Текст книги "По воле Посейдона"

Автор книги: Тсутому Сато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Нашел ли он дом Гилиппа? Менедем склонил голову к плечу и некоторое время рассматривал здание, поглаживая подбородок. Кожа была очень гладкой: в полдень юноша побрился, пустив в ход душистое масло, чтобы смягчить волоски.

Вскоре Менедем решил, что дом не тот – очертания крыши выглядели незнакомыми. Остается надеяться, что он все-таки не сильно просчитался и уже где-то близко от цели. В противном случае Филлис взбесится, а Соклей будет только рад.

– Вот здесь! – наконец прошептал Менедем.

Он даже вышел на улицу, на которую смотрели окна женских комнат. Сквозь ставни пробивался свет ламп.

«Если я сумею так же хорошо находить путь в море, меня можно будет считать везунчиком».

Он засвистел мотив, которым в прошлый раз привлек внимание Филлис.

Некоторое время ничего не происходило. Менедем продолжал свистеть. Потом за углом дома распахнулась передняя дверь, скрипнув по хорошо утоптанному земляному полу большой прихожей. Менедем поспешил войти, и дверь за ним закрылась.

Какая-то женщина – должно быть, рабыня, потому что она говорила на эллинском языке с акцентом, – сказала ему:

– Иди наверх. Она будет ждать.

Менедем уже спешил через двор к лестнице: он хорошо помнил, где та находится. Только поднявшись почти до самого верха, он приостановился в темноте. То, что наверняка пришло бы в голову его двоюродному брату еще на улице, только что осенило Менедема. Вдруг это ловушка? Вдруг вместо Филлис – или вместе с Филлис – наверху ждет Гилипп, а с ним – его друзья, вооруженные ножами, мечами и копьями? Тогда они славно бы поимели Менедема, и никакой шарм бы не помог.

Конечно, если они сейчас ждут наверху, потихоньку хихикая, то все равно уже ничего не исправить. Что ему теперь делать – развернуться, ринуться вниз по лестнице и выбежать за дверь? Менедем помотал головой. А разве божественный Ахиллес на его месте поступил бы так? Или хитроумный Одиссей?

«Хитроумный Одиссей проявил бы достаточно здравого смысла, чтобы вообще сюда не явиться, – подумал Менедем. – И хитроумный Одиссей, в отличие от Гилиппа, был к тому же достаточно везучим, чтобы жениться на верной женщине».

Менедем колебался на лестнице не больше пары биений сердца. Потом, словно рассердившись на себя за то, что попусту тратит время, побежал в женские комнаты. Одна из дверей была слегка приоткрыта. Лампа внутри – если он правильно сообразил, то была комната, из окна которой смотрела на него Филлис, – озаряла переднюю уютным, мерцающим светом. Менедем подошел к двери и позвал хозяйку дома по имени.

Его собственное имя прозвучало в ответ так же тихо;

– Менедем?

Он открыл дверь, скользнул внутрь и закрыл ее за собой.

Филлис, укрытая большим гиматием, лежала на кровати, ожидая любовника. Глаза Менедема метнулись туда-сюда. Гилиппа в комнате не было. Не оказалось тут и его вооруженных друзей. Все было так, как и должно было быть.

И все-таки он не смог удержаться от вопроса:

– А где твой муж?

– Его брат устроил симпосий, – ответила Филлис. – Какие-нибудь маленькие рабыни этой ночью дадут Гилиппу то, что он хочет. И – вот…

Она сбросила плащ и теперь лежала на постели обнаженной; ее тело в свете лампы казалось белым, как молоко.

– А ты можешь дать мне то, что я хочу.

– Сделаю все, что в моих силах.

Менедем стянул через голову хитон.

– Рабы не проболтаются? – спросил он, растянувшись рядом с ней.

Филлис покачала головой.

– Вряд ли. Я обращаюсь с ними лучше, чем Гилипп. Если он придет домой раньше, они меня предупредят.

Она потянулась к Менедему.

– Но я не хочу думать сейчас о Гилиппе.

Как и любой мужчина-эллин, Менедем привык использовать женщин ради собственного удовольствия. Но сейчас перед ним была женщина, которая сама желала получить удовольствие. Он улыбнулся, потянувшись губами к ее груди. Может, Филлис и использовала его, но ведь и он делал то же самое. Женщина низко заурчала и прижала к себе его голову.

Вскоре она оказалась на четвереньках на краю постели. Когда Менедем начал выбирать такой способ, чтобы любовница случайно не забеременела, Филлис покачала головой.

– Это всегда больно, – сказала она. – И я бы предпочла носить твоего отпрыска, а не его.

– Хорошо. – Менедем чуть пошире раздвинул ноги и начал заново.

Он двигался медленно, растягивая удовольствие – свое собственное и Филлис. Вскоре она рванулась назад, к нему, так же сильно, как он в нее вошел, и испустила негромкий крик, похожий на тот, что издала во дворе в ночь симпосия. Мгновение спустя кончил и Менедем.

Поскольку он был молод, ему понадобилось немного времени, чтобы оправиться. Когда он начал снова, Филлис с удивлением оглянулась через плечо.

– Гилипп бы уже давно храпел, – сказала она.

– Кто? – спросил Менедем.

И оба рассмеялись.

И снова Менедем не торопился. В первый раз он сам решил не торопиться, а во второй ему поневоле пришлось действовать не спеша. Даже после того как Филлис издала свой кошачий вопль наслаждения, он все продолжал и продолжал, приближаясь к собственному пику удовольствия.

Он почти достиг его, когда передняя дверь дома Гилиппа отворилась.

– Хозяин! – воскликнула рабыня громче, чем следовало бы. – Почему ты так рано вернулся?

Филлис задохнулась, но на этот раз вовсе не от наслаждения.

Когда ее муж прорычал:

– Потому что поссорился со своим идиотом братцем, вот почему, – она дернулась прочь от Менедема.

Он протестующе зашипел, но потом голос Гилиппа донесся от самого подножия лестницы:

– Я подбил ему глаз – этой жалкой, бессильной обезьяне!

– Ну и ну! – воскликнула рабыня. Потом продолжила: – Господин, думаю, хозяйка спит. Она не ожидала увидеть тебя раньше завтрашнего утра.

– Стало быть, я ее сейчас удивлю, – сказал Гилипп, начиная подниматься по лестнице.

Менедем схватил свой хитон.

Филлис указала на окно и задула лампу.

Внизу, во дворе, рабыня еще о чем-то спрашивала Гилиппа, пытаясь его задержать. Но что именно она говорила, Менедем не слышал.

Он вышвырнул тунику за окно, потом выбрался из окна сам. Вместо того чтобы просто прыгнуть, юноша на мгновение повис, цепляясь руками за подоконник, и только потом разжал пальцы и упал: так было куда безопаснее.

И все равно он подвернул лодыжку, сильно ударившись о землю. Крепко прикусив губу, чтобы не вскрикнуть от боли, Менедем схватил хитон как раз в тот миг, когда Гилипп уже вошел в комнату Филлис и заговорил:

– Это еще что такое? Похоже, там пытается проникнуть в дом ночной грабитель?

Менедем захромал за угол как можно быстрей и услышал ответ Филлис:

– Думаю, это просто собака, о муж мой.

– Хорошенькая же собака, просто великан! И к тому же порядком неуклюжая собака, – с сомнением произнес Гилипп. Должно быть, он выглянул в окно, потому что вскоре продолжил: – Не вижу никакой собаки. Но не вижу и взломщика, поэтому, думаю, все в порядке.

Наверное, он снова повернулся к жене – его голос стал глуше, и Менедем с трудом расслышал, удаляясь:

– Иди сюда.

– Повинуюсь, – ответила Филлис так спокойно, словно никакие другие мысли не тревожили ее ум и никакой другой мужчина не входил только что в ее тело.

«Гилипп не получил от танцовщицы этой ночью того, чего хотел, поэтому получит все, что сможет, от своей жены», – подумал Менедем, натягивая хитон.

Сам-то он не получил от Филлис всего, чего хотел.

«Вот ведь идиот этот Гилипп, – промелькнуло у него в голове. – Неужели он не мог затеять драку с братом чуть попозже?»

Менедем осмотрелся. Дом Гилиппа находился в центре Тарента, в той части города, где аккуратная сеть новых улиц сменяла беспорядочную путаницу старых переулков и аллей. Это упрощало дело. Как только Менедем понял, в какой стороне восток, он начал считать углы. Его лодыжка ныла при каждом шаге, но идти было можно.

Один раз Менедем не на шутку испугался: трое или четверо плотных мужчин, явно не замышлявших ничего хорошего, протопали по улице как раз перед ним. Но он остался в тени и всеми силами старался держаться тихо. Они продолжили путь, едва повернув головы в его сторону. Менедем испустил тихий облегченный вздох, подождал, пока незнакомцы пройдут мимо. И двинулся к дому, который они снимали.

Постучав в дверь, Менедем ожидал, что сейчас Аристид спросит, кто там, желая удостовериться, что открывает хозяину, а не какому-нибудь шустрому грабителю. Но вместо голоса Аристида он услышал голос Соклея:

– Это ты, братец?

– Миндаль! – вывел трель Менедем высоким, тонким фальцетом. – Кому отличный миндаль?

Соклей открыл дверь.

– Я бы с удовольствием купил миндаль прямо в скорлупе и разбил бы ее о твою башку! – сказал он. – Ты вернулся раньше, чем я ожидал. А как же оргия всю ночь напролет?

– Боюсь, мои планы несколько изменились, – входя, ответил Менедем.

Соклей закрыл за братом дверь.

– Но я хорошо провел время, – продолжил Менедем. – Так что не беспокойся.

Он все еще жалел, что Гилипп не вернулся от своего брата домой чуть позже, но теперь Менедему казалось, что все не так уж и плохо: ну подумаешь, выпрыгнул из окна, неудачно приземлился и уковылял прочь, не закончив второго захода. Могло быть и гораздо хуже.

Но слишком наблюдательный, на свою беду, Соклей даже при слабом свете горящего во дворе единственного факела заметил, что его двоюродный брат хромает.

– Что с тобой случилось? – требовательно спросил он. – Гилипп тебя поймал?

– Нет, не поймал и не узнал, – ответил Менедем. – Он даже не уверен, что я человек, а не собака. Этот идиот подрался на симпосии и рано вернулся домой. Вот почему мне пришлось покинуть его дом через окно.

– Тебе повезло, что ты не сломал ногу, а то и шею, – сказал Соклей. – Неужели эта женщина действительно стоит такого риска?

– По-твоему, я бы туда пошел, если бы так не считал? – слегка обиженно спросил Менедем.

Откровенно говоря, теперь, мысленно оглядываясь назад, он полагал, что Филлис не стоила такого риска, но он бы скорее предстал перед персидским палачом, чем признался в этом своему самодовольному педантичному братцу.

И если Филлис снова его позовет, он вполне может опять к ней отправиться.

– Как это глупо, – заметил Соклей.

– Ты, безусловно, прав, о почтеннейший. – Менедем прибег к уважительному обращению с явным намерением оскорбить двоюродного брата.

Судя по хмурому лицу Соклея, ему это удалось.

– А теперь, – сказал Менедем, – если ты меня извинишь, я пойду спать. У меня была хлопотливая ночь.

Пытаясь идти как можно небрежней, он двинулся к спальне, Мало ему нытика братца, так еще и лодыжка сильно ноет. Ну и ладно, решил Менедем. Он не будет обращать на это внимания.

* * *

Рабыня, прислуживавшая в борделе Ламахия, отрицательно покачала головой – так обычно делают все варвары.

– Майбия не хочет тебя сегодня видеть, – сказала она.

– Что? – Соклей непонимающе уставился на нее, как будто женщина заговорила на осканском или латинском, а не на довольно хорошем эллинском. – Но почему? Она не может так поступить!

Пожав плечами, рабыня вновь повторила свои слова.

Соклей двинулся было мимо нее, но тут пара других рабов – здоровяков-вышибал – появились за ее спиной. Родосец остановился.

– Тогда позволь мне поговорить с Ламахием.

Женщина кивнула и отошла в сторону.

– Радуйся, друг, – приветствовал его хозяин борделя, улыбаясь по-прежнему широкой и все такой же фальшивой улыбкой.

– Радуйся, – ответил Соклей. – Мы заключили сделку, если ты не забыл.

– Да, я помню, но… – Ламахий пожал плечами. – Женщины – существа забавные и непредсказуемые, вот и все, что я могу тебе сказать.

– Мы заключили сделку, – повторил Соклей. Для него сделка была священна.

Ламахий снова пожал плечами. Соклей нервно хрустнул костяшками пальцев.

– Она на меня рассердилась? Если я сделал что-либо, что ее оскорбило, приношу извинения.

Ламахий повернулся к рабыне.

– Пойди выясни это.

Рабыня кивнула и поспешила в сторону комнаты Майбии.

Вернувшись, она обратилась к Соклею:

– Она говорит, это не так. Она говорит, ты должен вернуться завтра. Может, тогда.

Соклея осенило: Майбия разыгрывает из себя гетеру. Девчонка из борделя должна была принимать посетителей тогда, когда они хотели, и делать то, что они хотели. Но куртизанки высокого класса, красивые и очаровательные, имели привилегию принимать мужчин тогда, когда того хотели они сами, а не тогда, когда требовали мужчины. Что делало гетер более соблазнительными – если ты урезониваешь их, это показывает (или создает видимость) того, что они действительно тебя хотят.

«Должен ли я спустить ей это с рук?»

Соклей погладил бороду. Может, Майбия решила, что он влюбился по уши и поэтому будет терпеть от нее все, что угодно. Если она так думает, она ошибается. То, что Менедем считал невзрачностью и простотой иностранки, привлекало Соклея – но влюбиться? Юноша покачал головой. Он не мог даже вообразить, чтобы он влюбился в женщину, с которой нельзя серьезно побеседовать… А умственные способности Майбии были не больше, чем следовало ожидать от девушки, похищенной из кельтской деревни и проданной в бордель.

И все-таки это не решало вопроса. Соклей снизил Ламахию цену на шелк для того, чтобы иметь свободный доступ к этой девице. Он полагал… нет, был уверен, что Ламахий может приказать Майбии отдаться посетителю немедленно. Но это бы только заставило девушку надуться, а Соклей был не из тех, кто наслаждается возмущенными партнершами. В противном случае он бы чаще ложился дома с фракийской рабыней.

Вообще-то можно потребовать, чтобы Ламахий вернул ему пять драхм скидки. Можно-то можно – но хозяин борделя, скорее всего, рассмеется ему в лицо и предложит пожаловаться властям. Соклей только наживет себе неприятности: ну какие у него шансы выиграть дело в чужом городе, даже против содержателя борделя?

– Ну? – спросил Ламахий. – Выбить из нее эту дурь?

– Нет, не стоит, – ответил Соклей. Прямо поставленный вопрос невольно заставил его принять решение. – Я приду завтра.

Уходя, он заметил презрение в глазах Ламахия. Но если хозяин борделя маскировал презрение за маской дружелюбия, то его рабы и не пытались этого сделать.

– Подкаблучник, – сказал один из них другому достаточно громко, чтобы гость услышал.

Уши Соклея зарделись, но он не обернулся.

* * *

Дома Менедем сказал ему то же самое.

– Можешь брюзжать сколько угодно насчет меня и Филлис, – добавил он, – но это ничто в сравнении с тем, что ты позволяешь варварской рабыне водить тебя за член.

– Нет-нет, ты не понял, – возразил Соклей. – Все совсем не так. Я не злюсь на нее, как мужчина злится на женщину, когда та его дурачит. Видят боги, не злюсь.

– Надо было отправиться прямо к ней и взять ее, – заявил его двоюродный брат. – А так ты выставил себя дураком, согласен?

– Ну, пожалуй, немножко, – признался Соклей, хотя он выставил себя дураком более чем достаточно. – Но, с другой стороны, я же не собираюсь покупать девушку и брать ее с собой. А если владелец начнет думать о ней как о возможной гетере – в конце концов, разве она не обвела вокруг пальца торговца с Родоса? – Майбии будет легче жить после того, как я уеду. Может, у нее даже появится шанс собрать денег на выкуп и обрести свободу.

Двоюродный брат насмешливо посмотрел на него.

– Ты бы никогда не поймал меня на таких глупостях ради какой-то рабыни.

– Ты, вероятно, тоже не поймаешь меня на таком, когда мы вернемся на Родос, – сказал Соклей. – Но здесь, в Таренте… – Он пожал плечами. – Кому какая разница?

Однако Менедема это явно не убедило.

– Я все же считаю, что она держит тебя за яйца, а ты придумываешь себе оправдания.

– Думай, что хочешь, – ответил Соклей. – Посмотрим.

* * *

Но, явившись к Ламахию на следующий день, Соклей очень походил на встревоженного любовника. Он облегченно вздохнул, когда рабыня объявила, что сегодня Майбия соизволит его принять.

– Я купил ей подарок, – сказал Соклей и показал рабыне маленький сосуд из дымчатого зеленого стекла.

– Может, ей это и понравится, – ответила та, но в ее глазах читалось презрение.

Майбия ожидала его в той же комнате, в какой они занимались любовью раньше. Соклей не сомневался, что увидит ее голой, но на женщине оказался хитон из косского шелка, который купил у него Ламахий. Сквозь прозрачную ткань виднелись ее светло-розовые соски; ниже тонкий шелк демонстрировал соблазнительную ложбинку меж ее ног – как большинство живущих среди эллинов женщин, Майбия опаляла волосы на лобке.

– Ты выглядишь восхитительно. – Соклей и сам удивился, услышав, что говорит хриплым голосом.

Он, может, и не был безумно влюблен в кельтскую девушку, но это еще не означало, что он ее не хотел. О, вовсе не означало.

– Действительно я рада, что ты думать так, – сказала Майбия, соблазнительно выгнув бедро, и показала на стеклянный сосуд. – Что ты можешь принести для меня там?

Соклей хотел было ответить: «Я могу принести все, что угодно», но вспомнил, что он уже отпускал эту шутку раньше. Некоторые люди могут повторяться до бесконечности, даже не замечая этого. Соклей не был – во всяком случае, надеялся, что не был, – таким дураком. Был ли он дураком другого сорта? Вероятно.

Он протянул девушке склянку.

– Это розовые благовония с Родоса.

Майбия открыла, понюхала – и вздохнула.

– Сладкое… как ты.

Она взяла немного благовоний на палец, потом закрыла сосуд и обвила руками шею Соклея. Он чувствовал ее тело сквозь шелк хитона так, будто она была полностью обнажена.

Прошло немного времени – и вот она уже и вправду обнажена.

Следующие мгновения были самыми восхитительными, по крайней мере, для Соклея. Майбия поцеловала его в кончик носа, потом наклонилась и запечатлела еще один поцелуй.

– Вот видишь? – промурлыкала она. – Разве меня не стоит подождать?

Это напомнило Соклею о том, что он собирался сделать, когда направлялся сегодня в бордель.

Он сел на кровати и погладил Майбию по голове, что было ошибкой, потому что чуть опять его не отвлекло.

– Я хочу, чтобы ты кое-что поняла, – проговорил он.

– И что же? – Майбия нашла собственный способ его отвлечь. Она посмотрела на Соклея озорными глазами. – Когда твое копье будет готово вонзиться в мой плоть теперь?

– Нет, – покачал он головой и, чтобы показать, что не шутит, отодвинулся. – Сначала послушай. Вот что ты должна усвоить: я не влюбился в тебя так безумно, как думают Ламахий и его рабы. И ты не выжмешь меня досуха, как бы ни старалась. Чем больше ты будешь пытаться это сделать, тем сильнее меня разозлишь.

Серьезный тон впечатлил ее. Майбия была торговкой – ведя такую жизнь, она и должна была быть торговкой, – но далеко не дурой.

Озорство на ее лице сменилось страхом.

– Почему ты просто не стукнул меня тогда? – надувшись, спросила она. – Я знаю, кто бы получил удовольствие от этого, наверняка знаю.

– Я не буду тебя бить, – сказал Соклей. – Давай заключим сделку: я не куплю тебя, как бы ты ни старалась. Я уже это сказал. Но я позволю тебе поиграть со мной в гетеру, прибегая к маленьким уловкам, – если ты не станешь поступать так слишком часто и не будешь меня сердить. Это даст тебе шанс поиграть в гетеру после того, как я оставлю Тарент. Тебе ведь этого нужно?

Майбия рассматривала Соклея так, будто никогда не видела его раньше. А может, так оно и было? Вдруг надежда и жадность мешали ей рассмотреть личность в человеке, который наслаждался ее телом?

– Ты не просто бесподобный, ты теперь несравненный! – воскликнула она.

Соклей пожал плечами. Дорого ли стоят такие комплименты?

– Я могу быть только таким, каков я есть, – проговорил он. – Между прочим, ты не ответила на мой вопрос: тебе ведь этого нужно?

– Конечно, – серьезно сказала рыжеволосая кельтка. – Когда тебя брать любой рогатый негодяй, который сюда вошел… – Она пожала плечами. – Если бы ты был мальчиком в борделе, тебе такое было бы разве все равно?

Соклей ответил так же, как недавно ответил Менедему:

– Будь я мальчиком в борделе, не думаю, чтобы за меня много платили.

Майбия засмеялась.

– Сколько людей иметь мужество о себе так сказать?

Он снова пожал плечами.

– А что может быть важнее правды?

Это заставило Майбию опять засмеяться.

– Здесь, в борделе, что может быть меньше важнее, чем правда? Если бы мы говорить мужчинам, что о них думали, если бы мы говорить Ламахию, что о нем думали, сколько бы мы тут продержались?

Едва успев это произнести, кельтка забеспокоилась. Если Соклей перескажет ее слова хозяину борделя, что тогда с ней будет?

Разумеется, юноша не собирался никому ничего пересказывать, но откуда ей было знать о его намерениях? Соклей вдруг задумался: интересно, а как на самом деле девушки, оживляющие симпосии, относятся к мужчинам, которые их используют? Это никогда раньше не приходило ему в голову; если он не ошибался, и другие эллины тоже редко задавались таким вопросом.

«Вероятно, такие вещи лучше не знать», – решил он.

Соклей редко злоупотреблял с женщинами своим положением – Майбия являлась исключением. Удержится ли он, чтобы поступить так снова с какой-нибудь другой девушкой, которая покажется ему поразительно красивой?

«Правда важнее всего на свете, – напомнил он себе. – Нет, вероятно, меня ничто не удержит».

Но объяснять такое кельтке было бы очень глупо. Вместо этого юноша сказал:

– Итак, мы заключили сделку на предложенных мной условиях? – Он говорил так, будто продавал шелк или папирус.

– Заключили, – мгновенно ответила Майбия.

Она протянула руку, и Соклей ее пожал.

Кожа у Майбии была куда светлее, чем у него, но ладонь была такой же большой, как у большинства мужчин, и пожатие ее оказалось твердым. Да, со стороны все выглядело действительно обычной коммерческой сделкой. Но то была коммерция особого рода, потому что Майбия сказала:

– Если я буду держать свой конец сделки, тебе нужно держать свой конец, – и вернулась к прерванному занятию.

На сей раз Соклей не остановил девушку, а положил руку ей на затылок, побуждая продолжить.

* * *

Соклею не было никакой нужды притворяться удовлетворенным, когда он покидал дом Ламахия. Хозяин борделя тихо засмеялся, когда посетитель прошел мимо. Он думал, что Соклей теперь полностью под каблуком девицы. Родосец тоже засмеялся. Он-то знал, что это не так.

Вернувшись домой, он удивился – и слегка встревожился, – обнаружив там Гилиппа и его римлянина-управляющего.

– Менедем говорил, что ты завел себе зверушку – рыжеволосую шлюху, – сказал торговец вяленой рыбой. – Откровенно говоря, не понимаю, что ты в ней нашел.

– Мне нравится все необычное, – ответил Соклей. – Что привело тебя сюда, господин?

– Я хочу, чтобы у меня появилось больше шансов завести по крайней мере одного павлина.

Птенцы бегали по двору, пища и время от времени останавливаясь, чтобы проглотить жука, зернышко или клюнуть друг друга. Интересно, гадал Соклей, понравилось бы Гилиппу держать во дворе взрослого павлина? Но это, в конце концов, не его забота.

Менедем поймал пару птенцов и похромал обратно к Гилиппу со словами:

– Конечно, выбирать тебе, о почтеннейший, но я думаю, что эти двое – самые большие, самые сильные птенцы из всех, которые у нас сейчас есть.

Как бы в подтверждение этих слов один из птенцов клюнул его в руку. Менедем выругался.

Гилипп рассмеялся.

– Они очаровательны, – сказал он. – А что такое с твоей лодыжкой?

Соклей вздрогнул, услышав этот вопрос, а потом постарался принять равнодушный вид.

Менедем непринужденно засмеялся.

– Споткнулся о собственные ноги, а еще о гальку, – ответил он. – Чувствую себя дураком. Мы прошли сквозь страшный шторм в Ионическом море, и я мог устоять на ногах, как бы ни раскачивалась палуба и какой бы мокрой она ни была. А стоило сойти на твердую землю – и вот, такой конфуз.

– Не повезло, – согласился Гилипп.

Соклей рассматривал его краешком глаза. Лицемерил их гость или нет? Он ведь тоже был торговцем; Соклей не мог сказать, насколько Гилипп искренен.

– Я куплю птенца, который тебя клюнул, – сказал тот. – Но излови для меня еще и того крапчатого.

Крапчатый птенец не хотел быть пойманным, и Менедему пришлось за ним гоняться. Пока юноша хромал по двору, Гилипп не спускал с него глаз. По лицу торговца вяленой рыбой немногое можно было прочитать, но Соклею не понравилось то, что он там увидел. Гилипп уделял слишком пристальное внимание больной лодыжке его двоюродного брата. Интересно, сильно ли нашумел Менедем, покидая дом через окно второго этажа? Похоже, вполне достаточно, чтобы пробудить подозрения Гилиппа, когда тот увидел, что родосец прихрамывает.

Наконец после долгих ругательств Менедем поймал крапчатого птенчика и принес его Гилиппу.

– Вот он, господин. Теперь делай с ним все, что захочешь, можешь его хоть зажарить.

– Не за такую цену.

Гилипп повернулся к Титию Манлию, который тихо стоял рядом, тоже наблюдая за Менедемом. По лицу раба Соклей и вовсе не смог ничего прочитать. Знал ли он? А если знал, рассказал ли хозяину?

– Заплати ему, – велел рабу Гилипп.

– Да, господин.

Римлянин вполне мог бы быть говорящей статуей. Он с непроницаемым видом протянул Менедему кожаный мешок.

– Здесь столько же денег, что и в прошлый раз.

– Мне следовало бы выторговать побольше. Эти птенцы крупнее, – проговорил Менедем.

Гилипп резко покачал головой.

– Едва ли.

Менедем посмотрел на двоюродного брата.

Соклей тоже покачал головой, едва заметно, как бы говоря, что сомневается, что Менедему сойдет такое с рук. С легким вздохом Менедем произнес:

– Ну не важно. Сейчас пересчитаю монеты, и после этого можешь забрать птиц.

Соклей сел на землю рядом с братом, чтобы помочь побыстрее сосчитать деньги. Тарентцы чеканили красивые драхмы с изображением вооруженного всадника, держащего копье, с одной стороны монеты, и человека верхом на дельфине – с другой. Некоторые говорили, что тут якобы изображен Арион, другие утверждали, что это герой, чьим именем был назван Тарент.

– Все верно, – сказал Соклей Гилиппу, когда подсчеты были закончены. – Мы очень тебе благодарны.

– У вас есть то, что я нигде больше не могу раздобыть, – ответил Гилипп.

Он кивнул Титию Манлию.

– Пошли.

И они ушли; каждый нес по птенцу.

Едва за покупателями закрылась дверь, Соклей сказал:

– Думаю, он знает. Или, по крайней мере, подозревает. Ты видел, как он за тобой наблюдал?

– Сомневаюсь, – ответил Менедем. – Какой бы человек стал занимался делами с тем, кто перепихнулся с его женой?

– Есть такие, – заявил Соклей. – Теофраст называет их «ироническими»: такие люди болтают с теми, кого презирают, дружески ведут себя с теми, кто клевещет на них, и восхваляют в лицо тех, кого оскорбляют за спиной. Они опасны, потому что никогда не признаются, что делают.

– Эти люди не настоящие эллины, если хочешь знать мое мнение, – возразил Менедем.

– Что ж, согласен, – ответил Соклей, – но это еще не означает, что их не существует, И не делает их менее опасными.

Но Менедем легкомысленно отмахнулся.

– Ты слишком беспокоишься.

– Надеюсь, – ответил Соклей. – Но, боюсь, я беспокоюсь слишком мало.

* * *

Менедем перестал заходить в дом Гилиппа, хотя теперь у него имелся отличный повод для визита – проверить, как там поживают птенцы. Он считал, что Соклей ошибся: Гилипп вряд ли настолько страдал недостатком самоуважения, чтобы быть вежливым с соблазнителем жены, – но Менедем все же решил не рисковать понапрасну.

«Если Филлис захочет сделать еще одну попытку, она знает, где меня найти», – решил он.

Он продал последнюю взрослую паву и еще четырех птенцов богатому землевладельцу, жившему за пределами Тарента.

– Пусть меня склюют вороны, если я знаю, что буду с ними делать, – сказал этот человек. – Но, по-моему, будет забавно, если в моем сарае будет бегать павлин. Я видел павлина, которого купил самнит, и решил приобрести такого же. Я думаю, что хоть один из купленных мной птенцов наверняка окажется самцом.

– Конечно. – Менедем не собирался с ним спорить, ибо получил за птиц порядочно серебра. – И ты сможешь разводить павлинов и продавать их сам: мигом вернешь то, что заплатил мне, да еще получив прибыль.

– А ведь и правда! – воскликнул землевладелец.

Менедем не был так уж в этом уверен.

Когда проданные ими птенцы вырастут, множество людей в Таренте и вокруг города станут разводить павлинов. А значит, будет продаваться все больше и больше птиц и цена на них непременно упадет. Но если землевладелец не понимал таких простых вещей сам, Менедем не собирался ему это объяснять.

Землевладелец купил повозку, запряженную волами, и заодно пару клеток. Клетка для павы оказалась маловата, но он все равно посадил туда птицу. Когда он уезжал, ось повозки скрипела громко и раздражающе, почти так же вопили павлины.

Соклей гонял взад-вперед бусины по счетной доске.

– Ну и как? – поинтересовался Менедем.

– Неплохо, – ответил его двоюродный брат. – Мы вернемся домой с порядочной прибылью.

Соклей оторвал взгляд от бусин.

– Сегодня мы наконец продали последнюю взрослую паву. Скажи, ты собираешься отплыть обратно на Родос?

– Пока нет, клянусь Зевсом, – ответил Менедем. – Вряд ли мы сможем добраться до Сицилии, пока карфагенцы так напирают, но я думаю повести «Афродиту» к восточному берегу Италии, к Неаполю. Часто ли людям в тамошних городах выпадает шанс купить хиосское вино, папирус, чернила и косский шелк? Они заплатят бешеные деньги!

– В тех водах много пиратов, – заметил Соклей.

– В наши дни повсюду много пиратов, – парировал Менедем. – Мы уже обсуждали это.

Но Соклей, в общем, и не спорил, во всяком случае, он возражал не так горячо, как против остановки на мысе Тенар. Он скорее указывал на риск как деловой человек.

– Поскольку, пройдя между Италией и Сицилией, мы поплывем на север, – добавил Менедем, – может, мы найдем там для тебя еще рыжеволосых женщин, которых ты так любишь.

Как он и ожидал, это заставило его двоюродного брата негодующе забрызгать слюной.

– Не смей попрекать меня женщинами после того, во что вляпался сам! – воскликнул Соклей. – Нам лучше приготовиться в любой момент отчалить – на тот случай, если Гилипп выяснит все наверняка.

– Мы уже готовы отчалить, – ответил Менедем самодовольно, как всегда радуясь тому, что в чем-то опередил двоюродного брата. – Я уже дал знать Диоклею, чтобы тот держал наготове людей, которые вытащат нашу команду из кабачков. К тому же на полторы драхмы в день наши ребята не смогут так уж сильно пьянствовать и таскаться по бабам – я маленько задержал им жалованье.

– Верно, не смогут, – сказал Соклей. – Думаю, это и к лучшему. Люди, которые сильно пьянствуют, часто умирают молодыми.

– Однако это сплошь и рядом случается и с тем, кто совсем не пьянствует, верно? – заметил Менедем с невинной улыбкой.

Соклей хмуро посмотрел на него.

Менедем хлопнул двоюродного брата по спине.

– Я отлучусь ненадолго. Мне надо кое-куда сходить.

– Только не к Гилиппу, надеюсь! – воскликнул Соклей.

– Нет-нет. Мне нужно повидать канатного мастера. Диоклей обнаружил на судне несколько потертых канатов, и я хочу этим заняться, – ответил Менедем.