Текст книги "Эксгумация"

Автор книги: Тоби Литт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

30

Четверг.

Настало время повидаться с моим полицейским психологом. Хотя Психея не была в моем полном распоряжении двадцать четыре часа в сутки, предполагалось, что я имел право позвонить ей в случае необходимости. Из наших предыдущих бесед я сделал вывод, что серьезность совершенного в ресторане преступления, ореол известности вокруг убитой и перспективы освещения суда в прессе, то есть все доставшиеся мне от Лили в наследство привилегии, обеспечили мне (дорогой, ах, какой же дорогой ценой!) довольно высокое положение в иерархии потерпевших.

Я едва не переступил черту, отделявшую меня от мира идеальных жертв – мертвецов, – поэтому я, по мнению полиции, стоил их повышенного внимания.

Еще в больнице Психея подробно объяснила мне, как связаться с ней в случае необходимости.

Я сделал двадцать отжиманий, двадцать приседаний и еще двадцать отжиманий, после чего набрал номер ее мобильного телефона.

Мое сердце билось учащенно, значит, я паниковал и можно было смело звонить – «необходимость» была налицо.

Она ответила.

– Вы можете приехать? Пожалуйста, приезжайте!

– Конрад, это вы?

– Вы можете приехать?

– Что случилось?

– Пожалуйста!

– Сделайте два медленных и глубоких вдоха, а потом скажите мне, что случилось.

– Пожалуйста, приезжайте. Мне страшно.

– Минутку, – ответила Психея.

Она прикрыла трубку рукой. Я услышал скрип двери, шаги. Когда она снова заговорила, фоновые шумы в трубке изменились: появилось эхо, как будто она вышла в более просторное и пустое помещение, например из кабинета в коридор.

– Успокойтесь. Ждите меня. Я скоро приеду.

– Пожалуйста, приезжайте, – сказал я, после чего постарался как можно эффектнее бросить трубку.

Психея приехала меньше чем через двадцать минут.

Когда я впускал ее в квартиру, продолжая притворяться напуганным, я не без тайного удовольствия думал о том, что она наверняка нарушила закон, чтобы приехать ко мне (без превышения скорости она точно бы не добралась сюда так быстро).

Как только мы оказались в гостиной, я закрыл глаза и перестал притворяться, постаравшись полностью отключить все свои эмоции.

– Я знаю про ребенка, – сказал я.

Психея без приглашения присела на край дивана.

– Какого ребенка?

– Которого носила Лили.

Я явственно представил себе, что в этот момент происходило в ее голове: как до нее доходят мои слова и она начинает мысленно чертыхаться.

– Как вы узнали? – спросила она.

– Это не важно, – ответил я. – Почему вы мне не сказали?

Психея заговорила тем голосом, который психологи используют, когда хотят показать, что их волнует судьба пациента:

– По многим причинам, каждая из которых имеет отношение к вам и вашему нынешнему состоянию. Мы подумали, что для вас это будет слишком сильным шоком. Мы прилагаем все усилия – отчасти из сострадания к родителям Лили, – чтобы эта новость не просочилась в газеты. По большому счету это обстоятельство к делу не относится. Киллер пытался убить только Лили и вас. Крайне маловероятно, что он знал о ее беременности.

– А когда вы собирались сообщить мне?

– Мы решили сначала понаблюдать за вами…

– Мы – это значит вы?

Ей не хотелось вылезать из скорлупы надежного местоимения первого лица множественного числа.

– Главным образом. Мы решили понаблюдать за вашим прогрессом, убедиться, что вы возвращаетесь к нормальной жизни, а затем…

– Вмешаться и разрушить ее к чертям одним словом.

– Кто вам рассказал?

– Вы здесь для того, чтобы отвечать на мои вопросы. Ваша работа состоит в том, чтобы заниматься мной, а не другими людьми. Я – ваш потерпевший.

– Конечно, Конрад, вы правы.

– Вы делали анализ ДНК ребенка?

Глубокий вдох – подготовка к моей ожидаемой реакции на ее слова:

– Простите, Конрад, но я не могу вам этого сказать.

– Делали анализ или нет? Я же не спрашиваю вас, кто отец.

– Мне жаль, что вам об этом рассказали. Все наши достижения последних недель пошли насмарку.

– Знаете, Психея, это самая непрофессиональная реплика, которую только можно придумать.

– Психея? Но меня зовут…

– Мне нравится называть вас Психеей, потому что вы психолог. Я придумал вам такую кличку. И я предпочитаю использовать ее, а не ваше настоящее имя.

– Как вам угодно.

– Что еще вы от меня скрыли? Кто еще выпрыгнет из могилы, чтобы укусить меня?

– Конрад, перестаньте, – сказала она под впечатлением от этой отвратительной картины.

– Я понимаю, у эмбриона, конечно, не было зубов. Хотя неизвестно, сколько ему было недель, – что-то между шестью и двадцатью шестью? Я даже не знаю, были ли у него пальцы и началось ли формирование черепа.

– Пожалуйста, прекратите, – сказала Психея с крайне удрученным видом.

– Этот аспект дела вас почему-то расстраивает? Что-то личное? Из автобиографии? – Похоже, мое предположение не было лишено оснований. – Когда ВЫ сделали аборт, Психея?

Она ошеломленно посмотрела на меня, и весь ее профессионализм как будто испарился.

– Мы сообщаем вам все, что можем.

– Нет, вы сообщаете мне только то, что считаете нужным. Но вы, по-моему, забываете, что человек, которого вы поймали, только исполнитель. Он ничего не имел против меня или Лили. К поимке заказчика вы даже не приблизились. И не очень-то стремитесь к этому. Как идет расследование?

– Мы делаем все возможное. Потерпите. Детективы гораздо ближе к аресту заказчика, чем вы думаете. Делом занимаются инспекторы самого высокого ранга.

– Вы знаете, какого оно было пола? – спросил я. – Я имею в виду, ваш ребенок – девочка или мальчик? Для вас это имело значение, когда вы решались на аборт?

– Думаю, мне пора. И думаю, мне следует порекомендовать социальным службам отправить вас на принудительное лечение.

– Тогда я не стану давать показания, – сказал я. – Конечно, вы можете заставить меня явиться в суд, но я нарочно не скажу ничего стоящего. Если не буду уверен, что вы сделали все возможное, чтобы найти истинного убийцу.

Теперь у нее был повод расстроиться не только из-за личных проблем, но и профессиональных неудач.

– Вы, похоже, очень довольны, что вам удалось задержать наемного киллера. А что, если ребенок имеет отношение к мотивам убийства? Вы об этом подумали?

– Конечно, – отрезала она. – Кто мы, по-вашему, – полные идиоты?

– Я думаю, что вы – сборище долбаных неудачников, которых не взяли в десантники… или в настоящие психологи.

– Я рада, что мы внушаем вам столько доверия.

– Отныне вы будете меня информировать должным образом, – сказал я.

– Мы будем сообщать вам все, что сможем.

Я сел.

– Я вынуждена попросить вас не начинать собственного расследования. Это чрезвычайно осложнит нашу работу. Делом занимаются профессионалы.

– И еще одно – могу я получить список вещей, которые эти ваши «профессионалы» изъяли из квартиры Лили?

– Вещи? Какие, например? – поинтересовалась она.

– Ее лекарства. И дневники.

Психея смутилась.

– Вам ведь известно, что по завещанию я унаследовал все ее имущество. Все, что вы изъяли, принадлежит мне.

– Вы имеете право знать об этом, – сказала она.

– Тогда почему мне не предоставили такого списка?

– Я уверена, что просто недоглядели.

– Исправьте это, и поскорее, ладно?

– Я посмотрю, что можно сделать.

– Отлично, тогда можете идти.

Психея взяла свою сумочку и ушла.

Мне было немного не по себе оттого, что я так жестоко обращался с ней, но она не была ни моим другом, ни родственницей – она была нанята государством, чтобы снова сделать меня счастливым и полноценным гражданином, а также заговаривать мне зубы любыми возможными оправданиями. Не было ничего страшного в том, что для установления истины мне приходилось ее немного помучить. Она должна была быть готова ко всему. Если же у нее что-то не получалось, значит, ей пора было менять работу. Похоже, об этом она уже и сама догадывалась.

31

Мне ничего не стоило самому подняться по лестнице в «Ле Корбюзье», но я сделал вид, что без помощи не обойдусь. Я захватил с собой выданные в больнице костыли, чтобы казаться как можно более немощным. И моя уловка сработала. Меня бережно возвели по двум пролетам лестницы, взяв под локоть, причем я то и дело останавливался, чтобы перевести дыхание и набраться сил. Помощь оказывал официант с бритой головой и козлиной бородкой – тот самый, что обслуживал нас с Лили в день убийства.

Он называл меня мистером Янгом, потому что я забронировал столик под этим именем.

Я не удивился, что он не узнал меня: для него я был всего лишь обеденным посетителем, одиноким больным человеком, о котором не стоило чересчур беспокоиться.

Медленно, спотыкаясь и покачиваясь, я приблизился к тому самому столику, из-за которого я теперь спотыкался и покачивался. Или, по крайней мере, был вынужден изображать из себя инвалида.

Я был спокоен, абсолютно спокоен.

В зале явно сделали ремонт с тех пор, как нас здесь расстреляли. Однако на общем стиле интерьера это не отразилось. Они просто заменили испорченное. Повесили новое зеркало в новой раме. Это заставило меня задуматься о судьбе других предметов, окружавших место преступления, – о судьбе столовых приборов, скатерти, стульев, самого стола. Полиция забрала их все? Или что-то не обесчестило себя наименованием «улика»? В пределах какого радиуса от эпицентра событий должен был находиться предмет, чтобы попасть в полицию? Где проходила линия, отделившая улики от «неулик»? Из нас с Лили вылилось достаточно крови, чтобы запятнать полресторана. Например, где находилась сейчас рубашка человека, сидевшего за соседним столиком, – тоже в Скотланд-Ярде, в запечатанном пластиковом пакете? А что, если большинство забрызганных кровью бокалов было просто возвращено в кухню, отмыто и снова пущено в дело после ремонта? (Я слышал, что ресторан открыли ровно через неделю после инцидента, и от посетителей не было отбоя.)

Я сделал еще несколько шагов, по-прежнему не замечая никакой разницы между столиком, что я видел перед собой, и тем, за которым я чуть не погиб.

Я сел на место Лили и после этого, тщательно осмотрев все вокруг, я наконец заметил кое-какие признаки того, что здесь все-таки что-то произошло.

Пол ресторана был сделан из светлого дерева. Однако вокруг столика, где я сейчас сидел – того самого столика, – половицы были немного светлее. Всего чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы догадаться, что здесь что-то с усердием оттирали, после чего осталось еще более красноречивое memento mori – напоминание о смерти (понятное, пожалуй, только мне и персоналу ресторана).

Кроме того, присмотревшись, я заметил, что щели между половицами были темнее в тех местах, куда попала кровь.

Боковым зрением я уловил какое-то движение. Я направил взгляд в ту сторону. Ко мне подходил официант, чтобы предложить напитки. Это был другой официант, не тот, что помогал мне подняться по лестнице. Это был неправильный официант.

– Я бы предпочел, чтобы меня обслуживал он, – сказал я неправильному официанту, указывая на правильного.

Неправильный улыбнулся сначала своим мыслям, приняв меня за гомосексуалиста, а затем мне, желая подтвердить и свою принадлежность к касте.

Он отошел и обменялся двумя-тремя словами с правильным официантом. Через несколько мгновений последний уже был около меня, явно не слишком раздосадованный моей просьбой (которую он тоже принял за каприз собрата по ориентации).

Я решил, что теперь, когда я здесь и когда все под контролем, необходимо действовать как можно быстрее.

– Прежде чем заказывать обед, я хотел бы рассчитаться за предыдущий заказ, который, насколько мне известно, так и остался неоплаченным.

Бедняга официант недоуменно посмотрел на меня.

– Вы что, меня совсем не узнаете? – спросил я. – Тогда я выглядел чуть более здоровым и был без костылей.

Он издал какой-то странный хриплый звук, как будто его внезапно затошнило.

– Черт, – пробормотал он.

– Присядьте, а то вы что-то позеленели, – предложил я.

– Все нормально.

– Присядьте, присядьте, – повторил я, указывая на стул напротив меня. – Тем более что это счастливое место.

За соседним столиком никого не было, поэтому официант взял оттуда стул и поставил его под прямым углом к моему столику. Официант садился медленно, как будто оказался в зоне невесомости.

– А вы не робкого десятка, раз не ушли с работы после того случая, – сказал я. – Как вас зовут?

– Майкл, – сказал он.

Неправильный официант бросил на нас игривый взгляд. Было похоже, что он вообразил себе какой-нибудь невероятный сценарий: я – миллионер и предлагаю его коллеге пожизненную работу на своей яхте, приписанной к Биарритцу (с обязательным ношением униформы, правда сведенной до минимума).

– Майкл, могу я заплатить по счету, который остался неоплаченным?

– Как вы себя чувствуете? – рассеянно спросил он.

– Я в порядке, а вы? – ответил я.

– Об этом вам лучше спросить у метрдотеля, – сказал он.

– О вас?

– Нет, об оплате счета.

– Хорошо, тогда я поговорю с ним после обеда. Знаете, что я хотел бы заказать?

«Ле Корбюзье» относился к той категории ресторанов, в которых официанты настолько профессиональны, что никогда не записывают заказы – запоминают их наизусть.

– Что? – спросил Майкл.

– Я бы хотел заказать те же самые блюда, что и тогда. Я уверен, что вы и без меня их помните.

– Грибы и камбала, спаржа и телятина.

– А вино?

– «Шардонне» 1992 года.

– Отлично.

Неправильный официант начал терять терпение, ведь ему пришлось убирать столики Майкла, пока тот просиживал штаны с гостем.

– Все это по-прежнему в меню? – спросил я, слегка удивившись.

– Да. Люди хотят знать, за каким столиком все произошло, и заказывают то же самое, что и они, то есть вы.

– Я стал почти знаменитостью, а? – спросил я.

Он обеспокоенно взглянул на меня.

– Не волнуйтесь, Майкл, – сказал я, – я не собираюсь выкидывать никаких фокусов.

По крайней мере, пока.

Он встал.

– И бутылочку минеральной воды без газа, – добавил я.

– Мы сменили марку, – быстро предупредил он.

– И уже нет тех голубых бутылочек? – переспросил я. – Жаль. Может, у вас где-нибудь завалялась пустая? Просто наполните ее водой из-под крана. Я заплачу как за настоящую.

– Я проверю, – пообещал он.

– Спасибо, Майкл.

Когда он уходил, я подумал, что ему придется нелегко, но в конце концов он от этого выиграет.

Официант принес воду, как и положено, в голубой бутылочке, затем закуски, и на меня нахлынули воспоминания.

32

Я сидел на месте Лили. Я ел заказанные ею в тот вечер блюда. Я смотрел в том же направлении, что и она тогда. И в результате вспомнил наш последний разговор почти дословно. Я прокрутил его в голове еще раз, но ничего нового из него не извлек – никаких новых догадок относительно того, о чем могла бы рассказать мне Лили, проживи она на несколько минут дольше.

Было маловероятно, что она сама к тому моменту знала наверняка, кто из нас (я имею в виду себя, Геркулеса, неизвестного мужчину средних лет или какого-нибудь еще любовника, о котором я пока не слышал) был отцом ребенка. Она едва ли стала бы проводить амниоцентез из-за эмбриона, от которого все равно намеревалась избавиться. К тому же вряд ли у нее было время на такой анализ – без очереди его можно было бы сделать только в частной клинике. А в частную клинику Лили, которая неизменно старалась проявлять во взглядах признаки традиционной актерской левизны, никогда бы не обратилась. Что бы там она ни задумала мне сообщить, это точно не была бы фраза: «Я ношу твоего ребенка, но намерена сделать аборт». Если только она не была готова соврать – чтобы скрыть тот факт, что она спала с другим мужчиной или другими мужчинами. (А зачем ей это? Разве весь антураж – звонок в последнюю минуту, дорогой ресторан, новое платье – не был демонстрацией того, что я для нее остался в далеком прошлом?) Если бы Лили одолевали сомнения по поводу отцовства, она не стала бы их обсуждать за спаржей и телятиной.

Как жестоко с ее стороны было заказать именно телятину, думал я, разрезая бледные тонкие куски.

(Когда мы только познакомились, я был вегетарианцем по принципиальным соображениям, а Лили – из желания употреблять здоровую пищу. Падение Лили, когда оно произошло, было вызвано не архетипическим сандвичем с беконом, а гастрольными постановками «Сонаты призраков». Это была первая по-настоящему серьезная роль Лили: дочь полковника, в реальности дочь «мужчины средних лет». Когда половина тура осталась позади, у Лили начались обмороки. Помреж заметил эти признаки начинающейся анемии и решил, что такое обстоятельство полезно для пьесы Стриндберга, но может очень плохо отразиться на страховке. Поэтому он велел ей питаться бифштексом и яйцами. Вернувшись с гастролей, Лили развратила и меня.)

Моя персона постепенно привлекала к себе незаслуженное внимание других гостей, ведь они заметили, что я, заказав обед на двоих, ем в одиночестве. Пока они были в кухне, Майкл явно проболтался другому официанту, кем я был и что здесь делал. Этот другой официант, жужжа, словно пчелка, постепенно разнес драгоценную пыльцу свежей сплетни по дальним столикам. Приборы клацали, головы разворачивались в мою сторону, глаза прищуривались и тут же расширялись. Все новые тычинки любопытства оказывались затронутыми. Жужжание слышалось уже рядом. Я уловил слово «стреляли».

Показался метрдотель и минуту-другую стоял у лестницы. Справа от него находилась двойная дверь в кухню. Именно там Лили могла бы заметить человека, который готовился ее убить, если бы подняла глаза, но она этого не сделала.

Майкл обслуживал меня безупречно. Мне кажется, он пытался доказать самому себе, что является настоящим профессионалом. Для него этот день постепенно превращался из испытания в успех; наверное, он мог стать для него наградой за предыдущий, крайне неудачный вечер. «Может, Майкл – актер, подрабатывающий официантом?» – думал я. Чему он учился? Если тебя обучают чему-то большему, чем обслуживание клиентов, это обязательно будет воспитанием скрытой мегаломании и сдержанного презрения. Кстати, именно сдержанное презрение выражало лицо метрдотеля, который подошел ко мне, когда я попросил счет.

– Мистер Редман, – произнес он. – Что я могу сказать? Вы очень смелый человек. Для нас ваш визит – огромная честь.

Но его вид при этом был все равно что вопль: Убирайся отсюда, жалкий оборванец!

– Надеюсь, что ваше выздоровление не затянется надолго. В знак уважения, которое испытывают к вам все сотрудники ресторана «Ле Корбюзье», пожалуйста, примите от нас этот обед – и ваш трагически закончившийся ужин – в качестве дара.

– Я благодарен вам за щедрость, но я уже принял решение заплатить за оба визита. Я должен это сделать ради себя и ради Лили.

– Что ж, – проговорил он, всплеснув руками, отчего они, как хорошо обученные голуби, синхронно разлетелись в стороны, – может быть, в следующий раз.

– Большое спасибо, – сказал я. – Все пережитое стало для меня сильнейшей травмой, и поэтому сам я, наверное, пока воздержусь от новых визитов. Однако я хотел бы иметь возможность заказать этот столик для своих друзей. У меня есть эксцентричные друзья. Любознательные люди. Я был бы вам очень признателен, если бы вы пообещали мне освободить для них этот столик в случае необходимости – ради меня.

– Конечно, – ответил он, не моргнув глазом.

– Кроме того, у меня есть к вам одна просьба, которую вы бы могли исполнить уже сегодня.

Было видно, что метрдотель хотел уже ответить: Все, что угодно, – но в последний момент удержался. Если бы он это сказал, я бы действительно мог попросить у него «что угодно» – в его глазах я был потенциальным психом, недавно едва избежавшим смерти. Кто знает, вдруг бы я пожелал чего-нибудь совсем неприличного.

– Чем мы можем вам помочь? – спросил он.

– Разрешите мне заглянуть в вашу книгу записей заказов за август прошлого года.

– Я бы с удовольствием предоставил вам такую возможность, мистер Редман, если бы эта книга у нас была. Но, к сожалению, полиция ее изъяла.

Интересно.

– Э-э-э, а вы, случайно, не помните, на чье имя был заказан наш столик?

Метрдотель немного поколебался. У него был шанс продемонстрировать свою двойную власть надо мной: власть знания и власть утаенного знания. Оба эти варианта по-своему привлекали его, но он предпочел открыть мне свою информацию, поскольку это давало ему надежду удалить меня из ресторана раз и навсегда.

– Да, я стоял рядом с детективом, пока он изучал книгу. Столик был заказан на имя Алана Грея. Когда официант – Майкл – позвонил в «скорую», он назвал им это имя, имея в виду вас. Что в дальнейшем, возможно, привело к небольшой путанице в больничных документах.

Я поднялся на ноги чуть энергичнее, чем следовало бы.

– Большое спасибо за помощь, – сказал я.

– Не за что, мистер Редман.

Мы двинулись в сторону лестницы, провожаемые со всех сторон взглядами посетителей.

– Надеюсь, прошлогодний инцидент не повредил вашему бизнесу.

– Напротив, мистер Редман. Число заказов на столики даже возросло, как ни печально признавать это несовершенство человеческой натуры.

– Неужели? – удивился я.

– Возросло больше чем на десять процентов.

ТАК мне удалось разоблачить в нем жадного лавочника. Метрдотель тоже заметил свою ошибку и смутился. Ему не следовало упоминать никаких цифр перед клиентом, тем более таким клиентом. Пытаясь исправиться, он зачастил:

– Посетители постоянно спрашивают тот самый столик и добавляют: Вы знаете, что я имею в виду. Наверное, вы не без труда сумели сегодня получить его?

– Да, я бы предпочел приехать вечером.

– К сожалению, мистер Редман, любители острых ощущений как раз выбирают вечер.

У лестницы я повернулся к нему:

– Но вы ведь освободите для меня мой столик, если я попрошу?

Он ответил движением одних век, но все же это было согласие.

– Безусловно.

Я вынудил его скрепить это обещание прощальным рукопожатием.

– Можно попросить Майкла помочь мне на лестнице? – осведомился я.

Метрдотель удалился, чтобы позвать официанта.