Текст книги "Современный болгарский детектив. Выпуск 3"

Автор книги: Трифон Иосифов

Соавторы: Кирилл Войнов,Кирилл Топалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Современный болгарский детектив. Выпуск 3

Трифон Иосифов
БРАКОНЬЕРЫ
Роман

Трифон Иосифов

Бракониери

1984

I

Сегодня пятница. Начало четвертого. Дождя нет, но погода быстро портится. Я – на дне Чистило. Что такое Чистило – об этом потом. Я один. Гай не в счет. Он кончил свое дело и, как бульдозер, разгребает глубокий снег. Сует всюду свой нос и ищет гнездилище куропаток. Других живых существ в Чистило нет. По крайней мере зимой. Летом тут полно змей.

Такова обстановка.

Теперь о себе. Если кто-нибудь попытается проникнуть в мои мысли, обязательно скажет: «Этот просто не знает, чего хочет, – семь пятниц у него на неделе». И все это потому, что Марина была права. И поскольку она не ясновидящая, а я не верю в «чистые» случайности, приходится сделать неприятный вывод: Марина заранее знала о тайнике, который я обнаружил. Если это так – дело плохо. Этот тайник связан с одной весьма грязной историей, и мне бы очень не хотелось, чтобы Марина имела к этому делу какое-то отношение. Мне будет искренне жаль, если она обожжет свои нежные пальчики. А вообще-то я рад. Я просто балдею от счастья. Мне больше не придется шарить вслепую – и это, откровенно говоря, тоже благодаря Марине. Это она помогла играющему в жмурки найти нечто важное. Глаза в игре завязывали мне, а нечто важное – это пакет, найденный в узком проломе скалы.

Я стою у проклятого тайника и не верю своим глазам. У меня просто голова кругом идет – как же легко и просто мы открыли его! Мы – это я и Гай. Какая-то ерундовая дыра в нижней части скалы, а для меня она дороже всех сказочных пещер Али Бабы… Пакет, который я вынул оттуда, был обернут в промасленные овечьи шкуры. Пока я его разворачивал, Гай как бешеный вертелся в снегу. Пусть, пусть вертится, вечером я дам ему целую тонну костей… В овчину был завернут длинный тяжелый нож, каким орудуют мясники. Нож был острый как бритва. Именно таким ножом резали головы муфлонов. Я давно убедился в том, что они не «мясники». Они отрезают головы ради красивых рогов, а туловища бросают куда попало. И даже не пытаются укрыть их. Рядом с ножом лежал кожаный мешочек, а в нем – железная коробка. Я с трудом раскрыл ее. Внутри были позеленевшие патроны – два, четыре, шесть. Калибр – восемь с лишним миллиметров, итальянского производства, образца 1936 года. Ты погляди только, какие старые! Ударная сила тяжелых медных пуль с закругленными верхушками – как минимум тонна.

Я свистел, цокал языком, радовался, едва не пел песни. А потом на меня постепенно накатило. Ну ладно – а карабин где? Тут и дурак догадался бы, что еще недавно он был тоже здесь, в этих промасленных шкурах. Они достаточно большие, и в них не промокнешь, когда в горах падает туман или идет дождь. Мне очень нужен этот старый итальянский карабин, ох как нужен! У меня с ним давние счеты, сотни раз я видел его во сне и представлял его в воображении, сотни раз я говорил себе: ну еще немного, еще чуть-чуть, и он будет у меня в руках. Но проклятый карабин каждый раз находил способ вывернуться и ускользнуть от меня как тень.

Вечерело. Дно Чистило залито мутной чернотой, а высоко вверху небо было еще совсем светлым. Пока я ломал голову над тем, где может находиться карабин, Гай нетерпеливо скулил. Он бросил возиться с гнездом куропатки, завилял хвостом и ткнулся мне в ноги. Ничего, малость подождет. Мне нужно еще минуты две, не более того, чтобы снова завернуть все хозяйство в овечьи шкуры и сунуть пакет в рюкзак. Он, то есть рюкзак, совсем маленький, довольно-таки потрепанный и вообще ни на что не похожий, но я всегда тащу его с собой, когда иду в горы. В нем я не держу ничего особенного – ну, спички, маленький топорик, горсть сухих сосновых подпалок, полбутылки коньяка и какую-нибудь еду. Я еще ни читать, ни писать не умел, а отец уже учил меня: если не хочешь, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое, всегда бери эти вещи с собой, если идешь в горы зимой! Ничего, не надорвешься… Рюкзак этот принадлежал отцу, он ходил с ним, когда меня еще на свете не было, но брезент хорошо сохранился и год от году даже становится крепче.

Я снова заткнул отверстие тайника и стал думать, как бы словить хозяина. Очень бы мне этого хотелось. Ну, например, можно положить вовнутрь волчий капкан. Вокруг днем с огнем не сыщешь волков, как ни старайся, однако капканы, видишь ли, на базе у нас есть. Зубья у них как у крокодила, пружины крепкие, стальные. Бай Дяко регулярно чистит и смазывает их. Однажды он зарядил такой капкан, взял толстую палку, позвал меня и сказал: сейчас поглядим, что будет. Он еле коснулся лесенки, которая освобождает пружину, палка разлетелась на куски. Я тут же представил себе, как этот тип отодвигает камень, суется в щель и – рраз! – капкан перегрызает ему руку. И он воет, скулит, как собака, и тащит этот капкан на себе до самого Дубравца. И вообще это зависит от меня – я и засаду могу ему устроить: вот залягу там, где скала выдается вперед козырьком, с землей сольюсь, в камень превращусь, буду ждать дни и ночи, а когда он наконец придет, погоню его по крутой тропе вверх и кулаками буду в спину тыкать… Но это будет уже весной. А до той поры он не сунется сюда, потому что каждому ребенку известно: на снегу остаются следы. И мало ли еще чего я могу придумать, важно, что у меня опять появилось желание, да и силы начать все сначала. Да, я не нашел карабин, но я обнаружил тайник, а это, если как следует подумать, совсем не так уж мало. И теперь я чувствую себя очень неловко – ну, совсем как мальчишка, который долго хныкал и требовал забавную игрушку, не заметив, что она, игрушка, у него под носом, а потом кто-то сунул ему в руки ее – на, держи, что ж ты ничего не видишь вокруг себя? И мальчишка сгорает со стыда.

А самое странное, что этим «кто-то» оказалась Марина. Она открыла мне глаза только тогда, когда я уже дошел до ручки в этой игре в кошки-мышки и у меня больше не стало сил уговаривать себя, что я умнее этих гадов, что жажда денег все равно – рано или поздно – погонит их по следам муфлонов и тогда – хрясть! – капкан захлопнется. А вот, в сущности, оказалось, что капкана-то никакого и нет. Это я только воображал, что он есть, а на самом деле я просто рассчитывал на какой-нибудь случай и свои крепкие ноги, на которых я два года гонялся за призраками по этим пустошам. Гонялся, гонялся, пока не понял, что перед этими новоиспеченными браконьерами я просто слепой котенок. Впору перед ними шляпу снять – мастера своего дела, что ни говори, овладели им до тонкостей. Стоит Бояну Борову отлучиться куда-нибудь – хоп! – и муфлонов становится меньше на единицу.

И, как правило, убивают самых сильных самцов, поэтому моя идея скрестить муфлонов с местной породой каракачанских овец может запросто лопнуть. А ведь это идея, которая может принести миллионы! Да, слишком много сил я вложил в этот двухгодичный розыск, гордость и самолюбие мои были оскорблены, да и терпение лопнуло, и, если бы не Марина, я вчера вечером махнул бы на все рукой – конец, точка, хватит!

Вчера вечером… А почему именно вечером и именно вчера? Ну, наверно, причин тут много, и они все переплелись, как спутанный клубок ниток. Но самая главная причина может быть вот в чем – я не из тех людей, которые умеют проигрывать. Я уже привык поступать по принципу: если тебе не удается сделать дело как следует – уходи! Другие сделают его лучше. Поэтому вчера вечером, когда мы пили горячую ракию с Василом и Мариной, я им и выложил то, что уже месяцами вертелось у меня в голове:

– Все! Ноги в руки – и бегу отсюда! Как говорится – вещи уложены. И заявление уже написал шефу. Не верите? – Я положил заявление на стол и прихлопнул его ладонью. – Ну, допустим даже, что я поймаю этих гадов – мне что, памятник за это поставят? Мне уже, черт возьми, двадцать восемь лет, а я ничегошеньки не достиг!

Васил – муж Марины. Он уже набрался основательно, клевал носом и ни черта не понимал. Потом брякнулся головой на стол и захрапел. А Марина смотрела на меня с иронией, посмеивалась и вообще, похоже, не приняла всерьез мои слова. И мне очень захотелось убедить ее в том, что решение я принял бесповоротно.

– Шеф и без того считает, что я не гожусь для руководства заповедником. Он даже однажды мне прямо сказал: «Ты понял, Боров, что эта работа не для молодых, да еще неопытных? Надеюсь, понял. Конечно, ты бегаешь как шальной туда-сюда, вверх и вниз, но не получается у тебя. Два года ты отпуск не берешь, не отдыхаешь, позабыл про город, совсем не ездишь туда, семья у тебя распалась…» И знаешь, Марина, он предложил мне работу в управлении!.. Вот где красота – тихая канцелярия, часы тикают, книга, где расписываются, когда приходят и уходят, лежит на месте. Нет, он не сказал именно так, но все это само собой подразумевалось. Значит, буду я там тянуть лямку, протирать форменные штаны, пока у меня в заднице не пойдут геморрои, и считать годы до пенсии. Можешь ты себе это представить? Переписка, бумажки, отчеты, папки, переливание из пустого в порожнее… Сиди тихо и имитируй действие! Важно, что у тебя появляется тихий-тихий голосок. А много ли надо, чтобы человек стал тихим, скромным, смирным, а? И без того очень уж много удобного народа развелось вокруг, ты не находишь? Мир переполнен обтекаемыми людьми. Строительный материал из них никакой, тут же рухнет здание, а так, на вкус и цвет они приятны, не режут глаз, не царапают руку, они круглые, как яблоки, и можешь катить их, куда захочешь, хоть к черту на рога…

В общем, выпил я и был зол и чувствовал свое бессилие, оттого и дурил голову Марине и болтал что ни попадя и договорился в конце концов до того, что да, я молодой, талантливый, гордый, у меня два высших образования – одно оконченное, другое начатое, и вот увидишь – через год-два я свалю шефа и сяду в его кресло… Марина едва не уписалась от смеха. Тогда, говорю, я возьму тебя в секретарши! Будешь гостей встречать, кофе варить и иногда допустишь меня к себе… Вот так нес я околесицу разную, а в прищуренных глазах Марины то вспыхивал, то гаснул расчетливый огонек, будто она готова была принять мою игру и звала продолжать эту куплю-продажу. Хорошо, что Васил мирно спал: он ведь страшно ревнив. Наконец ей надоело слушать его храп, и она толкнула его. Он замычал в ответ – только и всего. Она опять толкнула его, он приподнялся, она подхватила его и повела наверх спать. Вернулась минут через пять:

– Если бы я была мужчиной, я схватила бы это заявление и прилепила бы его тебе на лоб! У тебя одно начатое и другое оконченное образование, а хнычешь ты как щенок!

– Что ты хочешь этим сказать? – огрызнулся я.

– А то я хочу сказать, что ты мне напоминаешь водящего в игре в жмурки с завязанными глазами – хватаешь наугад, не знаешь, куда бежать и что искать. Я бы на твоем месте поискала что-нибудь, ну, например, тайник…

– Тайник? Какой тайник?

– А такой – обыкновенный! Ну, дыра какая-нибудь, пещера или пролом. Ты ведь говоришь, что они бьют муфлонов из карабина, так? А карабин – это не охотничье ружье, его не разберешь и не сунешь под пальто. Значит, его не таскают с собой, а скрывают в каком-то тайном месте и там держат всегда. В тайном месте, понятно? Например, в Чистило… Я бы, например, именно там искала…

Вот так. Высказала она все это мне, подняла из-за стола свой ладный, стройный стан и понесла его в супружескую постель, к Василу. А я остался допивать ракию и обдумывать ее слова. Первый вывод, который я сделал, – она права на все сто. Я спускался в Чистило сотни раз, но никогда не искал там тайник или чьи-то следы. А второй вывод мне пришел в голову уже здесь – Марина заранее знала все! Я уже говорил, что она не ведьма, а я не верю в случайности. Тогда от кого она могла узнать о тайнике в Чистило? От Васила, или от других надзирателей, или от какого-то человека, не имеющего ничего общего с базой и нашей профессией? Пока я еще не могу ответить на этот вопрос, но он засел у меня в мозгу и мучает, как заноза в заднице.

В последний раз я оглядел дно Чистило, и хотя я не желторотый птенец, и не заносчивый болван, и совсем не новичок – горы эти знаю как свои пять пальцев, – но вместо обычного пути на базу взял да и дунул прямо вверх по левому ребру Крачана. Ну бывает же, делают такие глупости даже опытные люди вроде меня! И обычно так случается, когда человек возьмет и плюнет на заведенный порядок, к которому привык – ну как, например, к удобному старому рюкзаку отца. По собственному опыту знаю, что полезно иногда отклонить все, что диктуется твоими личными интересами и привычками, и признать главным вопрос принципа – он держит тебя, как колесо поезда на своих стальных рельсах, и не дает глупым амбициям, фасону и форсу увести тебя в сторону. Однако сейчас речь шла не о фасоне и не о форсе, а совсем о другом – мне просто хотелось как можно скорее добраться до базы и поговорить с глазу на глаз с Мариной.

Гай сразу понял, какой идиотизм пришел мне в голову, поглядел на меня умоляюще и рванулся назад, к выходу из Чистило. Вот так всегда – животные, стоит им почувствовать хоть маленькую опасность, становятся разумнее и практичнее людей. Ведь он, хитрюга, знает, что есть более легкий путь: можно быстро вскарабкаться по узкой горной тропинке – и прямо в лес, а там тихо, никакого ветра, идешь себе как по городскому бульвару. Я потрепал его ласково по холке, но в глазах его не таял упрек – эх ты, зачем заставляешь себя и меня продираться сквозь этот кисель? А я ему шепотом отвечаю: затем, дружище, что по удобным, накатанным дорожкам и старая бабка пройдет, не мужское это дело. А мы с тобой мужчины! Потом все-таки не выдержал и прикрикнул на него, чтоб не вел себя как те слюнтяи, которых в городе по тротуарам на поводке водят. Гай, конечно, ничего не понял из этой тирады, но вот крик на него подействовал. Высунул язык, ринулся в глубокий снег и – вперед, по склону.

Итак, лезем, карабкаемся вверх, задыхаемся, а сумерки, рваные, клочковатые, гонятся за нами по пятам, бесшумные, настойчивые, как голодные звери. Я знаю: если мы не доберемся до Предела засветло, может быть неприятность. Эта темная пелена, которая заполнила дно Чистило и ползет вверх по склону, – это не просто сумерки, а сущий дьявол. Стараюсь взбодрить себя и не глядеть по сторонам, но в голове, как муха, бьется вопрос: надолго ли хватит у этого дьявола терпения и в какой именно момент он решит стукнуть меня по спине своей ледяной лапой? Не терпит, проклятый, когда его задевают. Небось скрывается где-то поблизости, ухмыляется, прищуривает свое оранжевое око и целит в мою ничем не защищенную спину. А око у него страшное, безжалостное, совсем как дуло итальянского карабина… Я чувствую, как что-то щекочет меня меж лопаток, а это последнее дело – знать, что за тобой следят да еще смеются вслед, а ты не можешь обернуться и схватить этого «кого-то» за шиворот. Ну да что верно, то верно – пока я жил и учился в городе, каких только дьяволов мне не довелось встречать, но этот – этот горный дьявол дикий, упрямый. С ним очень трудно справиться. Я сейчас вспомнил один случай, который доказывает, что местная порода дьяволов невероятно опасна. Подстроит тебе запросто какой-нибудь фокус, и главное – именно тогда, когда ты меньше всего к этому готов.

Фамилия моего шефа Генчев. В октябре приехал он к нам в заповедник инспектировать, поругал меня за то, за се и впервые не захотел половить рыбку в водохранилище, а решил подняться на Поющие Скалы. Обычно мы гуляем до ужина по окрестностям вокруг базы. Прогулки длятся недолго, мы успеваем дойти до школы, не дальше. Там наши склады и летний лагерь косцов. (Шеф очень любит поиграть в демократа, добренького папочку-директора, на ходу заигрывает с людьми из охраны и косцами, угощает их сигаретами, даже иногда лезет в карман и выкладывает деньги на бутылку виноградной.)

Я знал, что подъем на скалы не для его легких и ног, и стал отговаривать: что там смотреть на этих Поющих – камни, провалы и ничего больше! А он – пойдем да пойдем! Я туда, говорит, ни разу не поднимался, давай, говорит, прогуляемся, поглядим с высоты на панораму, тут и есть захочется. Аппетит, значит, нагуляем. Ну, раз речь пошла об аппетите, пришлось соглашаться. Договорились с моими людьми, что приготовить на ужин, надел я рюкзак, взял двустволку и повел его вверх. А тут рогатые черти решили показать себя и совершили свое первое свинство: в Змеином овраге высыпали нам на голову целую груду камней. Генчев решил, что это муфлоны, стал шарить глазами туда-сюда и даже вообразил, что видит их. Я едва не подавился от смеха. В конце концов я не выдержал и сказал ему, что это не муфлоны, а дьяволы, и добавил – со значением, – что в последнее время их много развелось вокруг. Я говорил вполне серьезно, а он не поверил. Потому что он не здешний человек, вырос на равнине, горы наши ему чужие и ему что дикий кабан, что домашняя свинья – безразлично.

Я опять предупредил его насчет дьяволов, а он рассердился. Ты, говорит, Боров, шаржи из меня делаешь или вправду веришь в эти дикости? Какие, говорю, шаржи, какие дикости, когда и бабушка Элена рассказывала мне про них, и знахарка из Зелениц, да я и сам видел… В общем, посмеялись мы, шеф отдохнул, и мы снова потянулись вверх. Наконец добрались до подножия Поющих Скал, и тут я сказал, что никуда отсюда не двинусь, пока не соберется в узел «бабкина кудель». Он опять разозлился и спросил, что это за выдумки и кто должен связать эту кудель. День был солнечный и тихий, но вокруг вершины самой низкой скалы собирался туман, и именно это мне очень не понравилось. Я постарался объяснить шефу, что эту вершину называют Баба, а ту, что подальше, – Дед. И бывает так – нет у дьяволов более важной работы, вот они и ждут, когда Баба задремлет, хватают ее кудель из прялки и катят ее до дна Чистило. Генчев пожал плечами и прямо сказал мне, что я несу околесицу. Так или иначе, но я заставил его сесть на камни, а сам сел так, чтобы спинами мы опирались друг на друга.

Не прошло и десяти минут, как туман окутал нас со всех сторон. Я прошептал, что сейчас мы должны ждать и молчать. Дьяволы, когда разбушуются, не терпят присутствия человека, не нравится им, видите ли, наш запах… И, будто в подтверждение моих слов, от скал донесся громкий протяжный вой. Страшные звуки, как электрический разряд, ударили по натянутым нервам, и шеф прерывающимся голосом тихо спросил, кто это воет. Я бросил ему через плечо, что Баба только что проснулась, увидела расплетенную кудель и зовет на помощь Деда, потому что, если подует горный ветер, ее пряжа размотается по всем пропастям и провалам – иди собирай ее тогда!

Через несколько секунд из долины под нами донесся страшный грохот, как будто какой-то неуклюжий великан тяжело шагает по каменистому склону горы…

Думаю, что не солгу, если скажу, что после этого путешествия на Поющие Скалы шеф стал другим человеком. Как никогда прежде, за ужином он ел мало, пил едва-едва и почти не обращал внимания на Марину. Только слушал рассеянно жалобы Васила и на меня поглядывал порой как-то особенно…

Пока мы карабкались с Гаем по склону, я подумал, что не так уж страшен был бы подъем на Крачан, если бы не этот легкий ветерок. При этом, конечно же, не мешает иметь крепкие ноги и здоровые нервы, чтобы не гробануться вниз, в пропасть. Ну а если сорвешься – тут и Бог не поможет. Можешь кричать, стрелять, даже реветь белугой – никто тебя не услышит. Пропадешь здесь ни за грош. И если звери не разорвут тебя на клочки и не растащат по своим берлогам, тогда только весной обнаружат тебя – по запаху – люди из охраны или кто-нибудь из местных каракачан[1]1
  Каракачаны – народность в Болгарии, живущая в горных районах. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть].

Ветра почти никакого, так – еле чувствуется движение воздуха, будто муха летает вокруг, а мне хочется ускорить шаги. Я неплохой специалист по этим диким местам и знаю, что зимние бури рождаются здесь, в Чистило. Из этого адского горла рогатый дьявол выдувает бесов, которые заполняют весь воздух вокруг беспощадной ледяной метелью…

Когда мне приходится делать что-нибудь неприятное или меня подстерегает опасность, я всегда насвистываю и думаю о смешном. Эта привычка осталась у меня еще со времен детского дома. Был там при мне один воспитатель, только у Диккенса я читал про таких. Это ничтожество морило нас голодом, день начинался и кончался пощечинами, которые сыпались как град, он заставлял нас делать совершенно бессмысленные вещи – и все это называлось «системой воспитания трудом». Я был самым маленьким и слабым, и бить он меня не смел, но придумал для меня особое наказание – подвешивал за поясок на медную вешалку в коридоре. И вот висел я там часами и, чтобы не реветь от обиды, научился свистеть и выдумывать разные разности. Например, я воображал, что умею летать или – это я любил представлять себе чаще всего – что у меня есть большая черная пантера, которая однажды прибежит и накажет моего мучителя. И потом, позже, я продолжал свистеть во время наряда вне очереди в армии, когда меня посылали мыть уборные или когда избивали на ринге и я сваливался в угол, как мешок с костями. И во время экзаменов, сидя напротив преподавателя, я свистел, и в издательствах и редакциях, когда отвергали мои плохие стихи, и стоя перед любым начальством… Только когда это произошло между мной и Надей, свист вроде как замер, заглох у меня внутри. Да, а поскольку свистел я всегда именно про себя, внутренне, то никто и не знает, что я, Боян Боров, лесничий по образованию, начальник заповедника по собственной воле, воспитанник детского дома, добровольно заточивший себя в этот Диарбекир[2]2
  Старинная тюрьма-крепость в Болгарии, куда издавна ссылали врагов царской власти.


[Закрыть], больше всего на свете ненавижу браконьеров, часовой график и книгу прихода и ухода, зато обладаю сверхъестественной способностью летать и до недавнего времени имел собственную черную пантеру. М-м, не совсем собственную, потому что она принадлежала и Наде, но это все равно. Я никогда никому не говорил об этом, потому что люди (я, конечно, не имею в виду болванов, таких, как я) верят в более конкретные вещи, чем в разные там полеты или в собственных пантер. И все-таки, когда лицо у меня сводит от внутренней боли и я держусь изо всех сил и ни перед кем спины не гну, находятся чудаки, которые задают мне странный вопрос: «Ты что, с неба, что ли, свалился?» Как будто они знают, что такое небо, и когда-нибудь пробовали реять над этими зубастыми ребрами гор. Вот стоит мне захотеть – и я уже сейчас могу взлететь над Пределом и темными головами Старцев, чтобы увидеть оттуда охотничью базу или старый орех и мельничный камень перед домом бабушки Элены в Дубравце. И если я полечу дальше в сторону заходящего солнца, то очень скоро достигну большого задымленного города, переполненного людьми с часами на руках. А что часы? Ведь и без них день – это день, а ночь – обязательно ночь.

А пока я пытаюсь обогнать сгущающиеся сумерки, я вспоминаю, что спектакль в театре на главной площади этого задымленного города начнется через час или два. Разодетые люди заполнят до отказа ярко освещенные фойе, потолкаются в буфетах, а потом тихо, воспитанно опустят свои задницы в удобные, мягкие кресла. В зале запахнет духами, туалетной водой и ацетоном, а еще свеженаписанной декорацией и нафталином. Наконец прозвенит последний звонок, разноцветные лучи прожекторов зальют сцену, и там – пред очарованными очами притихших зрителей – появится Надя…

Интересно, что было бы, если бы я не прервал полета, а такой, как есть, замерзший, обросший щетиной, со старым рюкзаком на спине и волкодавом Гаем у ног, вдруг возник бы перед ней, чтобы схватить ее и, по старому дедовскому обычаю, унести в тридевятое царство, тридесятое государство…

Гай уловил пугающую опасность в неподвижном воздухе, ощерился на безмолвное пространство, заворчал и рванулся вперед. Что делать – пришлось отвлечься от эффектной сцены похищения Нади из театра и погрозить псу кулаком – осторожно! А то увязнем в снегу! Мне не так уж часто случалось попадать в снежные бури у Поющих Скал, и, хотя ветер может в два счета сдуть нас в пропасть, я дорого бы дал, чтобы еще хоть раз, услышать песню Старцев.

Мне не пришлось долго ждать. В долине медленно нарастал и усиливался гул. Он поднимался вверх, повис над вершинами – и тут тысячеголосый хор Чистило запел… Звуки возникали и отрывались от Поющих Скал, стелились по онемевшему небу, от них шла разрывающая сердце нечеловеческая тоска. Я заслушался этой дикой мелодии – и пропустил начало метели. Спустя мгновение я уже не мог понять, что где, вокруг буйствовал снежный хаос, который сек лицо, слепил глаза и не давал дышать, уже не видно было ни Предела, ни обтесанного веками скалистого рельефа Старцев, не было неба, не было и земли, а была смесь снега и тьмы, в которой ослепленный Гай тыкался в мои раскоряченные ноги и затихал, зарывшись мордой в сугроб. Мне было жаль его, но сейчас не до его фокусов, и я резко подтолкнул его. Он, милый, понял меня, понял, что надо делать, ведь он очень умный и преданный пес. В общем, он выгнул спину, подставил голову напирающей стихии и рванулся левее дорожки, по которой я собирался двинуться. Чуть-чуть левее, но все же достаточно для того, чтобы не сорваться обоим со стометровой высоты в пропасть Поющих Скал. А они все поют и поют (ведь именно за это их и назвали так), подставляют свои острые ребра снежному вихрю, режут его на охающие, стонущие, воющие нити, жадно глотают их и загоняют в лабиринт скалистых проломов, чтобы тут же выдуть обратно в бушующий хаос… как из труб гигантского органа.

Мы все-таки наконец перевалили через Предел, буря осталась позади, и мы с Гаем весело бежали к базе. Лай Розы подтолкнул нас вперед и указал путь в темноте. Гай не выдержал первый и, забыв про всякую усталость, как стрела рванулся, опередив меня. Роза встретила его нахохлившись, точь-в-точь как сердитая жена, а он – мужчина же! – обошел вокруг нее с поджатым хвостом, покорно поскуливая и осторожно, ласково нюхая «даму».

Метель осталась в прошлом. Будто его никогда и не было – этого свирепого напора ветра у Поющих Скал. Тут, в долине, тихо, чувствуешь себя защищенным, в воздухе пахнет сосновыми щепками, свежей землей и сеном. Сквозь заснеженные ветки деревьев проникает свет – это окна в столовой и электрическая лампочка у входа на базу. Стоило мне войти во двор, как из-за склада появился олень Благой. Он элегантно и небрежно переступает на стройных ногах, подняв голову к небу, чутко нюхает вечерний воздух. И вообще похож на скучающего бездельника. Я протягиваю руку, он сначала чуть подается назад, потом тихо и осторожно касается меня огромными рогами, как будто приглашает: «Ну-ка, пойдем, побегаем! Посмотри, какая вокруг изумительная нежная ночь!»

По лестнице сбегает вниз Марина. По всему видно – она ждала меня. Шлепает галошами по дорожке, расчищенной от снега, останавливается в метре от меня, отбрасывает волосы назад и тихо улыбается:

– Вы сегодня совсем забыли про нас! Где пропадали?

– А Васил где? – Я умышленно не ответил на ее вопрос.

– Спит. – Она зябко поежилась в легкой безрукавке. Лицо ее оставалось в тени, но я видел – улыбка увяла.

– Как это? Как это – спит? – Я вдруг почувствовал, как во мне поднимается раздражение. – Он что – снова пьян?

– Да он еще с вечера не протрезвился… – Она протянула руку и рассеянно погладила Благого по влажной морде. – Встал во время обеда, потом снова надрался.

– А Дяко?

– Его еще утром вызвали в Дубравец – что-то с бабушкой Эленой стряслось.

Мое хорошее настроение мгновенно испарилось.

– Уборщица сегодня не приходила. Зато Митьо мотался тут недавно, – продолжала она свой «доклад».

– А ему что здесь надо? Он ведь сегодня отдыхает.

– Ты так говоришь, будто я его звала. Откуда мне знать, что ему надо…

Мне очень хотелось крикнуть ей, чтобы не изображала из себя дуру! Она очень хорошо знает, зачем здесь болтается этот породистый боров. Но я стиснул зубы и не промолвил больше ни слова. Потом попросил покормить собак, отошел в сторону и закурил. Не понимаю, откуда у меня появилась эта горечь во рту и почему сжимает горло. Может, оттого, что я просто падаю от усталости? Да нет, не от этого. Я заметил, что в моей жизни давно появились моменты, когда я и насвистываю, и даже песни пою, а настроение у меня все равно безнадежно портится.

К моим ногам прибился маленький мохнатый комочек. Я взял щеночка на руки, он смотрит на меня размытыми голубыми глазками ребенка, зверски рычит и делает отчаянные попытки вцепиться своими молочными зубками в мой палец. Месяц назад Роза родила три таких комочка. Один умер, потому что Роза рожала впервые – так объяснил Дяко. Каракачане из Большой поймы заладили как с ножом к горлу – отдай да отдай нам двоих оставшихся! Я им, конечно, отдам, но придется этот вопрос согласовывать со счетоводом управления. Он ведь что говорит? По штату нам положена одна собака, и заприходована – одна, и ревизоры записали – одна. Это Гай. А Роза живет у нас как бы нелегально. Вот этот счетовод и рассуждает: «Живет у вас на базе незаприходованная собака? Живет! Пользуется государственными продуктами (он имеет в виду объедки из нашей кухни)? Пользуется. А как это получается, если эта собака отсутствует в описи? Придет, скажем, ревизия «сверху» и спросит – это чья собака и почему она получает государственный харч? Что я им отвечу, а?» И поскольку он и не подумает взять на себя ответственность за Розу, а я никогда и ни за что не смогу застрелить ее, придется просить управление издать приказ о дополнительной – второй – собаке…

Роза увидела у меня на руках малыша, поглядела зло и заворчала. Она у нас недавно и еще не забыла, как скиталась с одичавшими псами. Иногда она становится такой недоверчивой и злой, что даже Гай старается убежать подальше от ее волчьих зубов. И все же я думаю, что раньше она была добрым воспитанным животным, пока не накатилось на нас тотальное истребление собак. Этой весной люди объявили им войну из-за какого-то вируса бешенства. Кто бы знал, откуда он появился? Одни утверждают, что это лисицы виноваты, другие уверены, что вирус каким-то образом появился из-за границы. Только бабушка Элена говорит, что «бес» может тихо таиться где-то даже по нескольку лет, а потом вдруг выскакивает из своего укрытия и бежит гулять по свету. Вот, например, он очень любил отсиживаться в Чистило или Змеином овраге. А я попробовал возразить ей – так, мол, и так, никакого в нашем заповеднике и вокруг него беса нет. А она поглядела на меня как-то снисходительно и промолвила: «Неужто ты думаешь, что свет начинается и кончается здесь? Может, и в других местах есть и Чистило, и Змеиные овраги!..» Пожалуй, права бабушка Элена.