Текст книги "Современный болгарский детектив. Выпуск 3"

Автор книги: Трифон Иосифов

Соавторы: Кирилл Войнов,Кирилл Топалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Господи, ты зачем делаешь такие глупости, Невена, ты что?! – запричитала сестричка; присев на корточки, она схватила голову больной и прижала к своей груди.

– Не трогай! – крикнул я – сработала профессиональная привычка криминалиста, будь она неладна.

– Но ведь она жива! – Девушка уже терла виски Невене и похлопывала ее по бескровным щекам. Она лучше моего разбиралась в том, перейдена ли хрупкая грань между двумя мирами, или человек еще по эту сторону и нуждается в срочной помощи.

– Ну-ка, помогите! – Будто услышав мои мысли, доктор Ташев уже поднимал Невену. Ему подсобляла Захариева, на зов прибежали еще сестры и нянечки, у двери в коридоре уже стояла каталка, Невену положили и быстро повезли куда-то.

Я остался один. Створки окна были широко раскрыты – может быть, она хотела броситься вниз (с девятого этажа…), но в последний момент испугалась. За дверью валялся низкий деревянный стульчик, пропитанный влагой, над дверью проходила труба парового отопления, и на ней я увидел обрывок того самого пояска от больничного халата. Счастье великое, что поясок был сшит не из сплошного куска материи, а из двух половинок, и шов не выдержал тяжести тела Невены.

Я вышел из душевой, миновал весь коридор, где еще толпились больные (сестры безуспешно пытались загнать их в палаты), и в кабинете Ташева быстро набрал нужный мне номер.

– Попросите к телефону Томанова.

– Его нет, – прозвучал краткий ответ.

– Когда будет?

– Не знаю, – еще резче ответили мне, и я понял – сейчас на том конце положат трубку.

– Это говорят из министерства! – тоном, не допускающим возражений, заявил я – и подействовало.

– Он… Он звонил и сказал, что ему разрешили не приходить сегодня… У него есть причины… Может быть, какое-то задание. – Коллега явно пытался защитить прогульщика, но я избавил его от необходимости врать дальше.

– Благодарю! – и положил трубку.

Я позвонил начальнику оперативной группы и дал подробное задание сегодня же до вечера обнаружить Гено Томанова и доставить его ко мне. Дома, на работе, у Данчо в автосервисе – где угодно! Кажется, меня поняли.

Его привели в шесть тридцать. Нашли именно у Данчо. Я ждал в кабинете.

– Что случилось? – спросил он, едва переступив порог. Судя по выражению его лица и голоса, он был встревожен и, пожалуй, даже испуган.

– А? Ничего не случилось. Садитесь.

Я старался успокоиться, но давалось это мне с трудом. Во-первых, я был твердо убежден, что поступок Невены был безусловно связан с его утренним посещением, и раздражение, накипавшее во мне с каждой минутой, готово было в любую секунду прорваться наружу. Ну а во-вторых, почему я должен ради этого типа сидеть здесь допоздна, у меня были гораздо более приятные перспективы провести вечер…

– Я не понимаю, товарищ следователь, сколько раз вы будете вызывать меня? – тут же перешел в наступление Гено, подбодренный моим спокойным тоном. – Если вы думаете, что у меня кроме этого нет дел, то вы очень ошибаетесь. По-моему, я рассказал вам все подробно, и вам должно быть яснее ясного…

– Вот тут наши представления о вещах расходятся, – прервал я его. – Нам, наоборот, кажется, что в ваших показаниях, да и в вашем поведении тоже, очень много неясного, и это мы сейчас, с вашей помощью конечно, попытаемся прояснить.

– Опять?

– Да, опять!

На этот раз я вынул блокнот из ящика и положил его перед собой. Маневр удался – Гено со страхом посмотрел на блокнот, потом на меня.

– Но вы садитесь, садитесь! – настойчиво напомнил я ему. – Итак: во время наших с вами прежних встреч вы ни словом не обмолвились о ваших интимных отношениях с Антоанетой Пановой…

Он помедлил.

– А вы меня об этом не спрашивали… И потом, я думаю, это не ваше дело – вмешиваться в интимные отношения людей…

– В принципе вы правы, но в этом конкретном случае вопрос приобретает особый смысл.

Он снова помолчал, глядя куда-то в сторону.

– Это все в прошлом… Уже два года, как я уладил семейные отношения и больше такими делами не занимаюсь.

– А заявление о разводе? Тоже входит в понятие – «уладить семейные отношения»?

На этот раз его молчание было особенно долгим.

– Не было этого, – произнес он медленно и тихо. В голосе его была некоторая неуверенность.

– Это не так трудно установить! – отпарировал я, пристально глядя на него.

– Такого заявления нет, – повторил Томанов, выдержав все же мой взгляд.

А я так и не успел проверить – есть ли заявление, поверил Зорке…

– Четырнадцатого числа этого месяца, вечером, – продолжал я, быстро перейдя на другую тему, – то есть за день до… несчастья, у вас были гости. Кто к вам приходил?

– Никто к нам не приходил! Никаких гостей у нас не было! – выкрикнул Томанов довольно нагло, но тут же поправился: – Человека, который врывается в дом, когда его не зовут и не желают видеть, нельзя назвать гостем!

– Хорошо, назовем его посетителем, – согласился я, чем снова немало удивил его. – Так кто же вас посетил?

– Не помню! – так же резко ответил он, явно пытаясь выиграть время.

– Я напомню вам – посетила вас мать вашей любовницы Велика Панова. Зачем она приходила?

– Откуда мне знать зачем? У нее вообще не все в порядке с чердаком, и я понятия не имею, что ей нужно было!

– А может, ее послала дочь?

– Я сказал вам, что с ее дочерью у меня давно все кончено! У меня есть жена…

– Так ведь и жена ваша стала участницей последующего инцидента.

– Это… это ложь! – выкрикнул Гено, однако я видел ясно – он нервничает и отвечает, лишь бы что-нибудь сказать.

– Я не советую употреблять это слово… особенно вам! – вскипел я, но быстро овладел собой. – Потому что мне придется снова задать вам вопрос – где вы ночевали после случившегося. И попрошу вас не лгать и не говорить мне, что вы ночевали у кассира Дудова! Лучше скажите правду!

Я положил руку на блокнот и увидел, как его крупная фигура обмякла и буквально осела вниз. И тогда я задал ему главный вопрос, ради которого и потребовал его сюда.

– Мне нужна правда, слышите? Только правда – о чем вы говорили с женой, когда пришли к ней в больницу? Не торопитесь с ответом, подумайте хорошо. Вспомните все слова, сказанные вами и ею, все подробности, все детали – как протекала встреча.

Мне показалось, что он стал похож на проколотую шину, из которой выпустили весь воздух, он тяжело сидел на стуле, плечи опущены, голова повернута к окну – как же быстро переходит он от самоуверенной наглости к трусоватой попытке тянуть время и изображать из себя несчастненького, терзаемого извергом-следователем.

– О чем говорили… Ни о чем особенно не говорили, – тихо и рассеянно забормотал он. – Жена обрадовалась, когда увидела меня, хотела встать, руки протянула… Я сел на кровать, нагнулся, она обняла меня… Я принес ей черешню… Как это все случилось, спрашиваю, откуда все это и зачем? А она не отвечает, где, говорит, Димка и Монче, живы ли? Ну что я ей могу сказать… Я знаю, говорит, все, все знаю – и смотрит мне прямо в глаза. Ну, говорю, раз знаешь, что же делать, раз так вышло. Теперь тебе надо выздороветь, и опять спросил, откуда она могла… А она стала белая, как полотно, повернулась к стене и с головой одеялом укрылась. Я спрашиваю, привезти ли ребенка и что дальше делать, а она не отвечает. Лежит так и дрожит под одеялом, похоже, плачет… Я говорю, успокойся, прошу тебя… Вот, думаю, сейчас войдет Ташев, увидит, что она разволновалась, и, скорее всего, больше не пустит меня сюда. Но пришел не Ташев, а сестра, стала ругаться и гнать меня. Потом открыла одеяло и стала выговаривать Венче, что это за фокусы такие, говорит, потом стала пульс ей мерить, а Венче не поворачивается, так и лежит лицом к стене…

Он замолчал, вытащил из кармана большой носовой платок, утер им лысину и шею над воротником.

Я наблюдал за ним и ждал, ждал, что он скажет еще что-нибудь и я наконец пойму причину отчаянного поступка Невены. Но кое-что я уже уловил. Он проговорился о сестрах. Она сказала, что знает об этом. А на самом деле просто обманом заставила его сказать правду. Да и откуда она могла знать? Хотя такие вести быстро разносятся по городу, даже по стране и больничные сестры или санитарки тоже могли что-то сболтнуть. Во всяком случае, только этим можно объяснить дальнейшее ее поведение. Если, конечно, Томанов не врет.

Я все еще ждал. Он убрал платок, облокотился локтями о колени, сжал голову ладонями и застыл так. Я видел – больше говорить он не собирается. Терпение у меня лопнуло.

– Послушайте, Томанов, вы говорите неправду. У меня есть серьезные основания думать, что вы сказали или сделали больше того, о чем сообщили мне. Я не пугаю вас, но заявляю вам самым серьезным образом, что на этот раз вам это так легко не сойдет.

– Знаю, – вдруг быстро ответил он, и в голосе его прозвучало отчаяние. – Знаю, что у вас есть основания. В перерыв, пока Данчо обедал, я снова побежал в больницу и узнал, что случилось… Теперь опять выходит – я виноват… Но вы поймите меня! – Он вдруг вскочил и в запале приложил руки к сердцу. – Не виноват я! Не виноват! Я все рассказал вам, как было… Но откуда мне знать, почему она это сделала в больнице? И что произошло дома – не знаю! Понимаете – не знаю! Не виноват я! Не виноват! И ты ведь человек – пойми ты это!

Он снова опустился на стул, закрыл лицо руками и заплакал. Да так громко, надрывно.

Я нажал на звонок. Вошел дежурный, отдал честь.

– Проводи этого гражданина к выходу, и пускай идет на все четыре стороны!

Нет-нет, не потому, что я увидел, как большой здоровый мужик плачет. Многие плакали передо мной. Искренне плакали – и лгали. Когда я приказал Качулеву найти этого Гено хоть на дне морском и ждал целый день, пока его приведут, я твердо решил сунуть его за решетку и взять у прокурора разрешение держать его там, пока он не выложит все до капли. Но…

Дежурный с удивлением поглядел на Томанова, который все еще сидел согнувшись и всхлипывал. Дежурный подошел к нему, постоял рядом секунду-другую, потом энергично подхватил его под руку и повел к двери.

Стало совсем тихо. Наверно, одни лишь часовые остались в здании управления. На улице загудела машина. Я выглянул в окно: закрытый грузовик завернул к тюрьме и вперил фары в стальные ворота. Послышался лязг открываемого замка, два огромных крыла медленно растворились, и машина исчезла в темном проеме двора.

Она вошла, заносчиво подняв голову и с презрением глядя на меня. Наверное, первое было ей сделать нелегко – ее прическа фантастических размеров и формы, покрытая весьма толстым слоем лака, весила немало. Да плюс к тому непомерно густой грим – темно-зеленые тени, ярко накрашенные губы, насурьмленные – как в цирке – брови, все это производило впечатление чего-то тяжелого и неестественного и никак не могло скрыть сеть морщин у глаз и рта. Костюм ее – длинный синий жакет и брюки, – правда, был сшит со вкусом и умело прятал оплывшую, бесформенную фигуру.

– Не имеете права! – громко, со злобой выкрикнула она, едва переступив порог моего кабинета.

Я продолжал спокойно сидеть за столом, внимательно читая ее данные: Велика Танева, по мужу Панова, 56 лет, разведена, живет вместе с дочерью, Антоанетой Пановой, 29 лет, в собственной однокомнатной квартире. Образование среднее. Работает товароведом в объединении «Вторсырье». Замкнутая, необщительная, характер тяжелый, ссорится с соседями и сослуживцами, не занимается общественной работой. Обожает свою незамужнюю дочь, единственной целью в жизни считает устройство судьбы дочери…

Только прочтя до конца все эти записи, я поднял голову.

– На что мы не имеем права? – спросил я.

– Не имеете права арестовывать меня!

– Никто и не собирается арестовывать вас. Мы вызвали вас только для того, чтобы попросить ответить на несколько вопросов… Да вы садитесь, садитесь, пожалуйста! – и я сделал приглашающий жест в сторону кушетки, а сам встал, обошел стол и сел на него, скрестив руки на груди.

Как ни странно, она подчинилась, села на кушетку и стала лихорадочно рыться в большой синей сумке из искусственной кожи.

– Итак, первый вопрос – знаете ли вы человека по имени Евгений Томанов?

Она вынула из сумки идеально отглаженный платочек и совершенно без всякой нужды поднесла его к носу (уж не собирается ли она плакать?).

– Я не хочу знать его, – тихо прошипела она.

– Я не спрашиваю о том, хотите вы его знать или не хотите, я спрашиваю – знаете ли вы его, – снова повторил я, продолжая пристально глядеть на нее.

– Мы работали вместе… несколько лет назад… с тех пор я его не видела… И не желаю видеть!

– Вот как? А у нас есть сведения, что вы продолжаете видеться с ним – и довольно часто.

– Очень он мне нужен! – резко бросила она. Это уже шаг вперед – она не отрицает факт общения с Гено.

– Не знаю, насколько он нужен вам, – я подчеркнул это слово, – но дочери вашей он явно нужен. Ведь у них довольно близкие отношения – не так ли?

– Тогда зачем вы меня спрашиваете?! Она совершеннолетняя – спрашивайте у нее!

– И ее спросим, обязательно, – сказал я как о чем-то само собой разумеющемся, но реакция на мои слова оказалась совершенно неожиданной.

– Нет! Я запрещаю вам!! – вдруг выкрикнула она, и мне показалось, что сейчас она набросится на меня с кулаками. – Я запрещаю вам тревожить мою дочь и таскать ее по разным вашим участкам!

– Ну вот и прекрасно, – с мирной улыбкой заметил я, – значит, и вы уже начали приказывать и запрещать. Как же тогда нам работать?

– Это меня не интересует! – Панова не поняла или не хотела понять моей иронии и продолжала наскакивать на меня. – Я сказала, не касайтесь моей дочери! Она ничего общего не имеет с его делами!

– Хорошо, хорошо, оставим вашу дочь в покое, пока… А теперь вы скажите мне, пожалуйста, что вы делали около семи вечера тринадцатого мая, во вторник, в доме Гено Томанова?

Она обескураженно поглядела на меня, выдержала небольшую паузу и выпалила:

– Ничего не делала!

– Но вы ведь были там, не так ли?

– Нет! Не была! – и резко отвернулась к окну.

– Но это же глупо, гражданка Панова, бессмысленно и глупо. Вы были там, разговаривали с Томановым в присутствии его жены, и вас там видели… И еще, там даже возник какой-то скандал – и это известно. Какой же смысл все это отрицать?

– Есть! Есть смысл! – исступленно прокричала Панова. – Потому что он – подлец! Изверг! Тони заболела из-за него! Он разбил ей сердце! Три года он таскается к ней, издевается только… А теперь опять не может оторваться от юбки этой клячи… У вас есть дети, а? Вы спросите меня, как я все это выношу! Единственное мое дитя… Я… Я…

У нее вот-вот начнется истерика – дикие глаза, говорить не может, не плачет, а только прерывисто дышит и мнет в руках несчастный платочек.

– Зачем же вы ходили туда? Что вам там делать – у такого человека?

– Потому что я добрая – вот почему! Сердце у меня доброе… Он все жаловался, лопается у него кожа на пятках, очень, говорит, болят при ходьбе, ничем не могу вылечиться, ничто не помогает, говорят – только чистый норковый жир нужно приложить. Ну где я найду ему норковый жир? Но нашла. У всех спрашивала-спрашивала, и наконец-то у моей сотрудницы оказался родственник, который работает на норковой ферме. Там, когда готовят шкурки, собирают и жир. Вот она мне и дала в бутылку из-под лимонада. Ну, дай, думаю, отнесу ему, раз он сам не приходит…

– Значит, вы приходили только для этого?

– Да, для этого, а для чего же еще? Тони сидит дома, все время плачет, смотрит в окно, появится ли он… А у нее больное сердце…

– Так. Значит, вы пришли, оставили ему лекарство. А о чем говорили? Не было ли речи опять об отношениях с дочерью?

– У кого что болит, тот о том и говорит… Конечно, была речь. Я сказала, что ему надо наконец-то сделать выбор, решить: или – или. Это я сказала при ней. А та как запищит, заскулит – и вон выбежала. А он за ней. Ее пошел утешать, ему плевать на то, каково мне… Тони лежит, может, даже умирает… А потом он вернулся и выгнал меня… И я ушла…

– А бутылка с лекарством? Оставили ее или взяли с собой?

– Как же я возьму ее? Конечно, оставила на столе – вот, говорю, достала тебе норковый жир, это все равно что луну с неба достать… А он как швырнет ее в окно… убирайся, говорит, пока жива…

Я, признаться, встал в тупик и не знал, о чем еще спрашивать ее. Вся эта история с норковым жиром – может, Панова и выдумала ее, но, с другой стороны, звучит вполне убедительно. Конечно же, неплохо бы проверить, поискать возле дома. Но я чувствовал, что даже если здесь нет вранья, то все это лишь полуправда.

Отношения между всеми персонажами драмы более сложные, запутанные, пока малопонятные и не укладывающиеся в правила элементарной логики. Тут надо еще копать и копать, чтобы проникнуть вовнутрь и вскрыть нарыв. Но не сейчас – я недостаточно вооружен против этой хитрой и грубой женщины.

– Дайте мне ваш пропуск.

Она не поняла и с удивлением поглядела на меня.

– Дайте мне ваш пропуск, я подпишу его.

Она снова полезла в сумку и стала лихорадочно рыться в ней, потом вспомнила – и вытащила пропуск из кармана жакета.

Я подписал и отдал ей пропуск.

– До свиданья. Как видите – никто и не думал арестовывать вас.

Морщины у ярко накрашенных губ жалко поползли вниз – мне показалось, что она пытается изобразить улыбку. Тяжело опустив плечи, она вышла, и в походке ее уже не было ничего от той заносчивости и нахальства, с которыми она появилась здесь час назад. А ведь она и вправду несчастная мать несчастливой дочери, подумал я, но тут же внутренне оборвал себя, призвав к трезвой объективности, без которой не удастся распутать этот клубок. Однако ведь и следователи люди, и они имеют сердце, душу, нервы, а не только здравый холодный рассудок…

* * *

Я позвонил секретарше Кислого Гичке и попросил ее прислать ко мне нашего практиканта. Через несколько секунд он постучал в дверь и вошел – худенький высокий парнишка с длинными пепельно-русыми волосами, едва пробившимися усиками, ясно-синими глазами и лицом Христа. Он подошел к моему столу, вынул из папки, которую держал в руках, листок бумаги и положил его передо мной. Это был отчет о задании, которое я давал ему. Я проглядел текст – написано кратко, умно, точно.

– Мы уже имеем сведения из восемнадцати округов, – тихо и внятно начал он свой доклад. – Почти везде в них употребляют паратион, в большей или меньшей степени. Однако у меня такое впечатление, что еще не откликнулись на нашу просьбу округа, где в основном разводят плодоягодные культуры…

Я слушал его вполуха: все это мне было известно и меня больше интересовал мой «паркер», в который я насасывал чернила – терпеть не могу шариковые ручки.

– Не звонили еще нам из Врацы, Пловдива, Благоевграда, Кюстендила… – он на секунду запнулся, – нет, из Кюстендила мы получили справку – там не пользуются паратионом, опрыскивают чем-то другим.

– Что там в Кюстендиле? – спросил я только для того, чтобы не обижать парня и показать, что я слушаю его.

– В Кюстендиле опрыскивают сады не паратионом, а каким-то другим составом. Паратион есть только в монастыре, в резиденции владыки.

– Хорошо, – похвалил я юношу. – Отдайте, пожалуйста, этот листок Гичке, пусть перепечатает, и мы подпишем у начальства, – с улыбкой кивнул я ему, уверенный, что он сейчас уйдет. Но парень вложил листок в папку и продолжал стоять у стола.

– Если у вас есть еще задания, я буду рад… У меня сейчас нет работы и…

– Найдем, найдем тебе работу! – Мне явно нравился этот сдержанный интеллигентный студент. – А пока привыкай к обстановке!

Он слегка поклонился и вышел. Ишь ты, ему бы дипломатом быть, а не пахать наше поле с сорняками.

Я пододвинул к себе телефон. Мне предстояла весьма трудная задача, но на этот раз она оказалась куда трудней, чем думалось.

Городская линия была долго занята, и наша центральная не давала выхода, потом нужный номер не откликался или на проводе возникали совсем другие люди. Мне было бы гораздо легче преодолеть это ничтожное расстояние от нашего управления до больницы пешком, но кто знает – может быть, еще не время, да и не хотелось появляться там без крайней необходимости. Наконец я все-таки прорвался в кабинет доктора. Долго никто не отвечал, и я уж было совсем потерял надежду, когда вдруг ясно услышал тихий голос:

– Ташев слушает.

– Здравствуйте, доктор! Это Дамов беспокоит вас. Как обстоят дела?

– Нормально. – (Похоже, он в кабинете не один, соблюдает «конспирацию» и не называет меня). – И все же по возможности давайте подождем еще дня два-три… Так будет лучше… – Он сделал секундную паузу. – Однако, если вы настаиваете…

– Мне позвонить вам или вы…

– Хорошо, я сам позвоню. Обязательно.

– Спасибо. Всего хорошего. Жду!

И я оттолкнул от себя телефон, как противного черного жука…

Я едва отыскал крошечную Кленовую улицу в районе Лозенец. Ее пересекал большой бульвар с лесенками, и, чтобы дойти до дома № 1, который мне был нужен, пришлось обойти кругом целый квартал.

Белое четырехэтажное здание было выстроено не так давно и, видимо, здорово перегружено – первые этажи, обычно используемые под гаражи или магазины, тоже оборудованы под жилье, квартиры располагаются наравне с тротуаром, и туда можно проникнуть прямо с улицы через окно – как на неореалистических окраинах Неаполя…

Пановы живут именно в такой квартире – вот их звонок и внизу фамилия на белой бумажке в рамочке.

Я позвонил. Тишина. Позвонил поэнергичнее второй раз – из глубины квартиры послышались медленные шаги, дверь открылась, на пороге стояла молодая женщина – высокая, с длинной русой косой, анемичным круглым лицом без малейших признаков румянца. Что-то было во всей ее ухоженной полноватой фигуре расслабленное, даже болезненное.

– Добрый день, – я показал свое удостоверение.

Очевидно, она ждала моего посещения и была не так уж удивлена. Молча пропустила меня в квартиру, закрыла дверь и пошла вперед, опустив плечи и сунув руки в глубокие карманы голубого кимоно.

Квартира оказалась маленькой – крошечная прихожая, такие же кухня и «совмещенный санузел» (в оба помещения двери были открыты). И только большая светлая комната производила своим нарядным убранством приятное впечатление: стенка из мореного дуба, глубокая ниша с двумя кроватями, на них пушистые покрывала, посредине на светло-сером паласе низкий круглый столик с широкой хрустальной вазой для фруктов, над ним большущий абажур в виде тарелки из зеленого шелка, а вокруг – тоже низкие – четыре кресла, обитые дорогой тканью.

Хозяйка отошла к большому окну, поглядела наружу на лоджию, чуть поднятую над тротуаром, – я был уверен, что она ничего не видит, поза ее выражала полную опустошенность и унылое бессилие. Постояв с минуту у окна, она прошла мимо меня в нишу и бросилась ничком на кровать. Я понял, что ей не до того, чтобы предложить мне сесть, и сам занял одно из кресел у столика.

– Меня все время бьют, все бьют… – услышал я вдруг ее сдавленный голос, – и мать бьет меня, и он бьет, и та бьет… теперь и милиция пришла пугать меня…

– А он-то за что бьет вас? Ведь он вас любит, верно? – быстро подключился я, будто мы с ней ведем беседу уже много часов. – Он же как будто собирается развестись и жениться на вас, разве не так?

– Да он такой… Хулиган… Ребенку руку вывихнул… А из меня за одну старую фотографию чуть душу не вытряс… Требовал, чтобы я призналась, что у меня был любовник…

– А жена его, конечно же, знала о ваших отношениях?

– Может, и знала… Мы три года вместе… Да, наверняка знала, раз подстерегла нас у кино… Замахнулась сумкой и как начала бить меня! А чем я виновата, если она не может удержать мужа? Какая-то грязнуха, неряха, не может как следует рубашку ему выгладить! Да и потом, она разве святая? И она тоже таскается с кем попало! Аборт делала от чужого мужчины…

Входная дверь тихо заскрипела, девушка быстро села на кровати, поправила волосы, одернула кимоно.

Вошла мамаша, в руках у нее – большая хозяйственная сумка.

– А, дал Бог гостя! – с холодным ехидством произнесла она и двинулась в кухню. – Незваного гостя… – достаточно ясно услышал я.

– Я попрошу вас не входить, пока я не кончу разговора с вашей дочерью!

Я прикрыл кухонную дверь, вошел в комнату, закрыл за собой и эту дверь и только тогда снова сел в кресло.

– Продолжайте, я слушаю вас, Тони! – попросил я девушку.

Она нерешительно помолчала, потом все же снова заговорила, правда тихим, сдавленным голосом и постоянно оглядываясь на дверь, будто со страхом ждала в любую минуту появления матери.

– А что еще продолжать… Это был позор для меня… Вокруг столько людей… Все! Кончено! Я решила убежать куда-нибудь, скрыться от всех, чтобы никто не мог меня найти. Все раздумывала, куда деться, и вспомнила про Милку, мою приятельницу, мы вместе были в санатории, и она все приглашала в гости, когда кончится путевка.

– Тони! – послышался из кухни окрик старой Пановой.

Девушка испуганно поглядела на дверь и пошла в кухню.

– Где корыто с бельем?!

Тони подошла к матери. Все двери были открыты, и я увидел, как мать, свирепо глядя на дочь, стала жестами, губами, глазами объяснять ей, что надо молчать, молчать! Увидев меня и поняв что она разоблачена, она вмиг изобразила на лице доброжелательное спокойствие.

– Гражданка Панова, вы нам мешаете! Неужели нужно объяснять, что этот ваш поступок может иметь серьезные последствия? Пойдемте, Тони, отсюда!

Девушка покорно вернулась в комнату, я снова затворил все двери, и мы сели друг против друга у столика.

– Ну, Тони, давайте пойдем дальше…

Тони молчала, тупо глядя в одну точку.

– Я слушаю вас, говорите спокойно.

Но Тони продолжала молчать, будто онемела. Лицо ее стало совсем белым, она почти до крови закусила нижнюю губу.

– Тогда, может быть, мы продолжим этот разговор у нас в управлении?

Я и не собирался пугать ее, но слова мои подействовали на нее именно так.

– Мама не хотела пускать меня в Кюстендил одну… Чтобы меня не нашла эта… и не стала бить опять… Мы вдвоем поехали к Милке. Думали побыть там неделю или даже дней десять. Милка встретила нас хорошо… Пообедали мы в ресторане, потому что Милка была на службе, а вечером она показывала нам город. А на второй день она отвела нас в монастырь. Там в это время отдыхал владыка… Так мы жили три дня, а на четвертый мама – не знаю, что с ней случилось, но она сказала, что ей тут не нравится, и велела мне вызвать Гено, чтобы он приехал за нами… Я должна была сказать, что чувствую себя плохо и пусть приедет на машине.

– А вы действительно чувствовали себя плохо?

– Нет, но мама так велела… Я позвонила ему с работы подруги, и он поздно вечером приехал на какой-то машине и взял нас…

– А что за машина?

– Не знаю, кажется, его шурина… По дороге мама и Гено опять ругались…

– Почему?

– Не знаю… я сидела сзади, мама нарочно сунула меня туда, а они впереди шептались и все время ругались… Я очень усталая была, и мне было не до того, чтобы прислушиваться. Да и машина шумела, и я не поняла, из-за чего они ругались. А Гено все спешил, спешил, а потом сказал, что наконец нашел ту ракию, которую искал, а я ему и говорю – ну, если у тебя есть ракия, угости и нас, это уже было возле нашего дома, я говорю – зайди, выпьем вместе, но он спешил куда-то и только сказал: «Не дай тебе Бог выпить эту ракию»… И уехал.

Я старался не выдать, как взволновал меня ее рассказ.

– Ну, а когда вы встретились с ним снова?

Девушка помолчала, с опаской поглядела на дверь и неуверенно проговорила:

– Мы… мы не виделись с ним больше…

Я заметил ее смущение.

– Неужто не виделись? Тони, говорите спокойно обо всем, ничего плохого с вами не случится, даю вам слово.

– Да… Мы не виделись. – Она еще колебалась, но все-таки решила говорить. – Мы не виделись долго… много времени прошло, он не звонил, не появлялся… А раньше приходил часто, иной раз даже поздно вечером или ночью. Мама видела, что я переживаю… Один раз она ушла вечером и вернулась после одиннадцати. Я думаю – она была там. А на другой день велела мне звонить ему и потребовать, чтобы он встретился со мной, чтобы мы раз навсегда во всем разобрались… Если нужно, и три часа будем объясняться…

– Когда это было? Не помните точную дату?

– Нет… не могу вспомнить… Кажется, это был вторник… Я позвонила ему утром на работу, примерно в полдевятого…

Дверь с шумом отворилась, в комнату буквально ворвалась мамаша, она подбежала к шкафу и стала нервно выдвигать ящики, будто что-то искала там.

– Гражданка Панова, немедленно выйдите! – приказал я, уже не скрывая раздражения. – Выйдите из комнаты! Сейчас же!

Заворчав себе под нос какие-то проклятья (я, разумеется, легко догадался, в чей адрес), старшая Панова отправилась в кухню.

– Ну и как – встретились вы? – как можно мягче обратился я к Тони.

Она снова окаменела, на лице – испуг, неизбывный страх. Долгое молчание.

– Встретились… – прошептала она наконец.

– Значит, в тот день – это был вторник, четырнадцатое, вы с ним встретились, так? А теперь я очень прошу вас, Тони, вспомните – где это было? В котором часу? Поймите – это очень, очень важно!

– Он… он согласился встретиться… в пять минут первого, когда пойдет с работы на перерыв. Я ждала его в скверике за мавзолеем, почти полчаса ждала, он пришел в двадцать минут первого, я думала, мы пойдем куда-нибудь, чтобы поговорить, а он очень спешил, сказал, что купил какую-то машину, документы, бумаги показывал… Нет у меня времени, говорит, выяснять сейчас отношения… И ушел. Очень спешил куда-то…

Тони, судя по ее виду, чувствовала себя совсем плохо. Я чуть подождал, пусть хоть немного отдохнет.

– И больше вы не виделись?

– Виделись. – Силы у девушки иссякали, но она, видимо, решила рассказать все. – В ту же ночь он постучался к нам… Был очень нервный, что-то его очень беспокоило, а я возьми да и скажи ему, что он думает только о машинах и заботится только о жене, а я и умереть могу, ему все равно… Может, я зря это сказала, он раскричался, набросился на мать – ты, говорит, всему причина! Не смейте никому говорить, что мы встречались эти два года! Ничего общего я с вами не имел, понятно?! А если скажете – убью обеих! А потом остался у нас ночевать…

Я поднялся.

– Никто вас не убьет, Тони, никто вас пальцем не посмеет тронуть! И успокоитесь, пожалуйста… Мы, наверно, еще увидимся, но в этом нет ничего страшного. А пока – до свиданья, и повторяю: будьте совершенно спокойны!

Я вышел на улицу. Да-а, есть о чем подумать… Совершенно неожиданно для себя я получил кое-какие ценные сведения. Отправляясь к Пановым, я, признаться, просто выполнял формальный долг и обязанность познакомиться с одной из упомянутых в деле прямых или косвенных участниц драмы. Надо знакомиться и беседовать со всеми – поговорю и с ней, думал я, идя сюда. Честно говоря, она мне раньше представлялась чем-то вроде молодой коровы, которая мечтает о том, чтобы иметь свой «хлев» и потомство. В общем, так оно, по существу, и было, с той только разницей, что корова оказалась весьма породистой, ушибленной страхом и заторможенной. А вот на следующий вопрос я так и не нашел ответа – как на самом деле относится Гено к своей жене? Из рассказа Тони следует, что он… впрочем, ничего не следует, кроме того, что он хитрый, пронырливый, пользуется любым случаем, чтобы добиться своего, то же самое говорит о нем и Зорка. Что же касается поведения мамаши Пановой, то в нем была не только злоба и грубость и даже не только ненависть ко мне как к личности и как к представителю власти – в ее поведении ясно прослеживался ужас оттого, что Тони может выболтать нечто такое, чего ни в коем случае не должен знать ни один человек, а тем более – я. И вот мне показалось, что Тони именно это и сделала. Что же именно? Что?! Ну конечно же, это поездка в Кюстендил! Да, да, посещение монастыря! И это внезапное решение матери уехать раньше времени, вызов Гено с машиной, чтобы немедленно увезти их… В памяти, как на экране, всплыли слова из доклада нашего стажера: «В Кюстендиле паратион употребляют только в монастыре». Туда их водила подружка Тони Милка – Людмила или Эмилия, значит… А как фамилия? Я не спросил. Нарочно не спросил – ни фамилии, ни адреса, ни где работает, – не хотел обнаруживать, что меня это живо интересует. А то ведь повторится история с Гено и трамвайным кассиром – они, вернее, мамаша немедленно помчится в Кюстендил предупреждать Милку, чтоб молчала. Так… А четырнадцатого, в день разыгравшейся драмы, Гено не был на вокзальном складе в Искоре – в двенадцать двадцать он встречался с Тони в сквере за мавзолеем. Именно! И ночь после отравления он провел у Пановых. Ну разумеется – где же еще ему быть?!