. Оба хотели уничтожить сословные различия и учинить раздел имущества между народом. Со стороны Гибальда Модюи это было очень странно, ведь он хотя и был отверженный, но принадлежал к знатной семье.

Перед расставанием оба заговорщика вынули мечи, накололи себе левую руку и, когда кровь заструилась из ран, поклялись друг другу в вечной верности.

Гибальд Модюи, или Джек Соломинка, как мы будем называть его впредь, был лет на десять моложе дородного кузнеца. Высокий, правильно сложенный, сухощавый, жилистый малый, он был удивительно подвижен – он мог угнаться за лошадью, пущенной полный галопом. Не раз он был обязан своим спасением этой замечательной быстроте своих ног.

Джека Соломинку никоим образом нельзя было назвать безобразным, но его наружность производила мрачное впечатление. Цвет лица у него был до крайности смуглый, просто казалось, будто его кожа окрашена соком грецкого ореха.

Как бы то ни было, но его темное лицо, озаренное парой глаз, сверкающих неистовым пламенем, способно было наводить ужас. Его черные, как вороново крыло, кудри спускались в беспорядке, а всклокоченная борода такого же цвета закрывала подбородок.

Смелый разбойник ездил на сильном черном коне, отнятом у сэра де Гоммеджина в то время, когда этот барон отправился посетить молодого короля в Шенском дворце. У всех его людей были также отличные кони, им ничего не стоило раздобыть их себе. К тому же все они были прекрасно вооружены: у одних были арбалеты, у других – длинные луки.

Предводитель шайки носил куртку из кендальской ткани и рожок, висевший через плечо на зеленой перевязи. На голове у него была маленькая шапочка с пером цапли. Длинные, выше колен, сапоги из мягкой кожи, плотно облегавшие ногу, дополняли его живописный наряд. Он был вооружен мечом с широким лезвием и кинжалом; а у его седла висела небольшая боевая секира.

На толстой цепочке под курткой он носил на шее серебряный медальончик, заключавший в себе одну только соломинку из темницы св. Петра в Риме. От этой соломинки, которую он благоговейно хранил, веруя, что только она одна спасла его от насильственной смерти, Беглый заимствовал свое прозвище.

Когда Джон Бол был арестован архиепископом кентерберийским, Джек Соломинка нашел средство сообщаться с заключенным и даже пытался освободить его. Но монах попросил его не беспокоиться о нем: дело его, мол, сделано, и в свое время, когда вспыхнет общий мятеж, его успеют освободить.

Действительно, уже было ясно, что откладывать вспышку невозможно – брожение среди народа усиливалось вследствие новой, особенно тягостной меры.

Во всем королевстве был введен небывалый подушный налог в три грота с каждого лица, как мужского, так и женского пола, в возрасте старше пятнадцати лет. А так как предвиделось, что сбор этого налога не обойдется без больших затруднений, то он был сдан на откуп богатой компании ломбардских купцов[6]6
  Ломбардцами назывались в Средние века всякие банкиры, менялы, ростовщики – вообще люди, занимавшиеся «ломбардским делом» или «торговавшие деньгами». Отсюда и ломбард – учреждение для выдачи денег в займы под залог на короткий срок.


[Закрыть], проживавших в лондонском Сити.

Как и следовало ожидать, эти купцы употребляли самые крутые меры. Они нанимали наиболее безжалостных сборщиков податей, каких только могли найти, поручая им следить, чтобы никто из подлежащих налогу не мог от него уклониться. Сборщики с усердием принялись за дело. Среди народа повсюду усиливался ропот.

Уот Тайлер с затаенной радостью прислушивался к этим жалобам: чем больше возрастало озлобление народа, тем ему было выгоднее.

До сих пор в деревню Дартфорд еще не заглядывал ни один сборщик, но и ее черед скоро должен был наступить, и тогда следовало ожидать смут.

Глава II
ЭДИТА

В это время дочери кузнеца, Эдите, шел пятнадцатый год. Хотя она не достигла еще полного развития, но уже обещала быть замечательной красавицей. У нее были тонкие, словно выточенные черты лица; ее ясные голубые глаза были обрамлены темными дугами будто выведенных бровей, а волнистые волосы отливали светлым оттенком.

Она не походила, ни наружностью, ни манерами на деревенскую девушку. В ее лице не было также ни малейшего сходства ни с отцом, ни с матерью. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что она казалась выше своего общественного положения: нужно заметить, что она была с особенной заботливостью воспитана настоятельницей монастыря свв. Марии и Маргариты, принимавшей в ней горячее участие.

Наставления и беседы доброй настоятельницы имели сильное влияние на дочь кузнеца; деревенские обитатели предсказывали, что Эдита в конце концов уйдет в монастырь.

Госпожа Тайлер была тремя или четырьмя годами моложе мужа и сохранила еще довольно привлекательную наружность. Она отличалась довольно-таки сильной наклонностью к болтливости с соседками. Уот Тайлер так мало полагался на ее сдержанность, что оставлял ее в полном неведении о том заговоре, в котором был замешан.

Утром в Духов день в вышеупомянутом году (кстати сказать, то было чудное утро) из ворот монастыря вышла молодая девушка и по тенистой тропинке направилась к деревне.

Ее походка была легка, как у лани. Время от времени Эдита останавливалась, прислушиваясь к щебетанию птичек, и улыбка счастья озаряла ее прелестное личико.

В это прекрасное утро ничто кругом не могло сравниться по красоте с этой молодой девушкой – как казалось приглядывавшимся к ней старичкам, это было чистое утешение для взоров.

Ее скромный наряд чрезвычайно шел к ней. На Эдите был чепчик с вуалькой. Ее пунцовая юбочка из сендаля[7]7
  Сендаль – плотная шелковая материя.


[Закрыть] была не настолько длинна, чтобы скрывать ее маленькие зашнурованные сапожки. С пояса, охватывавшего ее стройный стан, спускались четки из красных бус. У нее была еще сумочка или шелковый кошелек, подаренный ей настоятельницей Изабеллой. В руках она держала молитвенник.

Но мере того, как она шла, ей попадались навстречу деревенские девушки, по большей части на несколько лет старше ее; ни одна из них и вполовину не была так красива, как она. Все они дружески приветствовали ее, а некоторые останавливались, чтобы перекинуться с ней несколькими словами.

– С добрым утром, милая Эдита! – воскликнула одна из них, хорошенькая девятнадцатилетняя девушка с алыми, как спелые черешни, губами и с черными, как ягоды терновника, глазками, несшая ведро молока в монастырь. – Надеюсь, ты придешь сегодня на игры? Все деревенские парни соберутся на лужайку. Теперь они убирают венками и цветами Майскую Березку[8]8
  Майская Березка, или маевка была пережитком весенних празднеств язычества. В Германии и особенно в Скандинавии и теперь носят Майское Древо по деревне и потом сажают его на площади. Его обвешивают лентами, колбасами, пряниками; вокруг него водят хороводы. Накануне ночью жгут «майские огни» – костры, через которые прыгают молодые парни и девушки парами. Затем выборный «майский граф» с графиней торжественно въезжают в село: это – наступление весны. Тут же добрые молодцы показывали свое искусство стрельбы «в птичку». В других странах Майское Древо давно уже заменено его подобием – Майским Шестом.


[Закрыть]. Вчера вечером из Рочестера пришли несколько менестрелей, которые остановились в гостинице «Тельца». Будут ряженые; будут плясать. И, уж конечно, в пряниках и майском эле не будет недостатка.

Так говорила молочница Марджори, у которой было множество поклонников. Она закатилась хохотом, показывая свои белые зубки.

Но Эдита ответила важно:

– Леди-настоятельница позволила мне посмотреть на игры, и я пойду на лужайку с моей матерью. Но не думаю принимать в них участие.

– О, ты передумаешь, как только услышишь веселые звуки тамбурина и свирели! – снова расхохоталась Марджори.

– Едва ли, – ответила Эдита. – Я уверена, что леди-настоятельница не одобрит моего участия в плясках.

– Но ведь она не наложит на тебя за это слишком строгого наказания! – продолжала Марджори. – К тому же, если ты взаправду собираешься уйти в монастырь, даже советую тебе повеселиться напоследок.

– Я не намерена поступать в монастырь, – возразила Эдита. – Но мне не хотелось бы навлекать чем-либо неудовольствие леди Изабеллы.

– Понятно! Ведь ты такая ее любимица! – почти с завистью воскликнула Марджори.

И, взяв свое ведро с молоком, она пошла дальше.

Эдите предстояло пройти мимо лужайки, на которой возвышалась Майская Березка.

Убранная венками и цветами, Березка, как сказала Марджори, имела очень красивый вид. Но едва Эдита остановилась на минуту, чтобы взглянуть на нее, как к ней тотчас же устремились несколько молодых парней. Заметив это, Эдита немедленно пошла своей дорогой, оставив всех их в стороне.

По оживленному виду деревни, столь спокойной и тихой в обычное время, сразу можно было догадаться, что это – праздничный день. Раздавался задорный трезвон церковных колоколов, к которому примешивались другие веселые звуки. Приготовления к торжеству и забавам, казалось, отражались и на некоторых живописных домиках, которые составляли длинную извилистую улицу, ведшую к деревянному мосту, перекинутому через серебристый Дарент.

Главная гостиница в деревне носила название «Телец», как и тот большой отель со всеми удобствами, который впоследствии заменил ее. Перед «Тельцом» стояла кучка менестрелей, о которых упомянула молочница.

То были высокие, здоровенные молодцы, мало походившие на обыкновенных менестрелей, у них были рожок, тамбурин и дудка. Как ни упрашивала их окружавшая толпа сыграть что-нибудь, они отказывались, пока не начнутся празднества.

Подобно остальным обитателям деревни Уот Тайлер, казалось, намеревался воспользоваться праздничным отдыхом. Правда, он не потушил огня в своем горне, но оставил в кузнице своих помощников на случай, если кому-нибудь понадобится подковать лошадь или заказать какую-либо другую работу, не терпящую отлагательства. Надев капюшон и куртку, он уже выходил из дому, как вдруг на пороге повстречался со своей дочерью.

– Батюшка! Ты, кажется, собираешься на прогулку? – спросила она. – Если так, то, пожалуйста, возьми меня с собой.

– Я иду в Дартфорд-Брент, – отвечал он. – И ты сделаешь гораздо лучше, если останешься с матерью.

Но Эдита не уступала.

– А мне там-то и хотелось бы прогуляться, – сказала она. – Там, на откосах холма, я могла бы набрать дикого тмина. И утро-то такое чудесное!.. Право, пойду.

Кузнец предпочел бы пойти без нее, но он никак не мог устоять перед взором ее чудных глаз. И они отправились вместе. Многие дивились на них, пораженные разницей между богатырской осанкой Уота и стройной, хрупкой фигурой его дочери.

На базарной площади были несколько женщин с корзинами, полными яиц, масла и меда; у других же были голуби, утки, гусята и свежие форели, которыми славился Дарент. Торговки обступили кузнеца, но он ничего у них не купил.

Когда Уот приблизился к «Тельцу», один из упомянутых нами менестрелей сделал ему знак и, уловив его взгляд, указал ему на восток, в сторону плоских песчаных холмов.

Теперь они шли по дороге св. Эдмунда, которая получила свое название от стоявшей здесь часовни в память св. мученика Эдмунда. Эта старинная часовня была высокочтимой святыней, на поклонение которой постоянно стекались паломники. В это время в часовне совершалось богослужение. Эдита предложила отцу зайти туда помолиться, но он отклонил ее просьбу.

Немного дальше находилась церковь, где также служили обедню, но Уот остался глух к просьбам дочери войти в храм и ускорил шаги, чтобы поскорей миновать деревянный мост через Дарент. Наклонившись на минуту над перилами, он увидел в воде, под мостом, форелей, сновавших с быстротой стрел, и указал на них Эдите.

Теперь они начали подыматься по крутому обрыву холма, поросшему можжевельником, и, когда достигли гребня возвышенности, перед ними открылась восхитительная даль. Конечно, им обоим давно уже знаком был этот вид, но они смотрели на него с таким восхищением, словно видели его в первый раз. Яркий солнечный свет, озарявший картину, еще разительнее выделял ее красоту.

Обширная долина, орошенная серебристым Дарентом и еще одним прозрачным, изобиловавшим форелью потоком, Крэем, была обрамлена с обеих сторон песчаными буграми. Посреди нее расположилась красивая, живописная деревня Дартфорд. Даже в те отдаленные времена Дартфорд не был жалкой деревушкой, он мог похвастаться не только церковью, но еще монастырем и часовней, которые пользовались большой известностью.

Действительно, леди Изабелла, настоятельница монастыря св. Марии, а также многие из монашествующих сестер, принадлежали к благородным и знатным фамилиям. Монастырь, построенный Эдуардом III всего лет за двадцать пять до начала описываемых событий, представлял кучу огромных кирпичных зданий, расположенных у подножия отлогого холма, к северо-западу от деревни. В лесу поблизости от монастыря находился скит отшельника.

Почти прямо у ног обозревающего местность с вершины холма находились церковь и часовня с пересекающим долину Дарентом, вплоть до слияния его с Крэем. Соединенные воды этих двух потоков образовывали довольно глубокую реку, по которой могли ходить в Лондон небольшие суда. Водяные мельницы были устроены на обоих потоках. Писчебумажные же фабрики и пороховые заводы в те времена, конечно, еще не были известны.

В недалеком расстоянии за описанной рекой можно было видеть Темзу, а лесистые холмы на противоположном ее берегу принадлежали уже к Эссексу. По левую руку горизонт замыкался кучкой холмов, по большей части покрытых лесом, среди которого виднелись там и сям башни и зубчатые стены норманнских замков.

В тот отдаленный период местность представляла почти первобытный вид. Большая часть земли была не возделана и даже не расчищена; огромные пространства были покрыты дремучими лесами.

Позади уступа, на котором стояли Уот Тайлер и его дочь, любуясь чудным видом, который мы пытались описать, расстилалось плоское, поросшее вереском поле, называемое Дартфорд-Брент. С правой стороны оно замыкалось опушкой густого леса, в котором, как ходили слухи, скрывались разбойники: за последнее время были ограблены много путешественников, отправлявшихся по этой дороге в Рочестер или ехавших оттуда в Дартфорд.

Оттого-то Эдита была несколько изумлена, когда отец сказал ей, что отойдет один на некоторое расстояние, и советовал ей присесть на траву и в ожидании его возвращения заняться чтением молитвенника.

Не дожидаясь ответа, Уот торопливо направился к лесу. Но не успел он сделать несколько шагов, как из чащи выехала навстречу ему кучка вооруженных людей.

По дикому виду этих всадников, которых было человек двенадцать, Эдита сразу догадалась, что это – разбойники. Но ее отец, казалось, не имел основания опасаться их: предводитель шайки, ехавший на великолепной черной лошади, сделал знак своим спутникам остановиться, а сам галопом подскакал к кузнецу и дружески поздоровался с ним.

Эдита была поражена при виде этого зрелища. Она ожидала, что отец не пожелает вступать ни в какие разговоры с атаманом шайки. Однако Уот Тайлер продолжал стоять около подозрительного всадника и, по-видимому, дружески беседовал с ним.