Текст книги "Эксгумация"

Автор книги: Тоби Литт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

50

Пятница.

В шесть часов вечера Джеймз привез меня в Белсайз-Парк.

По дороге мы проезжали улицу за улицей с высокими светлыми домами, разделенными на шесть – восемь квартир. Но дом Алана и Дороти оказался более современным зданием, примерно тридцатых годов.

На табличке под звонком стояли обе фамилии: «Грей и Пейл». Я задержал палец на кнопке лишнюю секунду-другую – Лоренс наверняка включил стерео на полную мощность. Ему пятнадцать, родителей дома нет.

– Да? – произнес он.

– Я друг Лили.

– Ну и что?

– Ее парень. С которым ее застрелили.

– Чего вам надо?

Он оказался менее гостеприимным, чем я рассчитывал. Но я подготовился к визиту.

– Я хотел поговорить с тобой о ней. И кстати, у меня с собой отличная травка.

После комедийной паузы, которой не постеснялся бы и Тони Смарт, до него дошло.

Квартира Алана и Дороти была из тех, что регулярно появляются в журналах, посвященных дизайну жилищ. Хозяева попытались смешать современное с антикварным, подчеркнув зрелищность антиквариата, а современные вещи подав в духе минимализма. (В полном соответствии с модой.) Согласно этой теории Бриджит Райли могла свободно висеть над какой-нибудь картиной в стиле Людовика XIV. Апартаменты располагались на верхнем этаже; в них было более чем достаточно света и пространства – оба эти признака характерны скорее для скандинавского, нежели английского стиля. Струганые сосновые полы и беленые стены – совершенно во вкусе Лили. Просторный холл в сероватых, как на полотнах Уистлера, тонах был украшен желтыми розами. Он вел в большую гостиную, вокруг которой размещались спальни, ванные и кладовые. Квадратные лепестки продолговатого цветка. К дальнему концу гостиной примыкала кухня, не отделенная от жилой зоны перегородкой, – Дороти «обожала развлекать гостей». (Деньги на это Алан заработал благодаря своей первой запоздалой поездке в Голливуд (1974), когда он играл злодея в дешевом фильме ужасов. Его огромные усы с загнутыми кверху кончиками и пышные бакенбарды больше всего остального наводили страх на зрителей.) Однако все дизайнерские находки были сведены на нет слишком замысловатыми шторами – складки, каскады, взбитые оборки буквально вопияли о менопаузе. Было видно, что кто-то из хозяев квартиры начал отходить от обретенных с таким трудом вкусов элиты среднего класса и двигался в сторону убаюкивающего уюта сельской Англии. Дороти обнаруживала явные признаки желания стать гранд-дамой из тори – с огромными янтарными кольцами на пальцах и прической в стиле байройтской Брюнхильд пятидесятых годов. Она делала дом похожим на один громадный морской анемон – сплошная розовая красивость и упоение. Кажется, Дороти оставалось совсем немного до пекинеса на одной подушечке и шоколадных конфет с мягкой начинкой на другой.

В комнате Лоренса доминировал черный цвет – в этом чувствовался явный бунт против легкомысленного стиля остальной квартиры. Большая ультрафиолетовая лампа, огромные многоярусные колонки по всем четырем углам, светящиеся в темноте звезды и летающие тарелки, приклеенные к черному потолку. На стене висел большой черно-белый постер в черной рамке:

КУРТ КОБЕЙН

(1967–1994)

Погибший солист, гитарист и автор текстов второй группы в истории музыки, выбравшей себе название «Нирвана». Под постером была закреплена черная гитара «Фендер Телекастер».

Похоже, все в комнате, кроме бледного подросткового лица Лоренса, было черным, – даже ковер, простыни и мебель.

Лоренс оказался худощавым, сутулым, угрюмым и очень сексуальным подростком, как будто сошедшим со страниц модного журнала, в котором снимают только севших на героин моделей. У него была далеко не идеальная кожа, но Лоренс всем своим видом как бы говорил: «А пошли вы все, я и так хорош». Его ногти были выкрашены в грязно-зеленый цвет – наверное, черный ему наскучил. Не обошлось и без неизбежных модификаций внешности, хотя здесь он проявил неожиданную умеренность: черная татуировка на плече и всего один серебряный гвоздик через середину нижней губы. Из-за этого гвоздика мне казалось, что я разговариваю с носорогом или колючей тропической рыбой: такой незначительной детали, как и рассчитывал ее обладатель, вполне хватало, чтобы лишний раз напомнить мне, что передо мной представитель другого, более молодого и бесшабашного поколения.

В комнате Лоренса я казался стариком, хотя отлично знал все эстетические приемы, которые были задействованы здесь.

В углу, напротив накрытого черным покрывалом футона, громоздился мультимедийный центр: телевизор, стерео-система, компьютер, CD-ROM, «Сега» и «Нинтендо». Судя по всему, Лоренс считал себя крутым игроком.

Я решил потратить немного времени, чтобы доказать ему: бывают старики, которые кое на что еще способны.

– Сыграем в «Теккен II», – предложил я. – По косяку за бой.

Лоренс кивнул и загрузил игру. Держался он довольно самоуверенно – а зря.

Я буквально раздавил его в лепешку – руками, ногами, головой; «ударами дракона» и фирменным приемом «какаекомихиджучи». Я применил все базовые удары, заложенные в игру, – оставалось только выпустить ему кишки и заставить его съесть собственные почки.

Мы откинулись на футон. Прошел почти час.

Он глядел на меня и кивал, признавая, что я достоин толики уважения, хотя бы за умение играть в «Теккен».

– Расскажи, как это, валяться в коме? – попросил он.

Подобно всем подросткам, он испытывал особую тягу к состояниям, связанным с полной потерей сознания.

Я очень подробно рассказал Лоренсу о коме. Это помогло мне еще больше расположить его к себе, но полезнее всего оказался гашиш, который мы подсушили, раскрошили и завернули в «ризлу», а закурив, стали передавать самокрутку друг другу.

Энн-Мари поделилась со мной просто потрясающей травой – вряд ли Лоренсу когда-нибудь так ударяло по мозгам от того кроличьего кала, который он и его друзья добывали у знакомых растаманов.

Он зауважал меня еще больше.

Лоренс улегся на черное покрывало и заговорил так, как будто он, а не я жаждал разговора на эту тему.

– Лили была клевая девушка. Она часто звонила мне, когда знала, что родителей не будет. Мы подолгу болтали.

Так, на мой главный вопрос он уже ответил.

– О чем?

– Да обо всем, о травке, сам знаешь. О том, что происходит с ней и со мной. О жизни.

– Ты сейчас уже в колледже, так?

– Сейчас – да, но тогда я еще учился в школе.

На полу я заметил несколько выпусков «Стэйдж»; все они были открыты на страницах с объявлениями о найме актеров. Некоторые объявления были обведены черным фломастером.

– Чем интересуешься? – спросил я. – Хочешь в актеры?

– Да, – сказал он. – На следующий год буду поступать в актерский колледж. У меня уже есть агент. И мое имя уже в «Спотлайте». Я уже даже снимался; ничего особенного, конечно. Так, для смеха. Больше всего мне нравится кино. Боевики. Но для людей моего возраста в них не найдешь приличных ролей. Мне хочется сыграть злодея, какого-нибудь настоящего психопата. Это было бы круто.

– Вы с Лили говорили обо мне?

Я изо всех сил старался курить так, чтобы не было заметно, что я не затягиваюсь глубоко.

– Да, – к этому моменту у него уже была улыбка обкурившегося юнца, – я о тебе знаю все. – Он захихикал. – Она рассказывала мне все… Все…

– Например?

– О вашем сексе, – ответил он и снова захихикал.

– Ага, – сказал я.

– А иногда и не о сексе.

Я улыбнулся, постаравшись изо всех сил.

– Как ты с ней познакомился? – спросил я.

– Во время летних каникул. Я ездил на гастроли со Стриндбергом на несколько недель. – В его устах имя Стриндберга звучало как название какой-нибудь группы в стиле «хэви металл». – Все остальные были ну уж такие взрослые и серьезные. Все, кроме Лили. Она была способна на все. Иногда она выходила на сцену, загрузившись по самые титьки. Это было забавно, особенно в Скарборо или Как-там-его-на-море. Понял, что я имею в виду? Но Стриндберг сам не просыхал, ведь так? Мы в те дни много времени проводили вместе, шатались по этим городишкам с одним фонарем и пытались найти, чем бы заняться. Если хорошенько присмотреться, обычно что-то находилось. Понимаешь, да? Мы ходили и обсерали чай с танцами и клубы бинго. Обожаю бинго. Но вот с крупными выигрышами у них было сложновато.

На мгновение я подумал, что он говорит о выигрышах в бинго. Затем я понял, что он говорит о наркотиках.

– У них было все, что нужно, просто они не хотели ничего продавать нам, потому что по акценту мы все для них были выходцами с Юга и представителями среднего класса. Но Лили они были готовы продать что угодно. Понимаешь, да? Любой был готов. Ведь она была супер.

Я прекрасно понимал, что он имеет в виду.

– Она много принимала наркотиков в том турне?

– Загружалась под завязку.

– Как думаешь, кто ее пристрелил?

Лоренс присел, пошатываясь, – от гашиша он двигался в замедленном ритме, то есть пребывал в том состоянии, в каком он и был мне нужен.

– Не знаю.

– Тебе родители сказали, что она была беременна?

Он повалился на край кровати.

– Да, я слышал, как они спорили из-за этого несколько дней назад. Они вернулись со спектакля и следующие два часа… Я не должен был этого слышать.

– Ты знаешь, кто мог быть отцом?

– Ты.

– Да.

– И папа… Они из-за этого и ссорились. «Ты ведь ее трахал, так? Значит, он твой!» – говорила мать. Когда моя мать в бешенстве, она настоящая стерва.

– Это я рассказал им о беременности. Я приходил к ним в театр.

– С тех пор здесь все как с цепи сорвались.

– Лили начала встречаться с твоим папой во время тех гастролей, да?

– Не знаю. Может быть.

– Твой папа ходил в полицию, после того как я ему все рассказал. Он хотел выяснить, делали ли они какие-нибудь тесты, – знали они точно, что он отец или нет.

– Они ему ничего не сказали.

– У него брали образцы крови?

– Да, много месяцев назад. Но не сказали зачем. Детективы никому ничего не говорят.

Я посмотрел на часы. Пора было двигаться дальше.

– Сегодня вечером у меня встреча с Тони Смартом.

– Правда? Он крут.

– Вот, возьми, – сказал я, пододвигая Лоренсу небольшой кубик гашиша, завернутый в пленку.

– Спасибо, – сказал он.

– Как-нибудь еще увидимся.

– Ага, – ответил он, и мы лениво пожали друг другу руки.

– Я сам найду выход. Можно позвонить и заказать такси?

– Конечно, телефон на кухне; номер такси – над телефоном.

Отлично: я как раз хотел осмотреть квартиру, не вызывая подозрений Лоренса. Но по бессмысленному выражению его лица я понял, что еще несколько часов ничего не будет его волновать. Я оставил парня в его черной спальне лежавшим на спине и смаковавшим гашиш.

51

Вернувшись в гостиную, я некоторое время не мог решить, с чего начать поиски. Еще раз внимательно оглядев комнату, я не увидел ничего нового, что я мог бы пропустить. А что я ожидал обнаружить? Неопровержимое доказательство отцовства Алана? Пробирку со спермой? Или распечатки перекрестного анализа ДНК?

По привычке я просмотрел корешки книг – подбор оказался несколько более интеллектуальным, чем я ожидал от актеров. Затем я осмотрел их коллекцию видеокассет, среди которых было два-три видеоурока по использованию тренажеров вроде «Сжигателя жира» и «Ягодичного тренера».

Но это была общедоступная комната, а мне было нужно увидеть помещение, в котором можно что-то спрятать.

Я тихонько заглянул еще в несколько комнат, приготовившись объяснить Лоренсу, если бы он меня застал, что ищу туалет. За третьей дверью я обнаружил супружескую спальню. Как только я в нее проскользнул, из комнаты Лоренса бабахнула музыка.

Он включил «Изнасилуй меня» с альбома «Нирваны» «In Utero».

До меня также донеслось хихиканье Лоренса, после чего он начал довольно сносно играть на своем «Телекастере».

Тем больше времени у меня оставалось на спальню Алана и Дороти.

Комната была большая, но довольно уютная – не низкий футон из сосны прямо на полу, а черная металлическая кровать на четырех ножках, не просто вешалки для одежды, а два вместительных встроенных шкафа. На волне безвкусицы, поднятой менопаузой Дороти, в спальню занесло простыни в цветочек и покрывала с оборками. На стене, над изразцовым камином в стиле 30-х, висел фотомонтаж Мэна Рея – женская спина, превращенная в виолончель.

Гитара все играла, только чуть тише. Меня охватило легкое волнение, ведь я находился в зоне, запретной для гостей.

По виду прикроватных столиков было несложно вычислить, с какой стороны спит Дороти, а с какой Алан. На столике Дороти были навалены книги жанра «помоги себе сам», вышедшие за последние два года, причем каждый следующий источник «знания» покрывал собой недочитанный предыдущий, в результате чего образовался целый пласт осадочной породы из дешевого шарлатанства: «Венера и Марс в постели» лежали поверх «Нехоженой дороги», которая покоилась на «Токсичных родителях», которые, в свою очередь, были водружены на «Сыновей большой лжи». В самом низу, образуя фундамент сооружения, лежали рядышком книги «Я в порядке – ты в порядке» и «Я – это моя мама». Рядом с книгами стояла чашка с лекарствами – я их просмотрел: гормональные препараты, нурофен, ибупрофен, «пучеглазые» таблетки снотворного, масло из примулы утреней, масло звездчатки, комплекс антиоксидантов, алоэ вера, витаминные добавки, кальций в таблетках, магний, минералы, конфианс, женьшень. Я бы не удивился, если бы изо рта Дороти при каждом слове вырывался ядовитый зеленоватый дымок. Столик Алана был гораздо более…

Внезапно музыка стихла, и я расслышал, как в кухне зазвонил телефон. Лоренс наверняка подумал, что я уже заказал такси и ушел.

Я притаился за дверью спальни, подглядывая из-за косяка и стараясь подслушать разговор. К счастью для меня, телефон оказался беспроводным, и как только Лоренс узнал, кто звонит, он прошел с трубкой в гостиную, взял пульт от телевизора и начал переключать каналы, отключив звук.

Первое, что мне удалось расслышать, было: «Я помню, что ты меня предупреждала. Послушай, мамочка, я помню, точно! Ты меня слышишь? Я все помню».

Он стал слушать, что говорит ему Дороти. Наверное, она звонила в перерыве между выходами. Было около пятнадцати минут восьмого. В этот момент она должна была готовиться… я не помнил, к чему. Было еще довольно рано. Возможно, она еще даже не выходила на сцену.

– Послушай, я справился. Да, он уже ушел. И было бы гораздо подозрительней, если бы я его не впустил. Я не сказал ему ничего, чего бы он уже не знал.

Снова Дороти, голос которой с моего места казался писком мультяшного цыпленка.

– Нет, он об этом не спрашивал. Не думаю, что он знает… Ну, я соврал. Я сказал ему, что мы с Лили были просто хорошими друзьями. Послушай, я справился. Хватит относиться ко мне как к долбаному психу.

Дороти.

– А что в этом плохого?

Дороти.

– Нет, у меня отличный словарный запас, изумительный, фантастический, запредельный, огромный, феноменальный словарный запас… – Тут он снова хихикнул. – Нет, я не забирался в твой тайник… Ушел с полчаса назад. Нет, он не был в инвалидной коляске! Не знаю. Он сказал, что собирается встретиться с Тони Смартом… Не сходи с ума. А что в этом плохого? Он забавный парень… Думаю, он просто хотел разобраться… Мам, из-за чего ты бесишься? Он не вернется… Послушай, я справился… Боже… Хорошо… Хорошо, не открою… Желаю удачи… Хорошо, пока.

Лоренс бросил трубку на софу и поплелся назад в спальню, довольно точно пародируя слова матери: «Идиот, впустил его! Как ты мог? Как ты мог его впустить? Почему ты его впустил? Разве мы не предупреждали тебя, чтобы ты никого не впускал? Он знает о тебе и Лили! Он знает о Тони Смарте!»

Звук захлопнувшейся двери. Снова заработали колонки. И заиграла гитара.

Так вот, столик Алана был гораздо аккуратнее. На нем лежало всего три книги: потрепанный «Краткий словарь английского языка», совершенно новый «Цветной атлас эмбриологии» и толстый учебник генетики, третье издание. В каждой книге было заложено по нескольку страниц.

Судя во всему, Алан не соврал, когда говорил, что он не знает, кто отец, – две последние книги были достаточно новые, он вполне мог купить их сразу после того, как я рассказал ему обо всем.

О вызове такси следовало забыть.

Музыка в комнате Лоренса продолжала играть, и я на цыпочках прокрался через гостиную в холл. Уходя, Лоренс не стал выключать телевизор, по которому как раз передавали новости четвертого канала. Джон Сноу в элегантном шелковом галстуке что-то говорил на фоне фотографии Лили в образе глупо улыбающейся Виты – эту фотографию телевизионщики просто обожали, а Лили ненавидела. Голова Джона бодро раскачивалась из стороны в сторону – значит, речь шла о важной новости, но не о трагедии (говоря о трагедии, он обычно сидел прямо). После этого на экране появилось здание больницы «Юниверсити-Колледж».

Человек в белом халате говорил сразу в несколько микрофонов. Титры сообщали: Эрнест Калькутт, главный патологоанатом; больница «Юниверсити-Колледж». Он закончил свою речь в окружении больничной охраны, а затем выступил одетый в костюм Азиф. Он прочитал заявление, развернув бумажку, – оно вышло довольно кратким. Микрофоны тут же были повернуты к надрывавшим голос интервьюерам. Азиф очень волновался. Было несложно прочесть по его губам, что он говорит: «Простите меня». Его глаза увлажнились под вспышками фотоаппаратов и ярким светом прожекторов. Микрофоны снова качнулись, на этот раз более хаотично. Азиф хотел сказать что-то еще, но Калькутт обнял его за плечо и увел в сторону. Они зашли в вестибюль клиники, сопровождаемые двумя фотографами, и на этом репортаж закончился.

Назад, в студию к Джону Сноу, у которого немного поубавилось бодрости. Он повернулся к монитору слева от себя, где была выведена фотография женщины, которую я где-то видел. Когда эту фотографию увеличили и под ней появилась подпись, я узнал, что это была министр здравоохранения.

Я простоял так минуты две, даже не стараясь спрятаться. Медленно обернувшись, я увидел в дверях спальни Лоренса, который смотрел мимо меня на экран. В руке он держал конец черного телефонного шнура. Очевидно, он направлялся на кухню, чтобы подключить его – насколько я мог судить, это был шнур от модема.

– Ты меня не видел, – сказал я. – Меня здесь не было.

– Почему ты не прибавил звук? – спросил он.

– Ну ладно, до встречи, – сказал я.

Какое-то мгновение он размышлял, не наброситься ли на меня. Но затем, похоже, ему пришла в голову мысль: А какого черта? Убивать меня он не собирался. В лучшем случае он мог взять меня в заложники – связать, а потом дожидаться родителей, чтобы спросить у них, что делать со мной. (Маловероятно.) Его ошибка (он не проводил меня до двери) была уже в далеком прошлом. Он сделал движение вперед одним плечом, как будто собираясь что-то поднять с пола. Шнур был по-прежнему у него в руке.

– Если тебя это утешит, – сказал я, – я не услышал ничего, чего бы не знал без тебя.

– Черт, – отреагировал он, – ты все слышал.

– Но я не шпионил, – произнес я. – Я высматривал…

– Чего-нибудь нашел? – спросил он.

– Не много, – ответил я. – А что? Мне нужно было что-то искать?

– Дверь, которая там, – сказал он, указывая на выход. – В этот раз, пожалуйста, не промахнись, ладно?

На секунду-другую я задержался на месте. Он подошел к телефонной розетке и подсоединил шнур.

– Ты все еще здесь? – осведомился он.

Пока я медленно двигался через холл, он провожал меня глазами. Выйдя на лестницу, я закрыл за собой дверь. Щелкнули замки.

Я присел на корточки и прислушался. По полу зашлепали босые ноги Лоренса. Замки брякнули еще раз – он проверил, заперта ли дверь, после чего пошлепал вглубь квартиры.

52

Таксист высадил меня у «Комеди-Стор». Я опоздал всего на пятнадцать минут.

Я взял пиво и осмотрелся. «Комеди-Стор», расположенный недалеко от Лестер-сквер, представлял собой жаркий, битком набитый зал с низким потолком и черными стенами. Казалось, что все здесь обливались потом.

Я пробрался на свое место, и никто не принял меня за «остряка из зала», «подсадную утку» или еще какой-нибудь привычный персонаж комедийного жанра.

Перед микрофоном стоял какой-то невыразительный типчик в марлевой рубашке без воротника, выцветших джинсах и ковбойских сапогах с замшевым голенищем. Примерно пятьдесят процентов зрителей-мужчин и около пяти процентов зрительниц были одеты так же, хотя вряд ли у кого в зале было на голове меньше волос, чем у него.

Тип напоминал живой труп. Ключевые фразы его шуток застревали в душной неполной тишине. Мне казалось, что я смотрю, как варится овсянка, – иногда на поверхность вырывался пузырек, лопался, и из него с легким шипением выходил пар. В зале раздавался то короткий всхлип, то случайный смешок, но до настоящего хохота дело не доходило. Несчастный комик обхватил стойку микрофона так, что у него побелели костяшки пальцев. Налицо были все симптомы неминуемой смерти: бледность, потливость, расширенные зрачки, нечувствительность к боли.

Капля пота сбежала по его тонкой переносице и на мгновение повисла на кончике носа. По чистой случайности она сорвалась в тот момент, когда он заканчивал свою коронную шутку про домохозяйку и стиральную машину с сушилкой, которые пытаются решить, куда отправиться на первое свидание. Было слышно, как капля ударилась о микрофон. Несколько зрителей, старавшихся предугадать судьбу капли (упадет – не упадет), облегченно рассмеялись. Ничего не подозревавший комик оглядел зал с довольной улыбкой.

– Перед вами выступал Хендерсон Макинтайр, благодарю за внимание.

Сбегающего со сцены Хендерсона наградили снисходительными хлопками.

Вышедший конферансье несколько минут пытался рассмешить публику шутками о рисунках на обоях.

– А теперь вас ждет потрясающий сюрприз, которого вы так долго не ждали! На арену Колизея выходит… пастор львов и пожиратель христиан… кррриминальный авторитет юмора… Мистеррр… Тони… Смарт!

Микрофон с треском водрузили обратно на стойку. Погас свет, и на сцене в круге единственного прожектора появился Тони со своим фирменным пистолетом. Тони встретили громкими, но сдержанными аплодисментами. Ему еще предстояло доказать свою пригодность. Эта аудитория ему не принадлежала. Пока.

Выступление Тони было основано главным образом на комических сторонах насилия. Он заставлял зрителей смеяться, рассказывая истории о том, как крутые ребята отстреливают себе яйца. (Впрочем, лично я не смеялся.) Кульминацией выступления стало предложение разыграть ограбление в стиле известных людей, имена которых выкрикивали зрители. Этот номер занял больше десяти минут, поскольку возможные кандидаты от зрителей все поступали и поступали: грабитель (Министр внутренних дел), кассир (Годзилла), полицейский (Ронни Крей), водитель преступников (Стиви Уандер), отважный клиент (Марсель Марсо), босс мафии (Йода из «Звездных войн»). Зрители умирали от смеха. Тони оказался в центре комического циклона, став точкой спокойствия в окружении бурлящего хаоса. То и дело он замолкал, пережидая, когда публика придет в себя после очередной шутки.

Наконец Тони поклонился, раз-другой пальнул из своего игрушечного пистолета по аудитории и ушел за кулисы.

На этот раз зрителям пришлось аплодировать пустой сцене. Они вызывали его на бис, но он не выходил.

Я отправился в бар. Там уже сидел, обреченно уставившись в бездну пинты, Хендерсон Макинтайр. Я постарался расположиться как можно дальше от него. Трупов с меня было более чем достаточно.

Ожидая Тони, я размышлял о причинах его успеха. Тони был одним из тех людей, которые быстро продвигаются в избранной профессии (обычно в искусстве), запугивая критиков своим внешнем видом и репутацией, так что критики пишут о них хвалебные рецензии с самого первого выступления. О Тони говорили, что у него «серьезные связи», и хотя большинство критиков целыми днями просиживает на заднице, им небезразлична судьба их коленных чашечек.

Тони вплыл в бар на мятной волне только что использованного лосьона после бритья. Он сменил рубашку (желтую на оранжевую), но остался в сценическом синем костюме и туфлях из крокодиловой кожи.

– Пошли, – вот все, что он сказал, когда я привлек его внимание.

Вокруг уже начинала собираться толпа. Если бы Тони еще немного промедлил, ему бы пришлось давать советы о том, как сделать карьеру на сцене, целой очереди из лысых мужчин в марлевых рубашках. В многочисленных интервью он уже дал свой главный совет подобным просителям. Тони неизменно отвечал примерно так: «Бросьте это занятие. Вам никогда не стать по-настоящему классным комиком. Займитесь лучше чем-нибудь другим. Но если вы даже бросить ничего толком не можете, возможно, в этом ваш шанс. Только не приходите к Тони Смарту за советами».

Когда мы проходили мимо Хендерсона Макинтайра, Тони звучно хлопнул его по спине.

– Даже лучшим из нас иногда не везет, старина.

Хендерсон хотел что-то сказать, но не смог.

– Ты еще жив? – спросил Тони, подмигивая.

Хендерсону почти удалось выдавить из себя улыбку.

Мы продолжили свое стремительное движение, причем язык Тони не отставал от ног.

– Видишь ли, единственная мотивация для меня – ненависть и зависть. Я вижу, как у других что-то получается, и хочу сделать лучше. Понимаешь? Смысл моего ремесла не в том, чтобы дарить радость массам, а в том, чтобы массы фунтов, тугриков, йен и песет текли на мой банковский счет, и я мог тратить их как пожелаю. Все это возможные цитаты, ты ведь записываешь? Откуда ты, кстати? Снова из «Тайм-аута»?

– Нет, – ответил я.

Его словесный поток на время иссяк. Он посмотрел на меня со всей свирепостью, которую я ожидал увидеть в нем, а затем продолжил:

– О, вспомнил.

Тони не боялся выходить из театра через парадный вход. Наоборот, на полной скорости продираясь через толпу, он получал явное удовольствие оттого, что его узнают и им восхищаются. На мужчин он особого внимания не обращал, а вот женщины, особенно грудастые, вынуждали его чуть сбавлять обороты.

На выходе Тони обменялся ритуальными репликами с кассирами «Комеди-Стор»: «Ни одного смешка, мать твою, – было слышно, как муха летает под потолком». – «Отвалите, говнюки трахнутые». – «В следующий раз не забудь пижаму, парень». – «Да я в ваш сортир больше ни ногой».

Наконец мы оказались на улице. Было прохладно, темно и многолюдно.

– Не отставай, – бросил мне Тони. – Можешь побыстрее шевелить ногами?

– Э-э-э… знаете, я лишь дня два как слез с костылей.

– А, черт, – Тони приостановился, вспомнив, кем я был. – Как себя чувствуешь? – Неожиданно я превратился для него в престарелую бабушку, которая нуждается в уходе. – Ладно, не спеши. Извини, друг, я просто, как всегда, на взводе после выступления. Ты это видел? Слышал, мать твою? Абсолютно новый материал. Ни одной старой шутки. И все они по полу катались. Я весь зал взял за яйца. Но учти, ты посетил далеко не лучшее выступление. Для этого нужно нечто большее. Нужно что-то… трансцендентное… Но все равно зрители усрались от смеха, согласен? Наложили полные штаны.

Тони снова прибавил ходу, мысленно обсасывая свое выступление, прокручивая в голове все детали, наслаждаясь произведенным эффектом. Я вдруг осознал, что ему, как и всем артистам, выступающим на сцене, важно было услышать позитивный отзыв, подтверждение его успеха, похвалу – пусть даже от меня. Он хотел знать мое мнение, но только если оно повысило бы его веру в себя и дало новый повод для самолюбования.

Врать не было смысла.

– Они просто валялись от смеха, – подтвердил я.

Тони растянул губы в улыбке. Мы пересекли Лестер-сквер, свернули в переулок возле театра Уиндемз и спустились по узким ступенькам в заведение под вывеской «Бар Коха».

– Здешний хозяин – албанец, – объяснил Тони, когда мы вошли.

За стойкой стоял красавец мужчина с лицом, которое так и хотелось назвать «точеным», особенно благодаря шраму на правом виске. Бармен узнал Тони и сразу же обслужил его – прежде двух ожидавших посетителей. Тони заказал мне «Будвар», даже не спросив, хочу ли я пиво.

Мы уселись за свободный столик в дальнем углу зала. В этом был весь Тони – герой рабочего класса и друг албанского народа; препятствия сами собой исчезали с его пути, который окружающие люди щедро усыпали искусственными цветами своей доброжелательности.

– Моя бабушка – наполовину албанка, – сообщил мне Тони. – Вторая половина могла быть кем угодно. Бабушка родом из Портсмута.

Я кивнул, как будто это многое объясняло (если подумать, то так оно и было).

Мы чокнулись бутылками «Будвара», чуть не задев ими низкий беленый потолок.

– О чем ты хотел поговорить? – спросил Тони, вытирая губы оранжевым носовым платком.

– У меня есть несколько вопросов, – ответил я.

– Валяй, – буркнул он, переключаясь на режим «нужный человек в нужном баре».

Прежде чем переходить к частностям, я решил задать Тони несколько общих вопросов, чтобы выяснить, насколько его «крутость» истинна и насколько – атрибут имиджа. На самом деле меня интересовала его связь с Аланом и Дороти.

– Вы что-нибудь знаете о том, как меня расстреляли?

– Почти ничего. – Пожатие плечами, глоток из бутылки (что означало: Чтобы получить нужные ответы, задавай правильные вопросы).

– Я скажу вам, что я думаю, а вы меня поправьте, если я ошибаюсь. Кто-то хотел, чтобы Лили убили. Вместе с ее спутником. Если этот кто-то – любитель вроде меня, ему наверняка пришлось обращаться за помощью к кому-то вроде вас…

– Не-а, – сказал он.

– …вроде вас, каким вы были несколько лет назад.

– Оружие я, конечно, в руках держал, но не убивал.

– Так вот, у человека, который нас расстрелял, был броский велосипед, броский костюм…

– И чертовски броский пистолет.

– Точно, – сказал я, понимая, что придется притвориться еще большим простаком, чтобы выудить у Тони то, что мне было нужно.

– Большинство оружия, которое используют при вооруженных ограблениях, – это антиквариат, сохранившийся со второй мировой, старые фермерские дробовики или самоделки, которые какой-нибудь чокнутый дядя Фрэнк клепает у себя в сарае. Насколько я понимаю, в тебя стреляли из «Грубера-Литвака», практически нового. Если хочешь знать мое мнение, человек, который в тебя стрелял, – настоящий профессионал, которому всегда хорошо платили. Он может требовать оружие в точности такое, какое ему нужно. Фантастическое. Ему платят огромные деньги за то, что он делает и очень хорошо делает.

– Если он был профессионал, почему его так легко поймали? – спросил я. – И почему я до сих пор жив?

– Не повезло – или в твоем случае скорее повезло. С каждым может случиться.

– В полиции он молчал как рыба.

– А он и будет молчать, я же говорю – профессионал. Отсидит срок, подержит рот на замке, выйдет и получит бонус.

В бар вошли двое мужчин. Один из них был очень белый, а другой очень черный. На них были одинаковые до мельчайшей складочки черные костюмы. А также одинаковые темные очки, черные рубашки, синие галстуки, черные ботинки. Каждый держал в правой руке мобильник. Я узнал их: это были полицейские в штатском, которые следили за мной из «мондео». Они одновременно сняли очки. В баре стоял полумрак, поэтому альбиносу можно было не щуриться, однако вокруг глаз у него обозначились неизгладимые морщины от постоянного прищуривания, напоминавшие опрелость на детской попке. Я также подумал о крошечных, сморщенных, еще не оперившихся цыплятах. В первую секунду посетители бара повернули головы, чтобы посмотреть на вошедших, но тут же быстро, как по команде, отвернулись – желания встретить ответный взгляд ни у кого не возникло. Все альбиносы, которые мне попадались в жизни, были довольно нервными – если не сказать раздражительными – личностями. Этот, похоже, не был исключением. Каждое его движение сопровождалось беспокойными подергиваниями. Негр же был воплощением несокрушимого спокойствия. Напарники отправились к стойке, заказали выпивку и уселись за соседним столиком. Всем своим видом они говорили: не смотрите на нас; причем исходившая от них угроза ощущалась почти физически, так что люди то и дело инстинктивно поворачивались, чтобы взглянуть не столько на них, сколько на эту зримую угрозу. Я чувствовал, как любопытство посетителей бара, отражаясь от альбиноса и негра, сосредоточивается на нас, – неужели мы настолько здесь выделялись?