Текст книги "Паутина и скала"

Автор книги: Томас Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 51 страниц)

Этот голод невозможно передать, описать, нельзя подобрать к нему слово. Он был ужасным, противным, отвратительным, омерзительным. Этот голод не был голодом, эта жажда не была жаждой, то были голод и жажда, нараставшие от всего, чем Джордж пытался их утолить. Они походили на какую-то жуткую чахотку души и тела, неизлечимую, нескончаемую.

По утрам, когда горничная убирала его комнату, Джордж от shy;правлялся погулять в английский парк, шел по Терезиенштрассе и по пути десяток раз останавливался перед соблазнами этих му shy;чительных голода и жажды. Он всеми силами заставлял себя про shy;ходить мимо продуктовых, кондитерских, конфетных лавок. Ка shy;залось, весь город заполнен этими маленькими, обильными, роскошными лавками. Джордж поражался, как они удержива shy;лись на плаву – откуда в этой разоренной войной стране брались покупатели и деньги. Витрины деликатесных лавок сводили его с ума. Они были заполнены поразительным разнообразием аппе shy;титных продуктов, колбасами всевозможных сортов и форм, от которых текли слюнки, сырами, жареным мясом, копчеными окороками, высокими, стройными бутылками прекрасного ви shy;на, они являли собой изобилие роскоши, сокровищницу гурма shy;нов, вызывающую у Джорджа неодолимое гипнотическое очаро shy;вание. Приближаясь к одной из таких лавочек, а они были по shy;всюду, он отводил взгляд, опускал голову и пытался торопливо пройти мимо – но безуспешно. Если бы некий чародей провел по тротуару волшебную черту, заколдовал эту лавочку, усилия Джорджа не могли бы оказаться громаднее, поражение полнее и унизительнее. У этих лавочек невозможно было не остановиться. Он останавливался перед витринами и жадно таращился, если проходил мимо одной, тут же оказывалась другая. Если заходил и делал покупку, его всякий раз преследовало воспоминание обо всех несделанных покупках, обо всех сводящих с ума лакомствах, мимо которых прошел. Если покупал один сорт колбасы, ему не давала покоя мысль о десятке других, более вкусных сортов. Ес shy;ли тратил деньги в одной лавке, неизбежно видел другую, так за shy;битую товарами, что первая по сравнению с ней казалась бедной. То же самое было с кондитерскими, с их вишневыми, сливовы shy;ми, персиковыми и яблочными тортами, чудесными выпечками, покрытыми взбитыми сливками. То же самое было с конфетны shy;ми лавками. Там продавались шоколадки, конфеты, леденцы, за shy;сахаренные вишни и сливы, кубики ананаса, шоколад с конья shy;ком и ароматная жевательная резинка.

То же самое было со всем, что Джордж видел, со всем, что де shy;лал. Он хотел всего. Хотел все съесть, все выпить, все прочесть, все запомнить, все осмотреть, завладеть всем несомненным и не shy;возможным богатством, восхитительным изобилием всей ломя shy;щейся от него земли, вобрать его в себя, поглотить, сделать сво shy;им навеки. Это было безумие, мучение, неисцелимая, необлегчи-мая, безнадежная болезнь разума, плоти и духа. Он объедался всем, что мог купить, что мог себе позволить, всем, что мог уви shy;деть, услышать, запомнить, и все же этому не было видно конца.

Джордж ходил по музеям, этим многолюдным, бесчисленным хранилищам, в которых собраны громадные сокровища искусст shy;ва. Овладевал ими, пытался поглотить их с ненасытностью не shy;мыслимой, безумной страсти. Хотел насытиться каждой краской холста, запечатлеть каждую картину в мозгу и в памяти с такой жадной старательностью, что казалось, все краски исчезнут с нее и впитаются в его глаза. День за днем он ходил по залам Старой Пинакотеки, и в конце концов настороженные охранники при shy;нялись следовать за ним из зала в зал. Он едва не совлекал со сте shy;ны Матиаса Грюневальда; он уходил оттуда, унося в мозгу краси shy;вых обнаженных девушек Кранаха. Он вбирал каждую унцию ро shy;зовой плоти, каждую головокружительную вселенную земли и неба с насыщенных полотен Рубенса, каждый холст в этой ог shy;ромной галерее от Грюневальда до Рубенса, от Лукаса Кранаха до Ганса Гольбейна, от Брейгеля до «Четырех апостолов» Альбрехта Дюрера, от Тенирса до автора «Жизни Марии». Он все их вобрал в мозг, запечатлел в сердце, отобразил на полотне души.

По книжным магазинам Джордж ходил с той же ненасытной, безрассудной страстью. Простаивал часами перед их заполненны shy;ми витринами, запоминал название книг, написанных на языке, на котором едва умел читать. Заполнял одну записную книжку за другой их заглавиями. Покупал книги, бывшие ему не по карману, которые не мог читать, и носил их повсюду со словарем, чтобы расшифровать их. Множество готических букв, этого ошеломляющего излишества немецкой культуры, сводило его с ума невыно shy;симой, невозможной жаждой овладеть им. Он выяснил количест shy;во книг, ежегодно издаваемых в Германии. Оно казалось ошелом shy;ляющим, жутким. Более тридцати тысяч. Он ненавидел их с той же ненасытностью, которая снедала его. Недоумевал, как немцы мо shy;гут это вынести, как могут дышать под таким кошмарным пото shy;ком книг.

Джордж был ужасающе стиснут, обвит, оплетен лаокооновы-ми кольцами собственного безумия. Он стремился насытиться тем, что не может питать, утолить то, что не может быть утолено, успокоить то, что не может быть успокоено, дойти до конца Unendlichkeit[34]34
  Бесконечности (нем.).


[Закрыть], распутать густую паутину, расплести до послед shy;ней нити ткань узора, который не может иметь конца.

Стремился охватить во всей полноте, измерить во всей глуби shy;не, изречь во всей завершенности то, что само по себе неохватно, неизмеримо, невыразимо – древний германский дух, одержи shy;мую стремлением возвыситься душу человека.

А это было невозможно. Джордж сознавал это и потому нена shy;видел «их». Ненавидел снедавший его голод. Ненавидел еду, ко shy;торую ел, потому что не мог съесть всего, что хотелось. Ненави shy;дел всю людскую семью, потому что сам принадлежал к ней, по shy;тому что в нем была ее кровь, потому что двойники-демоны его души раздирали его в бесконечной войне. Ненавидел морду гро shy;мадной свиньи, покрытую складками шею ненасытного живот shy;ного, потому что сам испытывал такой же неутолимый голод и не видел ему конца. В нем таились две противоположные силы ду shy;ши и наследия, и теперь они ежедневно сражались на поле битвы, где победителя быть не могло, где он попался в собственную ловушку, оказался пленником собственных сил, которые состав shy;ляли его сущность. Он прекрасно понимал все это, потому что оно было его созданием. И потому что сам был созданием всего этого. Люто ненавидел все это, потому что глубоко и неизменно любил. Бежал от всего этого и понимал, что убежать не удастся. Вечерами Джордж ходил по улицам. Заходил в людные места. Ему нужны были яркий, затуманенный пивными парами свет и рев, огромные рестораны. Он погружался в ревущую сумятицу Хофбрау-Хауза, включался в ритм этой ревущей жизни, ощущал тепло, бурление, прочную общность этих огромных толп, пил из глиняных кружек литр за литром холодное и крепкое темное пи shy;во. Наслаждался жизнью, шатался, ревел, пел, орал в качающую shy;ся людскую массу, чувствовал переполняющие его громадное ли shy;кование, безумную страсть, неутолимый голод, по-прежнему не мог достичь цели и не искал покоя.

47. ПОХОД НА ЯРМАРКУ

Сентябрь шел к концу, близилось время октябрьских празд shy;неств. Джордж повсюду видел объявления, возвещающие об этом событии, и куда бы ни шел, люди разговаривали о нем. В панси shy;оне на Терезиенштрассе жильцы говорили о близящихся празд shy;нествах с той вымученной шутливостью, с какой взрослые обра shy;щаются к детям – или к иностранцам, плохо владеющим язы shy;ком. Голова Джорджа была забита догадками и представлениями, но картина приближающихся празднеств складывалась у него не особенно ясная. Однако это событие стало приобретать для него некий ритуальный смысл. Он начал осознавать, что наконец-то приблизится к пониманию души немцев – словно после долгого пути через древний варварский лес внезапно застанет их у алтаря на расчищенной поляне.

Воскресным днем в начале октября, через несколько дней по shy;сле открытия празднеств, Джордж с Генрихом Баром отправились на Терезиенфельде, восточную окраину города,где располагалась ярмарка. Когда они миновали железнодорожную станцию, все ведущие к ярмарке улицы начали кишеть людьми. Большей час shy;тью мюнхенцами, но было немало и крестьян. Эти баварцы, дю shy;жие мужчины и женщины, расцвечивали толпу своими нарядами – мужчины были в украшенных искусной вышивкой коротких брюках и в чулках, женщины – в ярких платьях с кружевными корсажами, они бодро вышагивали упругим шагом горцев. У этих крестьян были совершенные тела и крепкие зубы животных. Их спокойные круглые лица были отмечены только солнцем и вет shy;ром: на них не было следов страданий и раздумий, истощающих силы человека. Джордж глядел на них с острым сожалением и с завистью – они были очень сильными, уверенными, и если мно shy;гое упустили, то, казалось, приобрели значительно больше. Их жизнь была ограничена немногими запросами. Большинство из них не прочло ни единой книги, поездка в чудесный город Мюн shy;хен представляла для них путешествие в центр вселенной, и мир, лежащий за пределами их гор, для них, по сути дела, не существо shy;вал.

Когда Джордж с Генрихом приблизились к Терезиенфельде, толпа стала такой густой, что движение замедлилось. До них уже долетали громкие шумы ярмарки, и Джордж видел многочислен shy;ные строения. Когда они вошли на ее территорию, первым его чувством было ошеломляющее разочарование. Перед ним и во shy;круг, казалось, простирался Кони-Айленд, только поменьше и потускнее. Там были десятки будок и павильонов, заполненных де shy;шевыми куклами, плюшевыми медвежатами, конфетами в оберт shy;ках, глиняными круглыми щитами и т.д. с непременными двухго shy;ловыми уродцами, толстухами, карликами, хиромантами, гипно shy;тизерами, а также замысловатые машины, предназначенные вы shy;зывать у людей головокружение: вертящиеся тележки и игрушеч shy;ные автомобили, описывающие круги по электрифицированному настилу, во всех было полно людей, визжавших от радости, когда сумасшедшие экипажи сталкивались и служитель разводил их.

Генрих Бар принялся смеяться и таращиться, как ребенок. Детская способность всех этих людей веселиться была порази shy;тельной. Подобно детям они, казалось, совершенно не уставали от всего этого безвкусного зрелища. Здоровенные бритоголовые толстяки с морщинистыми шеями катались на этих вертлявых, сталкивающихся машинах или без конца кружились, сидя на поднимающихся и опускающихся деревянных конях каруселей.

Генрих был в восторге. Джордж несколько раз прокатился с ним по захватывающим дыхание американским горам, потом до го shy;ловокружения колесил в нескольких машинах.

Наконец Генриху это надоело. Они медленно шли по цент shy;ральному проходу ярмарки, покуда не очутились у сравнительно незастроенного места возле ее края. Там с невысокого моста за shy;зывала обращался к толпе на грубом ярмарочном немецком. Ря shy;дом с ним стоял молодой человек, тело и руки которого были скрыты под брезентовым одеянием без рукавов и окручены це shy;пью. Вскоре зазывала умолк, молодой человек просунул ступни в брезентовые петли, и его стали поднимать ногами вверх, пока он не повис над глазеющей толпой. Джордж наблюдал, как юноша начал отчаянные усилия высвободиться из цепи и одеяния, по shy;том увидел, что лицо его стало багровым, на лбу вздулись вены. Тем временем в толпе ходила женщина, собирая пожертвования, и когда собрала все деньги, с какими толпа пожелала расстаться, молодой человек, чье набрякшее лицо почти почернело от крови, очень быстро высвободился и был опущен на землю. Толпа рас shy;сеялась, как показалось Джорджу, чуть ли не с недовольным ви shy;дом, словно то, что люди надеялись увидеть, произошло, но чем-то разочаровало их. Зазывала снова начал свою речь, молодой че shy;ловек сел в кресло и, прикрыв глаза рукой, стал приходить в се shy;бя. Собиравшая деньги женщина встревоженно встала рядом с ним и через несколько секунд заговорила. И просто-напросто от их близости друг к другу Джорджу передалось ощущение нежно shy;сти и любви.

Голова у него уже шла кругом от шумного столпотворения яр shy;марки, и это последнее зрелище, явившееся кульминацией в бес shy;конечной программе уродцев и диковинных животных, вызвало у него легкий ужас. На миг ему показалось, что в людях, которые хают даже самые примитивные свои удовольствия, есть какая-то врожденная злоба.

Уже вечерело; дни теперь укорачивались быстро, воздух стал осенним – свежим, прохладным, его почти не прогревали скуд shy;ные, красные лучи солнца. Над ярмаркой стоял сплошной гул сотни тыСяч голосов. Генрих, чей интерес к ярмарочным зрели shy;щам уже улегся, стал подумывать о пиве. Взяв Джорджа за руку, он присоединился к раскачивающейся толпе, почти совершенно забившей улицу празднества.

Немцы продвигались вперед медленно, терпеливо, с той чу shy;довищной солидностью, которая словно бы составляет сущность их жизни, принимая движение толпы с огромным удовольстви shy;ем, словно переставали быть собой и превращались в часть окру shy;жающего их громадного зверя. Их массивные тела сталкивались, ударялись друг о друга грубо и неуклюже, однако никто не сер shy;дился. Они громко выкрикивали шутки или приветствия друг другу и всем окружающим; двигались группами из мужчин и женщин по шесть – восемь человек, взявшись под руки.

Генрих Бар оживился, развеселился; постоянно хохотал, по shy;смеивался; вскоре, взяв Джорджа под руку, дружески и настоя shy;тельно сказал:

– Пошли! Посмотрим на Жареного Быка!

И при этих словах у Джорджа вновь пробудился чудовищный голод, голод по мясу, какого он не пробовал – ему захотелось не только увидеть Жареного Быка, но и съесть громадный его кусок. Джордж уже обратил внимание на характерную черту этой яр shy;марки, отличавшую ее от всех, какие он видел. На массу ларьков, больших и маленьких, где продавали горячее и холодное мясо. Со стен некоторых громадными связками и гирляндами свисали колбасы, из других неслись запахи всевозможных варящихся и жарящихся явств. Ароматы эти сводили с ума. И Джорджу каза shy;лось, что над густой массой так медленно движущихся людей на shy;всегда повис в прозрачном, холодном воздухе запах умерщвлен shy;ной плоти.

И вот они оказались перед большим, длинным павильоном, ярко раскрашенным с фасада, с нарисованным над дверями ог shy;ромным быком. Это была Жарильня Быка (Ochsen-Braterei), но внутри теснилось столько народа, что перед дверями стоял, раски shy;нув руки, человек, сдерживая желавших войти, говорил, что им придется подождать пятнадцать минут. Генрих с Джорджем присо shy;единились к толпе и покорно ждали: Джорджу тут отчасти переда shy;лось громадное терпение толпы, ждавшей и не пытавшейся про shy;рваться сквозь барьеры. Вскоре двери открылись, и все вошли.

Джордж оказался в большом, длинном павильоне, в конце его сквозь густое облако табачного дыма, сгущавшего атмосферу почти до консистенции лондонского тумана, видны были туши двух громадных животных, медленно вращающиеся на железных вертелах над жаровнями с раскаленными углями.

В павильоне после холодного октябрьского воздуха было теп shy;ло – то была неповторимая теплота тысяч тел, сгрудившихся в помещении. С этой теплотой смешивался сильнейший запах еды. За сотнями столов сидели люди, поглощая тонны мяса – бычьего мяса, огромные тарелки нарезанной холодной колбасы, громадные ломти телятины и свинины – заодно с пенящимся в глиняных кружках холодным и крепким октябрьским пивом. Стоял низкий, непрестанный гул разговоров с набитым ртом, громкий, частый стук глиняной посуды и ножей вздымался и опускался нестройными волнами. По центральным проходам и вдоль стен непрерывно двигалась, толкаясь, другая толпа, ища в набитом зале свободные места. Дюжие крестьянки, игравшие роль официанток, дерзко протискивались сквозь толпу, держа в одной руке поднос с тарелками или шесть кружек пива, а другой бесцеремонно отпихивали мешавших.

Генрих и Джордж медленно двигались вместе с толпой по центральному проходу. Джорджу казалось, что едоки большей частью крупные, толстые люди, у которых на лицах уже появи shy;лось что-то вроде чванного свинского довольства. Глаза их были тупыми, мутными от еды и пива, многие из них таращились на окружающих как-то удивленно, словно одурманенные. И в са shy;мом деле, одного только воздуха, такого густого, плотного, что в пору резать ножом, было достаточно, чтобы одурманить разум, поэтому Джордж был доволен, когда, дойдя до конца прохода и взглянув на подрумянивающуюся тушу, Генрих предложил пойти в другое место.

Холодный воздух сразу же вывел Джорджа из апатии, он сно shy;ва стал быстро, оживленно смотреть по сторонам. С приближе shy;нием вечера толпа становилась все гуще, и ему стало ясно, что вечер придется посвятить только еде и пиву.

Разбросанные среди бесчисленных маленьких строений яр shy;марки, будто львы, уложенные среди зверей поменьше, вокруг высились громадные пивные залы, возведенные знаменитыми пивоварнями. И как ни густа была толпа перед киосками и зре shy;лищами, она казалась небольшой по сравнению с заполнявшей эти большие здания – огромные павильоны, каждый из которых вмещал несколько тысяч людей. Впереди Джордж видел громад shy;ный красный фасад павильона пивоварни Левенбрау с ее гордой эмблемой наверху – двумя величественными, стоящими на задних лапах львами. Но когда они приблизились к обширному раз shy;гульному шуму, окутывающему зал, то увидели, что найти место там невозможно. Тысячи людей разгульно шумели за столами над кружками пива, и еще сотни беспрестанно ходили взад-вперед, ища, где бы сесть.

Джордж и Генрих попытали счастья в нескольких других залах с тем же успехом, но в конце концов нашли такой, где перед па shy;вильоном на маленькой, покрытой гравием площадке стояло не shy;сколько столиков, огражденных барьером от кишащей снаружи толпы. Кое за какими столиками сидели люди, но большая часть их была свободна. Приближались сумерки, воздух был резким, ледяным, и оба испытывали почти неистовое желание войти в душное человеческое тепло и завывающую бурю пьяного шума. Но оба устали, утомились от возбуждения толпы, громадного ка shy;лейдоскопа шума, цвета, ощущений.

– Давай сядем здесь, – предложил Джордж, указав на один из свободных столиков.

Генрих, беспокойно глянув в одно из окон на дымный хаос внутри, в котором темные фигуры теснились, толкались, словно души, затерянные в тумане, в мареве Валгаллы, согласился и сел, однако не мог скрыть разочарования.

– Там замечательно, – сказал он. – Сразу видно.

К ним устремилась крестьянка, державшая в каждой сильной руке по шесть пенящихся кружек крепкого октябрьского пива. Улыбнулась с напускным дружелюбием.

– Светлого или темного?

Они ответили:

– Темного.

Она тут же поставила перед ними две пенящиеся кружки и удалилась.

– И это все ради пива? – спросил Джордж. – Почему? Зачем для этого идти сюда? Чего ради знаменитые пивоварни настрои shy;ли здесь павильонов, если Мюнхен славится пивом, и в городе сотни пивных ресторанов?

– Оно так, – ответил Генрих, – но, – он улыбнулся и сделал ударение на этом слове, – это октябрьское. Оно вдвое крепче обычного.

Они взяли громадные глиняные кружки, улыбнувшись, чок shy;нулись со словом «Прозит» и на ледяном, резком, бодрящем воздухе стали пить большими глотками холодную жидкость, разно shy;сящую теплом по их венам свою мощную энергию. Повсюду во shy;круг люди ели и пили. За соседним столиком крестьянская семья в ярких одеждах заказала пива и теперь, развернув принесенные с собой бумажные свертки, выложив на стол гору еды, все приня shy;лись основательно пить и есть. Глава семьи, крепкий, пышноусый мужчина в белых шерстяных чулках, которые облегали его мощ shy;ные икры, но оставляли голыми ступни и колени, вынул из кар shy;мана большой нож и отрезал головы у нескольких соленых ры shy;бин, красиво отливавших золотом в вечернем свете. Женщина до shy;стала булочки, пучок редиски, из другого свертка большой кусок ливерной колбасы. Дети, мальчик и девочка со спадавшими спе shy;реди на плечи длинными белокурыми косами, оба насторожен shy;ные, голубоглазые, неотрывно, будто голодные животные, молча смотрели, как родители нарезают и делят еду. Через минуту с той же молчаливой, жадной сосредоточенностью все они пили и ели.

Все вокруг ели; все вокруг пили. Какой-то зверский голод – безумный, неутолимый, зарящийся на все мясо жареных быков, все колбасы, всю соленую рыбу в мире, мучительно донимал Джорджа. На свете не существовало ничего, кроме Еды – восхи shy;тительной Еды. И Пива – Октябрьского Пива. Мир представлял собой огромную единую Утробу – небес, выше Рая Насыщения и Обжорства, не существовало. Все душевные муки здесь были забыты. Что знают эти люди о книгах? О картинах? О множестве волнений души, о противоречиях и терзаниях духа, надеждах, странах, ненависти, неудачах и честолюбивых устремлениях, всей лихорадочной сложности современной жизни? Эти люди живут только ради того, чтобы есть и пить – и в ту минуту Джор shy;джу казалось, что они правы.

Двери огромного павильона без конца открывались и закры shy;вались, внутрь терпеливо протискивался нескончаемый поток любителей пива. А изнутри Джордж слышал гром большого духо shy;вого оркестра и рев пяти тысяч пьяных от пива голосов, сливав shy;шихся в ритмах песни «Trink, Trink, Briiderlein, Trink»[35]35
  Пейте, пейте, собратья, пейте! (нем.).


[Закрыть].

Зверский голод терзал Джорджа и Генриха. Они громко ок shy;ликнули расторопную официантку, когда та проходила мимо, и услышали от нее, что если хотят горячей еды, то надо войти внутрь. Однако через минуту она направила к их столику женщи shy;ну с громадной корзиной всяческой холодной снеди. Джордж взял два восхитительных бутерброда с соленой рыбой и луком и большой кусок печеночного паштета с корочкой по краям. Ген shy;рих тоже взял несколько бутербродов, и, заказав еще по литру темного пива, они с жадностью принялись за еду. Наступила тем shy;нота. Все постройки и увеселительные предприятия Ярмарки яр shy;ко светились; из громадного, пронизанного светом мрака ночи волнами доносились громкий рев и бормотание толпы.

Когда они прикончили бутерброды и допили пиво, Генрих предложил сделать решительную попытку найти места внутри, и Джордж, до сих пор питавший сильное отвращение к спертому воздуху и шумному хаосу в павильоне, к своему удивлению обна shy;ружил, что с радостью готов присоединиться к громадной толпе в насыщенном пивными парами заведении. На сей раз он покор shy;но встал в очередь терпеливых немцев, медленно проходящих че shy;рез дверь, и вскоре обнаружил, что, окутанный пьяным шумом, терпеливо бродит вместе с толпой, медленно расхаживающей по громадному залу в поисках мест. Через некоторое время, при shy;стально вглядываясь сквозь облака и завесы дыма, клубящегося в большом павильоне, словно над полем битвы, Генрих обнаружил два свободных места за столом почти в центре зала, где на квад shy;ратном деревянном, окутанном дымом помосте сорок человек в крестьянских костюмах оглушительно играли на духовых инст shy;рументах. Оба устремились к этим местам, натыкаясь на спокой shy;но сносящих это осоловевших от пива людей.

Наконец в самом центре этой шумной суматохи они торжест shy;вующе уселись за стол, победно переводя дыхание, и немедленно заказали два литра темного и две тарелки свиной колбасы с кис shy;лой капустой. Оркестр трубил мотив «Ein Prosit! Ein Prosit!», лю shy;ди по всему залу вставали из-за столов, сцеплялись согнутыми в локте руками, поднимали кружки и, ритмично раскачиваясь взад-вперед, горланили эту замечательную застольную песню.

В этих человеческих кольцах по всему огромному, задымленно shy;му залу было нечто почти сверхъестественное и ритуальное: нечто, связанное с сущностью племени, сомкнутого в эти кольца, нечто чуждое, таинственное, словно Азия, нечто более древнее, чем древ shy;ние варварские леса, нечто раскачивающееся вокруг алтаря, при shy;носящее человеческие жертвы и пожирающее горелое мясо.

Зал оглашался их могучими голосами, содрогался в такт дви shy;жению их могучих тел, и при виде того, как они раскачиваются взад-вперед, Джорджу казалось, что им не может противостоять ничто на свете – что они должны сокрушать все, против чего вы shy;ступят. Теперь он понимал, почему другие народы так боялись немцев; внезапно его самого охватил такой жуткий, смертельный страх перед ними, что сердце замерло. У него возникло ощуще shy;ние, что он спал, пробудился в незнакомом, варварском лесу и увидел склоненные над собой злобные варварские лица: светло shy;волосые, светлоусые, эти люди опирались на толстые древки сво shy;их копий, сидели на своих щитах из высушенной кожи и взира shy;ли на него сверху вниз. Он был окружен ими, спасения не было. Джордж подумал обо всем привычном, и оно показалось очень далеким, принадлежащим не только другому миру, но и другой эпохе, отделенным веками от этого древнего темного леса вар shy;варских времен. И теперь он чуть ли не с пылким дружелюбием думал о чуждых, смуглых лицах французов, их цинизме и непо shy;рядочности, их быстрых, возбужденных голосах, их мелочности, их низменных нравах; теперь даже все их ветреные, обыденные супружеские измены казались отрадными, привычными, весе shy;лыми, очаровательными, исполненными такта. И об упрямых англичанах с их трубками, пивными, горьким пивом, туманом, изморосью, их женщинами с манерными голосами и длинными зубами – все это теперь представлялось очень сердечным, отрад shy;ным, привычным, и Джорджу хотелось оказаться среди тех лю shy;дей.

Но внезапно кто-то взял его под руку, и сквозь шум он рас shy;слышал, что обращаются к нему. Повернул голову и увидел весе shy;лое, раскрасневшееся, улыбающееся лицо хорошенькой девуш shy;ки. Она добродушно, шаловливо потянула его за руку, что-то ска shy;зала и указующе повела подбородком. Джордж повернулся в дру shy;гую сторону. Рядом с ним стоял молодой человек, ее приятель; он, тоже радостно улыбаясь, предложил Джорджу взять его под руку. Джордж взглянул на другую сторону стола и увидел Генри shy;ха, его желтоватое, унылое, рябое лицо было таким улыбающим shy;ся, радостным, каким Джордж его еще не видел. Он кивнул Джорджу. Через секунду все они сцепились за руки, раскачива shy;лись и пели в такт реву этих оглушительных голосов, раскачива shy;лись и пели все вместе, а оркестр играл «Ein Prosit!». Наконец музыка прекратилась, но теперь все барьеры рухнули, все, раскрас shy;невшиеся и счастливые, улыбались друг другу, когда песня кон shy;чилась, Джордж с Генрихом присоединили свои голоса к одобри shy;тельному реву толпы. Потом смеясь, улыбаясь, разговаривая, все сели снова.

И теперь больше не было отчужденности. Не было барьеров. Все вместе пили, ели, разговаривали. Джордж пил холодное крепкое пиво литр за литром. Пивные пары ударяли ему в мозг. Он был торжествующим и счастливым. Безбоязненно говорил на своем ломаном, скудном немецком. Генрих время от времени по shy;могал ему, но это было неважно. Ему казалось, что этих людей он знал всю жизнь. Девушка с веселым, красивым лицом оживлен shy;но пыталась выяснить, кто он и чем занимается. Джордж под shy;дразнивал ее. Не открывал правды. Говорил то одно, то другое. Что он бизнесмен, норвежец, австралиец, плотник, матрос, все, что приходило в голову, а Генрих, улыбаясь, поддерживал его во всех дурачествах. Но девушка захлопала в ладоши и восторженно закричала «Нет», она знает, кто он – художник, живописец, творческая личность. Генрих с улыбкой слегка кивнул и сказал, что Джордж не художник, писатель – он назвал его поэтом. И все удовлетворенно закивали, девушка снова восторженно захло shy;пала в ладоши и выкрикнула, что она это знала. И теперь они все вместе пили, снова сцепясь руками, раскачивались кольцом. Вскоре, поскольку уже было поздно, и люди начали покидать павильон, они поднялись вшестером, эта девушка, еще одна, двое парней и Генрих с Джорджем, и направились к выходу, с песней, сцепясь за руки, сквозь счастливую поющую толпу.

Потом наконец Джордж и Генрих покинули этих четверых молодых людей из гущи жизни, из сердца Германии, которых Джордж никогда больше не увидит – четверых людей и счастли shy;вое, раскрасневшееся, улыбающееся лицо девушки. Покинули, так и не спросив имен друг друга; покинули, утратили их с теп shy;лотой, с дружбой, с любовью в сердцах ко всем им.

Генрих и Джордж пошли своей дорогой, они – своей. Гром shy;кий шум Ярмарки становился все тише, пока не превратился в обширный, дремотный, далекий ропот. Вскоре, идя рука об руку, они вновь подошли к вокзалу и древнему сердцу Мюнхена. Пе shy;ресекли Карлплатц и вскоре оказались возле своего жилья на Те-резиенштрассе.

И однако они чувствовали, что не устали, что еще не готовы входить. Пары крепкого, хмельного пива и более того, пары това shy;рищества и любви, дружбы и человеческого тепла поднялись к их головам и сердцам. Они понимали, что это редкостное, драгоцен shy;ное явление, недолговременное очарование чуда и радости, что ему должен прийти конец, а им очень не хотелось этого конца.

То была восхитительная ночь – резкий, ледяной воздух, пус shy;тынная улица, а вдали подобный времени, подобный нескончае shy;мому и непреложному ропоту вечности, слышался далекий, дре shy;мотный, напоминающий волны шум громадной Ярмарки. Небо было безоблачным, сверкающим звездами, в вышине сиял диск луны. Поэтому они чуть постояли у своего жилья, а затем, словно повинуясь общему инстинкту, пошли дальше. Они шли по улицам и вскоре оказались перед огромным, тихим, сияющим в лунном свете зданием Старой Пинакотеки. Миновали его, вошли в окру shy;жающий парк и прогуливались рука об руку взад-вперед ровным шагом по ровному гравию. Разговаривали, пели, смеялись.

– Поэт, да, – воскликнул Генрих и торжествующе взглянул на сияющий лунный диск. – Поэт, ja! – воскликнул он снова. – Эти люди не знали тебя и назвали поэтом. И они правы.

И в лунном свете его унылое, покрытое оспинами лицо пре shy;образилось выражением счастья. И они ходили, ходили по ули shy;цам. Испытывали ощущение чего-то бесценного, невыразимого, какого-то невидимого мира, который должны увидеть, неосязае shy;мого мира, с которым должны соприкоснуться, мира тепла, ра shy;дости, непременного приближающегося счастья, невозможного восторга, до которого рукой подать. И ходили, ходили по улицам. Луна сияла ясно и холодно со сверкающего звездами неба. И улицы были безмолвны. Все двери закрыты. А издали доносился последний, приглушенный шум Ярмарки. И они пошли домой.