Текст книги "Эксгумация"

Автор книги: Тоби Литт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

61

Среда.

Настало время для встречи с Аланом и Дороти. Я оделся по-спортивному, поскольку меня вдруг посетила фантазия, что меня могут похитить, – Алан накинет мне на голову мешок, а Дороти свяжет руки за спиной.

Джеймз довез меня до Хэмпстед-Хит. Мы поговорили о том, как со мной обошлись газетчики. Джеймз мне посочувствовал.

Алан и Дороти заставили себя ждать и, наверное, радовались этому, ведь ко мне каждую минуту подкатывали местные гомики. Когда супруги наконец появились, они, конечно же, не принесли извинений.

Алан в своем поношенном пальто выглядел стопроцентным, открытым всем ветрам валлийцем; Дороти, в ярких красках этнических африканских узоров, была олицетворением менопаузы.

Мы прогуливались по тротуару, разговаривая вполголоса. При этом прохожие вполне могли принять меня за сына Алана и Дороти, что меня забавляло, – они не предусмотрели такую возможность. Любой, кто нас видел, мог предположить, что сын привел сюда родителей, чтобы сообщить, что он голубой, что именно здесь он знакомился со своими партнерами и что им придется принять его таким, каков он есть.

Меня также радовало, что Алана и Дороти, кажется, никто не узнавал. Жизнь с Лили научила меня вовремя отходить в сторону, пока она давала автографы. Однако, хотя последние два месяца улицы Лондона были увешаны афишами с Аланом и Дороти, никто не обращал на них ни малейшего внимания. Они работали в театре; Лили появлялась на ТВ. Они добились всего того, к чему стремилась Лили, но для большинства людей они были никем.

– Давайте покончим со всем этим как можно быстрее, хорошо? – попросила Дороти, обращаясь не только ко мне, но и к Алану.

Прими удар, имела в виду она. Будь мужчиной. Будь тем, за кого я выходила замуж. Будь открытым всем ветрам валлийцем.

– О чем ты хочешь узнать? – спросил Алан слабым голосом.

– Когда вы должны были встретиться с Лили в тот вечер, о чем, по-вашему, она хотела поговорить? – спросил я.

– А ты как думаешь? – вмешалась Дороти.

– …о нас, – ответил Алан.

– Но вы отменили встречу и сказали ей, что все кончено.

– Все действительно было кончено, – вставила Дороти.

– Алан?

– С моей стороны да, – подтвердил он.

– А как насчет Лили?

– Ее было не так легко убедить.

– Скажите, Алан, вы обманывали Дороти, обещая, что порвете с Лили, но продолжая встречаться с ней?

– Это не твое дело.

– Хорошо, тогда другой вопрос: полиция брала у вас кровь?

– Да, – ответил он. – Они взяли у меня кровь во время первого допроса.

– Вы были отцом ребенка?

– Они не сообщили мне результаты. Но меня обязали выступить на суде и попросили не покидать страну без ведома полиции.

– Нам даже пришлось отменить гастроли в Канаде, – сказала Дороти.

– Вас тоже обязали явиться на суд? – спросил я ее. Ее рот запал по краям – как у женщин со вставной челюстью.

– Да, – пробормотала она.

Я спросил ее прямо:

– Вы имели какое-то отношение к тому, что в меня и Лили стреляли, так?

Алан начал отвечать:

– Это неправда. Дело в том…

Я продолжил атаку на Дороти:

– Дело было в Лоренсе, так? У Лили либо начался роман с ним, либо вот-вот должен был начаться, так? И вы не могли этого стерпеть.

– Это неправда, – взвыла Дороти. – Я думала, что это так, но я ошибалась. Я спросила его – Мы спросили, Мы открыто обратились к нему, – и он поклялся, что между ними ничего не было. И мы ему верим. Он не врет нам, по крайней мере, когда мы задаем ему прямые вопросы.

– Что знает полиция?

– Мы им все рассказали, – ответила Дороти.

– То, что вы не сказали мне? – спросил я.

– Ты все услышишь на суде, – бросила она.

– Что я услышу? – спросил я. – О том, как Саб Овердейл познакомил вас с Тони Смартом? Который познакомил вас с настоящими убийцами? Как вы с ними познакомились? Как вас, Дороти, занесло? Как вы из ревности и страха заказали убийство? Как что-то пошло не так? Как Алан узнал и отменил встречу, чтобы не попасть под пули? Или как вы испугались и предупредили его, чтобы он не ходил, а Лили расстреляли с тем, кого она пригласила вместо Алана?

– Это самая нелепая выдумка, которую я слышала в своей жизни, – заявила Дороти.

– Но вы должны признать, – сказал я, – что кто-то хотел убить обоих сидящих за столиком: Лили и ее спутника. И поскольку этим спутником должен был быть Алан, напрашивается мысль, что существует только один человек, который мог этого захотеть, – вы.

– Ты хочешь сказать, что я хотела смерти собственного мужа?

– Да, думаю, что в какой-то момент у вас было такое желание.

– Ложь, абсолютная ложь, – сказала Дороти. – Это было совпадение, только и всего. Алан отменил встречу. Лили договорилась с кем-то еще. Откуда ты знаешь, что они не хотели убить ее и тебя?

– Только Алан и Лили знали, что они будут в ресторане в это время. Если Лили никому не сказала, значит, о встрече мог знать только еще один человек – вы.

Ветер немного усилился. Из-за горизонта послышались робкие раскаты грома.

– Пошли, – сказала Дороти Алану. – Мы уходим.

– Что ты собираешься предпринять? – спросил Алан.

– Успокойся, – сказала Дороти. – Он не может ничего доказать.

Алан обнял Дороти за плечо.

– Я знаю, это может показаться странным, но на самом деле я очень благодарен жене за то, что она сделала, – проговорил он.

– Замолчи! – крикнула Дороти, но он не замолчал. Наконец-то он предстал открытым всем ветрам валлийцем.

– Мои отношения с Лили были глупыми, незрелыми, ошибочными и опасными. В конечном итоге кто-то неизбежно должен был пострадать, и не только эмоционально. Лили не отличалась уравновешенностью, тебе это известно не хуже меня. Иногда она просто теряла контроль над собой. Она была безумно ревнива. По сути, я оказался между двух очагов ревности, но одна объяснялась любовью, а другая – жаждой обладания. Лили не могла вынести того, что ей придется меня потерять, а главное – вернуть жене. Гордыня ее не могла такого вынести. Сам знаешь, на что она была способна. Иногда она меня просто ужасала – своей привычкой причинять себе боль, чтобы сделать больно другим. У нее все сводилось к декларации или ультиматуму. Ничего не существовало на здравом, бытовом уровне. А я именно там живу, оставляя все страсти для сцены. Актерам в жизни они и не нужны, ведь можно гневаться в пьесах Шекспира, страдать у Чехова. Большинство актеров живут очень спокойной жизнью обывателей. Но Лили не могла этого вынести. Дороти поняла, что происходит, и спасла меня. Она сыграла. Ставки были высоки. Она выиграла. Лили проиграла. Но этого Лили и хотела с самого начала – обезличенной трагедии ей было недостаточно, ей хотелось все пережить самой. Она хотела стать совершенной жертвой, в которой бы никто не усомнился. На самом деле Дороти просто помогла ей осуществить ее призвание. Но теперь я думаю, что мы рассказали тебе все, что знаем и можем рассказать. Полиция долго и подробно записывала наши показания. Мы невиновны, как и ты. Вернись к нормальной жизни. Хватит жить прошлым.

Дороти грубо дернула его за руку и увлекла вниз по холму. Было слышно, как она отчитывала его за то, что он слишком много разболтал.

Теперь у меня в голове сложилась окончательная картина произошедшего: Алан договорился с Лили о встрече в ресторане; Дороти узнала об этом; Дороти взбесилась, попав в плен одновременно нескольких чувств: ревности, ненависти, страха, ярости; Дороти наняла киллера, чтобы убить Лили и мужчину, который будет с ней в ресторане; благодаря телерекламе киллер знал, как выглядит жертва; Дороти предупредила Алана, чтобы он не ходил в ресторан, потому что, если он пойдет на встречу, ему не жить; Алан ей поверил и отменил встречу с Лили; Алан не сказал Лили о планирующемся убийстве, он просто предупредил ее, чтобы она не приходила; уязвленная Лили из упрямства не отменила заказ; Лили пригласила меня, как единственного человека, которого она могла застать так поздно в пятницу вечером; по какой-то причине убийство все равно состоялось…

Дурацкая ошибка, но, как ни крути, смерть Лили была прежде всего на совести Дороти.

Возвращаясь со встречи, я был совершенно спокоен. Однако постепенно гладкому ходу моих мыслей начала мешать ненависть.

Дороти была эгоистичной дурой, которая только и умела, что жалеть и оправдывать себя. Я бы в любом случае ее ненавидел, из принципа, даже если бы не знал ее лично. Меня выводил из себя идиотизм ее поступков, полное отсутствие угрызений совести, ее беспрерывные, безостановочные, бесконечные попытки придумать себе оправдание, ее неспособность увидеть подлинную причину своего поведения – зависть к красоте и успеху Лили. Чем больше я узнавал Дороти, тем больше я ее ненавидел.

Алана я не презирал – его мне было просто жаль. Он оказался слабым человеком, еще более слабым, чем я предполагал. Было видно, что он искренне любил Лили, как и я. Любил достаточно сильно, чтобы отказаться от нее ради спасения ее жизни. Достаточно сильно, чтобы соврать Дороти, будто он перестал встречаться с ней… соврать один, два или несколько раз, – думаю, он делал это неоднократно.

Заказ убийства был поступком женщины, которая не знала, что еще ей делать. Очевидно, что сначала Дороти перепробовала все известные ей способы, стараясь удержать Алана подальше от Лили. О некоторых наиболее вероятных способах мне было противно даже думать. Но она также проявила редкую изобретательность: убедила Алана отправиться в турне по провинции, чтобы увезти его подальше от Лондона. А затем заставила его играть рядом с собой в «Макбете», чтобы каждый вечер за ним присматривать. Она все планировала заранее, но ее план провалился. Лили слишком сильно околдовала Алана. Насколько я мог судить, эти чары теперь, со смертью Лили, были разрушены. Алан выглядел виноватым человеком, полным раскаяния, но было не похоже, чтобы он по-настоящему скорбел. Дороти действительно удалось выиграть и вернуть себе Алана. Ценой этого, случайно или неслучайно, оказались смерть Лили и мое ранение, которое едва не обернулось смертью и для меня.

Как ни противно было признавать, но в каком-то смысле Дороти была достойна восхищения. У глупых есть свои преимущества: иногда они добиваются своего тем, что совершают абсолютно ошибочные поступки, но делают это настолько напористо и прямолинейно, что определенного результата все же достигают; в некоторых случаях, благодаря непредсказуемости людей и событий, результат может даже нечаянно оказаться таким, какой и планировался с самого начала. Это было хуже всего: несмотря на всю путаницу, идиотка Дороти своими идиотскими методами добилась своих идиотских целей. Алан вернулся к ней в порабощение, как адепт какого-то совершенно нелепого (для непосвященных) культа. Алан так и не разглядел очевидный страх Дороти оказаться нелюбимой (скорее всего ее и любить то было не за что), но вместо этого принял навязанную ею иллюзию, будто она действительно заслуживала любви. Каждую секунду их совместной жизни Дороти все больше и больше этой любовью злоупотребляла. Алан был прирученным зверем – его упрямство происходило единственно от сильного желания, а Лили он действительно сильно желал.

Мне в голову пришла совершенно невыносимая мысль, которую в тот момент я почти сразу отогнал от себя: если бы Лили дожила до возраста Дороти, она бы, наверное, мало чем от нее отличалась. В них было что-то общее: к примеру раздражительность и эгоизм. Не сомневаюсь, что, подобно Лили, для тайной власти над Аланом Дороти не раз прибегала к притворной беспомощности и скулила: «Я ни на что не годна, я ужасна, никто меня не любит, все меня только ненавидят». Жизнь Алана (как и моя) сводилась к утешению и ободрению. Он занимался бесконечной починкой фундамента того памятника, который Дороти воздвигла на песке (себе самой).

Тут меня посетила вторая, еще более невыносимая мысль: если бы Лили не умерла и я бы помирился с ней и мы бы вместе дожили до возраста Алана и Дороти, неужели я бы стал таким же беспомощным и жалким, как Алан?

62

В тот вечер я позвонил Энн-Мари, и она приехала ко мне с двумя огромными пакетами здоровой пищи.

– Ты слишком плохо питаешься, – заявила она.

И оккупировала кухню.

– Рисотто из настоящих лесных грибов, – сказала она.

– Здорово, – отреагировал я.

– Со спаржей, – добавила она.

– М-м-м, – выразил я свой восторг.

– Раньше мне вечно не хватало времени, чтобы нормально готовить, но зато теперь у меня его полно. И я здорово растолстею.

В кои-то веки я решил сделать над собой усилие и прислушаться к ее словам. Я был готов внимательно слушать все, что она говорила. Но все, что она говорила, не стоило того, чтобы к этому особенно прислушиваться (так, по крайней мере, мне тогда казалось).

– А мне даже нравится быть безработной, – стрекотала она. – Я теперь смотрю дневные программы по ТВ.

Через несколько часов, когда мы лежали в кровати и ели клубнику, в окно спальни влетел кирпич и приземлился прямо на проигрыватель.

На два фута правее, и он бы размозжил голову Энн-Мари; на три фута – и мне.

В трусах и майке, я кинулся к входной двери и выглянул на улицу.

В сторону Мортлейк-Хай-стрит быстро удалялась машина. Марку я разглядеть не смог – увидел только красные квадраты габаритных огней.

Когда я вернулся в квартиру, оказалось, что Энн-Мари гораздо спокойнее меня. Прежде всего она начала инстинктивно собирать треугольные осколки винила. Она включила свет (мы ели клубнику при свечах) и осмотрела разбитый проигрыватель. На деке была сильная вмятина. Энн-Мари принесла в спальню мусорное ведро и стала собирать куски разбитой пластинки двумя пальцами. Она оставила кирпич мне, как будто тот факт, что он влетел в мое окно, давал мне исключительные права на него. Меня разочаровало, что Энн-Мари даже не дотронулась до него: Лили бы тут же подскочила к кирпичу и начала его рассматривать – страстно, пристально, неотрывно, как она рассматривала все, что имело отношение к насилию: разбитые машины, труп на дороге, боксеров, женщин в супермаркетах.

На кирпиче мелом было написано только одно слово: «МУДАК». Мне этого было недостаточно; я ожидал хотя бы небольшое письмецо, скотчем или резинкой прикрепленное к кирпичу.

Чувствуя себя по-идиотски, я подошел к книжной полке и положил на нее кирпич, как будто это была просто очередная книга в твердой обложке, формата кварто или ин-фолио.

Вернувшись к Энн-Мари, я попытался остановить ее.

– Разве тебе не страшно? – спросил я. – Кирпич чуть не попал в тебя.

Энн-Мари недоуменно посмотрела на меня.

– Но ведь не попал же. – Она вновь принялась собирать осколки пластинки. – Наверное, что-то подобное с тобой уже происходило, с тех пор как о тебе стали писать в газетах.

– Да, кое-что было, например краска на двери.

– Я рада, что я сейчас с тобой. Ты как?

– Я в порядке.

– Ты уверен?

Тут я понял, что меня буквально трясет. Все у меня внутри вдруг размякло. Я рванул в туалет, еще не зная, чем кончится, – обосрусь или облююсь. Я разрешил эту дилемму довольно нетривиально, проделав оба действия одновременно.

У меня не было времени, чтобы запереть дверь, однако Энн-Мари тактично не стала ко мне заглядывать. Я слышал ее за дверью, хотя она не произнесла ни слова. Мне стало немного лучше и немного хуже оттого, что она тоже ко мне прислушивалась.

Испугал меня не сам кирпич, а звук разбитого стекла. Так впервые после расстрела в ресторане у меня проявился стандартный синдром, о котором меня предупреждал психолог, – я стал жертвой «невроза военного времени».

Мне было стыдно за себя и за свою психику, что она повела себя столь предсказуемо. Мне всегда казалось, что некоторые мои качества – интеллект, искушенность, остроумие – надежно защитят меня от психологической травмы. Разве такой человек, как я, мыслящий и склонный к самоанализу, не сумел бы все это обойти? Разве моя психика была не крепче, чем у других? Моя психика не должна была оказаться такой податливой. Психологическая помощь была нужна людям настолько тупым, что на первом занятии им требовалось разъяснение сути психологической помощи, но, может, мне стоило более внимательно прислушиваться к психологу, пока я был в больнице? В первый раз я начал понимать, что отрицание очевидных истин означает не только отрицание своего отрицания очевидных истин, но и отрицание отрицания этого отрицания. И так далее. С кишечником спорить было трудно (он не понимал языка психоаналитиков и остроумных выкладок интеллектуалов): я просто сидел на унитазе и обсерался. Мне это могло не нравиться, я мог этого не одобрять, но со мной все это случилось, и я был всего лишь я – далеко не такой крутой, каким всегда себя представлял.

Когда я выполз из туалета, я чувствовал себя не совсем мужчиной, меньше чем мужчиной. Энн-Мари была воплощением утешения. Мне казалось, что из-за того, что случилось, я утрачу привлекательность для нее. Я вновь ошибся. По крайней мере, ей нашлось занятие – она стала моей сиделкой. Замочила в раковине мои грязные трусы и майку. Уложила меня в постель и подоткнула одеяло. Продезинфицировала пол в туалете и сиденье унитаза, после чего тщательно все вымыла. А затем легла рядом и стала слушать мои излияния, мои признания в собственной слабости, признания в тщетности моей веры в свою силу. А затем я вдруг замолчал. Я оказался под водой, провалился под лед, погружался на дно, тонул. Она прыгнула за мной, подплыла и схватила за ворот. Какое-то время мы вместе барахтались под водой, рассматривая потолок моей спальни, будто нижнюю сторону льда. Но мы почему-то не утонули и не замерзли. Мы выжили, ведь наши сердца замедлили ритм и остановились. Мы лежали, смотрели на потолок и наблюдали за тем, как с темной, серой-голубой нижней стороны льда образуются пузырьки. Мы надеялись, что эти пузырьки выведут нас к проруби, в которую мы провалились, к выходу на поверхность, к воздуху и жизни. Выбравшись, наконец, на поверхность, мы долго не могли отделаться от ощущения удушья и ужаса.

Я заснул, и мне приснилось, что все это происходит еще раз.

Ночь была довольно теплой, но из разбитого окна дуло, из-за чего казалось, что в комнате прохладно.

Энн-Мари была рядом и утешала меня словами, над которыми бы я в любое другое время только посмеялся. Это была область ток-шоу. Меня втягивали в мир прикроватного столика Дороти. Мне было страшно, но я все равно не сопротивлялся.

Энн-Мари включила верхний свет, принесла побольше свечей, поставила одну из моих кассет с Синатрой. (Однажды я рассказал ей, что верю в целебную силу легкой музыки.) Медленно Энн-Мари вернула мне уверенность, возродила, воссоздала.

Она стала моим ангелом предсказуемости – без нее я бы не справился.

63

Четверг.

Утром Энн-Мари рассказала мне, что я всю ночь повторял две фразы: «Она умерла» и «Мой ребенок». Я переставлял слова: «Она – мой мертвый ребенок». Повторял их в различных комбинациях: «Мой ребенок, она мертва». Но я от них ни разу не отступил. «Мертвый ребенок мертв».

– Ты не испугалась? – спросил я ее. – Не подумала, что я спятил?

– В каком-то смысле я гораздо больше боялась, что ты не спятишь. Я не знала, как с этим еще можно справиться. Сумасшествие казалось самым безопасным вариантом.

Я чувствовал себя гораздо лучше, чувствовал, что очистился, в прямом и переносном смысле.

Убедившись, что мне лучше, и договорившись со стекольщиком, Энн-Мари отправилась за свежим номером «Стэйдж». Я попросил ее купить и другие газеты.

Из газет я понял, что мы пропустили кое-что интересное. Вчера вечером, пока мы барахтались подо льдом, Тони Смарт, несмотря на лицо в синяках и ушибы по всему телу, появился в телевизионном ток-шоу.

Насколько я мог судить, он выглядел как настоящий гангстер (темные очки и еще более темные намеки). И хотя зрители в студии понимали Тони меньше обычного, его встретили просто на ура. Люди видели, что за преступлением следует и награда, и наказание. Он снова восстановил свою связь с улицей, так необходимую ему. Перед ним маячило звание народного героя. Его разбитое лицо красовалось на обложках всех таблоидов, и эти таблоиды направили к нему женщин с огромными грудями и еще более внушительными улыбками, чтобы его утешить. Билеты на его выступления в «Комеди-Стор» были распроданы – народ хотел его узреть, пока не сошли синяки.

– Вот они, – сказала Энн-Мари. – Она развернула «Стэйдж» и показала мне объявления.

– Без опечаток? – спросил я.

– Тебе что, неинтересно? – удивилась она.

– Конечно, интересно.

– По-моему, тебя больше интересуют другие газеты.

– Нет же, мне интересно, – сказал я.

– Когда же можно будет взглянуть на твой знаменитый сценарий?

– Скоро, уже скоро.

Энн-Мари меня раздражала, но она была права. Пора было сочинить сценарий.

У меня, кстати, уже было заготовлено страниц пятьдесят текста, который я начал писать и забросил года два назад. Я написал его сразу после встречи с Лили, еще до того, как надежды сменились разочарованием, – в те первые несколько месяцев, когда она продолжала верить в меня. По жанру это был шпионский триллер, место действия – клубный мир Лондона (тогда я еще ходил в клубы). Наркобароны выступали в роли главарей шпионских сетей, диджеи – в роли двойных агентов. Я даже придумал название – «Под кайфом». В то время мне казалось, что этот современный, низкобюджетный, сексуальный сценарий так и просится на пленку. К самостоятельному творчеству меня подтолкнули неудачные попытки сотрудничать со сценаристами.

Перечитав написанное, я с ужасом осознал, что у сценаристов получалось гораздо, гораздо лучше.

В моих диалогах можно было разглядеть жалкие потуги на юмор. Обнаружилось, что никакого сюжета не было. Персонажи получились картонными силуэтами, неуклюже скакавшими по двухмерному миру. Одним из них (я краснею) была девушка по имени Нина, прямо списанная с Лили; главный герой по имени Адам был моим улучшенным автопортретом. В этой версии я отбрасывал идеально стройную тень, умел изящно подносить зажигалку к тонкой женской сигарете и мог убежать от ротвейлеров, вскарабкавшись по гладкой кирпичной стене.

Одним из более молодых персонажей был клаббер по имени Джонни. Я не успел как-то охарактеризовать его: все, что я знал о нем в то время, – это что ему предстояло очутиться в Темзе с целлофановым пакетом самоподнимающейся муки в заднем проходе. (Сам не знаю, как я собирался это снять.)

Изменение сценария не отняло много времени – я легко вставил в него сцену, которая могла понадобиться для реализации моего плана.

Энн-Мари очень обрадовалась, когда увидела, как я печатаю на лэптопе, и постоянно отвлекала меня, предлагая чаю, – ей казалось, что чай должен стимулировать мое «вдохновение».