Текст книги "Паутина и скала"

Автор книги: Томас Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 51 страниц)

Книга пятая. Жизнь и литература

Тот чудесный год с Эстер миновал, ушел в прошлое, настал и иступил в свои права следующий.

И теперь Джордж Уэббер был с головой погружен в громадный труд, разросшийся из попытки описать, что видел и чувствовал в тот год детства, который он назвал «конец золотой поры». Когда Джордж взялся за перо, у него сложился замысел книги, в которой он хотел представить картину не только своей юности, но и всего родного городка, изобразить всех его жителей такими, как знал их. Но ходу работы книга обретала жизнь под его рукой, росла, и Джордж уже смутно видел содержание десятка других книг, про shy;должающих ту же сюжетную линию, переносящую действие, как перенесся он, из маленького городка в большой мир за его пределами, пиши повествования разрастались, удлинялись, переплетались и пе shy;ресекались, покуда ткань его не обрела плотность и сложность всей паутины жизни и Америки.

Тем временем его жизнь с Эстер продолжалась, как раньше. То есть, внешне она выглядела прежней. Однако некая перемена про shy;изошла. Сперва она озадачила Джорджа, и лишь постепенно он стал постигать ее смысл.

29. КОЛЬЦО И КНИГА

Ушел еще один год, наступила еще одна весна, а Джордж пи shy;сал, писал, писал со всем напряжением творческого неистовства. Комната уже была завалена стопами и грудами исписанной бума shy;ги, а он все продолжал писать.

Разум его пылал потоком теснящихся образов, чеканкой со световой скоростью множества блестящих картин в мозгу, свер shy;канием возносящейся ракеты. И в каждой мгновенной, пламене shy;ющей картине таился целиком плод каждого долгого, мучитель shy;ного напряжения разума и памяти.

Казалось, память Джорджа наконец-то охватывала полностью и торжествующе все до единого мгновения его жизни. Он мог не только зрительно представить, вспомнить до малейших подробностей каждое место, где жил, каждую страну, где бывал, каждую улицу, по которой хоть раз прошел, каждого, с кем был знаком или обмолвился словом, и все, что они говорили и дела shy;ли: он помнил также множество мимолетных, несущественных мелочей, которые видел в какой-то ушедший и не подвластный времени миг своего насыщенного прошлого. Он мог припомнить женский голос и смех на одной из зеленых улиц в родном горо shy;де, слышанный двадцать лет назад в темноте и тишине обыден shy;ного вечера; лицо женщины, ехавшей во встречном поезде, ато shy;ма, несшегося сквозь время где-то на огромном материке; набух shy;шие вены на руках старика; падение капли воды в чужом влаж shy;ном, темном, мрачном коридоре; тени туч, проплывавшие в не shy;кий день по густой зелени холмов в родном городе; поскрипыва shy;ние куста под зимним ветром; угловой фонарь, бросавший мерт shy;венный свет на мрачный, серый фасад маленького, унылого до shy;ма. Эти воспоминания и множество других возвращались теперь невесть почему из неистовой сумятицы дней.

Эти величественные силы памяти, обобщения и воображе shy;ния, взявшие благотворную и приятную власть над жизнью Джорджа, обострявшие, делавшие очень яркими все впечатления каждого дня, достигли такой зрелости и уверенности в начале весны – это время года способно более всех других напоминать человеку о его бренности и вечности земли. Ни одно другое не может пробудить с такой ясностью чувство недолговечности жизни, вызвать отчетливое, пронзительное, мгновенное осозна shy;ние всей человеческой участи с ее сплетениями ликующей, не shy;сказанной радости и невыразимого горя, юности, которая не мо shy;жет умереть никогда и, однако, умирает с каждым пролетающим мигом, красоты, которая бессмертна и все же появляется и исче shy;зает с неуловимой скоростью света, любви, которая не знает смерти и которая умирает с каждым дыханием, вечной тленнос shy;ти, нескончаемой и эфемерной жизни-в-смерти, неизменного приближения с каждым мигом к кончине, величайшей, бес shy;смертной славе, тронутой признаками рокового несовершенст shy;ва, громкого возгласа ликующей радости и исступленного вос shy;торга, рвущегося из сердца, обреченного на вечное горе и траги shy;ческую судьбу.

Обо всей этой мучительной загадке жизни, этом вечном про shy;тиворечии, не бросающемся в глаза, но ошеломляющем единстве антитез, из которых соткана до самой смерти жизнь человека, дух весны напоминает, как больше ни одно время года. И все же молодому человеку весна зачастую кажется временем хаоса и не shy;разберихи. Для него это время путаницы в чувствах, яростных безгласных криков страдания, радости, жажды, неистовых, не shy;последовательных желаний, тяги ко множеству неведомых, не shy;последовательных соблазнов, которая исступляет его мозг, иска shy;жает зрение, разрывает сердце.

Так было в тот год и с Джорджем. Вместе с обретенной уверен shy;ностью в работе, творчестве, пришло и кое-что другое. Иногда, стоя у окна, глядя на волшебное очарование нового апреля, он, двадца shy;тишестилетний, неожиданно вспоминал о своем отце и о всех дру shy;гих умерших, и его охватывали невыразимая жалость, мучительное чувство одиночества, воспоминание о чем-то утраченном и невозвратимом. В такие мгновения его радость и надежда улетучивались, на смену им приходило сознание невыразимой утраты и крушения. Труд, за который он принимался с такой ликующей уверенностью, теперь лежал перед ним на столе, словно рука разбитой статуи, и он с чувством бесконечного отвращения убирал его с глаз.

Он уже не питал больше к этой работе ни любви, ни интере shy;са. Не мог вернуться к ней, не хотел смотреть на нее. И все-таки не в силах бывал ее уничтожить. Совал ее в чемоданы и ящики, раскладывал беспорядочными стопами на книжных полках, и вид их наполнял его сердце ужасом и усталостью. Эти напомина shy;ния о неоконченной книге походили на эпитафии тщетным уси shy;лиям, памятники краха и крушения.

И, однако же, через день-другой в сердце его поразительным, невероятным образом пробуждалась надежда, жизнь станови shy;лась очаровательной, как апрель. Тяга к работе вновь торжеству shy;юще вздымалась в его груди, и он с неимоверной радостью бро shy;сался в кузнечный горн творчества. Трудился денно и нощно, почти без перерыва, не считая занятий в школе, и потраченное там время люто ненавидел. С неохотой, с раздражением погру shy;жался урывками в горячечный сон, но и во сне громадный груз времени и памяти действовал постоянно, непрерывно, превра shy;щаясь в грандиозное, гармоничное сооружение из впечатлений и переживаний. Эта лихорадочная деятельность разума хищнически расходовала его силы, поэтому утрами он просыпался усталым и вновь с головой погружался в работу.

И всякий раз, когда это происходило, когда работал с надеж shy;дой, с торжеством, с энергией, он любил эту женщину больше жизни. И не мог сдерживать своей любви. Она прорывала свою обитель из плоти и крови, словно вода в прилив дамбу, и все на свете оживало снова. Заслышав шаги Эстер по лестнице, он от shy;рывался от неистовой работы, усталый, но с бурлящей внутри ог shy;ромной радостью.

Эстер, как обычно, ежедневно приходила в полдень и стряпа shy;ла для Джорджа. Когда припасы у него подходили к концу, они вдвоем отправлялись по магазинам и возвращались с коробками, сумками, пакетами хорошей еды.

Однажды в замечательном магазине, где продавалось все – в одной стороне мясо, в другой бакалейные товары, в центре ово shy;щи, фрукты и всевозможная зелень – среди разложенных ово shy;щей ходила молодая женщина. Эстер заметила, что Джордж смо shy;трит на изгиб ее бедер, медленное покачивание грудей, изящные завитки волос на затылке, волнистые движения тела; а когда уви shy;дела, как эта женщина красива и насколько моложе ее, как блес shy;тят глаза Джорджа, поняла, что у него на уме, и в сердце у нее словно бы повернули лезвие ножа.

– Я видела! – сказала потом Эстер.

– Что видела? – спросил он.

– Как ты пялился на ту женщину в магазине.

– Какую? – спросил Джордж, заулыбавшись.

– Сам знаешь, – ответила она. – На ту сучонку-христианку! Я видела!

– Ха! – воскликнул он торжествующе и попытался ухватить Эстер.

– Да, посмейся над собой, – сказала она. – Я же знаю, о чем ты думал.

– Ха! – завопил он с неистовым сдавленным смехом и обнял ее.

– Эта сучонка знала, что ты на нее пялишься, – сказала Эс shy;тер. – Потому так и нагибалась, делая вид, будто разглядывает морковь. Я знаю, что они собой представляют. От нее несло де shy;шевыми духами и немытым телом.

– Хо-хо! – завопил Джордж и крепко стиснул Эстер в объя shy;тиях.

– Я знаю про все твои делишки, – сказала она. – Ты ведь ду shy;маешь, что тебе удается обводить меня вокруг пальца? Ничего подобного. Когда у тебя побывают девки, я всякий раз это узнаю.

– Откуда?

– Узнаю, не сомневайся. Ты считаешь себя очень хитрым, юноша, но я всегда узнаю. Я находила их шпильки на подушке, и ты вечно прячешь мои шлепанцы и фартук на верхнюю полку чу shy;лана.

– Ха-ха! – завопил Джордж. – Ой, не могу! Женщина, – произнес он уже спокойнее, – ты лжешь.

– Это наша комната, – сказала она, раскрасневшись, – и я не хочу, чтобы здесь появлялся кто-то еще. Моих вещей не касай shy;ся. Пусть шлепанцы стоят там, где могут попасться на глаза лю shy;бой сучонке. И не смей никого сюда приводить. Если хоть раз за shy; стану здесь какую-то девку, я тебе всю морду разобью, глаза выдеру.

Джордж расхохотался, как безумный.

– Слишком много позволяешь себе, женщина! Так не пойдет. Я свободен. Делаю то, что хочу, и тебя это не касается.

– Ты не свободен! – ответила она. – Ты принадлежишь мне, я – тебе. Навеки.

– Мне ты никогда не принадлежала. У тебя есть муж и дочь. Вспомните о долге перед семьей, сестра Джек, – елейно загово shy;рил он. – Постарайтесь загладить ошибки своей прежней жизни, пока не поздно. Время еще есть, только покайтесь искренне.

– Каяться мне не в чем, – сказала Эстер. – Я всю жизнь бы shy;ла честной и порядочной. Разве только в том, что питаю к тебе великую любовь, которой ты не достоин. Больше мне каяться не в чем, низкий ты человек. Ты не достоин ее.

– Примиритесь с Богом, сестра Джек, – заговорил Джордж ханжеским тоном. – О, я знаю, что вы думаете. Что уже слишком поздно. Нет, сестра, не поздно никогда. Никогда не поздно для Иисуса. В Михайлов день исполнилось ровно пятьдесят три дол shy; гих, ужасных года, как я вел почти столь же порочную и грехов shy;ную жизнь, как вы, сестра Джек. Целыми днями думал только о еде, выпивке и вожделениях плоти. Меня мучила похоть, сестра. Я подвергался жестоким искушениям. Мало того, что танцевал, играл в карты и чревоугодничал, я еще желал жену ближнего сво shy;его, хотел совершить с нею прелюбодеяние. Слышали вы когда-нибудь, сестра Джек, о чем-нибудь столь безнравственном? Но я хранил это в себе. Не говорил никому о своих греховных помыс shy;лах. Считал, что никто не знает моей тайны. Однако кое-кто знал. Кое-кто постоянно был со мной и знал мои помыслы. Зна shy;ете, кто? Иисус. Он знал их, сестра. Я думал, что нахожусь наеди shy;не с ними, но Иисус все время не сводил с меня глаз. Я не знал, что Он рядом. Он видел меня, но я не видел Его. Знаете, почему не видел, сестра? Потому что мое сердце закоренело в грехе, я был не способен им видеть. А чтобы видеть Иисуса, нужно узреть Его сердцем, сестра Джек. Потом однажды Он заговорил со мной. Я подвергался жестокому искушению, сестра. И готов был поддаться ему. Я шел на встречу с женой ближнего своего, сест shy;ра, хотел отправиться с нею чревоугодничать. И услышал, как Он меня зовет. Зов слышался издалека. Я обернулся, но позади ни shy;кого не было, и я решил, что ослышался. Прошел еще несколько шагов, и Он окликнул меня снова. На сей раз Он был близко, и я хорошо слышал, что Он говорит.

– Что же Он говорил? – спросила Эстер.

Слова Джорджа были нечестивы, богохульны, глаза горели сумасшедшим огнем: в него вселилось фанатичное безумие Ранса Джойнера, и витийствовал он убежденно.

– Он звал меня по имени, сестра. Звал по имени. Призывал остановиться и выслушать Его.

– И что же ты сделал?

– Я испугался, сестра. Подумал о своей греховной жизни и пустился бежать со всех ног. Пытался удрать, сестра, но тщетно. Он следовал за мной по пятам и все приближался. Я ощущал за shy;тылком Его горячее дыхание, сестра Джек. А потом Он заговорил мне прямо в ухо. Знаете, что Он сказал?

– Что? – спросила Эстер.

– Сказал: «Это бесполезно, сын мой. Зря тратишь силы. Как бы ты быстро ни бежал, Я всегда могу бежать чуть-чуть быстрее. Тебе не скрыться от Меня, брат. Я ревностный христианин. По shy;говорим или Мне еще за тобой погоняться?».

– И что ты ответил? – спросила она, как зачарованная.

– Я ответил: «Говори, Господи, ибо слышит раб Твой». И Он заговорил, сестра Джек, и голос Его был нежен. То напоминал журчание воды, то легкий апрельский ветерок в кустах кизила. Он сказал: «Брат, давай присядем на камень и потолкуем. Хочу пого shy;ворить с тобой, как мужчина с мужчиной. У меня есть к тебе пред shy;ложение. Я давно за тобой наблюдаю. Не свожу с тебя глаз, сын мой. И знаю твои дела, парень». Я сказал: «Господи, я сознаю, что грешен. Наверное, Ты очень сердишься на меня, а?». И Господь от shy;ветил: «Да нет, сын мой. Не сержусь. Это не Мой путь, брат. Ты не shy;правильно Меня понял. Это не Божий путь, сын мой. Господь не сердится и не лезет в драку. Если ты ударишь Меня сейчас изо всей силы, Я не рассержусь. Это не Мой путь. Скажу: «Ударь Меня еще, парень. Раз так настроен, ударь».– «Что Ты, Господи, – ответил я, – знаешь ведь, что я не сделаю ничего подобного». Тогда Гос shy;подь сказал: «Ударь, сын мой. Если тебе от этого станет легче, раз shy;махнись и ударь изо всей силы, брат». Тон, которым Он произнес эти слова, растерзал мне сердце, сестра Джек. Я зарыдал, как ребе shy;нок, – по щекам моим покатились слезы величиной с куриное яйцо. А Господь воскликнул: «Ударь Меня, парень! Пусть будет больно, но если хочешь, бей». А я сказал: «Что Ты, Господи, я ско shy;рей отсеку себе руку, чем трону Тебя пальцем. Ударь меня Ты, Гос shy;поди, я грешил и заслуживаю трепки. Ударь».

И тут, сестра, мы оба так расплакались, словно наши сердца разрывались, и Господь возопил: «Парень, Я на тебя не сержусь. Это не Мой путь. Мне просто обидно, сын мой. Ты задел Мои чувства. Я разочарован в тебе. Думал, сын мой, ты будешь вести себя лучше». И я, сестра Джек, возопил в ответ Господу: «О, Гос shy;поди, я раскаиваюсь в своем поведении». И Господь возопил: «Ура, парень! Аминь!». Тогда возопил я: «О, Господи, я сознаю, что был нечестивым грешником. Сердце мое было черно, как ад».– «Вот это разговор! – воскликнул Господь. – Аллилуйя!».– «О, Господи, прости мне мои прегрешения. Я сознаю, что был дурным человеком, но дай мне возможность исправиться».– «Слава Богу! – радостно возопил Господь. – Ты прощен, и душа твоя спасена. Вставай и больше не греши!».

Джордж умолк – глаза его горели, лицо было мрачным. На минуту он поверил в рассказ, который начал в насмешку. На ми shy;нуту поверил, что существуют боги, способные избавить от стра shy;даний; поверил, что существует мудрый, сострадающий разум, способный взвесить каждый атом измученной плоти, ходящей по улицам, проникнуть в переполненные камеры комнат, тоннелей и черепов, распутать хаос забытых языков и ступней, вспом shy;нить нас, спасти, исцелить.

Потом губы его вновь насмешливо искривились; он загово shy;рил:

– Примиритесь с Иисусом, сестра. Он здесь, Он наблюдает за вами. Он стоит сейчас за вашим плечом, сестра Джек. Слышите Его? Вот Он обращается ко мне, сестра. Говорит: «Эта женщина грешила и терпит мучительные искушения. Однако может еще спастись, если только покается. Скажи ей, пусть вспомнит о сво shy;их седых волосах и обязанностях супруги. Скажи, пусть больше не грешит и возвращается в законный брачный союз. Убери с этой стези искушение, сын мой. Поднимись и оставь ее».

Джордж умолк на несколько секунд; он глядел прямо на Эс shy;тер с пылкой любовью безумца.

– Господь обращается ко мне, сестра Джек. Он велит мне по shy;кинуть вас.

– Иди ты к черту, – сказала она.

Однажды Джордж сидел, глядя, как Эстер склоняется над своим чистым, белым столом, руки ее были сложены, одна изящ shy;ная ступня перекрещивалась с другой. На стене позади шелесте shy;ли упругие листы восковки, а перед ней на квадрате прикреплен shy;ной кнопками к столу плотной чертежной бумаги три смело на shy;рисованные карандашом фигурки пестрели великолепными яр shy;кими красками. Стоявшая в изящной позе Эстер с головой ушла в работу: вокруг нее в беспорядке лежали кисти, карандаши, кра shy;ски, чертежные инструменты. Сзади с гвоздя свисала рейсшина, чуть подальше, возле окна, была приколота двумя кнопками сверху и снизу хорошая фотография одной из маленьких обна shy;женных женщин Кранаха. Маленькая фигурка с тонкими руками и ногами, с цепочкой вокруг тонкой талии, с маленькими узки shy;ми грудями, выпуклым животом и несравненной красотой, силь shy;ной и вместе с тем хрупкой, детской и материнской, чарующей и странной, вполне могла служить отображением характера работы Эстер. Казалось, картина превосходно воплощает всю фацию и уверенность ее труда, энергию, изысканность и красоту.

Общее впечатление, которое производил угол, где работала Эстер, было таким: там словно бы обитал некий дух, уверенный, сильный, утонченный, исполненный энергии и счастья. Она получила от жизни не только радость, но и легкость работы. Эстер могла трудиться, как счастливая маленькая фурия, и однако ка shy;залось, что делает она все уверенно и легко. Когда Джордж смо shy;трел на нее, работающую в том углу радостно, увлеченно, она ка shy;залась безусловно самой удачливой и талантливой из всех, кого он знал. Она словно бы восторжествовала над судьбой и труди shy;лась с полнейшей непринужденностью, без заминок, огрехов, мучительных поисков вслепую, знакомых и ему, и большинству других людей.

Если человек обладает талантом и не может его использовать, он неудачник. Если использует лишь наполовину, неудачник от shy;части. Если научился использовать полностью, он счастливец, он добился мало кому знакомых удовлетворения и удачи. И вот тут-то, думал Джордж, Эстер вырвала у жизни величайшую победу. Казалось, процесс творчества от замысла до полного завершения идет у нее почти по четкой, неуклонной траектории, на едином дыхании. Она была способна осуществить акт творчества – ко shy;торый извлекает из таинственной природы духа элементы того, что нужно сотворить, а затем придает им внешнее и внутреннее единство – без заминок, без пустой траты сил, без всяких по shy;терь.

Эстер не сомневалась, что акт этот отчасти физический, что он в равной мере обуславливается мышечной координацией и соответствующей устремленностью духа. Она утверждала, что присущие величайшим спортсменам напористость и собран shy;ность – напористость Дэмпси в Толидо, Тилдена, Малыша Рута, бегуна Нурми – являются «золотой нитью», проходящей через все произведения величайших художников, поэтов, композито shy;poв.

Джордж знал, что так оно и есть. Появление величайших про shy;изведений искусства становится неизбежным с начала работы над ними. Создание каждого представляет собой единый акт движения вперед, неостановимый, как удар замечательной биты Рута. В скаковых лошадях и танцовщицах Дега, в «Илиаде», в «Падении Икара» и «Детских играх» Питера Брейгеля, наконец в таком прекрасном, безупречном творении, какое только можно найти на свете, в громадных панно Матиаса Грюневальда для Иссенхеймского алтаря, это единое дыхание и собранность худож shy;ника с блестящими находками в композиции, пропорциях, рисунке, обогащающими эту устремленность, очевидны с начала до конца.

Очевидны они, к сожалению, не во всех работах. Кое-кто из ве shy;ликих – Геррик, Шекспир, Чехов – добивался этой удачи почти постоянно. Должно быть, эти люди были одними из самых счаст shy;ливых на свете. Геррик обладал благозвучным, негромким, превос shy;ходным голосом, не дрогнувшим в пении ни разу. Жизнь его, оче shy;видно, была восхитительно счастливой и удачливой. Шекспир, о котором мы ничего не знаем, но который все понял и перестрадал, прожил, видимо, более прекрасную жизнь, чем кто бы то ни было. Чехов пытался покончить с собой и умер довольно рано от чахот shy;ки; и все-таки жизнь прожил, должно быть, великолепную. Если больная женщина звала врача или Чехов видел студента, идущего лугом по тропинке, это составляло для него сюжет рассказа, и ког shy;да он принимался писать, из-под пера его выходил шедевр.

Эстер казалась прирожденной художницей. Художественный гений обладает физическим, ручным, техническим мастерством, которого у поэтического гения нет. Поэтому когда художник до shy;стигает вершины, то не утрачивает приобретенного; он продол shy;жает успешно работать до самой смерти.

Однако поэты, бывшие величайшими людьми на земле, боль shy;шей частью терпели неудачу. Кол ьридж обладал величайшим по shy;этическим гением со времен Шекспира, но оставил нам лишь не shy;сколько великолепных отрывков. Полностью раскрыл свой та shy;лант он лишь однажды, в одной поэме. Поэма эта непревзойден shy;ная, однако автор ее жил в нищете и скончался сломленным, обессиленным. Ибо такой гений, если обладатель не научился использовать его, восстает и разрывает поэта, словно тигр; он может нести смерть точно так же, как и жизнь.

Эстер гением не была; Джордж даже не знал, является ли она «замечательной художницей», как с гордостью говорила о себе; но жизнь ее отличалась теми же независимостью, свободой, энергией, какие были присущи многим великим художникам. Неприязнь Джорджа к театру, где работала Эстер, нарастала, он не считал, что рисование декораций для сцены является искусст shy;вом, выгодно отличается от мастерства умелого плотника или что этот экспериментальный театр со всеми его косыми взгляда shy;ми и многозначительными подмигиваниями стоит доброго сло shy;ва. Но он видел, что все, за что она принималась, каждая работа, которую выполняла, будь то просто-напросто смелый, изыскан shy;ный рисунок рукава, бывало проникнуто всей недюжинной, утонченной, прекрасной силой ее духа.

Иногда мысль о том, что самые подлинные отражения ее жиз shy;ни выставляются перед толпой надушенных обезьян, что их хва shy;тают руками, используют в качестве сиденья никудышные глуп shy;цы, душила его чувством стыда и злобы. В такие минуты ему ка shy;залось, что выйди она голой на сцену, это было бы не более по shy;стыдно и вульгарно. Непомерное тщеславие и хвастливость, де shy;шевая самовлюбленность актеров этого театра, их постоянное желание быть на виду казались ему отвратительными, и он пора shy;жался, как столь благородная, редкостная женщина может свя shy;зываться с подобной гнусностью.

Джордж сидел, наблюдая за работой Эстер, и ее вид, поток связанных с нею мыслей, начали пробуждать массу ассоциаций с тем и с теми, кого и что он презирал. Ему припомнилось ее странное тщеславие, казавшееся наивным и детским.

Он вспомнил премьеру одного спектакля, на которую пошел потому, что декорации нарисовала Эстер, и которая осталась у него в памяти, так как в тот вечер ему впервые пришло на ум, что в их отношениях что-то неладно, по крайней мере для него. В тот печер в театре у него внезапно возникло странное, тревожное ощущение, будто вокруг него что-то смыкается, его словно бы окружало волшебное, невидимое кольцо, не давало выхода, пре shy;вращало против его воли в часть этого мира, к которому принад shy;лежала она.

Джордж видел ее разнаряженную дочь; ее сестру, молчаливую, с неподвижным взглядом и бесстрастным лицом; ее мужа, невы shy;сокого, пухлого, румяного, безукоризненно одетого, ухоженного, сияющего спокойным довольством, огромным, глубоким удов shy;летворением этим броским, публичным доказательством преус shy;певания своей жены в мире моды, богатства, искусства.

В антрактах роскошно, красиво разодетая Эстер с ожерельем из крупных темных драгоценных восточных камней ходила взад-вперед по проходам, сияла, как роза, лучилась радостью и удовольствием, выслушивая похвалы и комплименты, сыпавшиеся со всех сторон. Публика, сверкавшая нарядами, пахнувшая бо shy;гатством и властью, казалось, образовывала общину, небольшой городок, в котором Эстер знала всех. Это, значит, и был ее «го shy;род» – который она знала, маленький, замкнутый, поглощен shy;ный своей жизнью, своими скандалами, как любая деревушка. Населяли его богачи с женами, знаменитые актеры и актрисы, наиболее преуспевающие писатели, критики, художники и свет shy;ские покровители искусства.

Эстер знала их всех, и когда она расхаживала по проходам, Джордж видел, как ее повсюду приветствуют люди, стремящиеся пожать ей руку, сказать похвалу. И слышал ее голос, чуточку по shy;вышенный, еврейский, слегка удивленный и протестующий, но исполненный восторженной пылкости, дружелюбно произнося shy;щий: «О, привет, мистер Флигельхеймер. Миссис Флигельхеймер и Рози приехали?.. О, неужели вы действительно так считаете?.. Нравится вам – а?»

Тон ее был радостным, чуть ли не ликующим, она жадно по shy;давалась вперед, словно хотела принять еще похвал, если предло shy;жат.

Потом, все еще лучась румянцем и отвечая на приветствия отовсюду, она направилась к Джорджу. Когда подходила, в ряду позади началось какое-то волнение, поднялся крупный еврей с крючковатым носом. У него было круглое, лоснящееся лицо и чувственные ноздри, подсвеченные сверканием бриллиантовых запонок, возвышающихся над широкой манишкой, он чуть не падал на колени других людей в стремлении догнать ее. Протис shy;нувшись к ней, он благоговейно, нежно взял ее за руку и стал гортанно шептать лестные слова, поглаживая ей пальцы.

– О, Эстер! – громко шептал он. – Тфои декорации! – Зака shy;тил глаза в безмолвном восторге, потом гортанно прошептал в упоении: – Тфои декорации префосходны! Префосходны!

– Ты действительно считаешь так, Макс? – произнесла Эс shy;тер высоким, взволнованным голосом, сияя от удовольствия. – Нравятся они тебе – а? – воскликнула она.

Макс лукаво огляделся по сторонам и понизил голос до еще более напыщенного шепота.

– Они самое лучшее ф спектакле! – прошептал он. – Ей-бо shy;гу, я не стал бы этим шутить! То же самое я гофорил Лене как раз перед тфоим приходом. Сказал ей – спроси сама, так ли это – сказал: «Лена, клянусь Богом, она фсех остафила далеко позади, ф этом деле ей нет рафных!».

– О, Макс, я очень рада, что они тебе нравятся! – восторжен shy;но воскликнула Эстер.

– Нрафятся! – пылко произнес он клятвенным тоном. – По shy;слушай! Я без ума от них. Я люблю их, честное слофо! Ф жизни не фидел ничего лучшего!

Потом в зале стал гаснуть свет, Эстер подошла и села рядом с Джорджем. Он взял ее за руку и с иронией пробормотал, пере shy;дразнивая Макса:

– Ой! Тфои декорации префосходны! Префосходны!

И почувствовал, как ее тело дрожит от смеха, она обратила к нему лицо, столь раскрасневшееся от веселья, что даже в гасну shy;щем свете это было видно.

– Ш-ш! – произнесла она сдавленным шепотом. – Я знаю! Знаю! – И продолжала с претензией на сочувственную серьез shy;ность: – Бедняги! У них были самые лучшие намерения – они не представляют, как это звучит.

Однако восторг ее был столь явным, что Джордж язвительно пробормотал:

– И тебе это очень неприятно, так ведь? Господи, до чего же неприятно! Тфои декорации префосходны! Тфои декорации пре shy;фосходны! Черт возьми, ты упивалась этим!

Эстер попыталась взглянуть на Джорджа протестующе, одна shy;ко ее радость и ликование были чересчур сильны. В уголках ее губ задрожала восторженная улыбка, она засмеялась слегка вор shy;кующе, с торжеством, и крепко стиснула его руки.

– Вот что я тебе скажу! – восторженно прошептала она. – Заморочить голову твоей маленькой Эстер не так-то просто! – Потом улыбнулась и спокойно призналась: – Нам всем это нравится, разве не так? Говори что угодно, но слышать это приятно!

И внезапно Джорджа охватила громадная волна любви и неж shy;ности к ней. Он любил ее, потому что она была такой маленькой, такой сильной, такой веселой и красивой, такой талантливой, потому что радовалась этим похвалам своему труду и умению пылко, ликующе, как ребенок.

Когда спектакль кончился, Джордж мельком увидел Эстер в фойе, принимающую с радостным лицом поздравления и ком shy;плименты, окруженную членами семьи. И ощутил ко всем ним приязнь и уважение. Они стояли вокруг нее, стараясь выглядеть равнодушными и учтивыми, но в каждом из них – в муже, в сестре, в дочери – сквозили огромная, спокойная гордость, чувст shy;во радости, ласкового, нерушимого согласия.

Надутые от собственной власти, презрительные от богатства и спеси, великие евреи и христиане мира сего проходили мимо в сопровождении вызывающе красивых жен, производя впечатле shy;ние грозной, неодолимой силы. Однако при строгом, придирчи shy;вом сравнении Джордж видел, что все их спесь, презрение, власть ничто перед малейшей черточкой ее лица, что вся их вы shy;зывающая красота блекнет, становится сухой, безжизненной пе shy;ред великолепием ее маленькой фигурки.

Ему казалось, что в одном уголке сердца богатства у нее боль shy;ше, чем во всех их сейфах и сокровищницах, в одном ее дыхании больше жизненной силы, чем они вложили в громадные тверды shy;ни власти, больше величия в этом живом особняке из плоти, ко shy;стей и огня, чем во всех шпилях и бастионах их огромного горо shy;да. И все они со всей их пышностью, великолепием стали в его глазах серыми, ничтожными, и ему стало ясно, что никто в мире не может сравниться с Эстер.

Джордж не знал и не хотел знать, насколько она замечатель shy;ная художница, к какому роду относится ее искусство, если это искусство. Однако после строгих, бесчисленных сравнений Джордж был убежден, что она великая женщина, как бывают иногда уверены люди, что некие мужчина или женщина «вели shy;кие», невзирая на славу или ее отсутствие, на то, есть ли у них си shy;лы или талант, способные принести им славу.

Джорджу было все равно, что за работу она сделала: только ему в ту минуту казалось, что любая ее работа, все, чего касалась она, – еда, одежда, краски, книги и журналы в комнате, разме shy;щение картин на стенах, расстановка мебели, даже кисти, линей shy;ки и циркуль, которыми она пользовалась при работе -мгновен shy;но наполнялось явным, неповторимым волшебством ее прикос shy;новения, блеском, ясностью и красотой характера.

И однако же, несмотря на всю любовь к ней, Джордж на миг ощутил леденящую тень того кольца вокруг сердца.