Текст книги "Эксгумация"

Автор книги: Тоби Литт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

74

На следующее утро я отправился на вокзал Виктория, а оттуда на автобусе поехал за город. В самом провинциальном по виду городке, я пересел на другой автобус, который шел до какой-то крохотной деревушки. Целых полчаса я пытался найти там какое-нибудь уединенное и укромное местечко. В конце концов я набрел на густую рощицу высаженных стройными рядами елей.

Я достал пистолет из сумки впервые после того, как купил его. Он был красив как никогда – воплощение законченной брутальности. Я до сих пор не мог поверить, что где-то существовали люди, которые постоянно прилагали умственные усилия к тому, чтобы улучшить дизайн устройств, предназначенных для убийства других людей, и никто этих дизайнеров не арестовывал и не называл их убийцами.

Взяв пистолет в руки, я почувствовал себя террористом-теоретиком от искусства, убежденным, что я и только я открыл идеальный инструмент для живописи. Мой металлический механизм был способен создать грандиозные кровавые цветки (как цветовод, работающий с плотью) – огромные прекрасные кроваво-красные цветки, разбросанные по стенам и зеркалам. Это была универсальная антикисть, поискам которой Джексон Поллок посвятил свою жизнь, – моментально создающая красно-серые композиции на все великие темы Жизни и Смерти, выдвигающая контраргумент в диспуте о способах работы над предметом искусства (окунание кисти или нажатие на курок), допускающая элемент случайности в творчестве (утрата контроля, но контроль за утратой контроля), демонстрирующая коллективную сущность любого истинного пулевого искусства. (Тук. Тук. Тук.) И мне предстояло организовать с ее помощью две конкретные смерти – нарисовать их на осколках зеркал в «Ле Корбюзье». Лондонская богема увидит самую потрясающую премьеру года – со вскрытием голов и артерий. Краске уже не нужно оставаться тайной метафорой крови. Я предложу публике пример самого аутентичного в мире «импасто» и самое подлинное изображение неоспоримой реальности – Смерти. Может, мне стоило позвонить в «Артфорум» и попросить их прислать двух-трех критиков на премьеру? Да и ресторанных критиков не забыть бы.

Я вставил магазин в рукоятку, подтолкнув его кистью, но без этого усилия можно было обойтись, потому что магазин вошел туда легко, как член в хорошо смазанное влагалище. Я пощелкал предохранителями, превратив свой механизм в опасное для жизни устройство.

Следуя инструкциям продавца, я взвел курок: так было нужно для первого выстрела. После него давление пороховых газов перевзводило курок автоматически.

Я направил оружие на ствол ближайшей ели. Мне нужно было нажать на курок, но я все не мог решиться на это: хотелось понять, насколько громким получится звук выстрела, прежде чем я его сделаю. На ум приходили самые разные аналогии – хлопок, щелчок, взрыв, треск.

День был солнечный, но слишком ветреный, так что я не чувствовал себя в безопасности. Звук мог распространиться на неожиданные расстояния в неожиданных направлениях. Поблизости находились фермы, и я не мог быть уверен, что никто не услышит выстрелов. Но возможно, здесь они никого не удивят. Может, местные жители просто подумают, что кто-то истребляет кроликов или бродяг. Да и выбора у меня, по сути, не было. Мне было необходимо испытать пистолет, и более надежного места я бы не нашел.

В этот момент мой мозг словно отключился, и я перестал осознавать действительность, а когда я очнулся, то обнаружил, что стою, приставив пистолет к виску.

Никогда прежде я не был столь близок к самоубийству. Конечно, мне бывало худо, например пока я валялся в больнице. Но когда у меня возникала потребность, не было средства для ее удовлетворения, и наоборот.

Секунду-другую я размышлял о возможности раскаяния: может быть, для всех было бы лучше, если бы я убил себя прямо там.

Но затем я представил себе Дороти на сцене, в роли леди Макбет, смывающей со своих рук кровь, и я понял, что эта женщина не способна в полной мере оценить всю глубину своей вины.

Может быть, за то неуловимое мгновение, что пройдет между моим нажатием на курок и разбрызгиванием мозгов Дороти, она осознает свою вину – медленно, как в киношном рапиде.

Внезапно я почувствовал, что во мне что-то разрывается, – как будто я был газетой и кто-то отрывал от меня полоску. Я ощутил гнев, возмущение, ненависть.

Если можно назвать конкретный момент, когда я окончательно решился на осуществление своего плана, то это было там, среди елок.

К черту Алана. К черту Дороти.

Я нажал на курок.

Звук был гораздо тише, чем я ожидал, и отдача гораздо слабее.

Да, – подумал я. – Умеют же немцы делать оружие.

Больше не опасаясь, что меня кто-то заметит, я пошел к стволу, чтобы изучить дыру в том месте, где я представлял себе голову Дороти.

В точке проникновения пуля должна была отщепить кусок дерева размером с мой кулак.

Подойдя еще немного ближе, я увидел сплющенную пулю, застрявшую во внешнем слое коры. Я лишь слегка тронул ее пальцем, и она упала.

Больше можно было не проверять, но я все же отошел на шаг-другой и еще трижды выстрелил в дерево, прямой наводкой, в упор.

Ничего. Ни разрушения, ни проникновения.

Мне подсунули холостую обойму.

Я вытащил ее из рукоятки и осмотрел патроны, которые внезапно перестали казаться такими уж красивыми. Но мой неопытный глаз ни за что не определил бы, что это не настоящие пули.

В сильнейшем расстройстве я доехал на одном автобусе до деревни, а на другом – до Лондона.

Нельзя было допустить, чтобы все мои планы, вся моя ложь и игра оказались напрасны. Такая малость не должна была мне помешать. Все нужно было проделать в определенном порядке. Неприятность с патронами надо было исправить. Иначе порядок был бы нарушен. И я исполнился решимости все исправить.

75

С автовокзала Виктория я позвонил на мобильник продавца, подведшего меня с пистолетом. Изо всех сил стараясь подавить злость, я договорился с ним о встрече в том же пабе. Человек сказал, что будет там через полчаса. В тот район юго-восточного Лондона я доехал на такси. Когда я вошел в грязный паб, он был уже на месте – болтал с хозяином, готовый заняться бизнесом.

– Пошли в туалет, – сказал я.

Он пошел за мной и запер за нами дверь.

– Ты, мать твою, продал мне холостые патроны, – сказал я и показал ему несколько патронов, которые держал в руке.

– В первый раз вижу их, – объявил он. – Честно.

– Они не настоящие.

– Ты забыл, что патроны, которые я тебе продал, были с золотистыми головками, а эти – с серебристыми. Посмотри.

– Да, вроде бы так, – припомнил я.

– Наверное, их кто-то подменил, – предположил он. – Спер. У кого был пистолет с тех пор, как ты его получил? Он же не всегда был при тебе, верно?

Еще бы.

Я вспомнил любопытство Энн-Мари по поводу содержимого моей сумки. Но неужели единственный человек, которому, как я думал, я мог доверять, начал меня обманывать? Пришла безумная мысль: где бы она смогла раздобыть холостые патроны к этому пистолету? Ответ один: она позвонила Психее и рассказала все полиции. Это означало не только то, что Энн-Мари подозревала о моей затее, но и что полиция знала о ней. Но тогда почему они меня не арестовали? Однако в тот момент у меня не было времени хорошенько поразмыслить обо всем этом.

– Мне нужны настоящие, боевые патроны, которые все к черту разнесут, если понадобится.

– Дай мне десять минут, – попросил он.

– А вдруг я тебя больше не увижу?

– Ты что думаешь, я из-за такой ерунды стану убегать из страны?

– Нет, – сказал я. – Но они нужны мне сегодня.

– Все будет нормально.

– И на этот раз я хочу их проверить.

Он помолчал.

– Это трудно, – наконец проговорил он.

– Но возможно.

Он посмотрел на зассанный пол, на свои ботинки.

– Да.

Продавец куда-то зашагал по улице, а я ждал его в баре. В эти кошмарные мгновения мне казалось, что я действительно больше не увижу его. Но через полчаса он вернулся и, обменявшись словом-другим с хозяином, поманил меня.

За стойкой был открыт люк в полу, и по крутой лестнице мы спустились в большой темный подвал.

Алюминиевые бочки вдоль стен; пластиковые бутылки лимонада в полиэтиленовой упаковке; чуть влажный цементный пол; кислый запах – то ли пива, то ли крысиного помета.

– Проходи сюда, – сказал продавец.

Я прошел.

Кто-то спустился по лестнице вслед за нами. Я узнал его – это был дородный бармен.

Они обменялись кивками.

– Наверху будет чуть громче играть музыкальный автомат, – сказал продавец. – А Пол немного подвигает бочки. Больше мы ничего сделать не сможем. У тебя будет время только на один выстрел.

Он достал новую обойму и предъявил ее мне для осмотра.

– Золотистые головки, боевые.

Затем он зарядил пистолет.

В углу валялись какие-то старые вонючие матрасы. К ним была прислонена круглая поврежденная дубовая столешница. Продавец навел на нее пистолет.

– Стреляй туда, – сказал он.

Он кивнул Полу, который начал передвигать бочки. Грохот, когда они соприкасались с полом, напоминал выстрелы. Наверху музыка заиграла громче, добавились басы.

– Скорее, – сказал он.

Я прицелился, дождался, когда Пол брякнет бочкой об пол, и надавил на курок.

Отдача была сильнее, звук громче – и в столешнице появилась дыра размером с мячик для гольфа.

– Удовлетворен? – спросил он.

– То же самое количество пуль, – потребовал я вместо ответа.

– Минус вон та, – сказал он, показывая на дыру в столешнице.

– Удовлетворен, – проговорил я.

Мы пожали друг другу руки.

– Можно мне оставить себе холостую обойму? – поинтересовался я.

Он не выпустил мою руку.

– А на что она мне? – произнес продавец. Он по-прежнему крепко держал меня за руку. – Считай, что это тебе подарок от фирмы. Я делаю это не для всех своих клиентов, но ты щедро заплатил за пистолет… – Он улыбнулся и отпустил наконец мою руку. – Все, спасибо, – бросил он Полу, проходя мимо него.

Мы еще раз пожали друг другу руки наверху, в баре. Музыку уже приглушили. Все были слишком деликатны и не рассматривали пристально двух мужчин, которые, возможно, только что стреляли в подвале из пистолета.

Я заплатил за две стопки пятидесятифунтовой банкнотой и сказал бармену, что сдачи не надо. Благодарности я не ждал, и правильно, потому что ее не последовало.

С той же самой подозрительной спортивной сумкой я вышел из паба – никогда еще я не был настолько похож на простых парней из Ист-Энда, как сейчас. Впрочем, похож, да не слишком.

Сразу же возник вопрос: что мне теперь делать? Можно ли было рассчитывать, что во второй раз Энн-Мари не отважится на такой трюк? Что она сообщила полиции? Ну не все же. Упомянула ли о сценарии? О пробах? О Лоренсе? Нет, не могла она провести такие связи.

Моим первым побуждением было приехать домой и обо всем напрямую спросить ее. Но затем я передумал. Если она ничего не знала (хотя это невероятно), то каждый мой вопрос был бы саморазоблачением. Что ты сделала с моими патронами? Что ты сообщила полиции? Я решил вести себя как можно естественнее, но больше не доверять ей.

Конечно, я не мог все время быть рядом и следить за ее действиями. Поэтому больше нельзя было оставлять с ней пистолет и патроны. Их надо было спрятать понадежнее. Я вспомнил о сарае на заднем дворе по моему старому адресу в Мортлейк. Место было далеко не идеальное. Впрочем, я был уверен, что сегодня смогу пробраться туда незамеченным. Но что будет в пятницу, когда выйдет статья Шилы? Мне приходилось полагаться на то, что папарацци (с помощью моих милых и предупредительных соседей) установят, что меня уже несколько дней не было дома.

Я остановил такси и отправился прямиком в Мортлейк.

Как только мы свернули за угол и поехали моей улицей, я почувствовал, что что-то было не так. В общей композиции улицы было что-то нарушено. Чего-то явно не хватало. Но только когда мы проехали уже пол-улицы, как я и просил водителя, я наконец увидел, чего же не хватало, – или скорее не увидел недостающего. Моего дома, моей квартиры. Там чернело пепелище, окруженное бело-голубой полицейской лентой, которой отмечают место преступления.

– Сюда? – спросил таксист, заметив, что я уже с минуту сижу неподвижно и молчу.

Я кивнул.

– Да, – едва слышно проговорил я. – Я когда-то здесь жил.

Он повернулся и взглянул на меня.

– Значит, тебе повезло, и ты вовремя переехал.

Я вновь осмотрел двери домов слева и справа – в надежде, что я ошибся, что увижу (на этот раз с радостью) свое испачканное красной краской крыльцо. Но то, что отпечаталось у меня на сетчатке вначале, оказалось правдой.

Сквозь черную дыру входа были видны обезображенная прихожая и выход в садик на заднем дворе. Сарай, насколько я мог судить, от огня не пострадал. И теперь мне не нужен был ключ, чтобы добраться до него. Но и любой другой человек обошелся бы без ключа.

– Ты как, приятель, в порядке? – спросил таксист.

Тут только я осознал, что плачу. Я вспомнил свой жалкий костер, в котором горели вещи, связанные с Лили. Поджигатели, кем бы они ни были, лишь довершили дело. Мне следовало бы их поблагодарить. Можно сказать, я уже оставил все это позади. До сих пор все мои ценности были сделаны из бумаги – любимые книги, дневники. Несколько лет назад в мою жизнь вошел пластик: видео– и аудиокассеты, полароидные снимки, компакт-диски. И только теперь (с приобретением пистолета) у меня появилось нечто дорогое моему сердцу, сделанное из металла. В сущности, мне все равно больше не нужны были вещи, уничтоженные пожаром. Однако самому их сжечь – нет, это я бы отложил и, возможно, так и откладывал бы до конца жизни. И может быть, эта нерешительность погубила бы мою жизнь. Архивы прошлой любви создавать бессмысленно, особенно если они мешают любви будущей. Но я не мог не чувствовать себя пострадавшим. Я прокрутил в уме теперь уничтоженные записи рекламных роликов с Лили в главной роли. Пленка, хранящаяся в моей памяти, уже поистерлась. Выражение лица Лили, ее костюм менялись с чудовищной быстротой. Вот она в душе, и ее убивают, а вот она стоит рядом со мной – на ленте, пародирующей рекламу хлопьев.

– Извини, приятель, но счетчик тикает, – напомнил таксист.

Меньше всего мне хотелось превращаться в созданного воображаемой съемочной группой Си-эн-эн современного героя, который стоически ковыряется в пепле, оставшемся от его навсегда сгинувшего дома.

– Поехали в Ноттинг-Хилл, – сказал я.

Я решил вернуться в квартиру Лили и спрятать пистолет под половицами в спальне – в том самом тайнике, где Лили когда-то хранила наркотики и дневники.

– Ты уверен, что все в порядке? – спросил таксист.

– Ноттинг-Хилл, – повторил я.

Такси тронулось.

Я не мог не оглянуться на то, что осталось от моего дома. Черное с белыми прожилками дерево дверной рамы напомнило мне волосы Дороти. Я повернулся и стал смотреть вперед.

Я подумал, что эскалация насилия по отношению ко мне почти достигла высшей точки: от подбрасывания мусора до кирпича в окно и сожжения моего дома. Оставалось напасть на меня напрямую: ранить, убить, осквернить могилу.

И только когда мы свернули с моей улицы, в голове возник вопрос: кто это сделал?

76

Когда я рассказал Энн-Мари о пожаре, она взяла меня за руку и отвела в спальню Лили. Мы легли.

– Я подумал, а что, если бы ты была в доме, – сказал я. – Что, если бы ты погибла?

Она утешала меня, а я утешал ее.

– Трудно себе представить, что было бы, если бы мы остались там, – проговорила она.

– Да уж, – согласился я.

Через некоторое время я попросил ее сходить в аптеку и купить мне болеутоляющее. Когда она сказала, что у нее в сумочке огромная пачка нурофена, я заявил, что мне нужно другое средство. Она неохотно собралась и ушла.

Как только Энн-Мари вышла из квартиры, я позвонил Шиле в «Миррор». Она сама сняла трубку.

– Шила слушает, – сказала она.

В трубке слышалось пощелкивание клавиш.

– Я знаю о пожаре, – произнес я.

– Фу, – выдохнула она. – Я думала, мне придется сообщать вам эту новость.

– А почему это вас пугает? Ведь это ваша работа: стоять у порога дома и спрашивать потерявшую детей мать, что она думает о политике правительства по этому вопросу.

– Я вижу, вы немного расстроены.

– Квартира все равно была дрянь.

– Мы упомянем об этом в статье.

– Мне она никогда не нравилась.

Шила помолчала, а затем попыталась повернуть разговор в нужное русло:

– Статья выходит завтра. На первой полосе, если не произойдет ничего более интересного. Где вы будете, если мне понадобится связаться с вами?

– В недосягаемом месте.

– А телефон?..

– Нет, по нему можно узнать адрес.

– Ну пожалуйста.

Я дал ей телефон матери.

– Что сказал Алан, когда вы приехали к нему?

– Он сказал: «Без комментариев». И захлопнул дверь.

– Он расстроился?

– Почему это вас так интересует?

– Мне кажется, он знает, чей это был ребенок.

– Думаете, кто-то ему сказал?

– Я думаю, он знает, когда трахал Лили в последний раз.

Шила несколько мгновений переваривала мою последнюю фразу.

– Мы поместим несколько ее фотографий, на которых она выглядит почти матерью.

– Вам придется защитить меня от других журналистов, – сказал я. – Следите, чтобы они держались подальше.

– Только если вы подпишете с нами договор об эксклюзивном материале.

– Нет, истерия должна поддерживаться по максимуму.

– Тогда вы сами за себя.

Я вспомнил о предательстве Энн-Мари.

– К этому я уже успел привыкнуть.

Шила никак не отреагировала на мои слова.

– Кто сжег вашу квартиру, как вы думаете?

– Поверьте мне, Шила, найдется немало подходящих кандидатур.

Конец разговора.

Энн-Мари вернулась из аптеки и протянула мне болеутоляющее. Она посмотрела на меня с таким видом, что мне тут же захотелось проглотить всю пачку.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Нормально, – ответил я. – Что с актерами?

– Ты разве не помнишь? – удивилась она. – Я же тебе говорила.

– Что с актерами?

– Я всем им позвонила, – сказала она.

– Всем?

– Да, и они все придут.

– Ты уверена?

– Конрад, что случилось? Расскажи мне.

Я выпил две таблетки.

77

Четверг.

Утром я отправился в киоск за газетами.

Шапка «Миррор» огромными буквами: Ребенок Виты. Эксклюзивный материал «Миррор».

Подпись: Шила Барроуз.

Моей фотографии на первой полосе не было – ее приберегли для снимка Лили «по-матерински» рядом с фотографией Алана, на которой он в своем обычном пальто быстро, не глядя по сторонам, куда-то шел.

Да!

Я просмотрел другие таблоиды. Кое-где промелькнули ни на чем не основанные предположения, но Шилу никто не переплюнул. Я снова взялся за «Миррор». Около фамилии автора в начале статьи была помещена фотография Шилы: завивка по моде рабочего класса и улыбка, выражающая надежду на лучшее. Идеально и совсем не похоже на Шилу. Я заглянул на следующие страницы: пересказ истории убийства с использованием фрагментов других статей; напоминание об Азифе (с упреком в его адрес: почему он не сказал нам о ребенке, если знал об этом?). Как Шила и обещала, она написала обо мне с симпатией и ни разу напрямую не сослалась на меня.

– Это просто ужасно, – сказала продавщица газет. – Ужасно.

– Да, – согласился я, – вы правы.

– Такая молодая и красивая…

– Да уж…

– А вам просто повезло…

Затевать с ней спор мне не хотелось.

Шила напирала в основном на беременность и, насколько могла, затушевывала вопрос об отцовстве. На Алана они должны были наброситься на следующий день, как и в случае с Азифом. К счастью, она представила дело так, что полиция выглядела в наихудшем свете. Статья заканчивалась требованием к Скотланд-Ярду рассказать, кто был отцом ребенка. Сделать такое заявление в интересах общества.

Чтобы немного изменить внешность, я отправился в ближайшую парикмахерскую и постригся наголо. Я также решил не бриться.

На стеклянном столике позади кресел лежал развернутый экземпляр «Миррор». Парикмахер ничего не сказал, но я всем нутром ощущал его деланное безразличие к моей персоне.

Я рассудил, что не только таблоиды, но и полиция захочет разыскать меня и допросить по поводу поджога. Если я не заявлю о случившемся, это будет выглядеть крайне подозрительно. Они даже могут подумать, что я сам сжег свой дом.

В тот день, когда Психея и Энн-Мари познакомились у меня дома, они довольно долго проговорили. Я, конечно, не знал, насколько они успели сблизиться и что рассказали друг другу. Впрочем, можно было ожидать, что в случае необходимости Психея найдет адрес Энн-Мари – по телефонному справочнику или через модельное агентство. Мне было интересно, сколько времени это займет после моего исчезновения.

Вернувшись от парикмахера, я показал Энн-Мари первую полосу «Миррор».

– Зачем ты сбрил волосы?

– Мне просто надоела старая прическа.

Энн-Мари осознала смысл заголовка.

– Черт, – сказала она. – И давно ты об этом узнал?

– Некоторое время назад.

– Почему же ты мне не сказал? – заныла она. – Почему ты никогда мне ничего не рассказываешь?

– Это было не так уж важно.

Она меня не слушала. Она медленно опустилась на диван и стала читать все статьи от начала до конца.

Следующие несколько минут она не проронила ни слова, только шелестела страницами.

Зазвонил телефон. Энн-Мари потянулась к трубке.

– Не снимай трубку, – сказал я. – Плохо уже то, что он не отключен.

– Но ведь это может быть кто угодно.

– Если ты снимешь трубку, они будут знать, что мы здесь – что здесь кто-то есть, – и мы не сможем вернуться сюда по крайней мере неделю.

– Ты о ком?

– О папарацци – журналистах и фотографах. На меня откроется сезон охоты.

– Ты что-то не очень расстраиваешься по этому поводу.

– Так было задумано.

– Нет, что-то здесь не так, – сказала она.

Телефон перестал звонить, а затем зазвонил снова. Энн-Мари сняла трубку раньше, чем я успел к нему подойти.

– Алло, – сказала она, после чего передала трубку мне. – Это тебя.

– Кто это? – шепотом спросил я.

– А кто это? – спросила Энн-Мари в трубку.

Я услышал голос в трубке:

– Джозефин Айриш.

Взяв трубку у Энн-Мари, я сказал:

– Прости, Джозефин, но я сейчас не могу разговаривать.

– Мне нужно тебя увидеть, – заявила она. – Мне есть что рассказать тебе.

– Я очень занят.

– Об Алане.

Это меня заинтересовало.

– Я тебе позвоню.

– В прошлый раз ты обещал то же самое.

– Я позвоню обязательно.

Я положил трубку, поглядывая на Энн-Мари. Она благоразумно воздержалась от вопросов. Ей и без того было ясно, что я занимался какими-то делами за ее спиной. Звонок от матери Лили, особенно в день, когда Лили снова появилась в газетах, не добавлял к ее подозрениям ничего особенно нового.

– Это было очень глупо, – сказал я.

– Хватит считать меня дурой.

Телефон опять зазвонил.

– Нам нужно ехать к тебе, – сказал я. – Здесь оставаться нельзя.

Она надулась, но пошла собираться.