Текст книги "По воле Посейдона"

Автор книги: Тсутому Сато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– А вот интересно, как она выглядит? Хорошо бы снять все эти занавески, – сказал Менедем после того, как одна из женщин прошла мимо них. – Одни только мысли об этом подбрасывают угольков на мою жаровню.

– И хорошо, что ты не увидел ее, вдруг под накидкой скрывается уродина, – ответил Соклей. – Или, чего доброго, незнакомка оказалась бы бабусей.

– Вполне вероятно, – признал его двоюродный брат. – Но с тем же успехом она могла оказаться и Еленой Троянской, снова вернувшейся на землю, или Афродитой, тайно посещающей нас, простых смертных. В моем воображении так оно и есть.

– Твое воображение нужно окатить ведром холодной воды, как пару собак, сцепившихся посреди улицы, – заявил Соклей.

Менедем жестами показал, что слова брата ранили его, как вонзившаяся в грудь стрела. Он пошатнулся так убедительно, что испугал ослика, навьюченного четырьмя большими амфорами оливкового масла. Погонщик кратко, но весьма выразительно прокомментировал этот инцидент, но Менедем не обратил на него никакого внимания.

Соклей почувствовал себя слегка виноватым, потому что он тоже иногда пытался представить, каковы женщины под всеми этими туниками и накидками, под плащами и вуалями. Да и какой мужчина время от времени этим не занимается? А сами женщины – разве они прячутся не для того, чтобы подстегнуть воображение мужчин?

Размышляя об этом, Соклей чуть не прошел мимо собственного дома.

Менедем засмеялся.

– Ты, братец, никак собрался к нам в гости? Рановато. Иди-ка сперва расскажи своему отцу о заключенной сделке, а я обрадую своего. Кстати, сегодня у нас ужинают торговцы, помнишь?

Соклей кивнул.

– Думаю, за ужином только и будет разговоров, что о нашей сделке… Разумеется, если к тому времени отцы не сдерут с нас шкуры и не продадут их дубильщикам.

– Мы заработаем на павлинах кучу денег, – мужественно заявил Менедем.

– Нам и вправду лучше их заработать, иначе… – ответил Соклей.

Его двоюродный брат вздрогнул, потом помахал ему рукой и двинулся к своему дому. Ничто не могло надолго ввергнуть Менедема в уныние. Хотел бы и Соклей так легко ко всему относиться.

Он постучал в дверь и стал ждать, пока отец или домашний раб ему откроют.

Гигий, их управляющий, отпер засовы и распахнул двустворчатые двери.

– Радуйся, молодой хозяин, – сказал раб-лидиец. – Как идет подготовка «Афродиты» к плаванию?

Он знал о семейных делах почти столько же, сколько знали хозяин и его сын.

– Неплохо, – ответил Соклей. – Отец дома? Мы с Менедемом купили сегодня кое-какие товары – чтобы продать их на западе, когда отправимся в путь, – и я хотел бы обсудить это.

– Да, твой отец дома, – ответил Гигий. – Он будет рад тебя видеть, Ксанф только что ушел.

– Он рад видеть кого угодно после ухода Ксанфа, – засмеялся юноша.

Упомянутый торговец был человеком честным и заслуживающим доверия, но предельно глупым.

Соклей прошел через двор, направляясь к андрону – мужской половине дома, – где ожидал найти отца. Сестра Соклея Эринна поливала во дворе из кувшина целебные растения и травы.

– Радуйся, – сказала она. – Что нового в городе? Думаю, Ксанф принес кое-какие новости, но я не выходила из своей комнаты, пока он не ушел.

– Сперва я хочу обсудить с отцом кое-какие дела, – ответил Соклей. – Да я и не слышал ничего важного. «Афродита» готова отплыть, как только мы решим, что установилась подходящая погода.

Эринна вздохнула.

– И тогда вы с Менедемом уйдете в море – и не вернетесь, пока не начнутся дожди.

Эринне исполнилось восемнадцать, она три года была замужем, но, после того как муж ее умер, вернулась к отцу. Темные кудрявые волосы, которые она коротко обрезала в знак траура, наконец снова отросли, почти до прежней длины.

С озорной улыбкой Соклей сказал:

– Ты же знаешь – мы уходим в плавание специально для того, чтобы тебя позлить.

– Не сомневаюсь, – ответила Эринна и вернулась к своему занятию. – Ну ладно, иди и расскажи отцу, что ты там собирался ему рассказать. Думаю, я все равно тоже об этом узнаю – рано или поздно.

И она приняла смиренный вид.

«Если мои опасения подтвердятся, ты услышишь новость очень скоро, как только он начнет на меня кричать», – подумал Соклей.

Глубоко вздохнув, он вошел в андрон.

Лисистрат, отец Соклея, сидел в кресле, перебрасывая камешки на абаке – старинных счетах – и что-то бормоча себе под нос. Когда в открывшуюся дверь ворвался свет, он поднял глаза.

Лисистрат был на добрую ладонь ниже своего долговязого сына, но во всем остальном они очень походили друг на друга. Правда, волосы у отца были темнее, чем у Соклея, – почти черные, а не темно-каштановые, – но в последнее время в них появилась проседь, поэтому он казался старше своих пятидесяти лет.

Лисистрат улыбнулся и сразу стал моложе благодаря великолепно сохранившимся зубам.

– Радуйся, сын, – проговорил он, жестом приглашая Соклея занять второе кресло. – Надеюсь, ты принес мне кучу новостей?

– Эринна тоже задала мне этот вопрос, – ответил Соклей. – Вообще-то и мне хотелось бы услышать от тебя, что нового.

– Начинай первым, – сказали они в унисон, и оба рассмеялись.

– Сначала ты, отец, – настаивал Соклей.

Он делал это не только из уважения к старшему, но и потому, что искренне любил отца; в детстве Лисистрат наказывал сына только в тех случаях, когда мальчик действительно этого заслуживал. А зачастую не бил Соклея даже тогда, когда тому не помешала бы хорошая трепка.

Лисистрат кивнул, сдаваясь.

– Ксанф только что был здесь, – начал он.

– Да, знаю: Гигий сказал мне об этом, как только я вошел в дом, – ответил Соклей.

– А, хорошо. Ты же знаешь, какой он – Ксанф. Не успокоится, пока подробно не расскажет тебе все о состоянии своего кишечника и не перескажет речь, которую прочел на прошлом собрании, – наверняка такую же скучную, как и все его остальные речи, – и не объяснит, как мы все выродились по сравнению с героями Троянской войны. – Лисистрат возвел глаза к потолку. – Но обычно среди всех этих плевел попадаются и зерна пшеницы, так случилось и сегодня.

– Расскажи! – нетерпеливо попросил Соклей.

– Обязательно расскажу. Знаешь город Амфиполь, рядом с Македонией?

– Еще бы, – кивнул Соклей. – Историк Фукидид рассказывает о нем в своей пятой книге. Спартанец Брасид сражался там с афинянином Клеоном, и Брасид победил, но оба погибли в битве.

Отец нетерпеливо взглянул на него.

– Я имею в виду не Амфиполь прежних дней, сын. Я говорю о нынешнем городе. Ты знаешь, что Кассандр, властитель Европы, удерживал Роксану и Александра, ее сына от Александра Великого, в тамошнем форте?

– Разумеется, – кивнул Соклей. – Александру было тогда… Сколько – двенадцать? Я знаю, что он был рожден после смерти своего отца. Очень скоро он достигнет нужного возраста, чтобы стать истинным правителем Македонии.

Лисистрат покачал головой.

– Нет, теперь уже не достигнет. В этом и заключалась новость, которую принес Ксанф: прошлой зимой, когда новости распространялись медленно, Кассандр убил Александра, а заодно и Роксану.

Соклей негромко присвистнул и содрогнулся, как будто в андроне внезапно похолодало.

– Значит, остались одни только полководцы, чтобы грызться, отнимая друг у друга кость империи Александра, – сказал он. – Кассандр в Македонии, Лисимах во Фракии, Антигон в Анатолии и Азии и Птолемей в Египте.

– И Полиперкон на Пелопоннесе, и Селевк, который спорит с Антигоном во внутренней Азии, – продолжал Лисистрат. – Хотел бы я знать, как долго продлится мир, который эти четверо заключили прошлым летом. Или я сильно ошибаюсь, или же кто-нибудь из них вскоре найдет повод нарушить договор.

– Ты наверняка прав. – Соклей снова вздрогнул.

Он гадал: что бы подумал о мире Фукидид, живи он в наши дни? Да ничего хорошего, Соклей в этом не сомневался. В давние времена каждый полис в Элладе был свободен выбирать свой собственный путь. Теперь же почти все эллинские города-государства плясали под дудку то одного македонского правителя, то другого. Родос пока еще оставался свободным и независимым, но даже ему пришлось с боем вышвырнуть македонский гарнизон после смерти Александра Великого.

Лисистрат, должно быть, думал о том же самом, потому что сказал:

– Быть полисом в наши дни – все равно что быть сардинкой в косяке тунцов. Но какие новости принес ты, сынок? Я надеюсь, они меня порадуют.

– Я тоже на это надеюсь, – ответил Соклей, пытаясь угадать, как отреагирует на покупку павлинов отец.

Что ж, скоро он это узнает. И Соклей выпалил на одном дыхании:

– Мы с Менедемом купили павлина и пять пав у финикийца Химилкона, чтобы отвезти их на «Афродите» в Италию.

– Павлина! – воскликнул Лисистрат. – Знаешь, я ни разу в жизни не видел павлина. Я вовсе не собираюсь вас за это ругать. Если уж я не видел павлина, то можешь побиться об заклад, что ни один эллин в Италии тоже их не видел. Так что можно выручить за птиц бешеные деньги. – Взгляд Лисистрата стал острым. – А сколько заплатили вы?

Соклей сказал.

Он ждал, что отец взорвется, как горшок с крышкой, который передержали на огне, и будет грохотать, словно Зевс, потрясающий эгидой. Но Лисистрат только погладил седеющую бороду – жест, который Соклей у него перенял.

– По правде говоря, я понятия не имею, сколько стоят павлины или павы, – признался Лисистрат. – Подозреваю, что никто этого не знает. Цена, которую вы заплатили, мальчики, не кажется мне запредельной, если только птицы не умрут в пути и вам не придется вышвырнуть их трупы в море… Особенно это касается павлина.

– Мы и сами об этом подумали, – сказал Соклей. – И именно потому сбивали цену Химилкона, как только могли.

– О, этот финикиец – стреляный воробей! – Лисистрат снова погладил бороду. – Скажи-ка… Павлин и впрямь так великолепен, как говорят?

– Он великолепней, чем я себе представлял, – ответил Соклей, почти заикаясь от облегчения: все прошло куда более гладко, чем он ожидал. – Когда павлин раскрывает хвост, чтобы покрасоваться перед самками… Я никогда ничего подобного не видел.

– Хорошо, – проговорил отец, – вечером мы отправимся к брату на ужин и выясним, что думает обо всем этом твой дядя Филодем.

– Да, его мнение будет решающим, – согласился Соклей.

Филодем был старшим братом Лисистрата и главным партнером в их торговых операциях. А еще он был человеком куда менее уравновешенного нрава, чем Лисистрат, – так же как Менедем был вспыльчивее Соклея.

Соклей склонил голову перед отцом.

– А теперь я, с твоего позволения, удалюсь…

И он двинулся к лестницам, ведущим на второй этаж. Одна из домашних рабынь, рыжеволосая девушка примерно того же возраста, что Эринна, по имени Фракийка, как раз спускалась по лестнице. Судя по ее внешности и имени (а имя рабыни означало всего лишь, что родом она из Фракии), девушку эту, скорее всего, взяли в плен недалеко от Амфиполя.

Соклей улыбнулся ей. Пару лет назад он повелел Фракийке разделить с ним постель; как холостяку, юноше сходило с рук то, что доставило бы неприятности его отцу: тот не мог позволить себе держать под одной крышей жену и любовницу, ибо то был верный способ накликать на дом беду и скандалы.

Фракийка кивнула Соклею – вежливо, но не более того. Она честно доставляла хозяину удовольствие, но юноша боялся, что удовольствие это не было взаимным. Хотя, конечно, мало кто интересуется мнением на этот счет рабыни.

Спальня Соклея была обставлена скудно: кровать с набитым шерстью матрасом, под кроватью – ночной горшок, два сундука из кипарисового дерева, один побольше, другой поменьше. В первом хранились плащи и туники Соклея, а во втором – сочинения, которые он любил читать. В Афинах он сумел раздобыть копии трудов Геродота и Фукидида.

Соклей открыл сундук поменьше и улыбнулся, вдохнув пряный запах кипариса. Как и более дорогостоящее кедровое дерево, кипарисовое защищало шерсть, лен и папирус от насекомых. Соклей рылся в свитках папируса до тех пор, пока не нашел шестую книгу весьма увлекательного рассказа Фукидида о Пелопоннесских войнах. Книга начиналась с битвы за Амфиполь.

Как и большинство литературно образованных эллинов, Соклей, пока читал, бормотал про себя текст папируса. Добравшись до середины описания битвы, он помедлил, удивленно качая голов ой. Как бы часто юноша ни перечитывал Фукидида, он никогда не переставал им восхищаться. «Всеблагой Зевс, если ты будешь милостив, то однажды позволишь мне писать хотя бы вполовину так же хорошо, как писал Фукидид! Позволишь мне мыслить хотя бы вполовину так же хорошо, как мыслил этот человек». Соклей полагал, что вознес довольно необычную молитву, но от этого она не становилась менее искренней.

* * *

Менедем поспешил на кухню.

– Полагаю, нынче вечером ты подашь на стол что-нибудь особенно изысканное, Сикон? – спросил он.

– Надеюсь, молодой хозяин, – ответил повар. – Я делаю все, что могу, как бы трудно мне ни приходилось. – Этот человек постоянно ныл и жаловался.

Менедем знал по опыту, что очень многие повара отличаются болезненной склонностью к жалобам и мелкому воровству. Даже авторы комедий были с этим согласны.

Пытаясь улестить Сикона, Менедем сказал:

– Я знаю, ситос будет великолепен. Как всегда. Никто на Родосе не печет лучшего хлеба – хоть пшеничного, хоть ячменного. Но что ты припас на опсон?

Ужин, к сожалению, не всегда зависел только от повара. И Менедем понимал, что, если рыбакам сегодня не повезет с уловом, опсон может оказаться не таким уж роскошным. Но повар его утешил.

– Ну, у нас всегда есть соленая рыба. Огромные запасы соленой рыбы, она ведь хранится очень долго, – сказал Сикон. – И еще я ухитрился раздобыть кое-какую мелкую рыбешку… Во всяком случае, немного. Я зажарю ее в оливковом масле и смажу сыром. Добавлю еще маринованные оливки, получится очень даже неплохо.

– Соленая рыба? Рыбная мелочь? Оливки? – С каждым словом в голосе Менедема нарастал ужас. – Для опсона? Для порядочного ужина? На который приглашены уважаемые гости? – Он хлопнул себя ладонью по лбу. – Всё, считай наша репутация погибла! Отец меня убьет, а потом я убью тебя.

Соклей вполне мог бы указать на нелогичность этой угрозы, но Менедему сейчас было не до логики. Подать гостям такой ужин, да это же катастрофа!

И только когда повар захихикал, зажимая рот ладонью, Менедем понял, что его провели.

– Что ж, в таком случае, наверное, лучше приготовить это. – И Сикон сдернул ткань с даров моря, лежащих на кухонном столе.

– И что же у нас тут такое? – пробормотал Менедем, воззрившись на разделочную доску, а потом сам ответил на свой вопрос: – Креветки. Очень симпатичный кальмар. Угри. И… родосская морская собака. О, восхитительно, просто восхитительно!

Он говорил почти так, как мог бы говорить о гетере, которая наконец сбросила нижнюю тунику из косского шелка и позволила взглянуть на свою наготу.

– Нынче вечером нам позавидуют боги! Ведь все, что мы им уделяем, – это бедренные кости, завернутые в жир… И невозможно угадать, какое мясо люди принесут домой после жертвоприношения. Но что касается рыбы… Вот тут ты всегда знаешь, что получишь!

– И сколько за это заплатишь, – сварливо проворчал Сикон, как будто потратил свои собственные деньги, а не хозяйские.

Менедем также ничуть не сомневался, что повар припрятал кое-что из купленных продуктов, чтобы насладиться деликатесами самому. Кто со времени создания мира хоть раз видел тощего повара?

Но все это было не столь важно. Менедем хлопнул Сикона по плечу.

– У тебя есть все, что нужно. Уверен, нынче вечером мы сможем гордиться твоим искусством!

– Нынче вечером я и сам смогу собой гордиться, – с достоинством ответил Сикон. – А еще я надеюсь, что кто-нибудь из гостей недоволен своим поваром и он наймет меня, чтобы приготовить несколько трапез. Ибо каждый обол, который я сую за щеку, приближает меня к тому моменту, когда я смогу заплатить выкуп и обрести свободу.

– Если это и впрямь когда-нибудь произойдет, боюсь, все в нашем доме умрут с голоду, – сказал Менедем.

Однако его ничуть не удивило замечание повара: как и большинство рабов, Сикон работал лучше в надежде однажды получить свободу.

Удостоверившись, что ужин не пострадает от недостатка припасов, Менедем вернулся в андрон, дабы уведомить об этом отца.

– Морская собака? – воскликнул Филодем, едва выслушав донесение сына. – Он что, хочет нас разорить? Можно съесть этот деликатес однажды и умереть счастливым, но кто может позволить себе вкусить его дважды?

И все-таки отец Менедема вряд ли был недоволен. Он не принадлежал к числу опсофагов – тех, кто на пирах поглощает изысканные закуски так, будто это хлеб, – но любил хорошо поужинать, как и любой мужчина. Включая и Менедема.

– А еще Сикон купил угрей, – сказал юноша, и у него даже потекли слюнки.

– Проклятый повар хочет нас разорить, – повторил Филодем. – Хотя…

В юности он был таким же красивым, как и его сын, но годы давали себя знать: губы Филодема стали слишком тонкими, нос – острым, а глаза – холодными и жесткими. Когда он обратил эти полные горечи глаза на Менедема, тот приготовился получить удар, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как отец в последний раз его бил.

– Хотя Сикону вряд ли удастся нас разорить, – закончил Филодем. – Вы с Соклеем уже его опередили. Купить павлинов – это надо же додуматься!

– Если птицы выживут, мы получим большую прибыль, – возразил Менедем.

– А если они по дороге подохнут? Вы с тем же успехом могли бы выкинуть три с лишним мины серебра на вино, женщин и… морских собак, – ответил отец. – Ты ведешь себя так, будто мы не знаем, что делать с деньгами, а не зарабатываем их тяжким трудом.

– Так я пойду и скажу Химилкону, что он может оставить этих проклятых птиц себе? – спросил Менедем.

Как он и ожидал, отец покачал головой.

– Нет-нет. Ты заключил сделку. Теперь ты не можешь ее расторгнуть.

Филодем был хитрым торговцем, но в то же время отличался большой щепетильностью.

– Ты заключил сделку! Но хотел бы я, чтобы ты ее не заключал…

– Подожди, пока не увидишь павлина, отец, – сказал Менедем. – Вот увидишь, как он распускает хвост, тогда поймешь!

– Я уже видел перо, которое ты принес. И могу представить, на что похожа вся птица, – ответил Филодем.

Его манеры были такими чопорными, что Менедем не сомневался – вряд ли отец добился в жизни того, чего хотел. Филодем, со своей стороны, был почти уверен, что вырастил никудышного сына.

– Хотел бы я знать, каковы эти птицы на вкус, если их сварить и нафаршировать оливками, – продолжал Филодем.

– Понятия не имею, – ответил Менедем. – Но подозреваю, что, если мы и впрямь решим это выяснить, морская собака покажется тебе ужасно дешевой.

– Ха! – Отец встал.

Он был худым, гибким и все еще сильным для своих лет.

– Нам лучше уйти отсюда и дать слугам приготовить андрон к предстоящему ужину.

Действительно, рабы уже начали вносить ложа, на которые скоро возлягут по двое Лисистрат, Соклей и другие гости. Слуги поставили ложа по углам андрона. Филодем не ушел: он распоряжался приготовлениями до тех пор, пока все не было расставлено в точности так, как он хотел.

Менедем, слушая отцовские приказы, с трудом заставлял себя не хмуриться. Точно так же, как отец обращался сейчас со слугами, он обращался и с сыном – до тех пор, пока тот не возмужал… И даже сейчас в тоне Филодема нет-нет да и проскакивали былые нотки – подобное случалось в моменты забывчивости или когда он думал, что это пройдет незамеченным.

Когда все семь кушеток оказались на своих местах, Филодем оставил слуг в покое и переключился на сына.

– Надеюсь, ты уже позаботился о приходе флейтисток и акробатов? – спросил он раздраженно. – Хорош будет симпосий после пира, если мы не сможем предложить гостям развлечений!

– Да, отец, я обо всем позаботился, – заверил его Менедем. – Гилл послал за Евноей и Артемис. Обе они хорошо играют на флейтах, и обе должны оказаться хороши в постели.

Отец презрительно фыркнул.

– Вот почему я предоставил эти заботы тебе. Не сомневался, что уж в этом-то ты разбираешься.

– А почему бы и нет? – с улыбкой спросил Менедем. – По мне, так гораздо лучше смеяться над комедией Аристофана, пить вино и любить флейтистку, чем сидеть, нахмурясь, и желать, чтобы меня сослали куда-нибудь подальше, где я мог бы заняться написанием исторического труда, как делает мой братец Соклей. – Он щелкнул пальцами. – О чем, бишь, я собирался сказать? Ах, да! Об акробатке. Ее зовут Филина, и я видел ее выступление, прежде чем велел Гиллу привести девушку. Она умеет скручиваться, как заплетенный косой хлеб. Ты наверняка сможешь проделать с ней такое, от чего обычная женщина сломалась бы пополам.

– Боги да хранят семейное наследие от похотливого сына, – изрек Филодем. – Ты истратишь все фамильные деньги на флейтисток и акробаток и оставишь своим детям лишь долги.

– Жизнь можно прожить по-разному, отец, – ответил Менедем. – Я вовсе не тороплюсь вступить в права наследства. И потом, не забывай, я до сих пор все еще на несколько лет моложе, чем был ты, когда женился в первый раз, так почему бы мне слегка не понаслаждаться жизнью?

Филодем возвел очи горе.

– И чем только кончит нынешнее поколение? Оно не стоит и половины того, что стоило наше!

Поскольку к его поколению принадлежал также и Александр Великий, Филодем, без сомнения, собирался сказать еще немало, но Менедем его опередил:

– Нестор тоже, помнится, ругал современную ему молодежь в «Илиаде», но уже тогда они были героями.

– Чем старше я становлюсь, тем больше вижу смысла в речах Нестора, – ответил отец. – А что касается тебя, удивительно, что ты еще не воспеваешь Терсита.

– Гомер изобразил Терсита крикливым дураком, – возразил Менедем.

Затем, увидев зловещий блеск в глазах отца, он торопливо ретировался.

* * *

Соклей завернулся в гиматий и перебросил конец плаща через левое плечо. Опустив глаза, юноша попытался прикинуть, насколько он похож на философа. Борода вполне вписывается в этот образ, а вот одежда… Сократ в любую погоду ходил в одной тунике.

Соклей пожал плечами. Он же не Сократ.

Его зазнобило.

Кто-то постучал в дверь.

– Ты готов? – спросил Лисистрат.

– Да, отец. – Соклей открыл дверь.

Лисистрат тщательно оглядел сына, как военачальник, делающий смотр воинам фаланги. Соклей покраснел.

– Не беспокойся, я не опозорю наше семейство.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил Лисистрат не слишком уверенным голосом. – Пойдем, уже смеркается. Бери факел и пошли в дом моего брата.

Факел был необходим: на исходе месяца луна поднималась только перед самым восходом.

Другие гости, тоже с факелами в руках, уже стучали в дверь дома Филодема, когда к ней приблизились Соклей с Лисистратом.

Один из приглашенных повернулся к ним и сказал:

– Радуйтесь, почтеннейшие. Это вы купили павлина у финикийца Химилкона?

– Я не покупал, Ликон, – ответил Лисистрат. – Сделку заключили мой сын и его двоюродный брат Менедем.

Ликон забросал Соклея вопросами, словно свинцовыми пулями, выпущенными из пращи. И только юноша ответил на последний, как подошел еще один торговец, пухлый парень по имени Телеф, и начал задавать вопросы заново.

К облегчению Соклея, ему не пришлось отвечать на них во второй раз, потому что дверь отворилась и Филодем сказал:

– Добро пожаловать, друзья. Радуйся, Лисистрат. Радуйся, Соклей. Входите же, входите все! – Он втянул ноздрями воздух. – Входите же, наконец! Чувствуете, как вкусно пахнет? Еда уже почти готова и скоро будет подана.

Из дверей повеяло запахом жарящейся рыбы и других даров моря. Гости стали подталкивать друг друга, каждый торопился попасть внутрь первым.

Соклей кивнул Филодему в знак приветствия.

– Радуйся, дядя.

– Радуйся, – повторил Филодем довольно кислым тоном. – Когда ты присоединился к экипажу «Афродиты», я думал, что ты будешь удерживать Менедема от безрассудных выходок! А вместо этого, как я погляжу, ты и сам в них участвуешь. Триста двадцать пять драхм. Фью!

– Триста двадцать четыре драхмы и три обола, если быть точным, – ответил Соклей. – И мы привезем из Италии куда больше денег. Я абсолютно уверен, что так и будет.

Соклея страшно возмущало, что Филодем считает его чуть ли не педагогом – рабом, который присматривает за мальчиком по пути к учителю и обратно, чтобы тот по малолетству не учинил какой-нибудь безрассудной выходки.

– Надеюсь, ты прав. – Дядя сказал это таким тоном, что было ясно: надеяться-то он надеется, но рассчитывать на подобную удачу нечего.

Менедем стоял у входа в андрон; его силуэт был четко обрисован благодаря горевшим внутри лампам и факелам.

– Радуйся, – сказал он, когда Соклей вошел.

Гость снова понюхал воздух и ощутил не только чудесные ароматы, доносящиеся с кухни.

– Неужели розы? – спросил он.

– А почему бы и нет? – ответил вопросом на вопрос Менедем. Этот парень любил пошиковать. – Родос – это город роз. По левому борту «Афродиты» на таране есть клеймо с изображением розы, в придачу к изображению далеко разящего Аполлона по другом борту. Я подумал, что и мне самому хорошо бы нынче вечером умаститься розовым маслом, отметив таким образом, откуда я родом.

Менедем понизил голос:

– А еще я надеялся, что это поможет ублажить отца, но тут мне не повезло. Что он сказал тебе по дороге к андрону?

– Ничего хорошего, – ответил Соклей, и его двоюродный брат вздрогнул. – Но сделка остается в силе, – продолжал он. – У нас все еще есть шанс посмеяться последними… Если только птицы по дороге не заболеют.

Менедем сплюнул в полу своего хитона, чтобы отвратить такую беду.

– Где вы хотите, чтобы мы с отцом возлегли?

– Справа, почти с самого краю андрона, на том ложе, что стоит рядом с моим и отцовским, – объяснил Менедем. – А что? Неужели ты думал, мы могли бы обойтись с вами неучтиво?

– Нет, что ты, – ответил Соклей.

Должно быть, в его голосе не слышалось особой уверенности, потому что его двоюродный брат добавил:

– Хотя отец и злится на нас с тобой, он никогда бы не оскорбил дядю Лисистрата, отдалив его от себя, и не назначил бы племяннику иное место, дав любимому брату другого товарища по ложу. Поскольку все вокруг знают, что в нашей семье прекрасные… м-м… ну почти прекрасные отношения.

– Все вокруг наверняка уже знают и про павлина, – заметил Соклей. – Надеюсь, Химилкон не успел прогуляться по всем винным погребкам, хвастаясь, как он нас поимел. Только этого нам не хватало!

Менедем хотел было снова сплюнуть в подол, но удержался.

– Давай входи, – сказал он. – Мы поедим, выпьем, повеселимся с флейтистками и акробатками. А завтра будет новый день, и мы с утречка выпьем вина и пожуем сырой капусты, чтобы перестала болеть голова.

С точки зрения Соклея, лучшим способом предотвратить неприятные последствия пиршественной ночи было пить всю эту ночь сильно разбавленное вино. Но такое, похоже, даже не приходило Менедему в голову, ибо он никогда ничего не делал наполовину.

– Давайте, мальчики, входите, – сказал Телеф. – Пока вы стоите в дверях, дюжий парень вроде меня не может в них протиснуться. – Он похлопал себя по пузу и сипло засмеялся.

Соклей подумал, что тот, кто проводит больше времени в гимнасии и меньше на ложе рядом с чашей сластей, протискивается в двери без всякого труда. Но они с Менедемом молча вошли в андрон, и Телеф последовал за ними. Отец Менедема, суетившийся вокруг гостей, как гусыня, пытающаяся собрать весь свой выводок вместе, проводил пухлого торговца к предназначенному ему месту.

На всех ложах были раскиданы подушки.

Соклей опустился рядом со своим отцом на ложе, установленное рядом с ложем хозяев дома.

Лисистрат, будучи старшим, оперся на локоть в головах кушетки. Соклей возлег чуть ближе к изножью, так что его ноги свешивались с края. Он покрутил свою подушку, стараясь устроиться поудобнее. Это оказалось нелегко.

– Я не отношусь к любителям затейливых пирушек, – тихо сказал он отцу, – у меня уже немеет рука, и я каждый раз пачкаю едой одежду.

Лисистрат пожал плечами.

– Это обычай, а обычай…

– …царь всего, – закончил Соклей, цитируя Геродота, в свою очередь процитировавшего Пиндара.

Отец кивнул в знак согласия.

– Ладно, а где Клеагор? – спросил Менедем, когда единственное место на одном из семи лож осталось незанятым. – Снова опаздывает, как я погляжу.

– Клеагор опоздал бы даже на собственные похороны, – угрюмо сказал Филодем.

– Ну, случаются вещи и похуже, – заметил отец Соклея. – По правде говоря, я бы не отказался опоздать на свои похороны.

Со всех трех сторон незамкнутого треугольника, по периметру которого были расставлены ложа, в ответ на эту реплику донесся смех.

– Да, дядя, но готов поспорить: даже на своих собственных похоронах вы бы с нетерпением ждали замечательно приготовленной Сиконом рыбы и надеялись бы, что она не пригорит, – ответил Менедем.

И тут в андрон ворвался Клеагор.

Он передвигался бегом, как будто постоянно ужасно спешил, но каким-то образом ухитрялся повсюду опаздывать.

– Тысяча извинений, самых глубочайших извинений, – сказал он, вытирая пот со лба. – Очень рад оказаться здесь, очень-очень рад.

Задыхаясь, припозднившийся гость скользнул на ложе. Возможно, он и впрямь бежал всю дорогу от своего дома, что вовсе не пошло ему на пользу.

– Наконец-то ты прибыл, Клеагор! И я тоже рад, что ты сюда добрался. – Филодем говорил одновременно и приветливо, и раздраженно.

Клеагор в ответ смущенно улыбнулся.

Филодем повернулся к рабу, тревожно ожидавшему рядом с хозяйским ложем.

– Ступай на кухню и скажи Сикону, что мы начинаем.

Юноша поспешил прочь.

Мгновением позже в андроне появились другие рабы и поставили перед каждым ложем по низенькому небольшому столику. Рабы принесли также чаши с маринованными оливками и луком – кушаньями, с которых обычно начинался пир. Взяв правой рукой оливку, Соклей отправил ее в рот и, разжевав едкую мякоть, сплюнул в ямку на полу. Когда пир закончится и начнется симпосий, рабы уберут все объедки.

Следующей переменой был хлеб, его полагалось макать в оливковое масло. Как и все остальные, Соклей ел хлеб левой рукой.

Многоречивый торговец Ксанф сказал с ложа на дальней стороне андрона:

– А вы знаете – я-то знаю это наверняка, – что Кассандр убил Александра и Роксану? Убил обоих, скажу я вам, отослав их души прямиком в царство Аида. Они мертвы. Оба мертвы, мертвы, как соленая рыба, в этом нет никаких сомнений.

Это вызвало взрыв восклицаний у тех, кто еще не слышал новость. Восклицания заставили Ксанфа изложить все заново. Во второй раз он рассказывал дольше и, насколько разобрал Соклей, добавил кое-какие подробности. Остальные пирующие явно тоже это заметили, потому что быстро перестали задавать вопросы. Разумеется, это не помешало Ксанфу начать свою историю в третий раз.

Наклонившись к Филодему, Лисистрат спросил:

– Обязательно надо было его приглашать? – Он зевнул, прикрыв рот рукой.