Текст книги "Современный болгарский детектив. Выпуск 3"

Автор книги: Трифон Иосифов

Соавторы: Кирилл Войнов,Кирилл Топалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Марина постепенно успокоилась, и я вдруг услышал:

– Погаси свет, иди ко мне, я расскажу тебе все…

Я подошел к выключателю, а когда вернулся, Марина лежала вытянувшись на моей кровати. Я лег рядом с ней, обнял ее, но она была неподвижна и холодна. И когда начала говорить, меня поразил ее голос – тихий, усталый и грустный.

– Я была одна в комнате, дверь была открыта, и я услышала: кто-то вертит ручку полевого телефона… Это было в июне, перед этим снова убили муфлона… Я очень удивилась – кто может звонить в школу? Там ведь никого нет… Я выглянула и увидела внизу у входа возле телефона Митьо. Он держал трубку, и было слышно, как он наказывал кому-то: «Стада наверху, под Старцами… Возьми карабин, но только с одного выстрела, понятно?..» А потом предупредил, чтобы «этот», с кем он разговаривал, осторожно вернул карабин в Чистило… И еще сказал, что тебя нет, ты уехал в город, а Дяко и другие ребята из охраны переправились на лодке на другой берег… Долго он так говорил, потом повесил трубку и вышел. А на следующий день я узнала, что еще одного муфлона уложили…

– Почему же ты сразу мне ничего не сказала?!

– Сама не знаю… Наверно, потому, что сначала не поняла, о чем идет речь, а потом никак у меня этот разговор не вязался с убийством муфлона… Это уже недавно, несколько дней назад, меня вдруг как обухом по голове ударило – а ведь здесь, наверно, есть прямая связь! Но все равно окончательной уверенности у меня не было и нет…

– Ты говорила кому-нибудь о том, что слышала?

– Нет, никому.

Так. Значит, Митьо. И кто-то неизвестный, кому он звонил в бывшую школу в Зеленицы. В ту самую школу, которую мы используем как склад и летнюю базу для косарей… Это единственное строение в заповеднике, кроме нашей базы. Кто же это был, тот «другой»? Кто-то из Дубравца?..

Вдруг я почувствовал, как тело мое обмякло, нервы, только что напряженные до крайности, расслабились и меня охватил глубокий сонный покой. Я прижался щекой к груди Марины, обнимая ее все крепче, а черные зверьки бушевали уже вовсю… И тут мне показалось, что я слышу чьи-то тихие шаги в коридоре, как будто кто-то крадется на мягких лапах к двери… Ага, значит, она все-таки вернулась и еле слышно царапает коготочками дерево… Вернулась!

– Ты слышишь? – Марина вцепилась в мои плечи, глаза ее округлились от ледяного ужаса. – Там кто-то есть…

– А, это всего-навсего пантера, обыкновенная черная пантера с зелеными глазами и красным языком! – беспечно хохотнул я и крепко поцеловал Марину в губы. – Хочешь, я познакомлю тебя с ней?

– Не шути, Боян, Бога ради… Мне страшно!

– А ну-ка марш отсюда! – зашипел я, обернувшись к двери. – Марш, проклятый котище! Ишь как напугал девчонку…

Марина внимательно посмотрела на меня, поняла, что это всего лишь шутка, и тоже тихо засмеялась.

– Это, наверно, трещат потолочные балки, здесь ведь жарко…

Я снова обнял ее и стал отчаянно и жадно мять ее божественное тело, а она еле слышно просила, чтобы я никому не говорил о том, что с нами произойдет сейчас, а я также тихо, уже почти не владея собой, зашептал, что никому не скажу, что это будет длиться, длиться и мы станем браконьерами…

Она хотела снять с меня рубашку, было действительно жарко, но у меня не было сил оторваться от нее, и я боялся снова ощутить страх, который преследовал меня с первого дня ее появления на базе, – если случится то, что произойдет сейчас, я навеки забуду… Словно подслушав, что творилось в моей душе, Марина, задохнувшись, шепнула, что пора уже забыть, забыть эту мою Надю, она, наверно, давно уже устроила свою жизнь и завела тьму любовников…

А вот этого говорить не надо было, черт бы ее подрал совсем! Не надо было…

Туман рассеялся, голова стала ясной, как зимнее утро. Я поднялся с кровати, мне хотелось выругаться и больно обидеть Марину – ну какого дьявола она произнесла это имя… Но на этот раз она совершенно не поняла, что со мной произошло, и все пыталась обнять меня и заставить снова лечь с ней рядом. Руки у нее были горячие, полуприкрытые глаза затуманились желанием. Но я грубо оттолкнул ее, ринулся к выключателю и зажег свет. Она в ужасе вскочила, одернула мятое платье, лицо ее вмиг побелело.

– Боян… Что с тобой? Почему?

Ярость накипала с каждой секундой и переполняла душу.

– Васил, наверно, прав, когда следит за каждым твоим шагом! Небось вертишь хвостом перед всяким, кто поманит… И с Митьо наверняка путалась, поэтому и молчала и скрывала все его художества!..

Она смотрела на меня с такой зверской ненавистью, что я поверил – она могла бы меня сейчас убить, будь у нее в руках нож или карабин. Но до стола, где лежал нож из тайника, было далеко, к тому же я загораживал ей путь.

– Ах ты… мерзкий, грязный евнух! Импотент! – выдохнула она на крике, рванулась к двери и вмиг исчезла.

Я стоял оглушенный; к ярости, раздиравшей меня на части, прибавились обида и боль. Как же ей не совестно, гадкой девчонке, ведь она лучше, чем кто другой, знает, что стоило мне только пальцем пошевелить, и она давно стала бы моей или здесь, у меня, на этой самой кровати, или в долине Златиницы, какой-нибудь обезумевшей летней ночью! А может, это мне только кажется, а на самом деле она лишь играла со мной, как кошка с мышью?

Да, я сам себе казался пнем, колодой, чересчур сдержанным тупицей, но мне было больно. Пню тоже больно, когда его секут топором. И не мог, не мог я преодолеть какой-то внутренний барьер, это было сильнее меня… Не мог даже тогда, в суде, когда душа рвалась сделать шаг к Наде, оттащить ее в сторону, расцеловать и увести прочь из этого полутемного затхлого зала! Какие у нее были тогда глаза… До сих пор у меня жжет внутри при воспоминании о них… Я представлял себе вытянутые физиономии судей и заседателей при виде того, как «истица» и «ответчик», обнявшись, бегут из зала суда! Ну а вдруг ее глаза лгали? Что тогда? Ах, хоть бы моя пантера появилась и подсказала, что делать. Ясно было одно: Надя не могла играть в театре в Дубравце, потому что тут нет театра, а я не мог стеречь муфлонов в городе, потому что в городе нет муфлонов. И было бы жестоко и бессмысленно мучить друг друга дальше. Но разве могла все это понять судья с бесцветным лицом и угасшим взглядом, у ее ног стояла старая базарная кошелка с продуктами, и она все время проверяла – здесь ли кошелка, не стащил ли ее незаметно кто-нибудь. Разве видела она, как Надя бросила компанию этих слюнявых сопляков и отвела меня из спортзала в общежитие по причине моей разбитой физиономии? Она и ее заседатели, такие же серые и усталые, ничего этого не видели и не знали, а теперь требовали, чтобы мы рассказывали о самом личном, о чем знали только мы двое. Дудки! Я молчал весь процесс, как тот самый пень…

На базе – невыносимо тихо. Я прислушиваюсь к тишине, похоже, метель все-таки преодолела Предел и щедро залепила мое окно снегом. Я страшно устал, мне смертельно хочется спать, но взгляд снова падает на патроны и нож. И вдруг рождается безумное, нестерпимое желание немедленно, сейчас же увидеть Надю или хотя бы услышать ее голос. Впрочем – не вдруг. Лишь теперь я отчетливо понимаю, что это желание пробивалось все эти месяцы сквозь мое ослиное упрямство и проклятую «твердость», оно давило и гнуло меня, как тяжелый пресс… Да, это было так, а я пытался вырваться из-под этой тяжести, обмануть себя, уговорить, что живу и даже к чему-то стремлюсь… Теперь я знаю, что делать: я найду, обязательно найду карабин, найду Надю, даже если она где-то на краю света, швырну ей в ноги громыхающее железо и скажу: «Вот, ради этой мерзости, ради этой блевотины человеческого мозга я не мог остаться в городе. Ради этого, да еще ради выплаканных глаз бабушки Элены и одинокой могилы под Пределом…»

Поймет ли она меня?

Лихорадочно завернул в кусок промасленной шкуры нож и патроны, оделся, погасил свет и ринулся вниз, в снежную ночь. Разогрел двигатель джипа, медленно тронул с места, поднимая задними колесами белую круговерть. Окна столовой были ярко освещены, у одного из них я заметил неподвижный силуэт Марины.

II

Чтобы сократить путь, я решил проехать прямо по стене водохранилища. По одну сторону от меня зияла пропасть, невидимая в темноте, по другую – мягко чавкала вода, миллионы кубических метров воды, затаившейся в непроглядной мгле декабрьского вечера и накрывшей собою маленькие горные пастбища Зелениц, луга и огороды, фруктовые сады и старые сельские могилы без надгробий.

Я выполз наконец на шоссе и понял, что по скользкой дороге придется ехать медленно и осторожно, иначе недолго и сковырнуться, и все-таки у меня достало времени и сил оглянуться назад, где среди океана тьмы ярко горели электрические огни дачной зоны. Она расположилась по другую сторону водохранилища и не имеет никакого отношения к нашему заповеднику, однако с завидным упорством наступает на него, как жук-древоед, крадется все ближе к нашим границам и уже подобралась вплотную к нам. Я ненавижу эту дачную зону и, если бы мог, а вернее, имел право, приказал бы срыть ее начисто бульдозерами. Так, как срыли десять лет назад сельские домики Зелениц. А потом привел бы сюда механические опрыскиватели и дезинфицировал бы почву…

Через три минуты я уже двигался по заснеженным улицам Дубравца. Еще нет и десяти часов, а село уже спит как мертвое. Яркий свет фар выхватывает из темноты огромный заиндевелый сук, свисающий из-за ограды, рванувшуюся из-под колес испуганную собаку, круглые блестящие глаза сбившихся за забором овец.

На почту идти нет смысла – она в это время наверняка закрыта. Вечером в городском отделении связи вытаскивают штекер и отключают Дубравец от всего света, оставляя в полном одиночестве. А может, это даже лучше?.. Короче, я останавливаюсь перед общинным советом. Тут должен быть дежурный, но вряд ли я достучусь в главный вход – он, наверно, спит там, как медведь в берлоге. Пожалуй, нужно обойти дом. Да, так и есть – на втором этаже, там, где здравпункт, в окошке я увидел свет. За тонкой занавеской мелькнул силуэт женщины. Вот это удача! Нажимаю на кнопку звонка раз, другой, еще и еще раз и слышу легкие быстрые шаги – кто-то бегом спускается по лестнице. Поворачивается ключ в замке, двери распахиваются, на пороге – какая-то незнакомая женщина. Она возбуждена и, видимо принимая меня за кого-то другого, спрашивает:

– Ну что? Началось?

– Что началось?

– Как – что? Роды!!!

– Простите, пожалуйста, но я пришел сюда не рожать, а звонить по телефону – он тут единственный, по которому можно связаться с городом, вон там, в комнате дежурного…

Наверно, я разглядывал ее слишком бесцеремонно, потому что она поспешила поправить волосы. Мы незнакомы, но, мне кажется, я видел ее раза два-три… Все дело в том, что в Дубравце нет акушерки. И доктора тоже нет. А вот фельдшерско-акушерский пункт есть. Сюда два раза в неделю приезжают врачи из районного центра или из города. Побудут с утра до полудня, посмотрят кого-то из стариков, рецепты напишут и – обратно.

– Понимаете, я жду сообщений об одной роженице, поэтому я думала… – смущенно пытается объяснить женщина, почему она приняла меня за кого-то другого.

Я пожелал ей успехов и двинулся к комнате дежурного, но она остановила меня:

– Если вам нужен телефон, можете позвонить из здравпункта…

– Ну если это вам не помешает…

Поднимаюсь следом за ней по лестнице, здесь пахнет лекарствами и дезинфекцией – как в больнице. Вся комната будто излучает белый свет. Женщина показывает, где стоит аппарат, и деликатно удаляется в соседнее помещение. Набираю код города и номер, от волнения влажнеют и липнут к трубке руки. Линия свободна, жду – вот-вот прозвучит ее голос. Молчание. Лихорадочно соображаю: спектакль закончился в полдесятого, пятнадцать минут в гримерной – снять костюм и грим, еще пятнадцать – добраться до квартирки, где она сейчас живет… Значит, она уже должна быть дома… упорно держу трубку, слушаю мелодичные длинные гудки и представляю себе – вот Надя выходит из ванной, поправляет перед зеркалом влажные волосы, поднимает трубку…

Акушерка возвращается, принося с собой аромат крепкого кофе. Прозвучало уже тридцать сигналов – я посчитал. Кладу трубку и вдыхаю дивный запах – больше всего на свете мне хочется сейчас выпить этот душистый кофе, большую чашку или даже кружку. На добром лице акушерки сочувствие – не отвечают? Наверно, там уже спят, надо подольше подержать трубку.

– Нет, там не привыкли рано ложиться… А вы… вы варите кофе?

Она улыбнулась, ушла в другую комнату и через несколько секунд вернулась с двумя огромными чашками на маленьком подносе. Я взял предложенную мне чашку. От нее шел густой пар. Кофе оказался действительно крепкий и на редкость вкусный.

– А у вас тут пахнет больницей, – произнес я первое, что пришло в голову, просто чтобы начать разговор.

– Знаете, все так говорят, а я совсем этого не замечаю… А вы позвоните еще раз попозже – человек, который вам нужен, наверняка откликнется…

Благодарю тебя, милая, за поддержку моего утомленного духа, но давно и хорошо знакомое мне тревожное предчувствие, увы, заставляет меня думать иначе. Вот, кажется, все вокруг меня в порядке, все как нужно, а тут обязательно случится что-то неожиданное, неприятное. И это самое «что-то» проникает в сознание сначала не как мысль, а как образ. Вот и сейчас… я будто воочию вижу неясные очертания маленькой женской фигурки на смутном белом фоне. Но нет, это не снег, а фасад дома, который я где-то видел… да-да, до омерзения роскошная постройка с венецианской мозаикой и двойной телевизионной антенной… А эта антенна там, наверху, похожа на огромные рога Благоя… От крыши вниз по фасаду на белой стене ржавеют кровавые пятна мозаики. Понятия не имею, что это за дом, но я его ненавижу. Когда этот всезнайка расписывал свою дачу с венецианской мозаикой и сиропным названием «Очарование», в Надиных глазах светилось восхищение и она с жалостью смотрела на меня. Почему я вспомнил об этом именно сейчас?..

Я попросил разрешения закурить, акушерка мило кивнула и открыла дверь в коридор. Однако ни сигарета, ни кофе не помогали, видения продолжали одолевать меня, и вот Надя уже далеко-далеко, на другом конце планеты, чужая, холодная, безразличная – не моя! Но ведь это просто невозможно, Надя – это Надя, и вдруг она попала в беду, а я не знаю этого и не могу ей помочь… Или… Следующая картина – она столь ужасна, что я едва не роняю на пол чашку! В первый раз со дня знакомства с Надей мой мозг буквально дырявит эта мысль, я готов зареветь от боли и отвращения, меня тошнит так, как это было, когда я увидел в кустах бузины Васила и уборщицу, только сейчас вокруг Нади и какого-то потного, склизкого животного не трава, а смятые простыни… Господи, Господи! Неужели это возможно? И права Марина?..

– Вам нехорошо?

Акушерка участливо смотрит на меня.

– Нет-нет, ничего, – я силюсь улыбнуться. – Просто немного устал, а так все в порядке. Спасибо большое за кофе.

– Вы еще будете звонить?

– Если я не помешаю вам – попробую к одиннадцати, то есть… – я поглядел на ненавистные часы (с удовольствием разбил бы их вдребезги!), – через двадцать минут…

– И вовсе вы мне не мешаете. Я и так жду не дождусь, когда меня позовут… А вообще-то я знаю, кто вы… – Она улыбнулась, как бы стесняясь чего-то. – Я видела вас несколько раз, когда приезжала сюда из райцентра. Сельчане зовут вас Лесничий.

– А вас – Докторша-акушерка, верно? Ну, они так привыкли, по профессиям называть, вы не сердитесь на них.

Она снова улыбнулась.

– А я и не сержусь.

Я смотрю на нее и думаю о том, что там, в Козарице, какой-нибудь доктор наверняка спит с ней. Наверняка все сельские доктора спят с акушерками и сестрами, если только им меньше пятидесяти и они не уродливее крокодила… Господи, до чего же я опустился, сижу здесь и про себя иронизирую над этой чуть увядшей, но, в сущности, доброй женщиной…

К черту, к черту все! Буду звонить в эту проклятую квартиру хоть целую ночь! До утра. Пока не ответит! И почему я до сих пор не сделал этого? Ну пусть Надя выругает меня, пошлет ко всем чертям, пусть! Но я услышу, снова услышу ее голос… Сердце замерло от одной этой мысли. И может, что-то начнется снова?

– Я вижу, вы действительно устали, вам нужно отдохнуть.

Я вздрогнул – совсем забыл об акушерке, забыл вообще, где я нахожусь. Надо бы поддержать какой-нибудь разговор и протянуть время до одиннадцати, ведь я твердо решил позвонить еще раз. Если Надя сегодня занята в спектакле, она могла после этого пойти куда-нибудь поужинать… Надо подождать.

– А почему женщины остаются здесь, в Дубравце, рожать? Почему не идут в роддом?

– Тут особый случай… я приехала сегодня автобусом, сегодня мой день консультаций… Мне позвонили, что у этой женщины начались боли, а по нашим расчетам ей осталось еще две недели до родов, но, когда я осмотрела ее, выяснилось, что ребенок уже пошел…

– А вы знаете, что путь на Козарицу закрыт? На северных склонах намело столько сугробов, что сейчас никак не добраться до города… А вы сумеете?..

– Сумею? Что? – Она не поняла меня.

– Ну… помочь ей здесь…

– Конечно, сумею! – рассмеялась женщина. – Я не знаю, будет ли это вам интересно, но я тут занялась статистикой… Это седьмой ребенок, который родится здесь, в Дубравце. За этот год. А раньше – десять, пятнадцать лет назад – в селе по сорок-пятьдесят детей прибывало. Можете себе представить.

– Десять лет назад Дубравец слили с Зеленицами.

– Зеленицы? Не знаю, не слышала…

– Село осталось на дне водохранилища, а жители переселились сюда. Вернее, не все, малая часть. Большинство сбежали в город… Да, а вы говорите, что здесь в этом году родилось семь детей?

– Седьмое еще не родилось!

– Понятно, но может родиться в любую минуту. А вы знаете, сколько стариков умерло в селе? В два раза больше. Село стареет – вот ведь в чем дело…

Она смотрела на меня не отрываясь и слушала внимательно. И мне стало интересно разговаривать с ней.

– Тут как-то приезжали сюда начальники и выступали перед людьми. У Дубравца, говорят, нет перспектив, нет будущего, село отмирает, изживает себя и еще что-то в этом роде… Отмирает. А двадцать лет назад, когда я пошел в первый класс, школа была переполнена и мы учились в две смены…

– Вы кончали местную школу? – Она была искренне удивлена. – А я думала, вы из города.

– Я и сам не знаю точно, откуда я, но здесь я учился меньше месяца.

Женщина отошла к окну, слегка раздвинула занавески и задумчиво поглядела в темноту. Я снова стал вертеть телефонный диск. Снова те же мелодичные сигналы – и снова никакого ответа. Целых пять минут я держал трубку и слушал длинные гудки, пока наконец понял, что все это бессмысленно: Нади нет дома и я не услышу ее. Мир погружен в молчание.

Я с трудом поднялся, поблагодарил акушерку за кофе, и в тот момент, когда я направился к выходу, звонок у входной двери резко зазвонил, потом чьи-то кулаки забарабанили по деревянной двери, кто-то снова бешено затрезвонил в звонок.

– Началось!

Акушерка бросилась в другую комнату, где стояла белая кушетка – я рассмотрел на ней приготовленное пальто, шаль, большой докторский саквояж и кипы чего-то белого в полиэтилене. Женщина мгновенно натянула пальто, схватила все остальное в охапку и буквально вытолкнула меня в коридор. Я припустил бегом вниз по лестнице, она следом, я крикнул ей, что отвезу ее на джипе, он стоит с другой стороны у почты.

Я распахнул дверь, и какая-то огромная неуклюжая фигура чуть не сбила меня с ног.

– Эй, люди! Да поскорее же! – раздался низкий хриплый мужской голос. – Она уже там рожает! А вы тут возитесь!

Вдруг мужчина узнал меня и крепко схватил за плечо:

– А, это ты, Лесничий, а я думал, доктор прибыл…

Я отвел обоих к джипу, усадил, включил мотор. Мужчина сзади то и дело толкал меня в спину – по всему видно, волновался очень.

– Ну давай же, Лесничий, жми на педали! К верхней улице двигай, за церковью…

Я рванул с места, погнал что есть силы, на каком-то повороте мне показалось, что я сейчас врежусь в ограду, я резко нажал на тормоз, акушерка полетела вперед и уткнулась мне в спину – я снова ощутил карболковый запах больницы, – и мне вдруг стало весело. Мы мотались по заснеженным улицам, метель била в стекла, возле меня сидел муж – уже «под градусом», – и все это было прекрасно. Тоска растаяла и унеслась куда-то вслед за снежными вихрями.

– Мальчишка родится у тебя, это я тебе говорю! – прокричал я в ухо мужу. – Чтобы ты знал, в такие ночи только мальчишки родятся!

– Эх, услышал бы тебя Господь, Лесничий! Если все пройдет как надо, ох и наколем поросят, мать вашу! А будет ли мальчишка или девчонка – это уж Божье дело…

Останавливаемся наконец у какого-то дома с освещенными окнами, и, пока я выключаю мотор, муж и акушерка уже бегут через двор. Я закрываю джип и, помаявшись некоторое время, иду следом за ними.

Не успел я сделать и двух шагов, как с верхнего этажа дома раздался такой нечеловеческий, такой душераздирающий крик, что я чуть не сел в сугроб. Меня затрясло, в голову полезли нелепые мысли – вот, акушерка задержалась из-за меня, из-за чашки кофе и телефона, а теперь там умирает человек… Мне очень жаль акушерку, она была добра ко мне, а теперь что она будет делать?..

Кто-то схватил меня за руку и втащил в дом. Обе комнаты на первом этаже были полны людей – одни сидели на скамьях у стола и вдоль стен, другие стояли, прислонившись к бушующей огнем печке. Все молчали, прислушиваясь к тому, что происходит наверху. Многих из жителей Дубравца я знал, они кивнули, здороваясь, и расступились, подталкивая меня к столу. Было невыносимо жарко, я снял кожух и по привычке потянулся за сигаретами, но тут кто-то с другого конца комнаты крикнул мне:

– Не кури, Лесничий, а то мы тут задохнемся все!

Мне стало стыдно своей несообразительности. Я оглянулся вокруг. Собственно, зачем я здесь? Мне бы следовало уйти, но что-то удерживало меня, не давало уйти от этих людей. Что же? Любопытство? Сострадание? Сопричастие тревогам и нетерпению, с которыми все вокруг ждут рождения ребенка?.. Я встретился взглядом с мужем роженицы, постарался улыбнуться ободряюще, но он будто выдавил из себя гримасу ответной улыбки, закрыл глаза и снова прислонился к стене.

Сверху опять донесся страшный крик, старушка, сидевшая за столом напротив меня, вздрогнула и стала быстро-быстро креститься, что-то при этом нашептывая. Крик прекратился, чтобы через несколько секунд взорваться отчаянным, хриплым, нечеловеческим ревом. Боже мой… Я видел, как рождаются на свет детеныши у животных, у многих это происходит молча, так что неизвестно, страдают они при этом или нет. Кошки, например, испытывают ужасные боли при сношениях и блаженствуют, когда «мечут» котят. А у людей? Каждая женщина знает о тех муках, которые ее ожидают, и все-таки жаждет быть оплодотворенной. Что это – атавистический инстинкт продолжения рода? Или ожидание и надежда на то, что глубокая и неизбывная материнская любовь к новому человеку, которому она даст жизнь, стократно искупит ужас родовых мук?

Боже, Боже мой, прекратятся ли наконец эти страшные стоны? Мне уже кажется, что это меня какая-то сила раздирает на тысячу частей…

Нет, не могу больше!.. Встаю, прокладываю себе путь к двери, и в этот самый момент будто невидимая рука снимает с лиц напряжение и страх, все вскакивает на ноги, смотрят на потолок, счастливо улыбаются, наконец кто-то кричит:

– Родился!!!

Люди толкают друг друга, бьют по спине и плечам, громко хохочут как полоумные:

– Родился наконец, черт возьми!!!

Отца нельзя узнать – он смотрит вокруг с глупой от счастья улыбкой, его тащат в разные стороны, целуют, по-приятельски треплют по щекам, а кто-то уже сует ему в руки кувшин с вином. Просто сумасшедший дом! Да, а кто родился? Мальчик? Ох, мать честная!.. Все вываливаются во двор, женщины пищат и кричат на все село, поют неизвестно что, кто-то обнимает меня и опрокидывает в снег, падая с хохотом вместе со мной, и тут в толпе вспыхивает огонь и слышен выстрел, другой, и уже целый залп гремит над Дубравцем!.. Мне почему-то кажется, что выстрелы напугают мать и дитя и надо бы привести в чувство этих обалдевших людей, но кто-то подносит к моим губам кувшин с вином, и я пью лихорадочно и жадно.

Через полчаса среди бушующей радостью толпы во дворе появляется акушерка. На ее лице – ни волнения, ни радости, только темные тени под глазами. Ее просят рассказать, как шли роды, как чувствуют себя мать и ребенок, то и дело требуют, чтобы она выпила со всеми вина – за здоровье новорожденного. Она покорно подчиняется, потом незаметно кивает мне и пробирается поближе. Мы вместе прокладываем путь к джипу, к нам тянутся руки, нас обнимают, я чувствую, что винные пары и общая радость туманят мне голову. Акушерка обещает толпе вернуться через час, влезает в джип и хлопает дверцей.

И только здесь, в машине, когда она оказывается рядом со мной, я вижу в ее глазах испуг и следы слез.

– Вы знаете кого-нибудь из этих людей? – лихорадочным шепотом спрашивает она. – Нужен серьезный, авторитетный человек…

– Почему же вы молчали до сих пор? И зачем вам такой человек?

– Понимаете… – Она еще понизила голос, и глаза ее совсем округлились от ужаса. – Дело очень, очень плохо… Очень! Если вы знаете кого-нибудь такого, нужно взять ею с собой и немедленно ехать в здравпункт!..

Я не понял, что она имеет в виду, но помочь ей надо, это ясно. В толпе мелькнуло знакомое лицо бригадира с животноводческой фермы. Я открыл дверцы и крикнул ему, чтобы он шел скорее к нам. Он тоже ничего не понял, стоял раздумывая, и тут акушерка неожиданно громко и с яростью прокричала:

– Идите в машину, когда вас зовут!

Бригадир растерянно приблизился, влез в машину и сел сзади нас, пытаясь отбиться от своих веселых товарищей, пожелавших сопровождать его. Акушерка схватила меня за плечо и снова закричала:

– Быстрее! Езжайте немедленно к здравпункту! Немедленно!

И я погнал машину, по ее тону почувствовав, что произошло что-то ужасное и это ужасное надо немедленно предотвратить любой ценой. Когда-мы подъехали к здравпункту, она выскочила из машины почти на ходу, поскользнулась на снегу и помчалась к дверям, из которых мы так недавно вышли. Я побежал вслед за ней, а сзади тяжело топал бригадир.

Наверху акушерка, не раздеваясь, кинулась к телефону и стала лихорадочно вертеть диск, руки у нее дрожали, и она с трудом попадала в цифры. Потом ей пришлось довольно долго ждать – ей наверняка показалось, что прошла целая вечность, пока кто-то там ответил, и она, забыв о нас, не думая о том, что ее слышат двое посторонних, стала кричать что есть силы:

– Это дежурный отделения?! Ох, слава Богу! Это звонит акушерка из Козарицы! Из Ко-за-рицы! Нет-нет, я сейчас нахожусь не в Козарице, а в Дубравце! Тут проходят очень тяжелые роды!.. Да, да, никакой стерильности, никаких условий и удобств!.. Нет, послушайте меня, прошу вас, я потом объясню, почему роженица осталась здесь!.. Да, да, я сделала все, как нужно, ребенок в порядке, пришлось отделить плаценту рукой, а потом… потом я увидела… под ней, Господи Боже мой, целую лужу крови…

Я посмотрел на бригадира и просто испугался – он был бледен как полотно и смотрел на акушерку полными ужаса глазами. А она продолжала надсадно кричать в трубку:

– Мы не сможем довезти ее, поймите! Дорога от Дубравца до Козарицы засыпана снегом, ведь из-за этого сюда не могла проехать машина «Скорой»… Да нет, послушайте! Здесь нет никаких условий для переливания крови, нету!.. Здесь, – она огляделась вокруг, – здесь нет… ничего… – И разрыдалась, не в силах больше сдерживаться.

Не знаю, что толкнуло меня вперед, я вырвал трубку у акушерки и услышал среди треска ужасно, как мне показалось, безразличный и небрежный голос:

– Вы что, спали там? Почему не привезли ее раньше в отделение! А теперь нам из-за вас дадут по шапке…

Тут заорал я:

– Слушай, ты, умник! Хватит трепать языком! Немедленно организуй экстренную медицинскую помощь, слышишь?! На вертолете, на ракете, на чем хочешь, но только сейчас же, ясно?! Дубравец не на Северном полюсе, а всего в сорока километрах от города!

– А ты кто такой, черт возьми? – проснулся этот пижон на другом конце линии. – Ишь какие цацы отыскались в этом селе! Может, вы замените нас тут и поедите нашего хлеба? Тупицы чертовы!

– Я не тупица, а лесничий! Ясно тебе, дерьмо ты этакое! Если женщина умрет, я приду к тебе в кабинет и сделаю из тебя отбивную котлету! Немедленно отправляй экстренную помощь, иначе я привяжу к твоей заднице бомбу и заставлю тебя самого полететь!

– Ну-ка убирайся от телефона, чурбан проклятый! Дай трубку акушерке, а с тобой мы после разберемся! Чтоб ты знал – я вешу девяносто кило и могу…

Я не стал слушать, что он может, и передал трубку акушерке, а та схватила ее, как утопающий – соломинку. Слушая, она изредка кивала головой и приговаривала «да-да-да…». Потом положила трубку, прикрыла ладонью глаза и опустилась на стул.

– Эй, докторка, а докторка, – бригадир осторожно положил руку на плечо акушерке и слегка потряс ее. – Что, умрет дитя, а? Умрет?

– Нет, нет, дядя! Дитя живое и здоровенькое, будет жить… – улыбнулась она сквозь слезы.

– Я не про него, я про мое дитя спрашиваю, про дочку…

Меня будто кипятком ошпарило. Надо же – из всей толпы этих полупьяных горлопанов я выбрал именно его, отца роженицы…

– Если помощь прибудет за час-два, все будет хорошо… А если позже – не знаю… Кровоизлияние и само может остановиться, а может…

Внезапный звонок телефона ударил по нашим нервам, как разряд электрического тока. Я был ближе всех к аппарату, но акушерка буквально схватила трубку.

– Да-да, да-да… – Лицо женщины на глазах теряло свою страшную бледность и постепенно розовело. – Милые мои! Прилетят, да? Обещали? Так-так, слушаю! Четыре больших огня… пятьдесят метров между ними… квадрат… понятно! Площадку очистить от снега! И чтобы она была рядом с домом, да-да! И приготовить роженицу? Ясно! Сколько времени понадобится для?.. Час? Тогда успеем!.. Успеем, говорю!..

Она положила трубку, несколько секунд смотрела на нас совершенно бессмысленным взглядом и вдруг начала истерически хохотать. Но вот вслед за ней и отец стал смеяться и плакать, бить в ладоши и приплясывать. Выходило, что я остался тут единственным, кто не потерял разума. Я схватил обезумевшего родителя за плечи и основательно встряхнул:

– Слушай меня, человече! Хватит дурить, скажи лучше, где можно приготовить площадку! Ты же слышал – она должна быть поблизости от твоего дома! – Похоже, папа-дедушка приходил в себя. – А есть там поблизости какие-нибудь провода, ток высокого напряжения?