Текст книги "Паутина и скала"

Автор книги: Томас Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 51 страниц)

– О Господи, Господи! Что станется с нами? Что на сей раз случится?

Так рассказывала она. И, как обычно, это подтвердилось ро shy;ковым событием. В тот апрельский день в двухстах с лишним ми shy;лях к западу, в штате Теннесси, разыгралась кровопролитная бит shy;ва при Шайло, и в ту минуту, хотя весть об этом пришла несколь shy;ко недель спустя, один из братьев, Джон, лежал с обращенным к небу лицом, павшим на поле сражения.

Многие истории, которые Джордж слышал от тет,и Мэй, бы shy;ли такими. И всякий раз,-когда она рассказывала их вечерами, когда угли в камине сверкали и крошились, сильные ветры бе shy;зумствовали в темноте, и ужас глухого безмолвия терзал ему сердце – он слышал бесчисленные, торжествующие над смертью голоса Джойнеров, победно звучащие из столетнего мрака, из пе shy;чали укромных, безотрадных холмов, и каким-то невероятным образом обонял – неизменно и постоянно! – мягкий ароматный пепел сосновых дров, едкость древесных стружек, обилие сочных, румяных яблок. К ним всякий раз почему-то примешива shy;лись отвратительные, напоминающие о смерти запахи скипида shy;ра и камфоры – это. было забытым впечатлением младенчества, мать приносила его двухлетнего в такую комнату – джойнеровскую, с горящим камином, яблоками и прочим – повидать де shy;душку вечером накануне кончины.

На множестве укромных, безотрадных дорог, в вечно укромных, вечно безотрадных холмах мальчик слышал елейные, протяжные голоса Джойнеров. Видел, как они поднимаются по склону лесис shy;того холма в печальном, тусклом вечернем свете, а потом исчезают, словно призраки; и это являлось жутким пророчеством о давних войнах и сражениях, обо всех людях, преданных в тот день земле! Видел их во множестве домишек посреди глуши, в годы, еще более отдаленные и безотрадные, чем времена Верцингеторига[4]4
  Верцингеториг – вождь кельтского племени арвернов, в 52 году до н.э. возглавивший крупное восстание против Цезаря. В 46 году до н.э. взятый в плен Верцингеториг был доставлен в триумфальной процессии в Рим и там задушен.


[Закрыть], неиз shy;менно приходящих в темноте, чтобы провести ночь в бдении у ло shy;жа усопшего, посидеть в полумраке злополучного соседского дома возле покойника, на котором пляшут отблески легкого пламени, с торжествующей страстью говорить протяжными голосами и стру shy;гать палочки до утра, сосновые дрова догорали и рассыпались в мягкий пепел, а в их голосах неумолчно звучала дарованная судь shy;бой и необоримая способность предвещать горе.

Чего добивалась тетя Мэй этими ужасающими сплетениями своих воспоминаний? В картине того мира, которая сложилась у мальчика, Джойнеры были беззаконным, как земля, и преступ shy;ным, словно природа, племенем. Все прочие щедро бросали свое семя в сырую почву тела живущей в горах женщины, порождали обильное потомство, оно жило или умирало, гибло в младенчест-не или победоносно пролагало себе путь в зрелости, сражаясь со злобными врагами – бедностью, невежеством, убожеством, уг shy;рожавшими ему на каждом шагу. Они расцветали или гибли, по shy;добно тому, как живут или гибнут особи в природе – однако тор shy;жествующие Джойнеры, не знающие никаких утрат и потерь, жили вечно, подобно реке. Другие племена выходили из земли, процветали какое-то время, а потом под непосильным бременем невзгод гибли и возвращались в ту землю, из которой вышли.

Только Джойнеры – эти падкие на ужасы, торжествующие над временем Джойнеры – жили и умирать не собирались.

И он принадлежал к этому роковому, безумному, торжествующе shy;му миру, из темницы которого побег невозможен. Принадлежал точ shy;но так же, как сотни его сородичей, и должен был либо изгнать этот мир из мозга, крови, внутренностей, бежать с демонической, лику shy;ющей радостью в мир своего отца, к новым землям и утрам, к сияю shy;щему городу – либо утонуть, как бешеный пес, умереть!

С первых же лет связной памяти Джорджа охватило всепогло shy;щающее предчувствие прекрасной жизни. Ему постоянно чуди shy;лось, что он вот-вот отыщет ее. В детстве она окружала мальчи shy;ка, надвигалась мягко, неуловимо, наполняя его каким-то невы shy;носимым чувством неописуемой радости. Она терзала ему сердце неистовой болью восторга, лишала его опоры в жизни, но вмес shy;те с тем и заполняла душу ликующим чувством мгновенного об shy;легчения, близящегося открытия – казалось, в воздухе внезапно обнаружится и раздвинется некая громадная стена, казалось, медленно, величаво в полном, торжественном безмолвии отво shy;рится некая огромная дверь. Мальчик не мог подобрать слова для этой жизни, но у него было множество заклинаний, молитв, мысленных образов, которые придавали ей красочность, лад и смысл, не выразимые никакими словами.

Джорджу представлялось, что стоит лишь найти определен shy;ный манер вывернуть кисть руки, повернуть запястье или сделать круговое движение рукой (подобно тому, как ребята находят спо shy;соб разъединить две петли, продетые одна в другую, или специа shy;лист по замкам легко, осторожно вращая наборный диск кончи shy;ками пальцев, отыскивает нужную комбинацию цифр для от shy;крытия сейфа) – и он обнаружит утраченное измерение этого та shy;инственного мира, немедленно войдет в открытую им дверь.

Были у него и другие чудодейственные способы заставлять этот мир открыться. Так в течение десяти с лишним лет он устра shy;ивал магический ритуал почти из всего, что делал. Не дышал, идя вдоль определенного квартала, вдыхал и выдыхал четыре раза, спускаясь по выходе из школы с холма, проходя мимо стены, ка shy;сался пальцами каждого бетонного блока, в торце ее, там, где ле shy;стница поднималась вверх, касался каждого дважды, а если не выходило, то возвращался и начинал все заново.

По воскресеньям же, целые сутки с полуночи до полуночи, Джордж всегда делал не первое, что приходило на ум, а второе. Если, проснувшись в воскресное утро, он опускал ноги по левую сторону кровати, то поднимал их и вставал с правой. Если спер shy;ва надевал носок на правую ногу, то снимал его и надевал на ле shy;вую. И если ему хотелось надеть один галстук, откладывал его и надевал другой.

И так весь день напролет. Но когда вновь наступала пол shy;ночь, он с той же фанатичной суеверностью делал первое, что приходило на ум; а если случалось оплошать в какой-то мелочи этого ритуала, становился мрачным, беспокойным, исполнен shy;ным тревожных сомнений, словно на него ополчились все де shy;моны неудачи.

Эти ритуалы и самопринуждения разрастались, переплета shy;лись, постоянно увеличивали плотность и сложность своей пау shy;тины и временами управляли всем, что он делал, – не только тем, как он касался стен, регулировал дыхание, спускаясь со школьного холма, не дышал, идя вдоль квартала или мерил бе shy;тонные плиты тротуаров расстоянием в четыре шага, но даже и как шел по улице, какую ее сторону выбирал, где останавливал shy;ся и осматривался, где непреклонно шел мимо, даже если ему очень хотелось постоять, посмотреть, на какие деревья влезал в дядином саду, в конце концов он стал влезать на определенное дерево по четыре раза в день и, чтобы вскарабкаться по стволу, совершать четыре движения.

Эта тираническая тайна числа «четыре» мешала ему, когда он играл в мяч, декламировал нараспев латинские изречения или бормотал греческие глаголы. И когда мыл шею и уши, садился за стол, рубил на растопку щепки (на каждую – четыре удара топо shy;ром) или носил уголь (четыре взмаха лопатой, чтобы наполнить недерко).

Кроме того, существовали дни сурового самоограничения, ког shy;да он смотрел только на одну черту людских лиц. В понедельник на носы, во вторник на зубы, в среду на глаза, четверг отводился рукам, пятница ступням, в субботу он с суровой задумчивостью созерцал лбы, неизменно отводя воскресенье для того, что вторым приходи shy;ло на ум – глаз, если думал о ногах, зубов, если о глазах, и лбов, ес shy;ли первым соблазном были носы. Этот долг разглядывания он ис shy;полнял с таким непреклонным, фанатичным рвением, так бесцеремонно таращился на лбы, руки или зубы людей, что те иногда смо shy;трели на него встревоженно, возмущенно, недоумевая, что нелад shy;ного он нашел в их внешности, или негодующе трясли головами и вполголоса бранились, проходя мимо него.

Вечерами Джордж совершал четырехкратные моления – так как числа четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два почему-то были ключевыми в его арифметике чародейства. Он бубнил одну молитву четырежды по четыре раза, вскоре значение слов и смысл молитвы (мальчик сложил ее сам для шестнадцатикратного по shy;вторения) улетучивались, и он следил лишь за ритмом и числом чтений, бубнил так быстро, что слова сливались, но обязательно шестнадцать раз. А если, улегшись в постель, сомневался, что со shy;считал правильно, тут же вставал, опускался на колени, какой бы холодной или сырой ни была погода, как бы он себя ни чувство shy;вал, и не прерывался, пока не досчитывал, к своему собственно shy;му удовлетворению, до шестнадцати, затем читал молитву еще шестнадцать раз в виде епитимьи. Двигало им не чувство благоче shy;стия, не мысль о Боге, праведности или вере: то был просто суе shy;верный обряд, вера в магическое действие определенных чисел и убеждение, что с помощью этого ритуала он добьется удачи.

Так ежевечерне он неукоснительно исполнял долг перед «их» темными силами, чтобы пользоваться «их» благосклонностью, чтобы «они» не покидали его, чтобы «они» были по-прежнему за него, а не против, чтобы «они» – бессмертные, таинственные «они», не дающие нам покоя! – поддерживали его, оберегали, даровали ему победу, сокрушали его злобных врагов и вели его к славе, любви и торжеству, к той самой огромной двери, потай shy;ным вратам в жизнь – в тот сокрытый, неописуемый мир радос shy;ти, который так близко, странно, волшебно, невыносимо близко, который он может найти в любую минуту, и по которому так то shy;мится его душа.

Однажды в город приехал цирк, и при виде его в сознании мальчика возникли два образа, которые до конца детства будут волновать его, которые тут он впервые увидел в их внезапной, чу shy;десной гармонии. То были образы цирка и отцовской родины.

Мальчику представилось, что он поступил на работу в цирк и поехал с ним в большое турне по всей Америке. Стояла весна: цирк отправился из Новой Англии на запад, а потом на юг, наступило лето, за ним осень. Номинальной обязанностью Джор shy;джа – в его воображении все события, лица, голоса, обстоятель shy;ства были совершенно реальными, как сама жизнь – была про shy;дажа билетов. Но в этой маленькой труппе каждому приходи shy;лось заниматься несколькими делами, поэтому он также раскле shy;ивал афиши и договаривался о новых местах с торговцами и фермерами о поставке свежих продуктов. В этом деле он достиг большой сноровки – сказался недюжинный сокрытый талант расчетливо торговаться, унаследованный от живших в горах ро shy;дичей. Он мог раздобыть самые лучшие, самые свежие мясо и овощи по самым низким ценам. Циркачи были суровыми, тре shy;бовательными, они постоянно испытывали волчий голод, не терпели скверных продуктов или стряпни, ели помногу и всегда получали самое лучшее.

Обычно цирк приезжал в новый город рано утром, еще затем shy;но. Он тут же принимался за дела: шел на рынки или к фермерам, которые приехали посмотреть представление. Видел и ощущал чистоту рассвета, слышал внезапное, мелодичное пение ранних птиц и неожиданно чувствовал себя на месте в новом городе, сре shy;ди новых людей. Расхаживал среди фермерских телег, договари shy;вался с фермерами на месте о поставке множества их товаров – арбузов с бахчи, уложенных в мягкое сено, свежего масла, завер shy;нутого в чистые тряпицы, еще влажные от росы и блестящие в звездном свете, громадных обшарпанных фляг с парным, пеня shy;щимся молоком, свежих яиц, которые он покупал по сотне дю shy;жин, десятков цыплят, связок нежного зеленого лука, огромных красных помидоров, хрустящего салата, зеленого горошка и соч shy;ной зеленой фасоли, а также картофеля с пятнами земли-суглин shy;ка, аппетитных яблок, вишен и персиков, молодой кукурузы и увесистых окороков домашнего копчения.

Когда рынки открывались, он принимался торговаться с мяс shy;никами за лучшую вырезку. Мясники поднимали в узловатых пальцах большие куски, выкатывали бочонки свежих колбас, шлепали длинными ладонями по говяжьим и свиным тушам. Возвращался к цирку он с телегой, полной мяса и овощей.

На цирковой площадке уже кипела работа. До него доноси shy;лись чудесно-размеренные удары молота по вбиваемым кольям, крики людей, ведущих животных на водопой, тяжелый грохот телeг, отъезжающих от товарных платформ. К этому времени навес столовой бывал уже воздвигнут, и, подъезжая, он видел поваров, занятых своим делом, расставленные под навесом длинные сто shy;лы со скамьями, жестяные тарелки и кружки. Ощущался аромат крепкого кофе и запах гречишного теста.

Потом циркачи шли завтракать. Еда у них была здоровая, ве shy;ликолепная, как мир, в котором они обитали. Она связывалась в сознании с манящим, красочным миром циркового шатра, чис shy;тым, здоровым запахом животных и дикой, нежной, лиричной природой земли, на которой они жили скитальцами. И этой за shy;мечательной, аппетитной еды было в изобилии. Они съедали гру shy;ды горячих гречишных оладий, намазанных желтым маслом, ко shy;торого каждый отрезал, сколько захочет, от лежащих на столе ку shy;сков, и сдобренных густым кленовым сиропом. Они съедали на завтрак густо посыпанные луком бифштексы прямо со сковоро shy;ды; съедали целые арбузы со зрелой, темно-розовой мякотью, ломти бекона и большие тарелки яичницы или омлета с телячьи shy;ми мозгами. Они брали фрукты, разложенные на столе пирами shy;дами, – сливы, персики, яблоки, вишни, виноград, апельсины, бананы. Все это запивали большими кружками густых сливок и заканчивали завтрак пинтами крепкого, ароматного кофе.

За обедом они ели неудержимо, жадно, с волчьим аппетитом, со сведенными бровями и конвульсивными движениями горла. Уписывали большие куски жареной говядины с румяной короч shy;кой, полусырые и мягкие; ломти нежной свинины с ароматными каемками жира; нежных жареных цыплят; мясо, тушившееся не shy;сколько часов со свежей морковью, луком, брюссельской капус shy;той и молодым картофелем; все овощи, какие только были в это время года – громадные початки жареной кукурузы, лежавшие на двух огромных блюдах, нарезанные помидоры с дольками ок shy;ры и луком, взбитое картофельное пюре и крупные бобы, приго shy;товленные со свининой. На десерт ели сладости со всеми фрук shy;тами, какие могли только быть в то время и в том месте: горячие пирожки с яблоками, персиками и вишнями, присыпанные сверху корицей; всевозможные торты и пудинги; и фруктовые пироги толщиной в несколько дюймов.

Так ездил этот цирк по всей Америке, из города в город, из штата в штат, из Мэна на просторные равнины запада, вдоль Гуд shy;зона и Миссисипи, по прериям, и с Севера на Юг.

Путешествуя по этому океану земли и грез, мальчик думал о родине отца, ее больших красных амбарах, ее близкой знакомости и тревожащей душу странности, о ее чарующей и трагичной красоте. Думал о запахе ее гаваней и морском шуме, о городе, о пароходах, румяных яблоках и красновато-бурой земле, уютных, теплых домах, о ее лиричной, невыразимой радости.

И произошло чудо. Однажды рано утром мальчик внезапно проснулся и увидел над собой великолепие мерцающих звезд. Сперва он не понял, где находится. Цирковой поезд остановился неизвестно отчего посреди поля. Мальчик слышал вялое, преры shy;вистое дыхание паровоза, странно звучащие в темноте голоса людей, постукивание копыт в конских вагонах и чуткое, много shy;значительное молчание земли.

Внезапно мальчик поднялся с кипы брезента, на которой спал. Близился рассвет: на востоке небо начинало белеть, слабый первый проблеск дня медленно поднимался все выше, гася звез shy;ды. Поезд стоял у небольшой, быстрой, глубокой речки, текущей вдоль полотна, и мальчик понял, что принял за молчание быст shy;рую, непрестанную музыку воды.

Накануне ночью прошел дождь, и от речки шел нежный, чис shy;тый запах земных отложений. Мальчик видел легкое белое мерца shy;ние березок, склонившихся над водой, а по другую сторону поезда – белую вьющуюся дорогу. Сразу же за дорогой находился сад с ог shy;радой из покрытых лишайником камней. Свет усиливался, земля и все ее очертания становились четкими. Мальчик видел древний узор поросших лишайником камней, тучную почву распаханного поля; видел оберегаемый порядок, строгую чистоту с легким оттен shy;ком пышной зелени. Это была земля с широкими, как сердце че shy;ловека, изгородями, но не столь огромными, как его мечта, и эта земля казалась знакомой, как комната, в которой он некогда жил. Он вернулся к ней, как моряк к маленькой закрытой гава shy;ни, как человек, изнуренный скитаниями, возвращается домой. Мальчик мгновенно узнал это место. Понял, что в конце концов приехал на родину отца. Здесь находился его родной дом, вернувшийся к нему, покуда он спал, словно забытое сно shy;видение. Здесь находилась его мечта, отцовская родина, земля, где обитал его дух. Ему был знаком каждый дюйм этого пейза shy;жа, и он знал наверняка, что дом находится меньше чем в трех милях.

Мальчик немедленно поднялся и спрыгнул на землю; он знал, куда идти. Вдоль состава медленно раскачивались и пляса shy;ли фонари тормозных кондукторов. Поезд тронулся, колокол его прозвонил, и тяжелые товарные платформы стали удаляться от мальчика. Он пошел в обратную сторону вдоль путей, он знал, что меньше чем в миле оттуда, где речка, бурля, переливается че shy;рез плотину, находится мост. Когда мальчик подошел к мосту, свет стал ярче; четко возникла старая кирпичная мельница и от shy;разилась в блестящей, светлой воде.

Он перешел мост и повернул налево. Река осталась позади, дорога шла среди полей, потом темным лесом со стройными еля shy;ми и соснами, с величавыми раскидистыми кленами и обнажен shy;ной белизной берез. Лесные птицы нарушили тишину. Поднялся щебет, раздавались негромкие, бессмысленные крики, звучав shy;шие подобно лютне. Они падали каплями жидкого золота.

Мальчик шел по дороге туда, где, как он знал, находится дом отцовских родственников. Наконец, миновав поворот, вышел из леса, зашагал вдоль живых изгородей и увидел на склоне холма старый белый дом, чистый, прохладный под густой тенью дере shy;вьев. Из трубы вилась струйка дыма.

Он свернул на дорогу, ведущую к дому, и в эту минуту из-за уг shy;ла появился могучий старик, несший в огромной руке копченый окорок, словно предвидя появление гостя. Едва мальчик увидел старика, из горла его вырвался приветственный возглас. Старик от shy;ветил радостным восклицанием, от которого содрогнулась земля, бросил окорок и вразвалку пошел навстречу мальчику; они встре shy;тились на середине дороги, и старик крепко стиснул мальчика в объятиях. Оба попытались заговорить, но не смогли, обнялись сно shy;ва, и в следующий миг все муки одиночества и неосуществленной мечты исчезли, словно иней с освещенного солнцем стекла.

В этот же миг из дома выскочили двое молодых людей и по shy;бежали к нему с приветствием. Эти крепко сложенные юноши, подобно своему отцу, сразу узнали мальчика и, обняв его с двух сторон за плечи, повели в дом. За завтраком он рассказал им о своих странствиях, а они ему о своей жизни. Они поняли все, что он хотел сказать, но не мог выразить, окружили его любовью и радушным гостеприимством.

Такими вот предстали мальчику образы цирка и отцовской родины, когда он стоял, глядя на цирк, они мгновенно слились в единое живое целое и предстали ему во вспышке света. И вот так, еще не видя в глаза той земли, не ступив на нее ногой, он впер shy;вые оказался на родине отца.

Вот так, изо дня в день, в тугой, запутанной паутине жизни мальчика эти две сферы, которые соприкасались, никогда не сливаясь, боролись, расходились, потом сближались и вновь схватывались. Первыми являлись мрачные воспоминания погру shy;женного в прошлое человека, голоса, отзвучавшие в горах сто лет назад, скорбь укромно живших там торжествующих над време shy;нем Джойнеров. Потом дух мальчика уносился от холмов, от дав shy;них времен и скорби к отцу и отцовской родине; и когда мальчик думал об отце, на душе у него теплело, горячая кровь быстрее струилась в жилах, он вырывался за пределы места и времени и видел на севере, ярко сияющем за холмами, картину прекрасно shy;го будущего в новых землях.

4. СИЯЮЩИЙ ГОРОД

Всякий раз, когда мальчик думал об отце и гордом, холодном таинственном севере, ему приходил на ум и этот город. Отец его приехал оттуда, однако, странным образом, благодаря тонкой иг shy;ре воображения, какой-то волшебной силе в уме и сердце, он связывал отцовские жизнь и облик с этим ярко сияющим горо shy;дом севера.

В его детской картине мира не существовало невозделанных или неплодородных почв: существовал лишь красочный ковер громадной, безгранично плодородной земли, вечно лиричной, как апрель, и вечно готовой к жатве, слегка окрашенной колдов shy;ской зеленью, вечно купающейся в золотистом свете. А над кра shy;ем этой выдуманной земли неизменно нависало прекрасное ви shy;дение этого города, более изобильного и богатого, более испол shy;ненного радости и щедрости, чем земля, на которой он стоит. Да shy;лекий, сияющий, он поднимался в воображении мальчика из пе shy;реливающейся дымки, висящий невесомо, словно облако, и, од shy;нако, непоколебимо высящийся в ярком золотистом свете. Виде shy;ние это было простым, созданным из глубинных субстанций све shy;та и тени, ликующе пророчащим славу, любовь и радость победы.

Мальчик слышал вдали низкий, похожий на пчелиное жужжа shy;ние шум миллионнолюдного города, и в этом звуке содержалась вся таинственность земли и времени. Видел его бесчисленные улицы с яркой, красочной, бесконечно разнообразной жизнью. Город сверкал перед ним, словно прославленный бриллиант, вспыхивал бесчисленными великолепными гранями жизни, столь замечательной, столь щедрой, столь причудливо и постоян shy;но интересной и красивой, что мучительно было находиться вда shy;ли от нее хотя бы минуту. Мальчик видел все улицы, заполненные благородными мужчинами и прекрасными женщинами, и ходил среди них как завоеватель, яростно и ликующе добиваясь побед своими талантом и мужеством, заслуживая высшие награды, ка shy;кие только мог предложить этот город, высочайший приз власти, богатства и славы, великое вознаграждение любви. Там будут чер shy;ные, низменные злодейство и мошенничество, но он сокрушит их одним ударом, заставит уползти в свое логово. Там будут герои мужчины и красавицы женщины, и он одержит победу, займет место среди самых достойных и счастливых на свете людей.

Итак, в этом видении, расцвеченном всеми причудливыми, волшебными красками юношеской фантазии, мальчик ходил по улицам этого великолепного, легендарного города. Иногда он си shy;дел среди владык земли в комнатах с подобающей мужчинам рос shy;кошью: его окружали мебель из красного дерева, портьеры из доро shy;гой, шоколадного цвета кожи. Входил в вечерние залы, блистаю shy;щие мрамором теплых расцветок, величественными лестницами, опирающимися на горделивые колонны из красочного оникса, ус shy;теленными красными ковровыми дорожками, толстыми, мягкими, в которых бесшумно тонет нога. А по залу, заполненному волнами страстной музыки, глубоким, мягким звучанием скрипок, ходило множество красавиц, и все, захоти он того, принадлежали бы ему. Самые красивые принадлежали. Длинноногие, стройные, однако с соблазнительными фигурами, они ходили с гордыми, прямыми взглядами, с изящными, беззаботными лицами, мерцая обнажен shy;ными плечами, их ясные, бездонные глаза светились любовью и нежностью. Яркий золотистый свет озарял их, озарял всю его лю shy;бовь.

Ходил он и по невероятным, похожим на ущелья улицам, чо shy;порным, неприветливым от вызывающе бросавшихся в глаза бо shy;гатства и большого бизнеса, кажущимся коричневыми от чарующего, сильного аромата кофе, с приятным зеленым запахом денег и свежей влажностью духа гавани с ее приливами и пароходами.

Таким было его представление об этом прекрасном городе – юношеским, чувственным, эротическим, но опьяненным невин shy;ностью и радостью, странным и чудесным из-за волшебных зо shy;лотистого, зеленого, коричневого освещений, в которых город рисовался ему. Главным тут был свет. Золотистый от плоти жен shy;щин, изумительный, как их ноги, чистый, бездонный, нежный, как их восхитительные глаза, изысканный, приводящий в ис shy;ступление, как их прически, несказанно вожделенный, как их гнездышки неги, их налитые груди. Свет бывал золотистым, как утренние лучи солнца, льющиеся через старое стекло в темную комнату. Бывал коричневым, тронутым позолотой, как высящи shy;еся над городской улицей старые дома поутру. Бывал свет и голу shy;бым, как утро под фронтонами зданий, отвесными, холодно-го shy;лубыми, затянутыми утренней дымкой, как чистая, прохладная вода гавани с пляшущими на ней солнечными бликами.

Свет бывал янтарно-коричневым в просторных, темных спальнях, закрытых ставнями от утреннего света, где в больших ореховых кроватях великолепные женщины шевелили в чувст shy;венном тепле своими изумительными ногами. Бывал коричнево-золотистым, как молотый кофе, его продавцы и цвет домов, в ко shy;торых они жили; коричнево-золотистым, как старые кирпичные здания, мрачные от богатства и запаха торговли; как утро в боль shy;шом баре с блестящим красным деревом, свежим пивом, лимон shy;ными корочками и запахом настойки «Ангостура». Свет бывал совершенно золотистым вечерами в театрах, сиял золотистой теплотой и телесностью на золотистых фигурах женщин, на толстом красном плюше, на крепком, старом, слегка затхлом запахе, на по shy;золоченных снопах, купидонах и рогах изобилия, на плотском, силь shy;ном, нежно-золотистом запахе всех людей. А в больших ресторанах свет бывал ярко-золотистым, округлым, как теплые ониксовые ко shy;лонны, гладкий мрамор теплых расцветок, как старое вино в округ shy;лых, замшелых бутылках и большие белые изображения женщин на расписанных розами потолках. Кроме того, свет бывал обильным, ярким, коричнево-золотистым, как громадные поля осенью; бывал золотистым, радующим душу, как жнивье с толстыми, рыже-золоти shy;стыми снопами, над которыми высятся большие красные амбары и стоит густой, пьянящий яблочный аромат.

Это видение прекрасного города составлялось из множества разрозненных источников, из книг, рассказов путешественни shy;ков, фотографии Бруклинского моста с громадным, крылопо-добным размахом, песни и музыки его тросов, даже маленьких фигурок идущих по нему людей в шляпах дерби. Эти и многие другие впечатления составили у него в мозгу картину прекрасно shy;го города, она долго владела им мощно, ликующе, неотвратимо входило во все, что он делал, думал, чувствовал.

Это видение прекрасного города сияло не только от тех обра shy;зов и предметов, которые буквально порождали его, как фотогра shy;фия моста: оно входило смутно и мощно в его общее видение ми shy;ра, в состав крови и ритм сердцебиения, во множество вещей, с которыми не имело видимой связи. Оно входило в женский смех на вечерней улице, в звуки музыки и легкий напев вальса, в гор shy;танные переборы контрабаса; оно было в запахе свежей апрель shy;ской травы, в доносимых ветром еле слышных криках, в жаркой дымке и вялом гудении воскресного дня.

Оно входило во все шумы и звуки карнавала, в запахи конфетти, бензина, громкие, ликующие крики людей, кружащуюся музыку ка shy;русели, резкие крики и скрипучие голоса зазывал. Было оно и в зву shy;ках, запахах цирка – в реве и тяжелом духе львов, тигров, слонов, в рыжевато-коричневом запахе верблюда. Оно входило каким-то об shy;разом в морозные осенние ночи, в чистые, резкие, ледяные звуки ка shy;нуна дня всех святых. И невыносимо являлось ему вечерами в удаля shy;ющемся, тоскливом гудке поезда, в негромком, печальном звоне его колокола, стуке громадных колес по рельсам. Приходило и в зрели shy;ще длинного состава рыжих товарных вагонов на путях, в зрелище уходящих вдаль и теряющихся из виду рельсов, сияющих музы shy;кой пространства и полета.

В подобных и бесчисленных прочих вещах видение прекрас shy;ного города оживало и ранило его, словно нож.