Текст книги "Как потерять друзей & заставить всех тебя ненавидеть"

Автор книги: Тоби Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Либерально мыслящие педагоги попытались исключить влияние огромного экономического неравенства в американском обществе, для чего выдвинули в качестве условия поступления в колледж прохождение стандартного интеллектуального теста – печально известного учебного теста на пригодность (SAT), – но его успех в этом плане довольно неоднозначен. Есть немало доказательств, что баллы, набранные ребенком в SAT, отчасти определяются социально-экономическим положением родителей. Например, создана целая общенациональная компания под названием «Принстон ревю», которая за солидную плату берется показать детям, как успешно пройти SAT. Одна моя знакомая с Манхэттена, доктор Катерин Коэн, была «консультантом колледжа» – очень выгодное занятие, учитывая, что в ее обязанности входило обучать детей богатых американцев тому, как попасть в выбранные ими университеты. Кэт, а она однажды работала в приемной комиссии Йеля, получала 28 995 долларов за свой «платиновый багаж». [159]159
  Согласно статье, напечатанной о ней журналом «Нью-Йорк»: «Кэт, как ее называли благоговеющие перед нею протеже, – часть нового процветающего поколения частных консультантов, которые помогают богатым детишкам добиться данного им рождением права поступить в любой из колледжей «Лиги плюща»». Ральф Гарднер-младший. «Нью-Йорк», «Последний репетитор для поступления в колледж».


[Закрыть]По словам Уилла Хаттона, бывшего редактора «Обсервера»: «Сеть привилегированных частных американских школ, наряду с привычной на сегодня подготовкой к экзаменам и интервью, обходящимся ежегодно в 20 000 фунтов, означает, что высшие слои среднего класса Америки добились жесткого контроля над поступлением в самые престижные университеты. По сравнению с этим раскритикованная система британского образования выглядит настоящей утопией».

Кажется очевидным, что в Америке уже давно не существует равенства возможностей, но возможно ли назвать ее меритократической в другом, менее амбициозном, смысле? Может, имеется в виду, что Америка не обременяет себя классовой системой? Однако достаточно даже беглого изучения, чтобы подвергнуть сомнению это утверждение. Элита с Восточного побережья – «Епископат» – до сих пор невероятно богата, в «Лиге плюща» американских университетов по-прежнему очень сильна семейственность, а группа влиятельных семейных кланов, как и прежде, доминирует на американской политической арене. (В медиа-индустрии Нью-Йорка даже есть некая группировка, называемая «Гарвардской мафией».) Все это говорит о том, что в Америке действительно существует упорно держащаяся за власть элита, и найдется немного зорких наблюдателей, которые будут дискутировать по этому поводу. Существует целая библиотека по данной тематике, и наиболее известна книга «Теория праздного класса» Торстейна Уэблена. Не столь известной, но являющейся предтечей «Руководства молодого наездника», является книга под названием «Руководство выпускника частной школы» об аналогичной клике в Америке.

Другой вопрос: насколько мобильно американское общество? Здесь ситуация выглядит немного лучше. Даже Карл Маркс, говоря об Америке 1850-х годов, признавал, что, «несмотря на существование классов, они не являются строго зафиксированными, наоборот, они постоянно изменяются и обмениваются своими компонентами». По словам Джонатана Фридланда, автора книги «Принести революцию домой: аргументы в пользу британской республики», Америка обладает более высоким уровнем социальной мобильности, чем Британия. Он опирается на статистические данные, согласно которым из 20 % людей, чьи доходы были самыми низкими в 1975 году, в 1991 году таких осталось лишь 5 %. Другое исследование, проведенное в середине 1980-х годов, показало, что из 20 % самых бедных семей 18 % улучшили свое материальное положение в течение одного года. В целом те, кто оказался на нижней ступеньке общественной лестницы, задерживаются там лишь на короткое время.

Но за последнее десятилетие многие американские экономисты начали выступать с опровержением этих статистических данных. Например, в 1992 году экономист Дэвид Циммерман заявил, что этот льстящий американскому обществу автопортрет является в корне неверным. «У меня создалось впечатление, что экономисты оценивали студента университета, который сидел «на мели» несколько месяцев, прежде чем устроиться на работу». Когда он провел собственное исследование, то обнаружил, что в среднем пожизненный доход человека главным образом определяется заработком его родителей. Из детей, которые родились в семьях, принадлежащих к 20 % самых бедных семей, 40 % так остались в этой группе, а 29 % поднялись лишь на один уровень. А из тех, кто принадлежит к самым богатым семьям, на том же уровне остался 41 %, и лишь 17 % опустились ниже по социальной лестнице. В современной Америке неравенство доходов выше, чем где-либо еще в индустриальном мире. Шанс несостоятельных людей пробиться хотя бы в средний класс гораздо ниже, чем в любой стране Европы, – по сравнению с Британией он меньше в половину раз.

За время работы в «Вэнити фэр» я не раз становился свидетелем того, насколько далеко от меритократии общество Нью-Йорка. Например, из личных помощников, нанятых в период с 1995 по 1997 год и продвинувшихся по служебной лестнице, были Патрисия Херрера и Евгения Перес. Не умаляя их способностей, скажу, что эти две женщины не отличались талантом среди остальных помощников, принятых на работу на тот период. Зато у них было преимущество, отсутствующее у других служащих, – Патрисия была дочерью модного дизайнера Каролины Херрера, а Евгения – дочерью Марты Перес, владеющей журналом «Нью рипаблик». В Нью-Йорке, как и в Лондоне, важно не то, что ты знаешь, а то, с кем ты знаком.

Поэтому вряд ли Америка может называть себя меритократией с большим основанием, чем Британия. И триумф ее наиболее успешных граждан выглядит не совсем оправданным. Меритократия в Америке обманчива – уровень неравенства оправдывается принципом социальной справедливости, который, несмотря на предопределенность свыше, нуждается в том, чтобы его привели в исполнение.

Ключевое различие между Британией и Америкой не в том, что в Англии существует классовая система, а в убежденности американцев, что в их стране действует меритократия, тогда как мы в отношении себя так не считаем. В Британии, мы знаем, социально-экономическое положение ваших родителей может оказать серьезное влияние на открывающиеся перед вами возможности, а в Америке большинство людей верит, что они все состязаются на равных условиях. Впрочем, слово «верят» не совсем точное в данном случае, поскольку это откровенная фальшь. Это скорее догмат, «благородная ложь», как называл ее Платон. Это национальный миф, созданный, чтобы сделать чрезвычайно высокий уровень неравенства, вызванный неограниченными рыночными процессами, более приемлемым, и попытка поставить его под сомнение может быть расценена как явный антипатриотизм. Вера в то, что любой может подняться на самый верх, независимо от того, как скромно он начинал, делает Америку великой страной. «Мы ближе всех в мире подошли к истинной меритократии», – написал в письме в «Нью-Йорк таймс» от 14 февраля 2001 года Уоррен Баффет. [160]160
  Уоррен Баффет – владелец самой крупной инвестиционной компании и второй в списке самых богатых людей в мире.


[Закрыть]Согласен, возможно, он и в самом деле верит в подобное, поскольку тогда это означает, что он вполне заслужил свое состояние в 28 миллиардов долларов.

Конечно, этот национальный миф имеет свои положительные стороны. Вероятно, благодаря ему Америка обладает такой бурно развивающейся экономикой. Если люди верят, что упорный труд может вознести их на самый верх, тогда, естественно, они будут вкалывать как проклятые. В Нью-Йорке полно голодных и амбициозных людей, цепляющихся за свой кусок пирога, что объясняет, почему в городе столько энергии и жизни. В этом его отличие от Лондона, где существование несправедливой классовой системы является любимым оправданием любого провала. Если кому-то не удалось реализовать свой потенциал, то лишь потому, что он не родился с серебряной ложкой во рту!

Поразмыслив, я решил, что трезвый взгляд британцев на самих себя является для меня более предпочтительным. Признавая, что наши шансы в жизни в значительной степени зависят от того, кто наши родители, мы тем самым менее склонны судить о человеке, основываясь на том, как успешно продвигается его карьера. В отличие от американцев мы меньше преклоняемся перед успехом и, что важнее, с меньшим презрением относимся к неудачам. Аристократическая традиция noblesse oblige сохранилась в Британии из-за того, что мы не верим, что наша страна является меритократией. В отличие от американских богачей состоятельные люди Британии склонны испытывать легкое чувство вины и смущения из-за своего благополучия, словно они не совсем его заслужили. И как результат, они достаточно предупредительны и порой даже добры по отношению к тем, кому меньше повезло в этой жизни. Уже не один британский историк отметил, что истоки нашего процветания заложены именно в этом отеческом отношении.

И здесь мы отличаемся от Америки, где любой, кому не удается добиться успеха, автоматически низводится до статуса «неудачника». Как сказал бывший редактор «Спай» Курт Андерсен в интервью для «Вашингтон пост»: «Сегодня, если вы не умеете делать деньги, вы являетесь кем-то вроде олуха». Невольная бездумная жестокость, с какой успешные ньюйоркцы обращаются с водителями такси и официантами, не говоря уже об их личных помощниках, – ежедневное явление, свидетелем которого мне приходилось быть. В современном Манхэттене концепция «заслуженной бедности» является оксюмороном. [161]161
  Стилистический прием, или стилистическая ошибка – сочетание слов с противоположным значением.


[Закрыть]

После жизни в Нью-Йорке даже наша забытая Богом королевская семья начинает казаться весьма привлекательной. То, что наш суверен выбран по воле случая, является достаточным напоминанием, что наш успех в жизни зависит от чего-то совершенно иррационального. Что может быть более абсурдным, чем сделать главой государства человека, которому просто повезло родиться в нужной семье? Если мы упраздним монархию, Британия не превратится в одночасье в бесклассовое общество, как это кажется некоторым республиканцам. Так почему бы не сохранить ее как символ того, насколько немеритократическим является наше общество? Возможно, Америка избирает своего главу, но нынешний президент получил свой пост точно так же по наследству, как и королева. Это важно, чтобы символы нашего национального самоопределения отражали несправедливость жизни в Британии, потому что альтернатива – притворство, что перед каждым из нас открыты равные возможности, – приведет к вере, будто распределение благосостояния является легитимным. По-своему монархия нивелирует чрезвычайные последствия современного капитализма.

То же касается всех пережитков Британского Ancien Régime. [162]162
  Старый отживший порядок (фр.).


[Закрыть]С тех пор как в 1997 году к власти пришли лейбористы, английская классовая система подвергалась постоянным нападениям, начиная от реформы палаты лордов и заканчивая «модернизацией» института главных шерифов Лондона и Уэльса. Впрочем, как и большинство реформ Тони Блэра, внесенные им изменения носили косметический характер. Нападая на наиболее яркие проявления классовой системы, он ничего не сделал для того, чтобы ослабить ее хватку на горле британского общества. После четырех лет правления лейбористов Британия ни капельки не приблизилась к тому, чтобы стать меритократией. Все, чего добился Блэр, – тонкого налета справедливости, тогда как структура, созданная Маргарет Тэтчер, осталась нетронутой. Во всяком случае, пытаясь выставить Британию более меритократической, он оставлял в стороне причину, из-за которой, по его словам, он верит, что она должна быть таковой. Как указывал мой отец в своей книге, люди требуют социальной справедливости только в том случае, если считают их общество несправедливым. В попытке сделать Британию похожей на Америку Блэр стремится заручиться гарантией, что чрезвычайный уровень неравенства, к которому толерантно относятся по ту сторону Атлантики, стал рассматриваться как приемлемый и в Британии.

Испытывая в конце 1997 года ностальгию по старушке Англии, я чуть не поддался искушению купить обратный билет до дома. Почему бы не смириться с тем, что я не обладаю качествами, необходимыми, чтобы завоевать Манхэттен?

Потому что я бы не смог выдержать самодовольного выражения на лицах моих друзей дома. Переезд из Лондона в Нью-Йорк был равнозначен переезду из Ньюкасла в Лондон. Это было просто очень унизительно. Я мысленно рисовал себе, как в Хитроу меня встречает делегация моих друзей со словами: «Видишь! Мы говорили, что у тебя ничего не выйдет в Нью-Йорке».

Кроме того, придется выносить злорадное торжество Алекса. У меня не было сомнений, что, как и я, он чувствовал наше соперничество друг с другом, хотя и умел это лучше скрывать. Если я поеду домой сейчас, когда Алекс продал свой первый сценарий, это будет выглядеть как признание своего поражения. Его победа в первых шести раундах не означала, что он выиграет матч. Это лишь повысило его шансы. Я собирался оставаться на ринге все 12 раундов до тех пор, пока действительно не окажусь в нокауте. И главное, я все еще считал, что смогу это сделать. Даже несмотря на скептическое отношение к утверждениям, будто Америка является меритократией, я надеялся, что вхожу в число немногих счастливчиков, которым удалось прорваться. Я был подвержен тому же самообману, от которого страдали остальные, пытаясь вскарабкаться по скользкому шесту Манхэттена: я особенный, самой судьбой мне предназначено стать кем-то.

Признаюсь, я не был рационален в своем убеждении. Я знал, что статистически мои шансы покорить Манхэттен были равны моей возможности вернуть свои волосы. Но вокруг было достаточно примеров того, как похожие на меня люди смогли это сделать, чтобы я не оставил надежд. Именно поэтому большинство американцев продолжают верить, что их страна – это земля безграничных возможностей. Каждый их них знает кого-то, кто начинал так же, как и он, а теперь ездит в черном лимузине в окружении роскошных супермоделей. И всякий раз, когда я пытался доказать ньюйоркцам, что их страна вовсе не меритократия, они заводили одну и ту же песню: «Если в Америке нет меритократии, то как парню, с которым я учился в высшей школе, удалось недавно купить личный самолет?» Именно такие истории поддерживают веру в справедливость американской системы. Это самая распространенная тема в американской культуре – маленький человек, который лишь благодаря силе духа добивается своего. Это укрепляет их в убеждении, что, сумей они освободить личный потенциал, все будет отлично.

Эта фантазия поддерживает всю систему взглядов американцев. Вот почему их элита не разделила участь правящего класса из «Возвышения меритократии». Причина, из-за которой безденежные толпы не рвутся на баррикады, когда слышат об очередных баснословных дивидендах, которые получают пайщики «Голдман Сакс», [163]163
  Крупнейший инвестиционный банк.


[Закрыть]заключается в их вере, что однажды и они смогут стать такими же богачами. И помоги мне Господь, но в конце 1997 года я и сам в это верил.

Когда я глазел на пожевывающих сигары богачей, выходящих из «Бальтазара», одетых в 2000-долларовые костюмы от Джорджио Армани, часть меня думала: «Какой кошмар!» Но другая, менее рациональная, часть предвкушала: «В следующем году я буду на их месте. Только подожди».

28
Кэролайн

Стоило моей карьере рухнуть в тартарары, как в моей личной жизни наметился просвет. Слава тебе, Господи! Мне позвонила моя бывшая девушка Нати Бонди, с которой я встречался 16 лет назад, и сказала, что ее младшая сестренка только что получила работу помощницы юриста в большой нью-йоркской адвокатской фирме и вскоре должна приехать. Не мог бы я подыскать для нее место, где она смогла бы остановиться, пока не найдет квартиру? У меня были смутные воспоминания о ней, болтающейся по дому с экземпляром «Гордости и предубеждения» в руках. В то время ей было семь лет. Недолго думая, я сказал Нати, чтобы она дала ей мой номер телефона. Если вы британец и живете в Нью-Йорке, то будьте уверены, что дважды в неделю вам будут звонить земляки, которым надо где-то остановиться.

5 октября 1997 года Кэролайн Бонди появилась на пороге моей квартиры. Ей уже было 23, и она понравилась мне сразу, как только я ее увидел. У нее был шаловливый и слегка виноватый вид, словно она съела без спросу целую коробку шоколадных конфет. Ее огромные глаза сияли озорством, а сама она, казалось, едва удерживалась от того, чтобы не захихикать. Кэролайн походила на провинившуюся школьницу, которую отправили к директору школы за курение. Она неотрывно смотрела мне в глаза, не желая быть той, кто первая отведет взгляд.

По словам Нати, Кэролайн только что рассталась с бой-френдом, и мне был дан строгий наказ познакомить ее с каким-нибудь «богатым и симпатичным мужчиной». Однако, увидев малышку, я твердо решил приберечь ее для себя, хотя мои перспективы не были самыми блестящими. Принадлежность к среднему классу делала меня в ее глазах безнадежно скучным. Даже несмотря на то, что, закончив Челтенхэмский женский колледж, она и сама поступила в школу Уильяма Эллиса, где я когда-то учился. Хотя к тому времени, когда Кэролайн в нее попала, это была уже довольно обычная средняя школа, и теперь девушка говорила на идеальном мокни [164]164
  Способ подражания образованными англичанами кокни.


[Закрыть]и была известна как «Кейззи». (Ее отец шутил, что хотел потребовать у Челтенхэма вернуть ему деньги.) Она поступила в Лондонскую школу экономики на факультет социальной антропологии, и большинство ее друзей были либо шпана, с которой она познакомилась в «Эллисе», либо бедные студенты.

Мне удалось найти ей квартиру рядом со своей, и первую неделю я водил Кэролайн на все гламурные мероприятия, на которые мне удалось раздобыть приглашения. Я надеялся произвести на нее впечатление, хотя, как оказалось позже, мог не слишком себя этим затруднять. Она считала большинство моих друзей «онанистами», а вечеринки «скучными». Ее совершенно не интересовал мир манхэттенских модных баров и ресторанов, девизом которого было «на людей посмотреть и себя показать». Она была сорванцом, а не женщиной, стремящейся занять видное положение в обществе. Она была воплощением мечты читателей «Лоадид» – «своим парнем» с фигурой девушки с «Третьей страницы». Для нее провести хорошо время означало посмотреть боксерский матч по «Скай спорт», а потом отправиться в ближайший паб и там напиться. Дома в Лондоне она выпивала не меньше пинты.

Кэролайн совершенно не походила на девушек, с которыми я пытался познакомиться на Манхэттене, хотя бы потому, что ей было безразлично, как она выглядит. Одежда, прическа, макияж не интересовали ее в такой степени, как большинство ее нью-йоркских сверстниц. Она не пользовалась привычным арсеналом женских уловок. Не в ее характере было обманывать. Когда она пыталась что-либо скрыть, это выглядело настолько до смешного очевидным, как у маленького ребенка, который говорит, что не съедал последний кусок хлеба, в то время как его лицо перемазано клубничным джемом. В ней все напоминало мне о том, что я оставил дома, когда отправился покорять Манхэттен. В глазах светского бомонда Нью-Йорка Кэролайн была никем, но мне с каждым днем хотелось проводить вместе с ней все больше и больше времени.

Но домогаться ее я начал, только дождавшись, когда она будет совершенно пьяна, – каков джентльмен! – но даже тогда меня потрясло, что она мне не отказала. Еще один сюрприз ожидал меня, когда она сняла топик, – грудь, как у одной из «спасательниц Малибу», идеального 34D размера. И она об этом знала. Потащив меня в спальню, Кэролайн пробормотала, чтобы я не споткнулся о свой язык. Когда мы впервые занимались с ней любовью, или «трахались», как она это называла, мне казалось, что я обманул свою судьбу, потому что девушка, с которой она меня связала, намного сексуальнее, чем я заслужил. Она невероятно и сногсшибательно красива. Что ей делать с таким парнем, как я? Я был уверен, что происходящее между нами этой ночью больше не повторится, Кэролайн просто хотела таким образом отблагодарить меня за то, что я помог ей обустроиться на новом месте, а потому отчаянно пытался запомнить все до самых мельчайших подробностей. Без сомнения, это был один из тех случаев, которые Крис Лоуренс называл «настоящей удачей», – незабываемый образ для будущих сеансов мастурбации.

То, что я находился в кровати с женщиной, само по себе историческое событие. С того незабываемого полдня, который я провел с «Горячей перчинкой», моим сомнительным достижением были несколько случайных связей. Проведя на Манхэттене два с половиной года в поисках подруги, я понял, что, оценивая потенциальных партнеров, женщины Нью-Йорка отдают предпочтение не их человеческим качествам, а каким количеством желанных для них атрибутов те обладают. Среди них по убывающей степени важности: положение в обществе, состояние, внешняя привлекательность, квартира, летний дом и, где-то в самом конце, личные качества. Ни один мужчина не рассматривается в качестве обладателя каких-либо истинных ценностей – в их глазах мы все лишь сумма принадлежащего нам имущества.

Приехавшая из Лондона Кэролайн была совершенно на них не похожа. Если хотите, она отличалась полным отсутствием снобизма и, похоже, даст от ворот поворот мужчинам, которые слишком откровенно выставляют напоказ свой успех и постоянно о нем говорят, как это любят делать большинство ньюйоркцев. Подобные внешние атрибуты, сколь бы ослепительными они ни выглядели, мало интересовали ее в мужчинах, ей была важнее их внутренняя суть. И мне это было на руку, потому что я невысокий лысеющий безработный 33 лет, у которого, кроме маленькой квартирки, за душой ни гроша. И тот факт, что Кэролайн находила меня забавным, неплохое подспорье. Американки-то никогда не смеялись над моими шутками. Никогда.

Например, летом 1997 года я был на вечеринке в Верхнем Ист-Сайде. Разговорился с женщиной, которая заявила, что по дороге сюда встретила троих известных пластических хирургов. Воспользовавшись этим, я спросил, а что бы она хотела изменить в себе, если бы ей представилась такая возможность.

– Не знаю, – погрустнела дама. – Думаю, уменьшила бы грудь.

Уверен, вы представляете себе, каких сверхъестественных усилий мне стоило не посмотреть на этот соблазнительный предмет разговора. Потом она спросила, а на какую косметическую процедуру пошел бы я.

– О, это просто, – усмехнулся я. – Я бы уменьшил свой пенис.

Согласен, шутка не самая остроумная, но я рассчитывал, что она рассмеется хотя бы из вежливости. Но… ничего. Наоборот, дамочка раскудахталась: «Неужели? Зачем? Разве у вас с этим проблемы?»

Ее глаза были огромными, как блюдца, и я подумал, а не сыграть ли мне на этом. Да, малышка. У меня огромная проблема! Но я понимал, что если отправлюсь домой вместе с ней, то это может закончиться разочарованием – колоссальным, выбивающим землю из-под ног разочарованием… Я сказал, что это шутка.

– О, понятно, – ответила она. А потом, словно ей пришла в голову запоздалая мысль, добавила: – Ха-ха!

Через 30 секунд я стоял в полном одиночестве.

К счастью, Кэролайн находила мой особый ребячливый юмор довольно смешным, и, к моему изумлению, ночь, которую мы провели вместе, оказалась началом… чего-то. Я собирался сказать «сексуальной связи», но это не совсем верно. Мы были скорее не любовниками, а старыми друзьями, которым случилось заняться сексом друг с другом. Возбуждение, обычно сопровождающее ранние стадии романтических отношений, когда люди впервые узнают друг друга, странным образом отсутствовало между нами. Мы были похожи на счастливую семейную пару, прожившую вместе по крайней мере лет десять. Меня полностью устраивало такое положение. Господи, я бы вообще согласился на любые условия, только бы остаться с ней, но Кэролайн это беспокоило. Как-никак ей было всего лишь 23 года. Она не нуждалась в уютных и спокойных отношениях. Она хотела пыла и страсти.

С ее точки зрения, наша проблема заключалась в том, что мы не были влюблены друг в друга. Мне следовало сделать то, что сделал бы любой здравомыслящий мужчина на моем месте, – увезти ее в Хэмптонс на бурный уик-энд. Вместо этого я сделал нечто по-настоящему глупое – галактически глупое, если быть честным. Я сказал, что не верю в романтическую любовь. Мол, это всего лишь иллюзия, проявление чувств, вызванное кем-то, с кем в реальности они совершенно не связаны. Человек, в которого ты вроде бы влюблен, своеобразный чистый лист. На него ты проектируешь свои романтические фантазии. Все это до абсурдности нелепая реакция, несоизмеримая по силе с вызвавшей ее причиной. Выражаясь языком психоанализа, мы «идеализируем объект наших сексуальных желаний». Это все равно что находиться под гипнозом. Фрейд объясняет происходящее с нами тем, что женщина напоминает вам мать. Она становится «суррогатной фигурой, замещающей образ матери», и половое влечение, которое мы испытывали к ней, но подавляли, возвращается к нам с сокрушающей силой. Эта безумная страсть может продлиться самое большее 18 месяцев, и когда она проходит, мы оказываемся связанными с человеком, которого едва знаем. Мы словно просыпаемся. Зачастую он даже не нравится нам.

– Нет, – сказал я ей, – смешно выбирать партнера, ориентируясь на любовь. Лучше, если мы сохраним зрелые отношения двух взрослых людей, которые есть у нас сегодня, – два хороших друга, занимающихся сексом.

О чем я только думал?

Признаться, я действительно в это верил. До сих пор предложенный Фрейдом анализ романтической любви, или, как он называл ее, «сексуальной любви», во всем совпадал с моим собственным опытом. Последний раз я был влюблен в 1993 году, когда встречался с актрисой Наташей Макелхоун. Наши отношения продлились недолго – она бросила меня через три месяца, но чувства к ней не отпускали меня целую вечность. И когда я от них освободился, то ощутил невероятное облегчение. Я чувствовал себя Муни, которого успешно перепрограммировали. Поэтому я был решительно настроен избежать повторения подобного кошмара в будущем. [165]165
  Фрейд обсуждает недостатки сексуальной любви в «Цивилизации и ее неудовлетворенности»: «Мы никогда не бываем столь беззащитными перед страданием, как тогда, когда мы любим; никогда столь беспомощно несчастными, как тогда, когда теряем наш объект любви или его любовь». Нью-Йорк: Нортон, 1998. С. 733.


[Закрыть]

Но мне не следовало откровенничать с Кэролайн о предубеждениях против любви. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, – меня ввели в заблуждение ее практичность и мальчишеское поведение. В моем представлении она принадлежала к новому поколению женщин постфеминистического периода, которые отвергают традиционный эталон женственности ради чего-то более агрессивного и присущего мужчинам. Я ошибся, потому что она оказалась настоящим сорванцом, а не любительницей слащавой романтической чепухи. Это было уделом изнеженных девочек, а не упивающейся пивом фанатки бокса, как она. Кэролайн была смесью Лары Крофт и Танкистки: [166]166
  Героиня одноименного английского комикса 1990-х годов, которая в постапокалиптическом будущем стала главной головной болью маньяка-злодея, мечтающего о мировом господстве.


[Закрыть]ее не беспокоило, не слишком ли большой выглядит собственная задница в том или ином наряде – она надирала ее другим!

Короче говоря, я повел себя, как обвиненные мною женщины Нью-Йорка, – оценил книжку по обложке.

В начале января 1998 года Кэролайн бросила меня ради 28-летнего адвоката из фирмы, в которой работала. Я и не подозревал, но, оказывается, он уже давно кружил вокруг нее, задаривая цветами, шоколадом и ювелирными украшениями. В отличие от меня хитрюгу-адвоката не одурачила ее внешняя необузданность. Он точно знал, на какие кнопки следует нажимать.

Стоит ли говорить, что как только Кэролайн порвала со мной, я понял, что безнадежно в нее влюблен. Я не изменил мнения о романтической любви, но это не помешало мне потерять из-за нее голову. Считая любовь чем-то вроде психического расстройства, я был уверен, что достаточно раскрыть его психологические корни, и оно утратит свое влияние – старое доброе «лечение разговором». Но на самом деле любовь похожа на физическое недомогание – понимание причин не спасает от заболевания. Любовь не зависит от нашей воли. Ваше абстрактное представление о ней не способно повлиять на то, затронет она вас лично или нет. Я самонадеянно полагал, что мое неверие в любовь защитит от ее колдовства. И ощущал себя знахарем из Диля из знаменитого стишка-лимерика:

 
И был там из Диля премудрый знахарь,
Сказавший: «Нет боли, зачем же плакать.
Но если булавка
Вопьется мне в пятку,
Я буду от боли, которой нет, плакать».
 

К концу зимы моя жизнь казалась мне сплошными руинами. Я лишился не только обеих работ, но и женщины, которую любил. Даже я мог увидеть в этом систему; поскольку был наглядным учебным пособием в том, как навредить самому себе. Черт возьми, что со мной не так? Почему порыв к саморазрушению, называемый Фрейдом «инстинктом смерти», настолько во мне силен?

И по закону подлости, как только я решил, что хуже уже ничего не случится, жизнь доказала, что я не прав.