Текст книги "По воле Посейдона"

Автор книги: Тсутому Сато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Однако здесь было неплохое вино, и Скилакса, казалось, нисколько не огорчало, что Соклей и Менедем едят свой хлеб и не дают ему ничего, что можно было бы бросить в булькающий чан.

Когда Соклей спросил насчет комнат, владелец постоялого двора сказал:

– Два обола за ночлег для двоих.

Он был не склонен торговаться. Когда Соклей попробовал было начать спорить, Скилакс просто мотнул головой:

– Если вам это не по нраву, незнакомцы, идите в другое место.

Но куда было пойти молодым родосцам в незнакомом городе в кромешной темноте. Соклей подумал, что он, пожалуй, смог бы найти обратный путь к «Афродите», но ему не хотелось снова спать на досках. Взглянув на двоюродного брата, он вручил Скилаксу две маленькие серебряные монеты.

Раб с лампой проводил Соклея и Менедема в комнату, где стояла всего одна кровать. Поставив лампу, раб втащил другую кровать из комнаты напротив. Потом он удалился, забрав с собой лампу и оставив комнату в стигийской темноте.

Соклей со вздохом сказал:

– Предлагаю лечь спать немедленно. Здесь все равно нечем больше заняться.

– О, кое-чем возможно заниматься даже в темноте, – ответил Менедем. – И если бы ты был маленькой хорошенькой флейтисткой…

– Я? – спросил Соклей. – А как насчет тебя?

И оба юноши рассмеялись.

Соклей ощупью добрался до кровати, снял тунику и укрылся ею. Он жалел, что не догадался захватить с собой и плащ, из которого получилось бы одеяло получше. Но в комнате было нехолодно: маленькое помещение было тесно заставлено, так что не слишком промерзло.

Соклей ворочался, пытаясь устроиться поудобнее. Скрип с другой кровати возвестил, что Менедем делает то же самое. Потом Соклей услышал, как его двоюродный брат захрапел, и почти сразу же после этого заснул и сам.

* * *

Проснулся он от того, что Менедем потряс его за плечо. Скупой тусклый свет пробивался сквозь щели ставней, прикрывавших узкое окно.

– Ты храпел, как пила, вгрызающаяся в твердое дерево, – сказал Менедем.

– Ну, положим, не один только я тут храпел! – ответил Соклей. – Интересно, они потрудились оставить нам ночной горшок? Если нет, я помочусь в углу.

Он заглянул под кровать и, к своему облегчению – как в переносном, так и в буквальном смысле, – обнаружил там ночной горшок.

Купив у Скилакса еще вина, чтобы прогнать остатки сна, молодые родосцы вернулись к Ксенофану.

* * *

– Добрый день, господа, – сказал им Пиксодар. – Мой хозяин еще не проснулся. Он велел мне накормить вас, если вы придете раньше, чем он встанет.

Кариец с поклоном вернулся в дом и принес гостям хлеб с сыром.

– Спасибо, – поблагодарил раба Соклей и добавил: – Его дело перейдет когда-нибудь к тебе, так ведь?

– Все может быть. – Пиксодар говорил нейтральным тоном, осторожно подбирая слова. – Боги не дали хозяину детей, которые остались бы в живых, поэтому такое вообще-то может случиться.

Но даже если бы Ксенофан на смертном одре и освободил Пиксодара, кариец все равно никогда не стал бы полноправным гражданином Коса. Вот его дети вполне могли бы ими стать, в зависимости от того, с кем бы они вступили в брак.

«Жизнь – изменчивая штука, – подумал Соклей. – Мысль не оригинальная, зато верная».

Они с Менедемом и Пиксодаром беседовали о том, о сем, пока полчаса спустя к ним не вышел Ксенофан.

– И все-таки мне кажется, вы просите за краску слишком много, – без лишних предисловий заявил торговец шелком.

Менедем улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой.

– Но, мой дорогой… – начал он.

Он мог очаровать птиц на деревьях, сманив их вниз, или завлечь чужих жен к себе в постель, когда всерьез того хотел. Но он не сумел очаровать Ксенофана, который сказал:

– Нет. Это слишком много, говорю я. Нынешней ночью я долго размышлял, лежа в постели, и принял решение.

– Тогда ладно, – ответил Соклей, прежде чем Менедем успел подать голос.

Его главным оружием была прямота, а не шарм, как у двоюродного брата.

Соклей встал.

– В таком случае нам придется навестить Теагена…

Теаген был главным конкурентом Ксенофана.

– …Раз уж ты не хочешь соглашаться на наши условия. А если Теаген окажется таким же упрямым, ну, тогда, я не сомневаюсь, мы сможем продать краску более выгодно в Таренте или в каком-нибудь другом италийском городе.

И это было правдой, хотя шелк все же принес бы братьям больше прибыли.

Упоминание имени Теагена возымело желаемый эффект. Ксенофан выглядел так, как будто только что откусил кусок протухшей рыбы.

– Да Теаген вас одурачит! – негодующе проговорил он. – В его шелке полно узелков! А уж тонкость и прозрачность и в сравнение не идут с тонкостью и прозрачностью моих тканей!

– Не сомневаюсь, что вы правы, о почтеннейший. – Соклей продолжал стоять. – Но Теаген зато отличается сговорчивостью, и, по крайней мере, у нас будет что показать итальянцам. Пошли, Менедем!

Менедем тоже встал. Оба двоюродных брата двинулись к двери, хотя Соклею очень не хотелось упускать сделку, на обсуждение которой они потратили целый день.

– Подождите.

Это сказал не Ксенофан – это сказал Пиксодар.

Раб и хозяин начали тихо переговариваться, наклонившись друг к другу.

Соклей остался стоять на месте. Менедем начал было потихоньку придвигаться ближе к переговаривающимся, чтобы услышать, о чем идет речь, но спохватился, когда брат сделал едва заметный жест.

– Это грабеж, вот что это такое! – Ксенофан говорил достаточно громко, чтобы его услышали все соседи.

Пиксодар же, напротив, говорил очень тихо. Этот раб – раб, который когда-нибудь и сам сможет стать господином, – не повышал голоса, но и не прекращал говорить. Наконец Ксенофан вскинул руки и кивнул в сторону Соклея и Менедема.

– Хорошо, – ворчливо сказал он. – Заключим сделку. Кариец прав – нам и в самом деле нужна краска. Сотня кувшинов за тот отрез шелка, что вы присмотрели прошлым вечером.

* * *

Рабы принесли шелк на «Афродиту» и забрали краску, чтобы доставить ее в лавку Ксенофана. Наблюдая, как они выносят последние кувшины, Менедем заметил:

– Слава богам, что нашим отцам не придется передать дело всей жизни какому-нибудь рабу-варвару.

– И есть надежда, что нам тоже не придется этого делать, – ответил Соклей, после чего двоюродный брат бросил на него весьма странный взгляд.

Менедем решил не останавливаться в Галикарнасе, хотя тот и лежал рядом с Косом. Во-первых, капитану «Афродиты» не терпелось двинуться на север, добраться до Хиоса и раздобыть там знаменитого хиосского вина, чтобы отвезти его на запад. А во-вторых, во время своего прошлого визита в бывшую столицу Карии он оставил там одного взбешенного мужа и не спешил появиться в Галикарнасе вновь, во всяком случае, до тех пор, пока страсти слегка не остынут.

Двигаясь на веслах под легким ветром, «Афродита» миновала канал между материком и островом Калимносом и пристала на ночь к берегу Лероса, лежащего дальше к северу от Галикарнаса.

Соклей процитировал:

– «Все леросцы злы – за исключением разве что одного Проклея. Хотя и Проклей тоже истинный уроженец острова Лерос».

– Кто это сказал? – поинтересовался Менедем.

– Фокилид, – ответил его двоюродный брат. – Это правда?

– Надеюсь, что нет. Лерос и Калимнос – калидонские острова, о которых Гомер говорит в «Илиаде».

– Ну, с тех пор они сменили хозяев, – возразил Соклей. – Потому что в наши дни жители Лероса – ионийцы, колонисты с азиатского материка, из Милета.

Тут павлин опять начал вопить, и Менедем вздрогнул.

– Ты не представляешь, как я устал от этой грязной птицы!

– Еще как представляю! – заверил брата Соклей. – Я, наверное, устал от нее еще больше. Ведь ты почти весь день далеко от павлинов, на рулевых веслах, тогда как мне приходится выступать в роли пастуха.

Прежде чем Менедем успел заметить, что управление судном несравненно сложнее временного занятия его двоюродного брата, из-за кустов на берегу раздался громкий голос:

– Эй, кто это у 'ас так 'ромко кричит?!

– Иониец, точно, – самодовольно произнес Соклей. – Глотает все звонкие звуки в начале слов!

Он сказал это не очень громко, и Менедем так же тихо ему ответил:

– Да заткнись ты.

Потом, возвысив голос, отозвался на оклик незнакомца:

– Иди и посмотри сам!

– Ты не 'ахватишь меня в рабство и не увезешь в чужую страну? – спросил леросец тревожно.

– Нет, клянусь богами, – пообещал Менедем. – Мы торговцы с Родоса, а не пираты.

И, снова понизив голос, он добавил, обращаясь к Соклею:

– Тем более что все равно никто не купит какого-то престарелого хилого пастуха.

– Это верно, – ответил Соклей. – Но все равно было бы нечестно схватить беднягу после того, как ты пообещал его не трогать.

Однако Менедем не был склонен сейчас вступать в дискуссию.

Олух, который показался из-за лохматых кустов, и впрямь оказался пожилым и тощим, облаченным только в тунику из козьей шкуры шерстью вверх. Одно это заставило Менедема презрительно скривить губы: лишь неотесанные сельские мужланы предпочитали носить кожу, а не ткань. Ну а когда леросец подошел ближе, ноздри Менедема тоже затрепетали: этот тип не мылся уже очень давно, если вообще хоть раз в жизни мылся.

– Хорошо, – сказал местный, – 'от я. Кто тут кричал так, 'удто его кастрируют?

– Павлин, – ответил Менедем. – Если заплатишь халк, сможешь взойти на борт и посмотреть сам.

Он сомневался, что сумеет заполучить от местного две бронзовые монетки – даже одна могла оказаться для леросца слишком большой суммой.

Олух, одетый в козлиную шкуру, и впрямь не подумал достать деньги. Он просто уставился на Менедема и спросил:

– Кто? Ты 'урачишь меня, 'умаешь, раз я живу на маленьком 'шивом острове, ты можешь 'оворить мне 'се, что угодно, а я поверю. Как бы не так! Я 'наю, что таких тварей на самом 'еле нету. Сейчас ты еще начнешь рассказывать, что у тебя на 'орту трехглавый пес Аида Цербер или 'риады. Ты, наверное, 'умаешь, что я не в своем уме, а я тебе скажу – у меня с 'оловой 'се в порядке!

Он затопал прочь, гордо задрав нос.

– Да, ты его не одурачишь, – серьезно подтвердил Соклей.

И, словно стремясь доказать, что леросца и впрямь никак не одурачить, павлин испустил еще один вопль.

– Уж конечно, мне не под силу его провести, – согласился Менедем. – Он знает, что к чему, и никому не позволит утверждать обратное!

– Этот тип наверняка голосовал бы за то, чтобы Сократ выпил цикуту, – сказал Соклей.

– Интересно, почему он такой? – спросил Менедем.

– Ты сам ответил на свой вопрос. Этот человек уже знает все, что хочет знать. А стало быть, по его логике, любой, кто попытается рассказать ему о том, чего он не знает, непременно ошибается… И обязательно опасен в придачу, раз вздумал потчевать его ложью.

– Наверное, так и есть, – пожал плечами Менедем. – Но, с моей точки зрения, это слишком сложно. Вечно ты разводишь философию.

– Может, ты тоже не хочешь знать ничего нового? – с невинным видом поинтересовался Соклей.

Это заставило Менедема почувствовать себя слегка уязвленным.

* * *

На следующее утро капитан поднял людей с восходом солнца.

– Давайте спустим «Афродиту» на воду! – выкрикнул он. – Если мы как следует поднажмем, к вечеру доберемся до Самоса. Разве вам не хочется переночевать там, вместо того чтобы снова спать на песке?

– После того постоялого двора на Косе я бы предпочел остаться на берегу, – заявил Соклей. – Там меньше насекомых.

– Не думай о насекомых, – сказал Менедем. – Думай лучше о винных погребках. Думай о хорошеньких девушках. – Он понизил голос: – Думай о том, как заставить людей захотеть как следует работать, а не о том, как дать им повод отлынивать.

– А! Прости. – У Соклея хватило совести сказать это пристыженным голосом.

Из него получился великолепный тойкарх. Он всегда знал, где что можно достать и что сколько стоит. Он хорошо провернул сделку с Ксенофаном. Когда старик стал слишком упрямиться, он выбрал подходящий момент, чтобы тоже проявить упрямство. Но, видно, никогда Соклей не научится вести себя как мужчина среди мужчин и рассуждать соответственно… Менедем покачал головой. Тут у его двоюродного брата шансов не больше, чем у упряжки ослов победить на Олимпийских играх.

Команда взялась за дело. Те, кто был на борту, тянули; те, кто был на земле, толкали, и вскоре «Афродита» вновь очутилась на плаву.

Менедем направил акатос на северо-восток, к Самосу. Он желал бы, чтобы ветер изменил направление и можно было опустить парус, но ветер не менялся. Весь сезон навигации в Эгейском море дул борей.

– Риппапай! Риппапай! – выкликал Диоклей, подкрепляя выкрики ударами колотушки в бронзу.

Менедем посадил на весла по десять человек с каждого борта. Он собирался сменить гребцов, когда солнце перевалит через зенит, а потом посадить на весла всю команду, если поймет, что можно добраться до Самоса до наступления вечера. А если нет…

– Что ты будешь делать, если мы не успеем вовремя? – спросил Соклей.

– Вариантов масса, – ответил Менедем. – Мы можем двинуться к материку, в Приену. Или же снова переночевать на берегу. А еще можно будет провести ночь в море, просто чтобы до команды дошло, что иной раз все-таки нужно работать на совесть.

– Раньше ты не хотел так поступать, – заметил Соклей.

– Раньше это лишь напрасно разозлило бы людей, – терпеливо объяснил Менедем. – Однако теперь стоит попытаться дать им урок.

– Ясно, – ответил Соклей и шагнул к борту – на этот раз не затем, чтобы помочиться, а для того, чтобы подумать над словами двоюродного брата.

Соклей был далеко не глуп, и Менедем это знал. Но ему не хватало чутья, чтобы заставить людей как следует работать. Однако, как только Соклей уяснял что-либо – как уяснял в своем модном афинском Лицее, – он мог ухватиться за новую мысль и развить ее.

Некоторое время спустя Менедем прервал его раздумья:

– Слушай, а тебе не пора выпустить павлинов из клеток?

– О! – Заморгав, Соклей очнулся от задумчивости и вернулся в реальный мир. – Сейчас этим займусь. Прости. Забыл.

– Ничего, корабль из-за этого не потонет, – успокоил брата Менедем.

Глядя, как Соклей направился на корму, он злорадно подумал: «Да уж, в ближайшее время тебе точно будет не до философии».

Больше Менедем о Соклее не думал, обращая на него внимание только в те мгновения, когда ужимки его двоюродного брата становились препотешными или же проклятия павлиньего пастуха делались слишком неистовыми. Менедем слился с «Афродитой» в единое целое, чувствуя ее движение через подошвы босых ног и через рукояти рулевых весел, которые сжимал в руках. Капитан почти смотрел на мир глазами, нарисованными на носу галеры, настолько ощущал он себя ее частью.

Сейчас в море виднелось даже больше судов, чем несколько дней назад, когда «Афродита» отплыла с Родоса. Рыбацкие лодки покачивались на легкой зыби – некоторые были едва ли больше спасательной шлюпки с акатоса. Другие суда, на которых работало много людей – они выбирали канаты волочащихся за лодкой сетей, – были почти величиной с «Афродиту». Менедем заметил, что, как и вчера, многие из рыбацких судов быстро удаляются, едва завидев акатос. Его торговая галера была более неповоротливой и медленной, чем любой пиратский корабль, но рыбаки не желали задерживаться настолько, чтобы можно было вблизи разглядывать подобные детали.

Не только рыбацкие, но и торговые суда – иногда достаточно крупные, чтобы в случае чего схватиться с «Афродитой», – тоже расправили паруса и заскользили прочь так быстро, что вокруг их носов забурлила пена. Хотя эти корабли и были крупнее «Афродиты», но у Менедема на борту имелось больше людей. Капитаны торговых судов, подобно рыбакам, тоже не склонны были рисковать.

А потом, вскоре после полудня, Менедему стало не до смеха. Он и сам захотел устремиться прочь, когда заметил пятиярусник, величественно державший путь под парусами и на веслах. Вместо орлов Птолемея у этой военной галеры на фоке и гроте красовались лучи восходящего солнца – эмблема правящего дома Македонии.

– Птолемей и Антигон вполне могут начать здесь серьезную свару из-за своих пререканий в Киликии, – сказал Менедем.

– Меня бы это не удивило, – заметил Диоклей. – И что прикажете делать свободному полису вроде Родоса, если они и впрямь начнут свару?

– Уворачиваться, – ответил шкипер, заставив келевста засмеяться.

В отличие от «Тюхе», пятиярусник Антигона не изменил курс, чтобы осмотреть «Афродиту».

Менедем наблюдал, как большой корабль скользит по волнам в сторону Коса, при этом капитан «Афродиты» испытывал лишь чувство облегчения. Команда Птолемея не стала их грабить. Может, команда Антигона тоже не стала бы. Может быть. Но Менедем все равно был рад, что ему не пришлось проверить это на практике.

Мало-помалу на северо-западе поднимались из моря горы Самоса и Икарии. Горы Самоса, особенно Керкис в западной части острова, были выше, чем их собратья на Икарии. Менедем замечал это каждый раз, когда приближался к Самосу (Икария, населенная в основном пастухами, вряд ли стоила того, чтобы ее посещать), но до сих пор ни разу не задумывался об этом. Интересно, почему так?

Но когда Менедем задал этот вопрос Диоклею, тот посмотрел на него непонимающим взором.

– Почему горы такие, шкипер? – переспросил начальник гребцов. – Потому что такими их создали боги, вот почему.

Возможно, он был прав. Однако Менедему подобный ответ показался неинтересным.

Поэтому, подождав, пока Соклей взойдет на ют, он снова задал этот вопрос – на этот раз своему двоюродному брату. Менедем мог шутить насчет философии, но иногда философия помогала живо мыслить.

– Они и вправду выше, – согласился Соклей, переводя взгляд с пиков Самоса на горы острова Икария и обратно.

Потом он сделал то, чего Менедему и в голову не приходило: посмотрел на азиатский материк к востоку от Самоса.

– Вон там гора Латмос, позади Милета, и я сказал бы, что она выше любой горы на Самосе.

– Думаю… ты прав, – ответил Менедем.

Гора Латмос находилась очень далеко, потому трудно было оценить ее высоту.

– Но даже если ты прав, что с того? Меня интересует, почему одни горы выше других?

– Не знаю наверняка, но мне сдается, что острова, отколовшись от материка, унесли его горы с собой в море, – ответил ему двоюродный брат. – И если так и есть, то именно потому пики становились тем ниже, чем дальше в море уходил остров. Спустя какое-то время не осталось больше пиков – и островов.

Менедем поразмыслил, кивнул и восхищенно взглянул на собеседника.

– Похоже на правду, верно?

– Мне кажется, это должно быть правдой, – ответил Соклей. – Я ничего не утверждаю, имей в виду, – я просто рассуждаю логично.

– По мне, так весьма похоже на правду, – повторил Менедем.

Его двоюродный брат приподнял бровь, но ничего не сказал.

По мере того как Самос поднимался из моря, солнце все больше опускалось к воде.

– Похоже, мы успеем вовремя, шкипер, – сказал Диоклей.

– Успеем, если парни будут грести не покладая рук, – ответил Менедем.

Вообще-то он почти не сомневался, что келевст прав, но хотел заставить гребцов работать еще лучше.

– Посади всех на весла и заставь приналечь, хорошо? Давайте представим, что у нас на хвосте гемиолия, полная тирренцев!

Диоклей суеверно погладил кольцо с изображением Геракла Алексикакия, чтобы отвратить дурное предзнаменование.

– Вообще-то такое и впрямь может случиться, даже здесь, в Эгейском море. Эти грязные сукины сыны теперь уже больше не держатся подальше от Адриатики, как раньше. Они как тараканы или мыши – всегда там, где воняет.

Как любой моряк торгового судна, Менедем и сам хорошо это знал.

– Вот только у них больше зубов, чем у мышей, к несчастью, – кивнул он. – Давай… Посади людей на весла и пусть гребут быстрее. Посмотрим, какая нам попалась команда.

– Слушаюсь!

Начальник гребцов закричал, веля всем занять места на банках, и продолжал кричать до тех пор, пока команда не расселась по местам. После чего он скомандовал:

– Мы будем налегать что есть сил, чтобы добраться в порт до заката! И чтобы узнать, на что мы способны, на случай, если за нами погонятся пираты. Выложитесь полностью, ребята! Риппапай! Риппапай!

Колотушка быстрей застучала в бронзу. Диоклей теперь бил не только чаще, но и сильней, и каждый удар побуждал моряков еще больше налегать на весла. Гребцы не щадили себя.

Они тяжело дышали, их тела блестели от пота и масла, мускулы рук работали, как у Гефеста из «Илиады», и они гребли словно одержимые. И «Афродита» заметно продвигалась вперед. Она стрелой мчалась по темно-синим водам, пенный след разбегался от ее носа. Спустя очень недолгое время Менедем убедился, что они и впрямь вовремя доберутся до Самоса.

Диоклей подбадривал гребцов сколько мог и сбавлял темп как можно медленней.

– Неплохо, капитан, – сказал он. – Очень даже неплохо. И гребут они гладко, как шелк, который вы купили. Я был уверен, что у нас замечательная команда, а сейчас лишний раз мы все убедились в этом.

– Ты прав, – ответил Менедем. – Согласен с каждым твоим словом. Но скажи честно, сможем ли мы уйти от пиратского корабля?

– Ну… – Келевст заметно смутился. – Если только очень повезет. Сейчас ребята выжали из «Афродиты» все, что могли.

– Знаю, – сказал Менедем. – Беда в том, что «Афродита» все же шла недостаточно быстро.

Его судно несло груз, а не только гребцов, которые в случае необходимости могли выступить в роли воинов. «Афродита» была шире, чем гемиолия или пентеконтор, – стало быть, ей приходилось иметь дело с большим сопротивлением воды, чем этим стройным, беспощадным боевым кораблям. И она сидела глубже в воде, как из-за груза, так и из-за обшивки, которая впитывала больше воды и была тяжелее, чем обшивка пиратских кораблей: пираты холили и лелеяли свои суда и каждую ночь сушили их на берегу.

Так что в случае нападения преимущества будут на стороне пиратского судна, и оно вполне способно их догнать.

– Все будет в порядке, если рядом окажется порт дружественного нам государства, где мы сможем причалить, – попытался утешить капитана Диоклей.

– Согласен. Но если такого порта рядом не окажется, нам придется драться. – Менедем барабанил пальцами по рукояти рулевого весла. – Я бы предпочел сражение судна против судна, а не человека против человека. У них в команде больше людей, чем у нас.

– Пираты в большинстве своем недисциплинированны, – заметил келевст. – Они не хотят драться и дерутся, только если нет другого выхода. Они выходят в море с иной целью: кого-нибудь ограбить или захватить в плен – ради выкупа или чтобы продать в рабство.

– У нас немало людей, которым приходилось плавать на военных галерах, – сказал Менедем. – Как только мы окажемся к западу от Хиоса – а может, даже раньше, – нас ждет тяжелая работенка.

– Ясно, капитан, – ответил Диоклей.

* * *

Когда «Афродита» скользнула в гавань Самоса, солнце уже вот-вот должно было зайти. Однако света все же было еще достаточно, чтобы достичь пирса и пришвартоваться без особых трудностей. Слева находился храм Геры, рядом с ним впадала в море река Имбрас, которая сбегала с гор и пересекала внутреннюю часть острова. Справа, примерно в семи стадиях от берега, возвышалось святилище Посейдона.

Портовые рабочие быстро подтянули акатос к берегу, а гребцы, все еще не пришедшие в себя после гонки, отдыхали между тем на веслах. Один из них поинтересовался, где можно найти продажных женщин, употребив при этом самое скверное слово, какое только можно было придумать.

– Вообще-то я слышал, что здесь полно молодых прелестных девушек, – заметил ему Менедем.

– Да уж наверняка девицы тоже есть, – согласился моряк, – но я ненавижу попусту тратить время.

Поскольку Менедем и сам не любил попусту тратить время, он рассмеялся и согласно кивнул.

Если Кос находился под пятой Птолемея, то Самос принадлежал Антигону. Соклей не удивился, когда два командира в сверкающих доспехах протопали по причалу, чтобы расспросить – что за судно «Афродита» и где оно успело побывать до того, как явилось на Самос. Соклей удивился, когда воины начали задавать свои вопросы: он не мог разобрать ни единого слова из того, что они говорили.

– Что за тарабарщина? – потихоньку спросил Менедем у двоюродного брата.

– Македонский диалект, да такой жесткий, что ножом не нарежешь, – тоже шепотом ответил Соклей.

Потом сказал громче:

– Пожалуйста, говорите медленнее, о почтеннейшие. Я с радостью отвечу на все вопросы, которые смогу понять.

Это, может, и было ложью, но македонцам не обязательно было все знать.

– Кто… вы такы? – спросил один из них, сосредоточенно нахмурив брови.

Его акцент был одновременно и грубым, и архаичным.

«Возможно, именно так говорил бы Гомер, будь он не поэтом, а невежественным крестьянином», – подумал Соклей.

Македонянин продолжал:

– Откуд… явлысь?

– Это судно называется «Афродита» и принадлежит Филодему и Лисистрату с Родоса, – ответил Соклей.

Офицер кивнул; он понимал эллинский язык, хотя и не говорил на нем.

– Мы идем на Хиос, – продолжал Соклей, – и уже делали остановки на Симе, Книде и Косе.

– Неужели обязательно ему об этом докладывать? – пробормотал Менедем.

– Думаю, лучше сказать, – ответил Соклей. – Здесь вполне могут оказаться люди, которые встретили нас в порту Коса или видели, как мы уплывали от острова.

Упоминание о Косе привлекло внимание македонцев.

– Что было там? – спросил тот, который худо-бедно мог изъясняться по-эллински. – Суда? Суда Птолемея? Скока суда Птолемея?

– Наскока жирных? – добавил другой. Потом поправился: – Наскока болших?

– Я не присматривался, – ответил Соклей – и принялся расписывать то, что видел, в преувеличенном виде.

Никто не уличил его во лжи. Хотя на Родосе и строили военные суда для Антигона, жители острова больше склонялись на сторону Птолемея. Родос рассылал суда с египетским зерном по всей Элладе.

Соклей преувеличил не настолько, чтобы заставить македонцев, служащих Антигону, заподозрить его, но вполне достаточно, чтобы офицеры помрачнели. Македонцы заговорили друг с другом; он не понимал ни слова.

Потом, к его радости, они ушли.

Братья облегченно вздохнули.

– Я уж подумал, что они выпрыгнут из лат, когда ты начал рассказывать о шестидесяти– и семидесятиярусниках Птолемея на Косе, – сказал Менедем.

– Я тоже так решил, – ответил Соклей. – Я хотел, чтобы македонцы призадумались – хотя мой рассказ и не совсем правдив, но, согласись, весьма смахивает на правду.

– Что ж, ты попал прямо в яблочко, – признал капитан «Афродиты». – Если это не заставит плотников Антигона работать как одержимых, то пусть меня склюют вороны, если я знаю, что вообще тогда может их заставить.

– Я бы не возражал, чтобы они попотели… Но когда все это прекратится? – вслух размышлял Соклей. – Я имею в виду: вот, допустим, люди научатся строить семидесятиярусники, но разве девяностоярусники не лучше? А как насчет статридцатиярусников или, может, даже стасемидесятиярусников?

– У меня об этом голова не болит, – пожал плечами Менедем. – И Родосу тоже не стоит на этот счет беспокоиться. Вот интересно, сколько гребцов потребуется для стасемидесятиярусников? – Он предупреждающим жестом поднял руку. – Нет, не пытайся высчитать, ради богов. Я вообще-то не хочу этого знать. Сколько бы их ни требовалось, Родос сможет укомплектовать гребцами одно или два таких судна. Но не больше – в этом я уверен.

Менедем, разумеется, сгущал краски, хотя и не слишком. Соклей решил не завершать подсчеты, которые он и в самом деле уже начал. Вместо этого он сказал:

– Ты же не собираешься заключать тут крупных торговых сделок, верно?

Его двоюродный брат покачал головой.

– Здесь немногое можно выторговать: самое обычное вино и незамысловатые гончарные изделия. Я завернул сюда главным образом ради стоянки. – Менедем поколебался. – Но если бы мы ухитрились раздобыть те статуэтки в храме Геры, за них в Италии дали бы порядочную цену, как ты думаешь?

– За Зевса, Афину и Геракла работы Мирона? – засмеялся Соклей. – Да уж, они наверняка стоят кучу денег. Но помни: Икария совсем рядом. А знаешь, почему ее так назвали? Да потому, что Икар упал на тамошний берег, подлетев слишком близко к солнцу. И ты тоже упадешь и разобьешься, если попытаешься раздобыть те статуи.

Менедем засмеялся.

– Знаю. А ты уже забеспокоился, верно?

Прежде чем Соклей успел ответить, вновь завопил павлин.

Менедем щелкнул пальцами.

– Это напомнило мне… Пора заработать немножко денег. Ты не хочешь показать зевакам павлина?

– Сгораю от нетерпения, – ответил Соклей.

С тем же успехом он мог бы и промолчать: вопрос был чисто риторическим, и мнение двоюродного брата на этот счет Менедема совершенно не интересовало. Он уже поспешил по сходням на пристань и принялся петь хвалу павлину.

Очень скоро Менедем набрал достаточно любопытных и начал взимать с них плату. Никто не мог посмотреть на птиц, не протянув предварительно двух маленьких бронзовых монеток. Соклей демонстрировал павлинов до тех пор, пока не стало слишком темно, чтобы зрители могли их разглядеть.

– Сколько мы сегодня набрали? – спросил он, когда Менедем оставил попытки заманить новых зрителей на борт «Афродиты».

Менедем со звоном высыпал монетки в кучки.

– Пол-обола, обол, обол и еще пол-обола… – Закончив подсчеты, он объявил: – Драхма четыре обола и шесть халков. Богачами мы не стали, но все же неплохо.

– Двадцать три человека, – немного подумав, заключил Соклей. – Да, совсем неплохо. Павлины – любопытные птицы… Вот мне, например, любопытно, сможем ли мы доставить их в Италию, не вышвырнув по пути за борт.

В кои-то веки его двоюродный брат не ответил на шутку, а только изумленно взглянул на Соклея.

– Без абака я бы даже ради спасения собственной жизни не смог подсчитать, сколько людей сегодня посмотрели на птиц.

– Это было нетрудно. – Соклей сменил тему: – Ты пойдешь искать постоялый двор?

Менедем покачал головой.

– Уже слишком поздно. Я посплю сегодня на палубе. Не впервой. – Он помахал рукой. – Но если ты хочешь пойти в город, не смотри на меня. Множество моряков двинулись туда, чтобы хорошо провести время.

– Нет, спасибо, – ответил Соклей.

Это его двоюродный брат любил роскошь. Но если Менедем сможет провести еще одну ночь на корме, завернувшись в гиматий, то и Соклей вполне на такое способен. Человек философского склада ума должен быть равнодушен к физическим удобствам… Так ведь?

Соклей размышлял об этом, положив голову на свернутый хитон, служивший ему подушкой. Он предусмотрительно закутался в плащ, но никак не мог устроиться на досках хоть мало-мальски удобно. На берегу Лероса уснуть было легче.

Как и сказал Менедем, некоторые гребцы отправились на берег, чтобы хорошенько кутнуть. Остальные дремали на банках. Некоторые из них храпели. Другие, которым, наверное, спать было еще неудобней, чем Соклею, негромко переговаривались, чтобы не побеспокоить своих хозяев. Соклей пытался подслушать, о чем они говорят, пока наконец не уснул.