Текст книги "Современный болгарский детектив. Выпуск 3"

Автор книги: Трифон Иосифов

Соавторы: Кирилл Войнов,Кирилл Топалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

IV

Джип останавливается перед нами, из него вылезают Генчев и еще четверо, не считая шофера. Пусть я ослепну, если это не так, но я вижу среди них двух дам!.. Шеф машет мне рукой и шумно разминается:

– Ну и роскошная же у вас зима, Боров! Тишина, красота… Настоящий курорт, верно? Живете здесь как цари!

Шофер и спутники Генчева вытаскивают из машины целый вагон багажа: рюкзаки, одежду, ружья в чехлах, массу пакетов.

– Поосторожнее, это же бьется! – кричит кто-то, и я слышу звон разбитого стекла.

По террасе ритмично топают туристские ботинки, Генчев первый приближается ко мне, трясет руку, жалуется:

– Какие огромные сугробы навалило на поворотах, между Козарицей и Дубравцем, просто не проехать! Хорошо ты посоветовал мне не ехать на «ладе». Сегодня в середине дня расчищали пути, но к вечеру опять навалило. Ну, как вы тут, завертелась машина?

– Надеюсь, все в порядке, товарищ начальник…

– Надеешься или действительно так? – И он добродушно похлопал меня по плечу. – Ладно, ладно! Давай так – сначала мы устроимся, а потом будешь подробно докладывать. – Он поворачивается к своим спутникам, широким жестом приглашая в комнаты:

– Добро пожаловать, друзья, в святая святых лесничества!

Я зову наших, чтобы помогли. Господи, сколько же у них багажа! Они что, зимовать здесь собрались?

Шеф здесь человек свой, держится по-хозяйски, не преминул представить меня гостям. Один из них – бывший экономист нашего министерства, второй – из союза охотников и рыболовов, где-то я встречал его, но, убей Бог, не помню, как его зовут, зато он держится со мной так, будто мы с ним пуд соли съели, и, чтобы не отстать от шефа, тоже этак фамильярно похлопывает меня по плечу:

– Ну как, дорогой, бдим?

– Бдим, – говорю, – работа у нас такая.

Но что меня действительно выбило из колеи, так это присутствие двух дам. Полноватая моложавая (вернее, молодящаяся) особа оказалась журналисткой из окружной газеты. Генчев шепнул мне, что она собирается писать репортаж об акции, но, к сожалению, очень неопытна в делах охоты. Какая профессия у второй, я так и не понял – мне представили ее как активистку охотничье-рыболовного союза, но с первого же взгляда ясно – это тертый калачик. Вряд ли ее привезли на охоту за одичавшими собаками, потому что охотничий деятель ни на шаг не отходил от нее и все норовил поддержать ее за талию – будто у нее зад отвалится, если она сделает два шага сама.

Представляю гостям наших людей – ну просто церемония приема делегации на высшем уровне! Генчев расчувствовался и даже кинулся обнимать Дяко:

– Ну как, старая гвардия? Держимся?

«Старая гвардия» бормочет что-то невразумительное, и шеф спешит подойти к Марине.

– А вот наша лесная царица! Все такая же красивая, свежая! – И все согласно кивают головами и ухмыляются. И действительно – наша «царица» за себя постоит!

Прошу ее устроить женщин и веду мужчин к себе в канцелярию. Генчев, конечно же, садится за стол, «охотник» плюхается на диван, а экономист с интересом рассматривает мою коллекцию рогов – я собираю только кривые, изломанные, недоразвитые.

– Ну, друзья, хоть мы еще не отдохнули как следует, все равно можем начать работать! – Генчев разворачивает на столе крупномасштабную карту и кладет на нее кучу цветных карандашей. – Прошу, садитесь поближе! Значит, так, в первый раз собак заметили в пятидесяти километрах отсюда в двенадцать ноль-ноль. Та же стая чуть попозже промчалась мимо сел Пачник, Богово, Кирпел. Вот, взгляните на карту – тут синими линиями обозначено движение каждой стаи. Если мы представим себе продолжение их маршрутов, то неизбежно окажемся в заповеднике! По нашим расчетам собаки будут здесь около полуночи. – И он ставит синим карандашом точку в середине карты, то есть в центре заповедника. – А теперь я попрошу тебя, Боров, кратко доложить о принятых мерах.

Кратко докладываю, особо нажимаю на то, что сто глашатаев мы никак не соберем в Дубравце.

– Вы посоветовались с местным руководством? – нахмурился Генчев.

– Советуйся, не советуйся – результат один! Мы едва-едва наберем пятьдесят, на большее рассчитывать ну никак невозможно!

– Что скажете вы, товарищи? – и Генчев театрально обводит своих «товарищей» вопрошающим взглядом.

– Я думаю, надо было поднять на ноги всю местную общественность, – веско заявляет экономист, при этом он назидательно поднимает палец. – И, конечно, провести индивидуальную работу с людьми. У вас было достаточно времени, чтобы наметить соответствующие мероприятия, обсудить и начать действовать. Не следует, товарищ Боров, недооценивать роль общественности при таких обстоятельствах, ясно?

– Да, ясно, но вот что до индивидуальной работы, так как раз для нее времени не было…

– При желании всегда можно найти, товарищ Боров!

Я не перечу, молчу, мысленно посылая их ко всем чертям, и только пробую осторожно объяснить им, что в Дубравце всего-то едва ли наберется пятьдесят человек сельчан, да и то в большинстве своем это старые больные люди. Вот Дяко может подтвердить это, но зачем, ведь товарищ Генчев сам лучше всех знает местные условия… Я стараюсь произнести все это тихо и кротко, но мой «проклятый» характер все же нашел лазейку и дал себя знать – я не удержался и ехидно спросил начальников: раз уж они на добровольных началах собрали целых восемьдесят охотников, почему же они не могли на тех же началах обеспечить и два автобуса крикунов? Например, взяли бы старших школьников…

– Ты что, шутки шутить вздумал?! – вспыхнул «охотник». – Да мы, если надо, и армию поднимем на ноги, но это не тот случай!

– А меня интересует другое, – и экономист с серьезной миной постучал согнутым пальцем по карте. – Какова общая длина границы заповедника?

– Не понял. Повторите, пожалуйста.

– Я спрашиваю – какова длина границы заповедника в метрах? Это настолько элементарно, что вам следовало бы знать эту цифру!

Ну, лопнуть можно от них! Черт меня побери, если мне когда-нибудь нужна была эта длина!

По воздушной линии еще можно было бы как-то рассчитать, но кто может назвать точную цифру в земных километрах, если иметь в виду горы и овраги, леса и русла рек? И все же – чтобы этот городской пижон не подумал, что перед ним непрофессионал, называю первое же пришедшее в голову число. А если не поверит, пусть идет проверять на своих спичках вместо ног…

– Значит, тридцать восемь тысяч четыреста тридцать метров, – бормочет он и с важным видом вычисляет что-то на бумажке. – Итак, из города прибудут восемьдесят человек. Вы, как я слышал, располагаете еще тридцатью. Кроме того, у вас постоянно работают пятеро людей в охране, да нас четверо – я не считаю гражданку из союза охотников и рыболовов. Что это значит? Это значит, что у нас есть в общей сложности сто девятнадцать боевых единиц. Иначе говоря, на каждого из нас падает охрана триста двадцати трех метров границы заповедника. Конечно, это многовато, но, поскольку это необходимо, надо будет справиться!

Генчев оглядывает всех и просит высказаться по поводу предложения экономиста, который так надулся от важности, что того и гляди лопнет. И тут я просто не в силах сдержаться, меня обуревает такой смех, что через секунду из глаз текут слезы, я захлебываюсь и не могу остановиться. Трое прибывших смотрят на меня с удивлением и неприязнью, шеф спрашивает (явно стыдясь моего поведения), что такого смешного сказал товарищ из министерства – это ведь математика, и все точно рассчитано до метра.

– Тут математика не играет никакой роли, – вставляет из своего угла Дяко. – Ни гроша она здесь не стоит.

– Как это? Как это не играет?

– А вот так! Вы что, и вправду собираетесь поставить одного человека на триста метров и заставить его ждать собак? Да просто глупость, простите уж за выражение… – И Дяко снова умолкает.

– Дело в том, что это предложение имеет несколько весьма существенных недостатков, – смиренным тоном начал я, изо всех сил стараясь разрядить обстановку и все еще кашляя после приступа смеха. – Во-первых, собаки не появятся в заповеднике, если вообще это случится, поодиночке, а только стаей. В таком случае одному человеку придется принять на себя целую стаю – вы можете себе представить, что это значит? Их и пушкой не расстреляешь, в один момент разорвут на куски – и все! Во-вторых, примерно в десяти километрах от окружности в заповеднике проходит цепь крутых горных массивов, глубоких пропастей, провалов. Даже если мы были бы альпинистами, нам никогда не пройти через эту полосу. В-третьих, собаки тоже не альпинисты и поэтому предпочтут прорваться сюда через более удобные ходы. И в-четвертых…

– Брось ты это «в-четвертых» и говори наконец, что ты предлагаешь!

– …и в-четвертых, – продолжаю я настойчиво, – с севера заповедник огорожен озером водохранилища, протяженность его около шести километров. Там нет необходимости ставить людей, разве что собаки решат перебраться на этот берег на понтонах, плотах и лодках…

– Я просил тебя оставить в стороне свой юмор и сказать наконец, что ты предлагаешь! – не на шутку рассердился Генчев.

Ну что – высказать им прямо свое мнение об их идиотской акции? А почему бы нет? Дальше смерти не пошлют, как любил говорить мой отец. И все-таки я молчу. Какой-то подлый, мне самому непонятный страх удерживает меня от того, чтобы сказать им в лицо – вся эта ваша «операция» просто глупая, бессмысленная шумиха и возня. Потому что, по сути, нужно было организовать дело так, чтобы перекрыть дорогу собакам не здесь, в заповеднике, а далеко за его пределами. Сами же говорили, что по пути сюда стаи минуют десятки сел! И там можно было поднять тысячи людей, а не присылать сюда этих восемьдесят городских бездельников!.. Да, именно так, но вместо того, чтобы сказать все это открытым текстом, я тычу в карту.

– Людей надо разделить на четыре группы. Три послать на те места, куда отправились наши охотники. Первая должна блокировать стену. Стаи могут проникнуть на север только по стене водохранилища. Если же одна или несколько стай спустятся на восток и пересекут овраг, тогда они выйдут на вторую группу по хребту и склонам Большой поймы. Там местность самая ровная, и людей нужно больше всего. Третья группа поможет заблокировать проход между Старцами – здесь, в Сухом овраге. Это единственная дорога, по которой в зимнее время можно преодолеть Предел с юга.

– Да, но нам непонятно, зачем нужна четвертая группа, – с недовольной миной промолвил «рыболов» и налил себе в чайную чашку чистый коньяк.

Я бросил взгляд на Дяко – тот прикрыл глаза и опустил голову: почувствовал дорогой старик мои волнения…

– Четвертая группа пойдет в самое опасное место – Лисьи норы. Это здесь – между водохранилищем и горными склонами.

– Но ведь это же дачная зона! – удивился Генчев и постучал пальцем по карте. – Что там может быть опасного?

– Да, вы правы, это дачная зона. И вот у меня такое предчувствие, что собаки завтра или хлынут именно сюда, или попытаются проникнуть в глубь заповедника отсюда, с этой стороны.

– «У меня такое предчувствие…» – передразнил меня Генчев. – Может, ты стал оракулом, а? Или снова начинается старая песня?

Шеф явно имел в виду мою ненависть к этой проклятой дачной зоне.

– Я попытаюсь объяснить. К дачной зоне ведут несколько дорог, по которым легко можно…

– Довольно, хватит, Боров, про дачную зону!

– Но ведь завтра воскресенье! – говорю я громче обычного.

– Ну и что?

– А то, что именно оттуда нахлынут в заповедник оравы лыжников, туристов и всякой прочей шушеры. Поползут на скользкие склоны, сорвутся – вот весело будет! И тогда чем мы будем заниматься – стрелять в собак или вылавливать дачников?

– Боров прав, – поддержал меня мой Дяко. – Нельзя давать людям уходить на большое расстояние. Погода скверная, надвигается метель, еще заморозим кого-нибудь, и будет это чистой воды убийство…

– Я не разрешаю блокировать дачную зону! – Генчев стукнул кулаком по столу. – И точка!

Не знаю, чем бы кончился наш разговор, если бы на пороге не появился кмет, а сзади него, улыбаясь до ушей, стоял директор сельской школы (вечный партнер председателя в белот).

– Приветствуем дорогих гостей и любезных хозяев! Как доехали? Все было нормально? Ну, добро пожаловать!

Обе руки директора были заняты – в одной он держал за ручку огромную бутыль домашнего вина, в другой – старую сумку с объемистыми пакетами, видно, в них и было «то-се для разговора».

Но самое ужасное – рядом с директором возникло красное женское лицо, через секунду обладательница лица решительно отстранила обоих мужчин и втолкнула в канцелярию щекастого мальчишку лет десяти.

– Скажи дядям добрый вечер, мамин сыночек! Сначала тому дяде, с усами, ты ведь его знаешь – дядю начальника!

Я продрался сквозь толчею и вышел в коридор. Навстречу мне уже спешил Васил – стол накрыт, все сделано как надо, можно звать гостей на ужин.

– Пожалуйста, одну минуту, товарищ Боров! – Толстая журналистка хватает меня за локоть и таинственно прищуривает глаза. – Вы знаете, я где-то читала о вас! Вы пишете стихи, да? Где же это?.. Сейчас вспомню. Да-да, было одно стихотворение в нашей газете и, кажется, в «Пульсе»…

– Пишу… иногда… – И я чувствую, что покраснел как мальчишка. Да тут еще Марина вертится рядом и прислушивается, а на лице – ироническая гримаска.

– Ну, тогда мы с вами почти коллеги! Давайте же знакомиться! – И она называет какую-то фамилию, которую я немедленно забываю. – Надеюсь, вы не будете возражать, если станете одним из героев моего репортажа? Мне нужен именно такой человек, как вы, – с одной стороны, посвятивший молодость и, более того, жизнь защите природы, а с другой – человек с душой и поэтическими наклонностями! Вот видите, какая возникает параллель! – И она восторженно хлопает в пухлые ладошки. – Не кажется ли вам, что между этими двумя началами в вашей душе есть некая глубокая и закономерная связь?

– Ну, мне кажется, что…

– Вы не беспокойтесь, я постараюсь не исказить ни одной черты вашего облика! Только, если позволите, хоть один намек и на поэзию…

– Надо подумать…

– Не возражаю! – Она кокетливо улыбнулась, а в глазах – телячий восторг. – У нас еще будет достаточно времени, чтобы поговорить, обещайте мне не исчезать!

Что делать – обещаю и приглашаю ее на ужин. Остальные уже заняли места за длинным столом. Я примостился на углу между Василом и шофером шефа.

– Ну, хорошо, поедим побыстрее и продолжим работу! – объявил Генчев и озабоченно глянул на часы. – Автобусы придут из города через час. А пока – закусите чем Бог послал!

Бог явно не поскупился, на столе чего только нет…

– У меня есть предложение, друзья! – Генчев этак ловко поднялся с рюмкой в руке. – Давайте на время отставим утонченные напитки и чокнемся знаменитой дубравецкой горячей ракией! Только одну рюмку, не больше, чтобы согреться, потому что, судя по всему, нас ждет долгая, бессонная ночь… – (Смотри-ка, и в нем проснулась поэтическая жилка!). – Мне приятно сообщить вам, что среди нас находится представитель министерства товарищ Бобев!

Гром рукоплесканий, Генчев, Васил, директор, даже наша неряха уборщица хлопают в ладоши, только я и Дяко курим, будто оглохли. Шеф бросает на меня злющий взгляд и продолжает:

– Предлагаю тост за успешное завершение трудного начинания! Да, товарищи! В нашей профессии есть трудности, которые мы спокойно и организованно преодолеваем! Я не сомневаюсь в успехе, потому что плечом к плечу с нами идут десятки представителей общественности Дубравца во главе с товарищем кметом и потому что через час-два сюда прибудут еще восемьдесят посланников встревоженной городской общественности! Вот как на практике осуществляется дружба между городом и селом при проведении ответственного мероприятия, связанного с защитой окружающей среды, которая, как вы знаете…

Я смотрю на шефа, слушаю его и, хорошо его зная, уверен, что сейчас он отвлечется, заговорит о другом, и тогда – конца не будет. Его тосты – это вообще чистое мучение, они длятся пятнадцать-двадцать минут, люди падают от усталости. В общем, надо как-то прервать его, но как? Черт с ней, с рюмкой, роняю ее – как бы случайно – на пол, рюмка – вдребезги, кругом все взволнованы, кто высказывает сожаление о рюмке, кто – о вине, но дело сделано – беспредельный тост прерван. Дяко под большими усами скрывает улыбку, Марина, не поворачивая головы, стреляет в меня взглядом и – подмигивает.

– В завершение моего тоста, – Генчев принужденно улыбается (надеюсь, он все понял!), – предлагаю поприветствовать и представительницу местной прессы уважаемую Жанну Малееву. – (Я тут же снова забываю ее фамилию). – От всего сердца пожелаем ей найти среди нас своих героев и правдиво отразить все, что она здесь увидит! Будьте здоровы!

Наконец-то все чокаются и пьют. А экономист Бобев (его фамилию я почему-то запомнил) слегка лизнул ракию, почмокал, как знаток, прикрыл глаза – и одним махом выпил.

– Мм-даа! Просто эликсир! У нас в Софии такого чуда не найдешь!

Васил услужливо бросился к нему с чайником, но тот запротестовал:

– Нет-нет! Я выпил просто так, за компанию! Только попробовал…

– Ничего, ничего, товарищ Бобев! Выпьем еще только по одной, потом закусим, – успокоил его Генчев.

– Ну, если только по одной… – И, прежде чем выпить вторую, снова почмокал, поцокал и прикрыл глаза. – Признаюсь, очень любопытно было бы узнать, как готовится этот божественный напиток…

– Ну, значит, так – берется ракия, – с уверенностью опытного эксперта объясняет кмет, – наливается во что-нибудь такое… чайник, например, или турчик…

– Погоди ты, куда торопишься! – снисходительно прерывает его директор школы. – Прежде чем лить ракию, чайник или турчик ставят на горячую плиту. Потом вовнутрь…

– Да-да, я пропустил! Потом вовнутрь всыпают несколько ложечек сахара. А сахар камарели… каламери… черт побери, скажи ты, учитель!

– Карамелизирует!

– Именно так! Каралеми… – снова запутывается кмет, плюет и прочищает горло большим глотком ракии. – Значит, она растворяет сахар, становится темно-коричневой, пахучей и сладкой…

– Сколько ложечек сахара вы кладете? – интересуется экономист и тут же вынимает из кармана записную книжку и ручку.

– Это зависит от вкуса! Я, например, ужасно люблю сладкое и в четверть литра карамелизирую, то есть кладу, три ложечки.

– Да-да, три! А можно и медом заправить…

– И мед тоже… карамелизирует?

– Нет, мед просто растворяется, когда ракия кипит…

Теоретическую дискуссию о горячей ракии прерывает сообщение о том, что Генчева требуют к телефону. Довольный тем, что может проявить свою деловитость даже в самый разгар пьянки, Генчев резко встает из-за стола и бежит в канцелярию, едва не потащив за собой скатерть с тарелками. Напротив меня сидят журналистка и Марина. Журналистка тихо задает вопросы, записывает Маринины ответы и бросает на меня короткие взгляды, будто хочет сказать: «Нет, этот разговор не настоящий. Настоящий будет с тобой!» Потом она незаметно поднимает рюмку, кивает и подмигивает мне – вроде бы чокается со мной. Что поделаешь – меня хоть и нельзя назвать образцовым джентльменом, однако киваю в ответ. А экономист продолжает записывать все новые и новые рецепты, но при этом не сводит глаз с Марины и как-то успевает изредка украдкой взглядывать и на активистку из охотничьего союза. Она сидит по другую сторону от него, беспрерывно шушукается с «коллегой» и время от времени так закатывается смехом, что я с ужасом жду – она вот-вот опрокинется назад и над столом покажутся ее длинные ноги (у меня такое впечатление, что опрокидываться – ее привычное занятие). «Охотник» заботливо поддерживает ее, проходясь рукой по ее спине сверху донизу, она смотрит на него, как кошка, которая с удовольствием готовится съесть мышь.

Жена кмета тут явно не в своей тарелке. Парень равнодушно и тупо взирает вокруг и жует, жует. Рука его, вооруженная вилкой, снует туда-сюда, отправляет в рот все подряд – солонину, котлеты, соленые огурцы, колбасу, крепкие челюсти смыкаются – «хруп-плям, хруп-плям», а мать ждет, когда сын с трудом проглотит прожеванное, и подносит к его жирным губам чашку с лимонадом. Ее широкое красное лицо лоснится от пота, ей жарко, время от времени она без всякого стеснения распахивает платье на огромной груди и дует вовнутрь, как мощный компрессор. Ее маленькие вороватые глазки останавливаются на мне, и, заметив интерес, с которым я наблюдаю за ними, она неожиданно высоким писклявым голосом объявляет:

– Очень у нас обтесанный мальчик, да? Ты знаешь, что он сказал мне, когда мы шли сюда? Мама, говорит, Пенчевы родители купили «москвич»! Такой тупой-тупой этот Пенчо, и еще хвалится! А я, говорит, засмеялся и сказал ему, что наша машина лучше! Вот так и было, мамин птенчик!

Мамин птенчик выпил чашку до дна.

– А скажи, мамин птенчик, этим дядям и тетям, какая у нас машина? – совсем разнежилась мамаша.

– «Лада»! – отсекает мамин птенчик и тянется через три тарелки к четвертой.

– Умное у нас дитя, верно? Пусть будет здоров! – вмешивается кмет, опрокидывая очередную рюмку ракии. – И сестра у него умная, но этот пооборотистей будет, в меня пошел.

– И ты туда же! – сердится жена. – Она девочка хорошая, только очень уж стеснительная. И из-за того, что такая стеснительная, не может в университет поступить. Ну может ли такое быть, товарищ Бобев, скажите? Что за темы дают им эти люди, что делают с детьми-то, вот девочка так засмущалась, что у нее в животе свело, и – ох! – сделалось такое, что лучше не рассказывать!.. Да если бы она даже и написала тему, разве ее бы приняли? А то мы не знаем, как эти дела делаются! Что поделаешь – нет у нас связей в Софии… Как другие устраиваются? Да просто есть у них свои люди там, наверху…

– Золотая у меня жена, ей-богу! – прокричал кмет и снова налил себе в рюмку. – Двадцать лет мы с ней, но ни на что пожаловаться не могу. И дом, и сад, и хозяйство, и дети – все на ее руках!

– А где она работает? – спросил – ни к селу ни к городу – Бобев.

– Мм… в летнее время, когда фрукты идут, продает в одной кооперативной лавке в городе. А вообще-то, домом занимается, потому что она ведь малость болезненная, да и я люблю, чтоб в доме было все прибрано, вымыто, сготовлено. Иначе как бы я мог справиться с такой большой государственной и общественной работой!

– Ну справляешься же! И за то тебя ценят товарищи наверху! – поддержала его жена.

– А ты-то что!

– А то, что раз это так, значит, так! Сколько лет уж тебя держат кметом, значит, дело знаешь! У нас все в порядке, все путем, вот только некому помочь нам дочку в студентки определить! Знаю, что это трудно, но и мы люди не последние, сумеем отблагодарить как следует! Верно, товарищ Бобев?

– Мдааа… – задумчиво протянул экономист с таким видом, будто взял на себя заботы и проблемы всего человечества и даже тут, среди болтовни охотников и красного носа Васила, не может от этих забот отвлечься.

– Вы позволите мне, друзья, сказать два слова? – Бобев медленно встал и постучал вилкой о бокал. Журналистка тут же прервала разговор с Мариной и подчеркнуто приготовилась записывать. Через день-другой в ее заметке в числе прочих сведений наверняка появится и такой пассаж: «В мероприятии принял участие и товарищ Бобев из министерства, который подчеркнул, что…», ну и так далее. Намозолила мне глаза эта Жанна… Бобев ждет, когда стихнут разговоры, и начинает:

– Для нас, людей старшего поколения, любимая профессия всегда была истинной школой мужества! Она помогала нам преодолевать плохие стороны нашего характера, обуздать в себе индивидуализм и на его месте воссоздать прекрасное чувство долга и коллективизма. То, чего не могла дать семья, давала нам любимая профессия! К великому сожалению, мы еще не научились по-настоящему ценить этот фактор и его роль в воспитании нового человека… Мдаа… Вот я смотрю, среди нас есть и молодые товарищи. Хорошие товарищи, незаметные, тихие, скромные… Я смотрю на них и думаю: что мешает молодому поколению развиваться и совершенствоваться? Соответствующая обстановка, понимание, материальные условия, забота, доверие – все это есть, а от молодых требуется только одно: отдать все свои силы, талант для построения счастливого будущего…

– Мам, а где тут нужник? – мощным гортанным голосом спрашивает обжора. Бобев замолк на полуслове и поглядел на парня, высоко вздернув правую бровь. Меня разобрал такой смех, что я вынужден был нагнуться – будто сапоги поправляю.

– Ах, мамин птенчик! Тебе по большим делам нужно или водичку выпустить? Пойдем, мамин птенчик, пока дядя Бобев тут закончит речь, мама отведет тебя туда, куда царь пешком ходил!

И она вывела своего «птенчика» из-за стола, при этом нагнувшись и стараясь ступать тихо, совсем как в кино во время сеанса.

– Мдаа… – снова протянул Бобев после вынужденной паузы. – А как вспомнишь, в каких условиях мы жили? Голод, материальная и духовная бедность, болезненное преодоление устаревших взглядов…

– Слушай, Бобев, кончай болтать! – с пьяной развязностью крикнул «охотник и рыболов». – Сказал бы два-три слова, и хватит.

Бобев бросил на него уничтожающий взгляд, но тот уже снова обернулся к «активистке» и продолжал оглаживать ее спину. Тогда экономист широким жестом поднял рюмку, повел ею во все стороны и провозгласил:

– За наше единство, друзья! За непримиримость ко всем попыткам разрушить наши добрые отношения! – и залпом выпил ракию.

Журналистка быстро дописала, захлопнула блокнот и тоже подняла рюмку. Марина смотрит на меня так насмешливо, будто я виноват во всем, что здесь творится. А вот и Генчев, он появился незаметно, и лицо у него озабоченное. И голос какой-то странный, будто неловко ему.

– Надо послать кого-нибудь в дачную зону… Мне звонили, что на территорию одной из дач хлынули одичавшие собаки. Они просят немедленно отрядить помощь…

Все вокруг замолчали и смотрят на меня.

Я не кричу, не ругаюсь, но до смерти хотелось бы выплюнуть им, что дачи меня не интересуют, потому что мы не собачники, а охрана заповедника.

– Почему они говорили с вами, а не со мной?

Если бы со мной, я послал бы их куда следует, а сейчас не могу, неудобно – шеф, наверно, дал им обещание помочь.

– Они спросили, кто тут главный, я сказал – товарищ Генчев, – смущенно объясняет Дяко (он подходил к телефону). – Ну, если надо, пойду я…

– Я пойду! – Поднимаюсь из-за стола и иду к двери. – Они сказали хотя бы, из какой дачи звонят?

Генчев выходит из столовой вслед за мной и извиняющимся тоном доверительно шепчет:

– Звонил сын товарища… – и он тихо называет фамилию того самого номенклатурщика, с которым год назад мы так ожесточенно схватились из-за этой проклятой дачной зоны. – Надеюсь, ты понимаешь, как это важно… Они сейчас находятся на даче «Очарование». Надо реагировать немедленно, иначе тут такое поднимется!.. Я знаю твое отношение к дачной зоне, но считай это моей личной просьбой…

– Ну я ведь иду, что еще надо…

– Хорошо, хорошо… Ничего не надо, спасибо тебе, дорогой, и пожалуйста – поосторожнее там. И скорее возвращайся, мы ждем тебя!

Тут на меня буквально набрасывается эта чертова Жанна – она хочет пойти со мной! Это было бы так волнующе!.. Может быть, это действительно «было бы волнующе», но у меня нет никакого желания тащить ее с собой, а вернее, на себе и выслушивать ее фантазии. И вообще мне очень хочется хотя бы на некоторое время оказаться одному на чистом зимнем воздухе. Кроме того, моя миссия почти секретная, а эта Жанна вполне может потом в газетке тиснуть заметку с упоминанием фамилии, которую Генчев так хотел бы скрыть…

Короче – через три минуты я готов. Мы с Дяко держим путь к водохранилищу, у пристани он помогает мне отвязать лодку и запустить мотор. Снежная тьма такая густая, что я даже не вижу носа лодки.

– Включи прожектор! – слышу голос Дяко. – Батареи слабые, но иначе ты…

Я знаю, что «иначе» – если не включить прожектор, можно напороться на скалы противоположного берега, и тогда…

Надо пройти наискось около километра, мне ли удается сделать за пять минут. Поворачиваю прожектор влево-вправо и наконец нахожу маленькую бухточку, где надо пристать к берегу. Выключаю мотор, но лодка по инерции скрежещет по песку, я лечу вперед и больно ударяюсь коленом о стойку прожектора. О, черт! С каждой секундой колено болит все больше, вся куртка намокла от брызг, а теперь предстоит вымокнуть и ногам – надо пройти от лодки до берега метра три по воде. На берегу ноги тут же тонут в глубоком рыхлом снегу…

Итак, сориентируемся – где это проклятое «Очарование»? Как будто недалеко, метрах в ста от водохранилища, но берег крутой, весь покрыт ямами и грудами камней, которых не видно под снегом.

Мучительно медленно преодолеваю это не такое уж большое расстояние, и с каждым шагом злость и ненависть в душе растут и крепнут. Сидят там в тепле, в уюте, испугались, видите ли, нескольких несчастных бездомных собак, тем более есть у кого потребовать помощи. Дзинь-дзинь по телефону, и готово – Боров бежит сюда, мокнет, ломает ноги… Наконец-то выхожу на ровную дорогу, весь в снегу, тяжело дышать… Вот бы зажечь спичку да и поднести к этой поганой даче… Ага, вот она, за первым поворотом. Да, и окна в обоих этажах ярко освещены, и музыка слышна – веселятся отдыхающие! На высокой террасе видны силуэты людей, а еще выше над крышей мутно чернеют распяленные спицы телевизионной антенны, похожей на оленьи рога…

– Сюда, сюда! – кричит кто-то. – Вот они, там, скрылись под летней беседкой! Там на стене есть выключатель!

Я снимаю с плеча ружье и иду к беседке. Надо быть поосторожнее, не исключено, что собаки бешеные, могут выскочить внезапно.

– Ох, не могу я видеть всего этого! – раздается вдруг высокий писклявый женский голос. – Выведи их с участка и убей где-нибудь подальше отсюда, слышишь?!

– Но… неужто он действительно их убьет? – тихо, испуганно спрашивает какая-то другая женщина, и голос ее мне кажется почему-то знакомым.

– Ха, запросто! – это уже кто-то из мужчин, так бойко, хорохорясь. – Не видели разве, что он зарядил ружье? По одному выстрелу в голову – и точка!

– Но как же это? Неужто он их убьет тут, у нас на глазах?

– Ну-ка, помолчите! – снова вмешивается первый мужской голос, дерзкий и властный. – Эй, ты там, внизу! – это он мне. – Нужно застрелить их где-нибудь подальше, потому что они обгадят кровью все беседку, ясно тебе?

Ну и тон у этого засранца, но я реагирую на него не больше, чем на падающий снег.

– Боже мой, он действительно испачкает там всю мозаику! – опять стонет писклявая.

Снова эта венецианская мозаика… Где я видел ее? Поворачиваю выключатель. В самом дальнем углу, вжавшись в стенку, дрожат до смерти напуганные два щенка нечистой породы. Я гляжу на них и вспоминаю убитого мною сегодня желтого малыша. Никакой злобы, никакой остервенелости в глазах щенков, одна только мольба, огромная безумная мольба о пощаде… Эти, на террасе, тоже увидели собачек и притихли. Мне так хочется крикнуть им, что не с ружьем надо было меня звать сюда, а кусок хлеба дать несчастным. А вообще-то в моей руке еще достаточно теплоты, чтобы приласкать перемерзших и обезумевших от голода и страха животных.