Текст книги "Паутина и скала"

Автор книги: Томас Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)

Через несколько минут он раздевается и гасит свет. Стоит в темноте какое-то время. Старые, толстые половицы, кажется, раскачиваются, словно палуба судна. Он все еще ощущает волне shy;ние моря. Подходит к окну и выглядывает. Приятный ночной воздух, приятный воздух лета с ароматом цветов и листьев, с за shy;пахом моря в гавани, со всеми старыми, знакомыми запахами земли и города – улиц, старых зданий, тротуаров, магазинов – обдает его дружественным, человеческим благоуханием.

Окно выходит на маленькую улочку – одну из узких окраин shy;ных, мощенных булыжником улиц французского городка, с уз shy;кими тротуарами, на которых двум людям не разминуться. На ней царит надменный, спокойный, замкнутый дух ночных фран shy;цузских улиц: рифленые железные шторы всех лавочек опуще shy;ны, скрытные люди, спящие в высоких старых домах с покатыми крышами, образующими стойкий, выразительный скульптур shy;ный образ древности, плотно закрыли ставни, чтобы туда никто не мог заглянуть. На другой стороне улицы внизу он разбирает потускневшие буквы над закрытыми шторами лавочки – Patisseri[20]20
  * Кондитерская (фр.).


[Закрыть]^*.

Лавочка очень старая и очень привычная. Улица спит и вмес shy;те с тем обладает странной, живой настороженностью – словно бы громадный темный глаз пристально, неусыпно наблюдает за судьбой улицы.

У путешественника возникает чувство, что он уже бывал здесь. Он стоит еще какое-то время, проникаясь неизменной и живой вечностью земли, вдыхая ее сильное, крепкое благоухание, часть участи всех живущих на ней. Потом ложится в постель, тело его погружается в блаженство грубых чистых простыней и мягких по shy;душек, словно в некую живую субстанцию, и на минуту замирает, охваченный восторженным изумлением, становится частью этой живой темноты. Находящиеся в комнате предметы – кровать, сту shy;лья, шкаф, умывальник – объединяются как живущие в его созна shy;нии вещи, старые, очень знакомые, необходимые, хотя час назад он не знал об их существовании; в его сознании присутствуют и улица снаружи, старые дома, город и вся земля.

Присутствует в его сознании и время, мрачное, таинственное, вечно текущее, словно река; присутствует вся семья живущих на земле, все люди кажутся ему знакомыми и дружелюбными, и на миг он представляется себе живым сердцем тьмы, глазом, наблю shy;дающим за спящими городами.

Потом, лежа и прислушиваясь в темноте, он слышит несколь shy;ко знакомых звуков земли. Внезапно живая тишина нарушается резким, пронзительным свистком – высоким, захватывающим звуком – французского поезда, и путешественник слышит, как поезд начинает свой путь по стране. Потом где-то раздается са shy;мый знакомый, памятный из звуков – стук колес и цокот копыт по пустой улице. Откуда-то доносится негромкий, прерывистый вой собаки, затем путешественник слышит шаги внизу.

Шаги приближаются, металлически позвякивая на пустых тротуарах, и вот он слышит два голоса – мужской и женский, го shy;лос у мужчины негромкий, доверительный, путешественник не может разобрать слов, понять, какой это язык, но голоса этих людей звучат как голоса всех любовников, ходивших парой по тихим ночным улицам: над ними неизменно шелестит нежная листва, они непринужденны и ласковы, они узнаваемы, в их рит shy;ме слышатся все неповторимые тона, паузы, восклицания людей, не замечающих ни мира, ни собственных слов. Шаги и голоса приближаются, становятся громче и минуют его окно, обретя на миг ошеломляющую реальность.

Внезапно, едва они проходят, из горла женщины вырывается негромкий, мягкий смех, нежный и чувственный, и тут по вол shy;шебству времени какой-то свет озаряет на миг сплетение его вос shy;поминаний, поднимается какая-то штора, забытый миг оживает со всей волшебной, ужасающей яркостью, и путешественник вновь становится ребенком, он слышит в темноте под шелестом июльской листвы шаги любовников, шедших по ночной улице маленького американского городка, когда ему было девять лет, они пели песню «Люби меня, и весь мир станет моим».

Где?

В городке Либия-Хилл, в Старой Кэтоубе, двадцать лет назад, примерно одиннадцать часов вечера, он слышит мягкий, про shy;хладный шелест листвы; из темноты доносились напев и радость музыки на танцах, но теперь она прекратилась, и город затихает, слышен только собачий лай; кроме него где-то в темноте у реки он слышит громыхание колес по рельсам, звон колокола и дол shy;гий, завывающий гудок американского ночного поезда, сиротли shy;вый и чудесный звук, затихающий в одной из долин Юга.

Теперь, тоже на одной из зеленых, спящих улиц в том городке, ребенок слышит звук заводимого мотора; слышит неожиданный и громкий в ночи рев одного из первых автомобилей. Ему легко представить, как выглядит этот автомобиль – это один из ранних «бьюиков» или «хадсонов» с ревущими моторами, от него пахнет бензином и кожей сидений. За рулем сидит какой-нибудь бесша shy;башный парень с румяным лицом, в кожаных гетрах, он, завершив дневные труды, выехал на своем автомобиле или «позаимствовал» чужой в одном из темных, унылых гаражей, чтобы покатать свою любовницу или какую-нибудь доступную женщину.

Прохладный, темный ночной воздух, трепет листвы, тонкий, пьянящий аромат цветов, громадная заманчивость сонной земли и темных холмов еще больше разжигают их страсть, и ребенок в постели взбудоражен тайной и соблазном ночи. Шум затихает, и любовники идут по тихой улице под шелестящей листвой деревь shy;ев: он слышит их шаги и негромкую интимность голосов. Потом раздается негромкий, мягкий смех женщины, и это было двадцать лет назад, тогда в моде была песня «Доброе, старое летнее время». Итак, эта сцена, извлеченная из темной, глубокой пучины па shy;мяти, вспыхивает в мозгу путешественника перед сном, но кто может сказать, каким образом, благодаря какому волшебству? Смех женщины на улице старого французского городка оживил ее, и с нею над утраченным образом ребенка, над крушением, ус shy;талостью, увяданием плоти оживает вся безбрежная мечтатель shy;ность, вся невинность юности, которая никогда не может уме shy;реть. Память пробуждает невыразимое чувство, безгласный клич, смысл, который путешественник в душе не может облечь в сло shy;ва, он вновь слышит в ночи резкий, пронзительный гудок фран shy;цузского поезда, с его уст срывается возглас радости, боли, пере shy;плетенных горя и восторга, и он засыпает.

45. ПАРИЖ

Вот уже три дня Джордж жил, будто во сне. Громадный окружа shy;ющий мир Парижа со всей его монументальной архитектурой, оживленными улицами, толпами и суетой, кафе и ресторанами, игрой и блеском жизни проплывал мимо него, вокруг неясными, смутными картинами какого-то призрачного мира. Он постоянно думал об Эстер, но словно человек, находящийся во власти каких-то могущественных, злых чар. Теперь он был исполнен новых со shy;мнений и мучительных страхов. Почему нет письма от нее?

Его носило по всему городу какое-то беспощадное, изнуритель shy;ное беспокойство, он не радовался тому, что видел, на уме у него были только перемены и движение, словно обитавших в его душе дьяволов можно было обогнать, оставить позади. Он метался от ка shy;фе к кафе, садился на террасе, в одном пил кофе, в другом пикон, в третьем пиво, лихорадочно и грустно глядя на безудержную жи shy;вость, неистощимую и бессмысленную веселость французов.

И везде было одно и то же. Прежде всего снующие туда-сюда официанты, потом ждущие любовниц молодые люди, потом ждущие любовников молодые женщины, потом семьи, поджида shy;ющие родственников и расставляющие стулья в кружок, потом одинокие молодые люди, как и он, потом две-три случайные проститутки, потом французы, ведущие деловые разговоры за кружкой пива, потом занятые сплетнями старухи.

Куда от этого деваться? Пойти в другое кафе, выпить пива? Или коньяка? Но и там то же самое.

Джордж терпеть не мог отеля и как только поднимался поут shy;ру, уходил. Садился в автобус или шел неистовым, стремитель shy;ным шагом по набережным, через мост, под аркой Лувра, по аве shy;ню дель-Опера к зданию конторы «Америкен Экспресс». Там, кипя от волнения и нетерпения, стоял в очереди к почтовому окошку, уверенный, что сегодня получит от нее долгожданное письмо. Потом, когда письма не оказывалось, быстро уходил с тоской и отчаянием в сердце, ненавидя все и всех вокруг, ненави shy;дя даже теплый, серый воздух, которым дышал.

Может, его корреспонденцию забыли переслать из Лондона? На миг у него ярко вспыхивала надежда, он исполнялся уверен shy;ности, что письмо Эстер ждет его там. Или ее великая, бессмерт shy;ная любовь умерла? Может, он забыт и отвергнут? Может, «веч shy;но» – это всего полтора месяца? Может, она теперь шепчет «веч shy;но» другому любовнику?

С каждым днем его надежда вновь оживала. И с замирающим сердцем он знал наверняка, кто вручит ему письмо. Он уже так возненавидел невысокого, лысого служащего с отрывистой ре shy;чью, что знание об этой ненависти передалось этому неприятно shy;му, но безобидному маленькому человеку. Ибо, как Джордж стал понимать, хотя люди живут во множестве разных миров памяти, мыслей, времени, мир чувств у них, в сущности, один. Послед shy;ний осел с огрубелой плотью и недоразвитым мозгом способен понять Эйнштейна или Шекспира не лучше, чем забредшая в биб shy;лиотеку собака разобраться в книгах хозяина. И однако же этот тупой болван с разумом животного может мгновенно прийти в ярость от пренебрежительного взгляда, насмешливого высоко shy;мерия в едином слове, надменно раздуваемых ноздрей, искрив shy;ленных губ.

Так обстояло и с тем тупым, заурядным человечком в «Амери shy;кен Экспресс». Он почувствовал странную неприязнь к себе со стороны этого клиента, и теперь они ежедневно глядели через перегородку друг на друга суровыми, холодными глазами, в кото shy; рых сквозила ненависть, слова их звучали грубо, резко, и когда служащий, отвернувшись от писем, отрывисто говорил: «Вам ничего нет, Уэббер», на его лице при виде страдания и растерянно shy;сти Джорджа появлялось злобное удовлетворение.

И когда после этого он, топая, уходил из конторы, его горе и злобное разочарование бывали так сильны, что он ненавидел не только служащих, но и заходивших туда туристов. Ему казалось, что они с гнусной радостью глядят пустыми, безжизненными, злобными глазами на его отчаяние. Ненавидел гнусавые, монотон shy;ные голоса, иссохшие шеи, постные, с выдающимися челюстями лица своих соотечественников и соотечественниц, их дешевую, не shy;приглядную одежду массового пошива, их грубую, надменную бес shy;чувственность, раздражающе действующую на нервы людям дру shy;гих национальностей. Ненавидел всю их штампованную, металли shy;ческую стандартность и лишь оттого, что не получил письма, обра shy;щал злобу на земляков, убеждал себя в каком-то разгуле извращен shy;ного патриотизма, что вся страна стала выхолощенной, отврати shy;тельной, растленной и преступной, что она создала чудовищную, гнусную, пагубную машину, отштамповавшую отвратительную ра shy;су роботов, которые предали всю прежнюю радость жизни, благо-датность и честь «старой Америки» – Америки Дэвида Крокетта, Линкольна, Уитмена, Марка Твена – и, разумеется, его собствен shy;ной; и что если возрождать Америку, спасать весь мир, то эту мерз shy;кую, уродливую расу подлых роботов придется уничтожить. И все потому, что он не получил письма от женщины!

Он молча проходил широким шагом мимо туристов, болтаю shy;щих в залах «Америкен Экспресс Компани», и скрипел зубами, когда с какой-то злорадной ненасытностью ненависти, со злоб shy;ным удовлетворением ловил обрывки разговоров. Радости в них не слышалось. Там собирались обманутые, озадаченные люди, ве shy;лись бесконечные разговоры взволнованных, жалующихся, смя shy;тенных, несчастных, спешащих, измотанных, неопытных людей. То были жители маленьких городков, мечтавшие «съездить в Евро shy;пу» – учителя со Среднего Запада, провинциальные бизнесмены с женами, «клубные дамы», студенты и студентки – и теперь их го shy;няли стадом, будто скот, на какую-нибудь отвратительную экскур shy;сию, обращались к ним на незнакомом языке, приводили их в за shy;мешательство, повсюду обманывали, они были уже раздосадова shy;ны, утомлены, напуганы, сбиты с толку всем этим, горько разоча shy;рованы замечательным путешествием, о котором мечтали всю жизнь, и отчаянно стремились «попасть снова домой».

В таких случаях Джордж даже не знал, кого недолюбливал больше – туристов с их гнусавыми, хнычущими, жалобными го shy;лосами или служащих с их грубыми, бесцеремонными, отрывис shy;тыми, раздраженными, неприветливыми манерами, их почти от shy;кровенной -совсем как у маленького почтового служащего – радостью подавленности, смятению, заблуждению, неловкости людей, которых они обслуживали. Служащие были и американ shy;цами, и французами; когда Джордж проходил через залы, они во время разговора неторопливо барабанили пальцами о перегород shy;ки, он слышал, как они с раздраженной неприступностью гово shy;рят неприятными, холодными голосами;

– Сожалею, мадам. Билеты мы вам заказали, но не можем не shy;сти ответственность, если вам не нравятся места… Нет. Нет. Мне жаль, что ваши места за колонной, и она заслоняет вам вид, но вы брали билеты на свою ответственность. Мы не виноваты… Нет, сэр! Нет! Мы тут совершенно ни при чем… Нет! Мы не мо shy;жем быть в ответе!.. Мы рекомендовали этот отель, он есть у нас в списке, мы всегда считали его приличным, другие люди, кото shy;рых мы направляли туда, хорошо о нем отзывались… Если у вас украли багаж, мне жаль. Мы не сможем нести ответственность за ваш багаж. – Потом резко: – К кому?.. Что такое? – С холод shy;ным равнодушием: – Не могу сказать, к кому вам обращаться, сэр. Попробуйте к американскому консулу… Надо было обра shy;титься к местным властям… Если дирекция отеля отказывается возместить убытки, мне жаль. Но мы ничего не можем для вас сделать… Слушаю вас, – отрывисто, холодно другому терпеливо ждущему посетителю. – Куда вам?.. В Страсбург, – холодным, отрывистым тоном; затем устало: – В десять тридцать утра… в четырнадцать пять днем… и в девять тридцать каждый вечер… С Восточного вокзала, – холодно лезет за расписанием поездов, быстро обводит кружочками три пункта, потом грубо сует посе shy;тителю, не глядя на него, и, раздраженно барабаня пальцами, об shy;ращает взгляд на очередного просителя и резко спрашивает: – Так?.. Что вам нужно? Аккредитив? – Устало: – Это напротив, увидите табличку… Нет, сэр. Нет. Заказ на билеты здесь.

И жалкие, измотанные, недоумевающие, горько разочаро shy;ванные туристы повсюду протестуют, спрашивают, получают от shy;каз, слоняются по залу и жалуются друг другу, ведут такие вот разговоры:

– А я говорю, вы должны его поменять! Что же мне делать?.. Когда мне продали билет обратно домой, то сказали…

– Простите, мадам, мы здесь ни при чем.

– О, вон те муж и жена из Сент-Пола, что плыли с нами сю shy;да… Мистер и миссис Как-Там-Их… О, Хумпершлагель!.. Пого shy;вори с ними, Джим! Это первые знакомые, каких мы видим… О, здравствуйте, миссис Хумпершлагель!.. Как поживаете, мистер Хумпершлагель?.. Плывете обратно вместе с нами на «Олимпии» в следующем месяце?

– Не-ет; билеты я поменял… Отплываем пятнадцатого в этом месяце, на «Мавритании»… Был бы пароход пораньше, так сели бы на него.

– Что такое, мистер Хумпершлагель, в чем дело? Неужели до shy;ма какая-то беда?

– Беда? Нет, что вы! Вся беда только в том, что нельзя от shy;плыть пораньше! Что придется торчать здесь до пятнадцатого!

– Господи, мистер Хумпершлагель! Вы так говорите, словно плохо проводите тут время! У вас, должно быть, что-нибудь стряслось!

– Стряслось! Знаете, миссис Бредшоу, стряслось все, кроме заболевания оспой! С тех пор, как отплыли из Штатов, у нас сплошные передряги и невезения!

– Аххх! – сочувственное женское тремоло. – Какая жалость!

– Началось все с того, что жену стало тошнить, едва мы вы shy;шли из дока… Все время наизнанку выворачивало, я боялся, что она умрет… Когда мы пришли в Шербур, ее пришлось выносить на носилках, и с тех пор она еще не оправилась.

– О-о-ох, миссис Хумпершлагель! Какая жалость! Я вам так сочу-у-увствую!

В ответ на очередное тремоло звучит хнычущий, гнусавый, болезненный женский голос:

– О, знаете, миссис Бредшоу, это была просто жуть! Я ужас shy;но себя чувствовала с той минуты, как мы отплыли!.. И не виде shy;ла ничего. Все время лежала на кровати в отелях, была так боль shy;на, что не могла двигаться… Вчера мы были на автобусной экскурсии по Парижу, но заезжали во столько мест, что в голове у меня все смешалось, не помню, где и были… Спросила у экскур shy;совода, но стоит их о чем-то спросить, они начинают так тарато shy;рить, что ни слова не поймешь.

– Да! – злобно проскрежетал Хумпершлагель. – Понимаешь только вот что, – он протянул огромную руку и сделал пальцами хватательное движение, – дай, дай, дай! Это понятно на любом языке, – только здешняя публика довела это дело до уровня на shy;уки – обирает тебя со всех сторон! Вот так! Не будешь держать ухо востро, золотые коронки с зубов снимут!

Тем временем женщины оживленно тараторят:

– А цены просто жу-у-уткие!.. Я постоянно слышала, что здесь все дешево, но после этого! – нет уж, больше развешивать уши не буду!.. Сама знаю! Это ужас! Конечно, они думают, что все американцы миллионеры и будут платить любую цену!.. По shy;думать только! Они имели наглость потребовать полторы тысячи франков! Мыс Джимом потом подсчитали – это больше девяно shy;ста долларов – за паршивое платье, какое в Блумингтоне можно купить за двадцать!.. Конечно! Конечно, дорогая моя!.. Я сказала ей!.. Тут же отдала платье и говорю: «Поищите кого поглупее, пусть они платят вам такую цену, но от меня вы этих денег не по shy;лучите!.. Ни в жизнь! .. – говорю. – Мы дома можем купить не хуже за четверть этой цены и приехали не за тем, чтобы нас наду shy;вали!

Тем временем мистер Хумпершлагель с громогласной катего shy;ричностью:

– Нет уж! Больше ни за что! Добрые старые США меня впол shy;не устраивают! Как только увижу снова Статую Свободы, издам такой вопль, что его услышат в Сан-Франциско!.. Говорят, од shy;нажды простофиля – вечно простофиля, но это не про меня. Од shy;ного раза хватит!

И миссис Хумпершлагель:

– А теперь я так боюсь обратного пути! Говорю вчера Фре shy;ду – вот если бы можно было выстрелить тебя обратно… пе shy;редать по проводу… Наверно, я даже рискнула бы лететь само shy;летом, до того боюсь идти на судно! Меня жутко тошнило по пути сюда, а в обратном плавании наверняка будет еще хуже… Желудок у меня расстроен с тех пор, как только мы отплыли. Больше месяца ем через силу. В горло не идет еда, что здесь подают.

– Да, черт возьми, – выкрикнул мистер Хумпершлагель, – здесь никогда не подают ничего съедобного! На завтрак булочка с маслом и чашечка кофе, который…

– Ох, да! – простонала тут миссис Хумпершлагель, – ну и кофе! Какую горькую, черную гадость они пьют! Ох-х! Я вчера за shy;казала Фреду, что как только приедем домой, первым делом вы shy;пью десять чашек хорошего, крепкого, свежего американского кофе!

– Потом все эти маленькие тарелочки с надписями, которые никому не разобрать… и… да что там! – негодующе выпалил ее муж, – они едят улиток!… Истинная правда! – объявил он, по shy;качивая головой. – Вчера в отеле я видел, как один тип доставал что-то из раковины щипчиками, и спросил официанта, что это такое. «Ахх, месье, – манерно выкрикнул мистер Хумпершла shy;гель, – это ули-итка!»… Скорей бы вернуться домой, забыть про эти тарелочки с диковинными соусами и непонятными надпися shy;ми, зайти в ресторан, взять бифштекс в дюйм толщиной – густо посыпанный луком – эдак с галлон настоящего кофе и большой кусок ябочного пирога – вот это я понимаю! – заключил он с мечтательным выражением на лице. – Тут уж отъемся!

– Послушайте, Хумпершлагель, – вмешался Бредшоу, словно его осенила внезапная мысль, – почему бы вам и миссис Хумпер shy;шлагель не пойти с нами как-нибудь в одно местечко, которое мы обнаружили здесь, в Париже? Знакомые сказали нам о нем, и с тех пор мы питаемся там. Французскую жратву я тоже терпеть не могу, но в этом местечке можно получить настоящую, полноценную, приготовленную по-домашнему американскую еду.

– Как? – вскричал Хумпершлагель. – Настоящую – без ду shy;раков?

– Да, сэр! – твердо ответил мистер Бредшоу. – Самую что ни на есть! Настоящие американский кофе, бисквиты, кукурузный хлеб, свиные отбивные, яичницу с ветчиной – яйца поджарят до той степени, как скажете! – гренки, настоящий бифштекс из вы shy;резки, какой только окажется вам по зубам…

– И яблочный пирог? – жадно спросил Хумпершлагель.

– Да, сэр! – твердо ответил мистер Бредшоу. – Лучшего вы и не видели – поджаристый, с корочкой, всегда свежий!

– Ура-а! – торжествующе заревел Хумпершлагель. – Ведите нас в это место! Скажите, где оно находится! Когда сможем, пой shy;дем вместе – братец, я умираю от голода, я не могу ждать!

И так повсюду. Кричаще разодетый бруклинско-бродвейский еврей в элегантной серой шляпе, ухарски сдвинутой набекрень над большим крючковатым носом, в забрызганных грязью свер shy;кающих туфлях, с сигарой, высокомерно зажатой в уголке кривя shy;щегося рта, запустив руки в карманы щегольского пиджака и слегка покачиваясь взад-вперед, обращается резким, покрови shy;тельственным голосом к небольшому кружку внимающих ему знакомых:

– Нет уж!.. Нет уж, дудки!.. Хотел я полюбоваться тем, что у них есть, но один раз взглянул, и будет! Хватит с меня!.. Я пови shy;дал все – лондонский Тауэр, Букингемский дворец, Берлин, Мюнхен, Будапешт, Рим, Неаполь, Монте-Карло – все эти места, – сказал он, снисходительно покачав головой. – Облазил весь этот город, в Пар-риже ничего такого нет, чего б я не знал. Черт возьми! – внезапно зарычал он и, выхватив изо рта сигару, огляделся по сторонам с угрожающем видом, – про этот… город ничего мне рассказывать не нужно! Я побывал в каждом… заве shy;дении, какие только здесь есть. Повидал все.

Он сделал паузу, неторопливо сунул сигару опять в уголок рта, мягко качнулся на носках блестящих туфель, с легкой улыбкой превосходства понимающе кивнул и заговорил с выразительной неторопливостью:

– Нет уж! Нет уж, дудки! Я вдоль и поперек облазил этот город – и поверьте мне, поверьте мне – мы их переплюнули во всем… Что там говорить! Что там говорить! У них нет ни единого заведе shy;ния, которое у нас не было в десять раз лучше… Я всю жизнь слы shy; шал про этот город, подумал – дай-ка взгляну на него. Пар-риж! Да что в нем такого, черт побери! – зарычал вдруг он снова, выхва shy;тив сигару изо рта и так угрожающе навел на слушателей, что те по shy;пятились. – О чем вы говорите, черт возьми? – вызывающе спро shy;сил он, хотя никто не произнес ни слова. – Да я могу показать вам на маленьком старом Бродвее больше заведений, чем этот… город мечтал иметь! Что там говорить! Что там говорить! Здесь самые луч shy;шие заведения выглядят как забегаловка Маллигена на Шестой авеню!.. Нет уж, дудки! Это не для меня! Хватит. Один раз взглянул, и будет! Я сыт по горло! Повидал, что хотел повидать, и конец! Те shy;перь маленький старый Нью-Йорк меня вполне устраивает!

И, удовлетворенный наконец этим торжественным утвержде shy;нием собственного патриотизма, он сунул большие пальцы под мышки, качнулся взад-вперед, передвинул сигару в другой уголок рта и выпустил из ноздрей большой клуб густого, ароматного дыма.

Вот такой была контора «Америкен Экспресс» летом 1928 го shy;да в Париже, куда письмо так и не пришло.

Однажды вечером Джордж отправился в Фоли Бержер и добрал shy;ся туда поздно. В вестибюле было пусто; люди в кассе и двое муж shy;чин за высоким столом у дверей глядели на него холодными галль shy;скими глазами. Джордж просмотрел расценки на билеты; класси shy;фикация их была непонятной; разобраться в ней он не мог. К нему подошел мужчина в вечернем костюме – представитель ночного парижского племени, лет тридцати пяти, с черными, блестящими прилизанными волосами, безжизненными глазами рептилии, боль shy;шим крючковатым носом корыстолюбца, хитрым лицом.

– Месье, – вопрошающе и вместе с тем убедительно произ shy;нес он, – мо-ожет, я чем-то могу помочь вам?

Джордж, вздрогнув, обернулся, поразился великолепному ви shy;ду этого лощеного создания и, запинаясь, промямлил:

– Я… какой билет нужно мне…

– Ах, билет! – воскликнул мужчина с таким видом, словно на него снизошло откровение. – Mais parfaitement! Monsieur, – произнес он вкрадчиво, – permettez moi![21]21
  Ну конечно! Позвольте мне… (Фр).


[Закрыть].. Я атташе – Vоus comprenez[22]22
  * Вы понимаете (Фр.)


[Закрыть]^* – этого театра. Я куплю вам билет.

– Только не… только не слишком дорогой, – промямлил Джордж, стыдясь говорить о каких-то жалких ценах с этим вели shy;колепным ночным существом. – Что-нибудь… что-нибудь за умеренную цену, понимаете?

– Mais parfaitement! – воскликнуло снова лощеное существо. – C'est entendu. Quelque chose du moyen prix[23]23
  Ну конечно. Разумеется. Что-нибудь за среднюю цену (фр.)


[Закрыть].

Этот человек взял у Джорджа протянутую стофранковую банкноту, подошел к окошку кассы, быстро переговорил с сидев shy;шими внутри и купил самый дорогой билет. Потом сказав с улыбкой: S’il vous plait, monsieur»[24]24
  * Пожалуйста, месье (фр.)


[Закрыть]^*, подошел к столу, где двое стражей двери хмуро поглядели на билет, сделали запись в книге и разорвали его пополам, затем отдал разорванный билет Джор shy;джу с легким поклоном, но без сдачи.

– А теперь,– вкрадчиво сказал он, когда Джордж, несколько ошеломленный быстротой и дороговизной этой процедуры, возна shy;мерился войти,– вы хотите повидать танцовщиц, n'est-ce-pas? [25]25
  * Не так ли? (фр.)


[Закрыть]^*

– Танцовщиц? – промямлил Джордж. – Нет, я пришел по shy;смотреть представление.

– О, – махнул рукой с веселым смехом Темноглазый. – Но время еще есть! Время есть! И для начала мы пойдем к танцовщи shy;цам, n'est-ce pas?

– Как-нибудь в другой раз – я и так уже опоздал на представ shy;ление!

– Mais pas du tout! – громогласно возразил Темноглазый. – Du tout, du tout, du tout![26]26
  ** Вы ошибаетесь! Совершенно, совершенно, совершенно (фр.)


[Закрыть]^** Представление еще не началось. По shy;этому времени у нас много.

– Не началось? – переспросил Джордж, с беспокойством глянув на часы.

– Нет-нет! Еще полчаса! – настоятельным тоном произнес Тем shy;ноглазый. – А теперь – идемте со мной, а? – продолжал он вкрад shy;чиво. – Посмотреть танцовщиц. Думаю, вам понравится -да!

– Это считается частью представления?

– Hy да! Parfaitement!

– А вы работаете здесь?

– Ну да, monsieur. Дирекция – как это сказать – поручает мне обслуживание иностранцев. – Он заразительно улыбнулся и сде shy; лал руками и плечами изящный жест. – Так что, если хотите, я вам покажу тут кое-что – а? – пока не началось представление?

«До чего славный человек! – с благодарностью подумал Джордж. – И как предусмотрительно со стороны дирекции поста shy;вить его здесь для помощи иностранцам!.. Однако, должно быть, под конец он рассчитывает получить чаевые». И заколебался, не зная, возьмет ли такой лощеный, воспитанный человек на чай.

– Ну, идем – а? – улыбнулся Темноглазый. – Думаю, девоч shy;ки вам понравятся. Par ici, monsieur! [27]27
  *** Сюда, месье! (фр).


[Закрыть]^***

Он любезно распахнул створку двери перед Джорджем и ког shy;да выходил сам, что-то быстрое, неуловимое пронеслось между мим и людьми в вечерних костюмах за высоким столом. Не улыбка, не слово, а нечто исполненное ликования, суровое, холодное, бессердечное и застарелое, зловещее, как ночь.

Когда они вышли, Джордж удивленно, обеспокоенно взгля shy;нул на француза, но бодряюще взятый за руку, позволил себя увести.

– А что же танцовщицы? – спросил он. – Разве они не здесь, не в театре?

– Mais non, mais non, – вкрадчиво ответил Темноглазый. – У них – как это называется? – отдельный atablissement[28]28
  Дом (фр.)


[Закрыть].

– Но он является частью Фоли Бержер?

– Mais parfaitement! Monsieur, я вижу, в Париже новичок, а?

– Да, я здесь недавно.

– И долго собираетесь пробыть?

– Не знаю – месяца полтора, может, подольше.

– А! Это хорошо! – одобрительно кивнул Темноглазый. – Будет время научиться языку, а?.. Да!.. Это будет хорошо!.. Если станете понимать язык, – он слегка пожал плечами, – tout va bien![29]29
  * Все будет хорошо! (фр).


[Закрыть]^*, если нет, – он развел руками и заговорил сожалеющим тоном, – в Париже очень много плохих людей. Не французов! No, no, no, no! C'est les Russiens… les Allemands… les ltaliens[30]30
  ** Нет, нет, нет! Это русские, немцы, итальянцы (фр.)


[Закрыть]^**. Они обманывают тех, кто не понимает а са… Вы даете им дол-лар обменять! – воскликнул он. – Ах-х! Доллар! Будте осторожны с дол-лар!.. Не давайте им дол-лар! Если хотите обменять дол-лар, идите в банк! У вас есть дол-лар? – с беспокойством спросил он.

– Нет, – ответил Джордж. – Только дорожные чеки.

– Ах-х! – воскликнул Темноглазый и одобрительно кивнул. – Это лучше! Тогда вы можете пойти в банк americain, n'est-ce pas?

– Да.

– Это много, много лучше! – сказал Темноглазый и ожив shy; ленно закивал с одобрением. Они пошли дальше.

Вокруг все было ярко, резко освещено, но теперь улицы и здания обладали замкнутым, таинственным, непроницаемым ви shy;дом, той монументальной безжизненностью, которая большей частью характерна для ночного Парижа. Путь у Джорджа и его спутника был недалеким. Пройдя от театра два квартала, они свернули на другую улицу и остановились перед домом очень за shy;мкнутого, таинственного вида, из его верхних, закрытых ставня shy;ми окон волнующими полосками пробивался свет.

Темноглазый нажал кнопку звонка. Внезапно раздалась будо shy;ражащая трель, от которой сердце Джорджа забилось чаще. Дверь открыла молодая женщина в форме горничной и с улыбкой впус shy;тила их. Они оказались в коридоре, окаймленном великолепными зеркалами; пол был застелен толстым, мягким ковром.

Сверху доносились звуки торопливой, взволнованной суеты: распахивание и закрывание множества дверей, быстрая беготня, юные взволнованные голоса и неприятный, деспотичный, раз shy;драженный голос, резко выкрикивающий команды. И непрерыв shy;но звонили электрические звонки – звук был назойливым, пронзительным, исполненным угрозы и безотлагательности, как внезапная, отчаянная трель тревожной сигнализации.

Когда пришедшие стали подниматься по великолепной лест shy;нице, все звуки прекратились. Их ноги бесшумно ступали по красной ковровой дорожке в полной, застывшей, насыщенной жизнью тишине. Джордж сознавал, что жизнь окружает его, под shy;слушивает за десятком дверей, тайком смотрит на него сотней глаз, ждущая, наблюдающая, невидимая.

Эта застывшая, таинственная тишина, этот укромный, сладо shy;страстный свет вызывали у Джорджа окоченение плоти, какую-то пустоту в конечностях, сердце, желудке и чреслах. Он облиз shy;нул пересохшие губы, пульс его бился сильно и часто, словно в крови стучали какие-то молоточки.