Текст книги "Паутина и скала"

Автор книги: Томас Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 51 страниц)

Книга шестая. Горькая тайна любви

Та вечеринка произвела на Джорджа неожиданно угнетающее воздействие. Ушел он оттуда, еще сильнее мучаясь сознанием, что никуда не годится, и книга его никогда не будет издана.

Однако это было не все – далеко не все. Ибо Джордж сознавал, что Эстер каким-то непостижимым образом вплетена в паутину его горечи и отчаяния. В роскоши ее дома он общался с великими ми shy;ра сего, чей редкостный, восхитительный удел был предметом его давних зависти и устремлений. И теперь увиденное наполняло его смятением, стискивало холодом сердце.

Джордж еще не успел толком разобраться, что именно так по-дейтвовало на него, однако точно, твердо, наверняка знал, что его заветная мечта разбита вдребезги. И такой влекущей бьша меч shy;та, такое важное место занимала в его надеждах с самого детст shy;ва, что теперь у него появилось чувство, будто он сам – все его движущие силы, работа, вся жизнь – сокрушен, разбит, сломан, уничтожен и навсегда погребен под обломками своей прекрасной мечты.

36. ВИДЕНИЕ СМЕРТИ В АПРЕЛЕ

Той весной – в зеленом очаровании того решающего, роко shy;вого, гибельного апреля – Джорджем овладело состояние из многих компонентов: безумие стало терзать его тело, дух, разум всеми силами смерти, безысходности, ужаса. Джордж считал, что песенка его спета, и взирал на мир глазами не серой нежити, а человека, выброшенного из жизни, злобно вырванного из вели shy;колепной музыки дня, глядящего из смертной тени на все утра shy;ченное великолепие и упивающегося им с пылающим сердцем, с безгласным воплем, с чувством невыразимого горя, с мукой со shy;жаления и утраты.

И в этом безумии, искажающем, извращающем истинное по shy;ложение вещей, Джордж с приливом отчаяния и безутешной жалости к себе думал, что это крушение подстроила ему Эстер. Она виделась Джорджу в центре растленного, бесчестного мира, на shy;селенного богатыми, влиятельными, циничными людьми, пред shy;ставительными, надменными, могущественными крючконосы shy;ми евреями, их нежнокожими женами, которые создали моду, поветрие на книги, спектакли, африканскую скульптуру, так на shy;зываемыми корифеями в искусстве, художниками, писателями, поэтами, актерами, критиками, лукавыми и коварными в своем хитроумии, в ненависти и зависти друг к другу – и Джордж ду shy;мал, что в ее мире, представляющем собой подобную картину, этим безжизненным, серым, отвратительным людям в их загово shy;ре нежити доставляет радость только выхолащивание духа живо shy;го человека. Они использовали Эстер, чтобы заманить провин shy;циала в западню. И ему казалось, что преуспели в этом. Что он в конце концов угодил в устроенную ими ловушку, что завело его туда собственное безрассудство, что крушение его окончательно и непоправимо, что он навсегда лишился своей силы, что для не shy;го нет надежды на оздоровление или спасение.

Ему было двадцать семь лет, и подобно человеку, который ждал слишком долго, покуда грянет надвигающаяся гроза, слиш shy;ком тупо, самонадеянно, беззаботно глядел на подступающее на shy;воднение, надвигающегося врага, или юному, неопытному бок shy;серу, который ни разу не был бит, не испытал на себе сокруши shy;тельной, беспощадной мощи противника, не был ужален ядови shy;той змеей поражения, не был приучен к осмотрительности не shy;мыслимо, невероятно сильным ударом и потому и мнит в своей надменности и гордости, будто он мера всех вещей и будет побе shy;дителем в любом соперничестве, Джордж теперь думал, что был застигнут бедой врасплох и навсегда, безвозвратно низвергнут в бездну крушения, которой не предвидел.

И все-таки он считал, что никогда ни к одному человеку вес shy;на не приходила так прекрасно, так великолепно, как в тот год к нему. Сознание крушения, убежденность, что песенка его спета, жуткий страх, что вся мощь и музыка его жизни, подобно бегу shy;щим остаткам разгромленной армии превращены в разложив shy;шиеся клочья и никогда не вернутся к нему, никогда больше не будет хороших, прекрасных времен, таких ночей, как те, когда дух его бродил легко и весело, словно тигр, по полям сна, таких дней, как те, когда его энергия в трудах, в мечтах устремлялась к неизбежному, упорному завершению громадной, радостной ра shy;боты – сознание утраты навеки всего этого отнюдь не вызывало у него ненависти к весне и жизни, которую он видел вокруг, на shy;оборот, побуждало его любить весну сильно и страстно, как ни shy;когда.

В заднем дворе старого кирпичного дома, где он жил, в одном из маленьких, обнесенных забором нью-йоркских задних дворов, крохотной части напоминающего шахматную доску квартала, на старой, утомленной земле была полоса нежной травы и единствен shy;ное дерево. В тот апрель Джордж изо дня в день наблюдал, как оно вновь покрывается прекрасной молодой листвой. А потом однаж shy;ды взглянул в гущу свежей, великолепной зелени и увидел трепе shy;щущие блики пронизывающего ее света, оттенки, которые темне shy;ли, перемещались, менялись с каждой малейшей переменой осве shy;щения, каждым легчайшим, неуловимым ветерком, это было до то shy;го жизненно, ярко, впечатляюще, что превратилось в некое вол shy;шебство, некую тайну, вызвав мучительные раздумья о времени и жизни человека на земле, и Джорджу вдруг показалось, что это де shy;рево связано с его судьбой, что жизнь его неразрывна со всей, от рождения до смерти, недолговечностью весны.

Джордж чувствовал, что это необычное свойство, способ shy;ность весны пробуждать сознание единства человека со всеми го shy;ловоломными, мучительными загадками жизни, исходит из воз shy;действия зелени на его память и ощущение времени. Первая зе shy;лень года, особенно в Нью-Йорке, обладала не только способно shy;стью сводить весь суетливый хаос и неразбериху города в единую замечательную, лирическую гармонию жизни, но еще и такой волшебной властью над его воспоминаниями, что шедшая во shy;круг жизнь становилась частью всех мгновений его жизни. Таким образом и прошлое становилось столь же реальным, как настоя shy;щее, он жил в событиях двадцатилетней давности с такой же на shy;пряженностью, с таким же сильным ощущением реальности, словно они только что произошли. Он чувствовал, что не суще shy;ствует теперь, более реального, чем тогда; фикция временной последовательности была уничтожена, и вся его жизнь стала не shy;разрывной с нерушимым единством времени и судьбы.

Таким образом, разум его той весной находился под воздейст shy;вием этой очаровательной зелени, и потому в жизнь его вошло яркое, отчетливое видение. Видение смерти и разложения, неизменно роившееся в его мозгу тысячью образов. Он видел мир в оттенках смерти не потому, что хотел уйти от действительности, а потому что хотел принять ее, не потому, что хотел бежать от жизни, найдя ее невыносимой, в какую-то приятную сказку соб shy;ственного сочинения, а потому, что в течение многих лет жажда, которая пробуждала в нем стремление к знаниям, столь ненасыт shy;ное, что ему хотелось сорвать последний покров с каждой вещи, обнажить ее сущность, все еще влекла его к бегству в жизнь. Но теперь ему казалось, что жизнь его обманула.

Не считая тех часов, когда с ним находилась Эстер и когда бывал на занятиях в Школе, Джордж проводил время либо в бе shy;зумном, неистовом хождении по улицам с вечера до утра, либо дома в полном одиночестве, в раздумьях. Иногда он часами не shy;подвижно сидел в кресле или лежал на кровати, заложив руки под голову, с виду погруженный в глубокую апатию, однако в действительности, хотя все мышцы были неподвижными, все его способности были вовлечены в небывало бурную деятельность. Картины прошлого и настоящего проносились в его мозгу пото shy;ком слепящего света.

Когда Джордж думал об Эстер, о ее мире и крушении, кото shy;рое, как ему казалось, подстроила она, его внезапно отвлекала бессмертная птичья песня на дереве. Тогда он подскакивал с кро shy;вати, подходил к окну, и, когда смотрел в восхитительную гущу листвы, минуты прошлого оживали со всеми их трагическими воспоминаниями, столь же реальными, как комната, в которой он стоял.

Однажды Джордж вспомнил о том случае в детстве, когда ви shy;дел, как человек, которого трясли, будто крысу, били по лицу, пя shy;тился, испуганно ежился перед своим противником, под взгляда shy;ми бледных, широко раскрывших глаза жены и маленького сына, и понимал, что с этой минуты дух человека сломлен, жизнь раз shy;бита. Он помнил день, время, ужасное, чудовищное молчание соседей, которые все слышали и видели. И потом в течение мно shy;гих месяцев тот человек проходил мимо обращенных к нему ци shy;ничных, спокойно-презрительных лиц горожан, не поднимая го shy;ловы, а когда заговаривал с кем-то, пытался улыбнуться, улыбка получалась отвратительной – какой-то жалкой гримасой, про shy;сительным, заискивающим растягиванием губ, а не улыбкой. А его жена и сын ходили молча, в одиночестве, пряча глаза, испу shy;ганные, пришибленные, стыдящиеся.

И еще, когда ему было двенадцать лет, Джордж видел, как од shy;ного человека избил у всех на глазах любовник его жены. Тот че shy;ловек был жалким, тщедушным, мужем крупной, чувственной женщины, любовник ее, сильный, красивый, жестокого вида мужчина, богатый и властный, каждый вечер приезжал за ней на машине после ужина. И муж, который в это время обычно поли shy;вал газон перед домом, не поднимал бледного лица от земли, ни shy;чего не говорил ни любовнику, ни жене, когда та проходила ми shy;мо по дорожке.

Однако как-то вечером, когда любовник приехал и стал вызы shy;вать женщину гудком, муж внезапно бросил шланг, пробежал по газону, спустился по бетонным ступеням к стоявшей машине и заговорил с приезжим громким, дрожащим, взволнованным го shy;лосом. Из машины тут же раздалось негромкое рычание, в кото shy;ром звучали удивление и гнев, рослый мужчина распахнул двер shy;цу с такой силой, что муж отлетел назад, потом схватил мужа, стал трясти, бить его, грязно и злобно обзывать, надменно де shy;монстрируя свои отношения с его женой соседям и всем притих shy;шим, глядевшим во все глаза жителям улицы.

Это было непередаваемое в своей унизительной постыдности зрелище, и самым постыдным был отвратительный страх мужа, который после первого бурного порыва смелости пищал от ужа shy;са, словно крыса, молил, чтобы любовник жены выпустил его и больше не избивал. Наконец он в отчаянии вырвался и стал не shy;уклюже карабкаться задом наперед по ступеням в отвратитель shy;ном бегстве, протестующе и умоляюще вытянув тонкие руки, а здоровяк грузно преследовал его, обзывая и нанося неловкие удары, казавшиеся еще более постыдными из-за их неловкости, тяжелого дыхания бьющего и тупого, унизительного молчания зрителей.

Потом женщина быстро вышла к ним из дома, яростно обру shy;гала прикрывающегося мужа, заявила, что он осрамил ее и себя «дурацкой выходкой», и приказала ему, словно побитому ребен shy;ку, идти в дом. И тот человек пошел, извинился, скуля и ежась, а затем торопливо заковылял в спасительное убежище дома, голо shy;ва его была опущена, слезы струились по красным щекам худо shy;щавого избитого лица. А женщина села в машину к своему ругающемуся и хвастливо грозящему любовнику, заговорила с ним негромким, серьезным, убеждающим голосом, и наконец он утих.

Машина поехала, свернула на углу возле основания холма, Джордж услышал внезапный взрыв веселого, чувственного смеха женщины. Потом наступила темнота, и сквозь далекие звуки и нависшую таинственность ночи, сквозь свет звезд, вспыхнувших в небе, и огней на верандах по всей улице, снова послышались голоса соседей, негромкие, язвительные и очень жадные, то и де shy;ло прерывающиеся взрывами грубого смеха. И он навсегда воз shy;ненавидел ту ночь, ему казалось, что не существует темноты на shy;столько глубокой, чтобы скрыть его стыд.

На ум Джорджу пришли и другие воспоминания, и в резуль shy;тате возникло кошмарное видение человеческой жестокости, ни shy;зости, покорности и трусости, до того невыносимое, что он кор shy;чился на кровати. Конвульсивно рвал простыни, ругался, кривя рот, и в конце концов, когда черный ужас перед жестокостью и страхом человека начал извиваться в его мозгу, словно гнездо змей, принялся разбивать в кровь кулаки о стену.

Джордж видел это в детстве и поклялся, как и все остальные ребята, что скорее падет мертвым или избитым до полусмерти, чем допустит, чтобы такое случилось с ним. И укреплял сердце, стискивал зубы, готовясь к встрече с врагом, давал клятвы, что будет наготове, когда враг появится.

Но теперь, в начале того рокового апреля, Джорджу казалось, что враг появился, но не так, как он ожидал, не с той стороны, не в том свирепом обличье. Ему представлялось, что враг возник от shy;куда ни возьмись, неузнанным, и нанес ему поражение, униже shy;ние, крушение более ужасное и непоправимое, чем претерпели те двое.

И все же подобно человеку, побежденному врагами, лишенному органов мужественности, Джордж сохранял все свои неистовые же shy;лания, все возвышенные надежды на творческие свершения. Планы, замыслы десятка книг, сотни рассказов обуревали его мозг: форма и содержание книги целиком, с начала до конца, внезапно вспыхива shy;ли у него в голове, и он неистово, забыв обо всем, погружался в ра shy;боту. Этот всплеск творчества мог продолжаться с неделю.

В такое время, в перерывах между неистовыми приступами писательства, он вновь гулял по улицам, испытывая нечто вроде возвращения радости, которую вызывала у него вся окружающая жизнь. И поскольку весь сумбур его мучительных, путанных мыслей об Эстер влиял, воздействовал на все, что он думал, чув shy;ствовал, говорил, Джордж с исступленной страстью смотрел на всех женщин.

Однажды он увидел крепкую, дюжую ирландку, привлека shy;тельную грубой, дикой красотой ее племени, когда та огибала не shy;приглядный угол под ржавой, грохочущей надземкой. Едва она появилась из-за угла, на нее обрушился порыв ветра, завернул подол платья между ног, и на миг фигура ее отчеканилась во всей откровенности – широкий, мощный живот, большие груди и громадные, похожие на колонны бедра, движущиеся вперед с будоражущей чувственной энергией. И внезапно Джордж почувст shy;вовал в себе такую силу, что, казалось, мог бы выдергивать дома из земли, будто луковицы. Сияющий образ этой крепкой, дюжей красавицы навсегда запечатлелся в сознании Джорджа, придавая радостную яркость воспоминаниям о чудовищном грохоте на той неприглядной улице и толпам серолицых, кишевших вокруг нее людей.

Потом неподалеку от южной части Бродвея, на одной из узких, людных улочек со старыми, пожелтевшими, угрюмого вида дома shy;ми, но и с волнующей, обыденной атмосферой жизни и торговли – с тюками, ящиками и мощными машинами, с запахами кофе, кожи, скипидара и веревок, с неторопливым цоканьем копыт тя shy;желовозов, грохотом колес по булыжнику, ругательствами, возгла shy;сами, распоряжениями кучеров, упаковщиков, грузчиков и хозяев – мимо Джорджа, когда он стоял возле кожгалантерейной лавки, прошла молодая женщина.Она была высокой, стройной и вместе с тем неимоверно соблазнительной, шла горделивой, чувственной походкой. Лицо ее было худощавым, изящным, глаза ясными, си shy;яющими, однако в них таилась мечтательная нежность, морковно shy;го цвета волосы – пышными, шелковистыми, они выбивались из-под шляпки с каким-то колдовским очарованием. Прошла она ми shy;мо Джорджа неторопливо, покачивая бедрами, на губах ее появи shy;лась легкая улыбка, невинная и одновременно растленная, кроткая и вместе с тем исполненная сочувственной и соблазнительной нежности, и он провожал ее взглядом с чувством радости и вожде shy;ления, с ощущением невыразимой утраты и душевной боли.

Джордж понимал, что скрылась она навсегда, что больше ее не увидит, и вместе с тем был убежден, что отыщет ее, овладеет ею. Это походило на волшебство, и исходило оно не только от красивой женщины, но и от старой улочки с ее богатой, тусклой и восхитительной смесью прошлого, с крепкими, чистыми, вол shy;нующими запахами простых, натуральных материалов, особенно чистым, великолепным запахом кожи от галантерейной лавки – сложенных перед ней больших чемоданов, сумок, чехлов, кото shy;рый ударил ему в ноздри, когда женщина проходила мимо, – и все это вместе с нежным, странным, очаровательным апрельским светом обернулось радостной, чудесной сценой, которая, каза shy;лось ему, запомнится навсегда.

Джордж не забывал ту женщину, ту улицу, тот запах кожи. Эта память была частью его невыносимых страданий и радости всю ту весну. И непонятно отчего мысль о той женщине неизменно связывалась у него с мыслью о судах, о запахе моря, скошенных надстройках, ходе, форштевне большого быстроходного лайнера, с будоражущим предчувствием путешествия.

Так бывало с Джорджем в те краткие промежутки времени, когда безо всякой видимой причины дух его воспарял снова, воз shy;носил своего обладателя на день-другой к жизни, любви, творче shy;ству. А потом вдруг из самой глубины радости, из волшебного си shy;яния, великолепия, ликующей музыки земли возвращался бе shy;лый, слепой ужас его безумия, ошеломлял, уничтожал начисто все радостное в его душе.

Иногда эта волна смерти и ужаса появлялась от приводящих в бешенство полурасслышанного слова, громкого смеха на ночной улице, пронзительных выкриков и насмешек юных итальянских головорезов, проходивших в темноте под его окном; или насме shy;шливого, бесцеремонного, любопытного взгляда из-за ресторан shy;ного столика, какого-нибудь нерасслышанного шепота. Иногда она появлялась из каких-то глубин безо всякой видимой или ощутимой причины. Появлялась, когда он сидел в кресле дома, когда глядел в потолок, лежа на кровати, появлялась из-за слова и стихотворении, из-за строчки в книге или когда он просто гля shy;дел из окна на единственное зеленое дерево, но когда, по какой причине она бы ни появилась, результат неизменно бывал од shy;ним и тем же: работа, мощь, надежда, радость, все творческие си shy;лы моментально тонули в ее ошеломляющем накате. Джордж поднимался с этой волной в душе и разражался бешеной бра shy;нью на весь мир, словно человек, обезумевший от физической боли, пожираемый со всеми потрохами раковой опухолью или сжимающий ладонями целый ужасающий ад больных зубов.

И всякий раз, когда его сводили с ума эти конвульсии ужаса и страдания, Джордж искал спасения в бутылке. Неразбавленный джин с бульканьем лился по его горлу, словно по ливневому спу shy;ску, отупляя клетки охваченного безумием мозга, смиряя беше shy;ное волнение крови, сердца, дергающихся нервов временной ил shy;люзии силы, осмотрительности, самообладания. Потом джин на shy;чинал гореть, кипеть в его крови, словно какое-то тягучее масло. Мозг горел неторопливо, буквально как угли в ржавой, почер shy;невшей жаровне, Джордж сидел тупо, молча, в зловещих потем shy;ках медленно нарастающей убийственной ярости и в конце кон shy;цов выходил на улицу найти врага, браниться, драться, искать смерти и ненависти в дешевых притонах среди крыс в человече shy;ском облике, синевато-серой, блестящей ночной нежити.

И с вечера до утра, будто существо, обреченное жить в отвра shy;тительном кошмаре, видя в своем безумии всех и все на свете в постоянно меняющихся обликах, он вновь рыскал по громадной, непристойной авеню ночи, вечно освещенной ярким, мертвен shy;ным, подмигивающим светом. Ходил по клоаке, где обитала не shy;жить, а тем временем улица, земля, люди, даже громадные урод shy;ливые здания кружились вокруг него во всеобщей безумной пля shy;ске, и все жестокие, синевато-серые лица созданий этого мира, казалось, злобно обращались к нему с чертами змей, лисиц, яс shy;требов, крыс и обезьян – а он вечно искал живого человека.

И утро наступало вновь, но без сияния, без пения. Джордж оправлялся от безумия и снова смотрел разумным, спокойным взглядом, однако из безрадостных, бездонных глубин духа в сердце жизни, которую, как ему казалось, он утратил навсегда.

Когда Эстер приходила в полдень, Джорджу она иногда каза shy;лась роковой причиной его безумия, устранить которую невоз shy;можно, как причину расползающегося рака из крови. Иногда возвращалась зелень первого апреля их совместной жизни, и тог shy;да Эстер сливалась с сердцем радости, со всем, что он любил в жизни, со всем сиянием и пением земли.

Однако вечером, после ее ухода, Джордж уже не помнил, как выглядела Эстер среди дня. Мрачный, роковой свет разлуки, не shy;объятная бархатная ночь, чреватая множеством невообразимых предательств, падали на нее, и лицо, сиявшее в полдень светом преданности, любви, здоровья, исчезало напрочь. Теперь оно ви shy;делось Джорджу застывшим в какой-то надменной властности, оно мерцало, словно невиданный, роскошный драгоценный ка shy;мень; в лихорадочном воображении Джорджа оно тускло свети shy;лось всеми дремлющими, неутолимыми страстями Востока, го shy;ворило о безмерном, как океан, вожделении, о теле, которое до shy;ступно всем мужчинам и которое никому из них никогда не бу shy;дет принадлежать безраздельно. В сознании Джорджа вспыхива shy;ла, вновь и вновь, извращенная картина. Он видел множество смуглых, щедро одаренных красотой евреек, лица их были ласко shy;выми, глаза горящими, груди походили на дыни. Видел их в бо shy;гатстве, властности, окруженными огромными, надменными башнями города, видел их прекрасные тела в роскошной одежде, сверкающей темными драгоценными камнями, когда они расха shy;живали по величественным пышным палатам ночи с нежной, ис shy;полненной невыносимой чувственности гибкостью. Они пред shy;ставляли собой живую дыбу, на которой были сломаны дрожа shy;щие спины всех их любовников-христиан, живой крест, на кото shy;ром были распяты мужчины-христиане. И эти женщины были еще более погибшими, чем все мужчины, которых они утопили в океане своей страсти, их плоть была больше изглодана ею, чем плоть всех мужчин, ставших жертвами их похоти, обессиленных их неуемным вожделением. А позади них, неизменно в великоле shy;пии ночи, находились смуглые лица представительных крючко shy;носых евреев, исполненные надменности и презрения, мрачной гордости и неописуемого упорства, стойкости, покорности, древ shy;ней отвратительной иронии, следящих, как их дочери и жены от shy;даются любовникам-христианам.

Словом, едва Эстер покидала Джорджа, в него тут же вселя shy;лось безумие, он тут же осознавал, что обезумел и ничего не мо shy;жет с этим поделать. Стоял у окна, глядя на дерево, и видел, как черная мерзость смерти и ненависти надвигается на него, словно волна. Она сперва заполняла своей отвратительной, ядовитой слизью глубокие извилины его мозга, а затем пронизывала свои shy;ми черными языками вены и артерии его плоти. Она жгла, вос shy;пламеняла его мозг темным, жарким огнем, отдающим кровью, убийством, но все остальное в теле холодила, замораживала и стискивала змеиными зубами. Иссушала сердце кольцом ядови shy;того льда, лишала пальцы чувствительности, плоть его увядала, становилась омертвелой, желтовато-бледной, щеки обретали зе shy;леный оттенок, рот пересыхал, язык делался распухшим, на губах появлялась кислота и горечь, бедра и ягодицы становились сла shy;быми, дряблыми, колени подгибались под тяжестью тела, ступни холодели, белели, живот сводило, подташнивало, а чресла, не shy;когда трепетавшие музыкой жизни и радости, под ядовитым, яростным стискиванием становились бессильными, чахлыми, иссохшими.

И в этих приступах безумия Джордж считал, что нет ни спасе shy;ния, ни защиты от лживости женщин, от их нежной жестокости, их растленной невинности. Неистовые ругательства, проклятия, мольбы любовника против беспощадной потребности женской натуры. Все женские слезы, протесты, страстные признания ни shy;чего не меняют. Ничто не может смирить, обуздать ненасытные желания женщины, когда она оказывается перед ненавистным уделом старости и смерти. Любовник может кричать на стену, пытаться плевком обрушить мост, обвязать веревкой ураган или поставить посреди океана частокол с таким же успехом, как до shy;биваться от женщины верности.

Разве не могут женщины лгать, лгать, лгать, и при этом ду shy;мать, что говорят правду? Разве не могут колотить себя в грудь, рвать на голове волосы, бить обвиняющих любовников по лицу и вопить, что такой чистоты, верности, преданности, как у них, не бывало с начала времен? Могут! Разве не могут источать благо shy;родство всеми порами, всеми протестующими стонами и всхли shy;пами, пока не повалятся на кровать мутноглазыми, заплаканны shy;ми, краснолицыми, запыхавшимися, изможденными этим пы shy;лом своей чистой, невинной женской натуры – и вместе с тем лгать, изменять в мгновение ока, свернув за угол, в любой из миллионов потаенных, затерянных, неведомых комнат в непро shy;глядных джунглях этого города, где твои соперники свернулись змеями, готовясь отравить верность, напустить порчу в сердце любви?

Мозг Джорджа пронзило отравленной стрелой постыдное воспоминание. Он неожиданно вспомнил гнусные, коварные слова, которые три года назад сказала ему одна знакомая Эстер из театрального мира, единственные откровенные слова обвине shy;ния, какие кто-либо говорил, осмеливался говорить ему о ней. И когда эти ненавистные слова всплыли в памяти, Джорджу вспом shy;нились и время, место, улица, узкий, голый, серый тротуар, где они были сказаны.

Он шел с той девицей по улице, где она жила, часов в один shy;надцать вечера. И когда она произнесла эти слова, они проходи shy;ли под полосатым тентом над подъездом нового многоквартир shy;ного дома. И едва слова безжалостно впились своими ядовитыми клыками в сердце Джорджа, он глянул в рыхлое, грубое, прыща shy;вое лицо молодого швейцара в дверях, увидел обильные галуны на его ливрее, его медные пуговицы, наглую усмешку, и лицо это shy;го человека навсегда запечатлелось в памяти Джорджа с чувством ненависти и омерзения.

Девица, глянув на Джорджа с коварной, сдержанной злобно shy;стью на тощем, уродливом лице, предостерегла его относительно женщины, с которой он познакомился всего месяц назад, сказа shy;ла сдержанным, сожалеющим голосом, в котором под конец про shy;звучала неожиданная вспышка яда и недоброжелательства:

– Она любит молодых людей. Извините, но так о ней говорят. Знаете, боюсь, что это правда.

И теперь в какой-то миг черного ужаса эти слова вспомни shy;лись ему со всей их ядовитой, мучительной многозначительнос shy;тью. В жарком гневе, который вскипал тогда у него в душе, он счел их мерзким наговором, ревнивой ненавистью серой, бес shy;плотной нежити к прекрасной, пылкой, чудесной жизни. Но за shy;быть их не мог. Вновь и вновь эти слова возвращались терзать его сердце, словно отвратительные, неизлечимые язвы.

Они вызвали в воображении картину всего отвратительного театрального мира, мертвенного, сверкающего ночного мира Бродвея, мира утомления, смерти, ненависти и унылой прости shy;туции, стремящегося замарать все живое собственной грязью. И когда он думал об этой громадной клоаке, где обитала нежить, этой громадной улице ночи, освещенной непристойным подми shy;гиванием мертвенного света, кишащей множеством отврати shy;тельных, порочных, злобных лиц – лиц крыс, змей, стервятни shy;ков, всех отвратительных пресмыкающихся, паразитов, безгла shy;зых рептилий ночи, притворных, лицемерных лиц ненавистных актеров со всеми их коварными сплетнями, подлыми шепотка shy;ми, – то снова безумел от ужаса, сомнения, неверия. Казалось невероятным, что эта живая, красивая, цветущая женщина со свежим, веселым, полуденным лицом, сияющим здоровьем, чи shy;стотой и радостью, может быть хоть какой-то нитью связана с этим порочным ночным миром притворства, грязи и смерти.

И теперь, в одно из ошеломляющих мгновений своего безу shy;мия, отвратительные, мучительные воспоминания о тех незабы shy;ваемых словах пронеслись в его мозгу, вызвав ядовитый выводок мыслей-гадюк и безумных фантазий. Он вновь увидел какой-то ее случайный взгляд, вспомнил сотню случайных слов, поступ shy;ков, интонаций, и они, как бы ни были мимолетны и пустячны, теперь казались зловеще чреватыми проявлениями лживости, предательства, порочности. И в потемках измученного разума у него впервые мелькнула мысль, что он понял их в подлинном, постыдном значении.

И внезапно с ослепительной яркостью ненависти и отчаяния в его воображении проносился десяток картин предательства, не менее мучительных от того, что эти картины были созданы толь shy;ко безумием его распаленного мозга. Джордж видел Эстер наде shy;жно спрятавшейся от него в многолюдной огромности города, оберегаемой властью надменного, наглого окружающего ее бо shy;гатства. Потом надежно укрытой в жестоком очаровании весны где-то за городом, в усадьбах и домах богатых, чувственных евре shy;ек-сводниц.

Он видел ее завернутой в мягкие гобелены богатства и похо shy;ти, нежно млеющей в объятиях какого-то ненавистного парня. Иногда это бывал белокурый подросток с нежными, румяными щеками. Иногда чувственно-скромный богемный юнец, кото shy;рый изнывает за чашкой чая с эстетками и томно выдыхает свои вялые, утонченные переживания в жадно внимающие уши, укра shy;шенные нефритовыми серьгами. Иногда какой-то ненавистный актер из того самого театра, какой-то юнец с худощавым, про shy;тивным лицом и гнусными бачками, какой-то высокомерный ба shy;ловень эротичных театральных дам – «один из наших лучших молодых актеров», который играл молодого любовника в какой-то веселой, непристойной комедии с действием в Будапеште, или в легкомысленной хронике распутства в Вене, или в какой-нибудь славной пьеске о местном блуде в чопорных окрестностях Ньюпортской молодежной лиги, почти не уступающей, пред shy;ставьте себе, «цивилизованной» утонченностью юмора веселой светскости пьес о европейских шлюхах и рогоносцах.

Истязая себя этими картинами, обезумевший Джордж со злобными, конвульсивными гримасами беззвучно цедил слова ненависти и презрения. О, была она веселой, радостной, была остроумной, находчивой, непринужденной в этих изысканных разговорах о любви и измене? Вела себя со знаменитой «непри shy;нужденностью игры» комиков этого модного экспериментально shy;го театра? Скажите, было это непринужденно и изысканно, до shy;стойные господа, скажите, было все это с шутками, благородные дамы, с шутками и прибаутками, все почтенное благовоспитан shy;ное общество? Говорите же, черт возьми! Могла она восседать на своем изысканном заду и вести шутливую беседу о непринужден shy;ных тонкостях прелюбодейства? Происходило все пристойно, в духе веселых шуток о гомосексуалистах и лесбиянках?