Текст книги "Пульт мертвеца"

Автор книги: Тимоти Зан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА 23

Мы еще долго оставались стоять, не в силах сдвинуться с места. Первым зашевелился Айзенштадт, и, как я и предвидел, он сначала повернулся ко мне и со скрытой угрозой предупредил:

– Если это очередная игра, Бенедар… – Внезапно вырвавшаяся у него угроза так и осталась незаконченной. Айзенштадт стоял, широко открыв глаза. Даже ему, безусловно, было ясно, что это никакие не игры и не фокусы. Странная пустота в глазах обоих Искателей, странно искаженные лица, нехарактерный тембр голоса – всё это не поддавалось симуляции.

– Это не игра, сэр, – пробормотал я. – Они каким-то образом вошли в контакт с гремучниками.

Айзенштадт вздохнул через сжатые зубы, и звук очень походил на змеиное шипение. Эдамс и Загора все еще оставались сидеть там, где сидели, их лица и тела казались скованными каким-то странным холодом. В ожидании ответа Айзенштадта…

– Вы не хотите что-нибудь сказать? – тихо осведомился я.

Подбородок Айзенштадта окаменел.

– Я… я приветствую вас тоже, – сумел выдавить он. Выражение досады появилось на его лице, когда напряженность миновала, и он внезапно понял, что ему предстоит произнести историческую речь. И избежать при этом помпезности. – Я – доктор Влад Айзенштадт, я представляю Четыре мира Патри и колонии, – продолжал он чуть твёрже. – Позвольте узнать, к кому я имею честь обращаться?

Последовала короткая пауза. Затем Эдамс и Загора снова заговорили странным шепотом, и снова абсолютно в унисон.

– Моя личность не… может быть… определена и выражена… вашим языком. Мы… – голоса затихли, будто убавили громкость поворотом регулятора.

Айзенштадт чуть подался вперёд, наклонив голову и прислушиваясь.

– Простите, что это такое?

– Они не могут ответить, – пояснила Каландра вибрирующим от волнения шепотом. – На её лице, насколько я мог понять, застыло благоговение и потрясение от услышанного. – Их лица, только посмотрите на их лица, как напряжены мышцы шеи и голосовые связки. Видимо, это слово слишком тяжело произнести, они просто не могут повторить его.

Айзенштадт надул губы, раздумывая.

– Тогда, с вашего позволения, – заговорил он, – мы будем называть вас так, как привыкли, то есть гремучники. Поскольку это слово должно употребляться, чтобы отличать вас и ваши физические оболочки. Ведь для вас это всего лишь оболочки, не так ли?

Снова пауза, и когда Загора и Эдамс заговорили, я смог уловить в их голосах нотки неуверенности.

– Не оболочки. Тела… дом… крепости. Безопасность. Жизнь.

– А-а? – осторожно переспросил Айзенштадт. – Да, понятно, тела. – Он раздумывал.

– Вы упомянули о безопасности. Что же за безопасность обеспечивают вам эти тела?

Молчание. Для меня было совершенно ясно, что Айзенштадт закидывал удочку, чтобы выпытать детали о безопасности гремучников. Возможно, это понимали и сами гремучники.

– Не думаю, чтобы они стали отвечать, – пробормотал я через минуту.

– Испугались, что ли? Или же им не хватает слов?

Я недолго думал, что ответить.

– Либо испугались, либо не доверяют, я бы сформулировал так. Здесь чувства уже другие, нежели тогда, когда речь шла об их телах-домах, и я не думаю, чтобы проблема состояла в бедности словарного запаса.

Хмыкнув, он повернулся к Каландре.

– Вы согласны с этим?

– С тем, что речь идет о различных типах чувств – да, – кивнула она. – Но следует ли понимать эмоции, заставляющие их молчать, как страх или что-нибудь ещё, я не знаю.

– Мне казалось, что Смотрители могут угадывать мысли любого, – проворчал Айзенштадт.

– Любого человека, — негромко поправила Каландра. – А в данный момент… это не люди.

Лицо ученого напряглось, и внезапно изменились и его чувства.

– Да, да, как же, но может быть, это такие же религиозные типы, как вы, помешанные на демонах и прочем, – казалось, он чуть оживился. – Но вот я не верю. Эй вы, Смайт, отверните этого Эдамса, усадите его так, чтобы они с Загорой не видели друг друга.

Я вздрогнул, увидев, что Смайт и остальные бросились выполнять приказ.

– Сэр, их невозможно отделить друг от друга. Все дело в слишком большой синхронизации.

– Надо думать ещё и об этом? – холодно ответил Айзенштадт. Неожиданно я почувствовал, что его охватило то же благоговение, что меня я Каландру, но мгновение миновало, и теперь в нем действовал и говорил ученый, дотошный и скептический.

– Что у нас за записи? – бросил он техникам, сидящим у мониторов.

– Очень странные, – отозвался один из них. – Характеристики сердечной деятельности, кровяного давления и обмена веществ имеют тенденцию к понижению. Биотоки мозга… – он колебался, – если честно, доктор, я просто не знаю, как это понимать. Наличествуют черты, указывающие на умственную гиперактивность – они локализованы в весьма необычных участках, но одновременно присутствуют и элементы, указывающие на глубокий сон. Действительно глубокий сон, но вряд ли это можно назвать коматозным состоянием. По идее, оба должны лежать на спинах и вовсю храпеть.

Айзенштадт задумчиво пожевал губами.

– Что-нибудь из этого соответствует известным формам медитации?

– Я бы не сказал. Разумеется, записи, которые мы здесь получаем, не предназначены для того, чтобы служить исчерпывающим списком.

– Сэр, – вмешался ещё один техник, – похоже, характеристики обмена веществ продолжают снижаться. Не очень быстро, но заметно.

– Существует реальная угроза жизни? – спросил Айзенштадт.

– Я… не знаю. Возможно.

Учёный кивнул с кисловатым видом.

– Эй, гремучники, вы ещё здесь?

Лица Загоры и Эдамса совершенно идентично скривились.

– Где «здесь»?

– Я имею в виду, вы ещё в контакте с нами? – чувствовалось, что его естество сопротивлялось тому, чтобы принять происходящее за чистую монету. – Нам хотелось бы узнать о вас побольше и, разумеется, рассказать о себе. А начать мы бы хотели с…

– У нас нет желания… больше узнать о вас.

Айзенштадт на секунду опешил, это неожиданное вмешательство сбило его с мысли.

– Так. Хорошо. Мы хотим выяснить, что представляет собой мёртвый гремучник и как он может быть подвергнут вивисекции. Возможно ли нам получить от вас…

– Мёртвых не бывает.

Ученый тихо вздохнул.

– Ах, вот как… понятно. Может быть, я недостаточно ясно выразился. Нам бы хотелось…

– Тела-дома могут умирать. Мы – нет.

– Да, именно это я и имел в виду. – Айзенштадт предпринял еще одну попытку. – Нам бы очень хотелось изучить один из ваших домов-тел. Если бы вы могли указать на один из тех, которыми вы не пользуетесь, и позволить нам…

– Вы можете взять для изучения трутня.

Учёный был вынужден снова замолчать на полуслове.

– Трутень, вы говорите? А что это такое?

– Тело-дом, выросшее из подвергнутого стери… лизации семени для того, чтобы им пользовался… кто захочет.

На какой-то момент мне показалось, что Айзенштадта захватили врасплох.

– Что вы имеете в виду, говоря «кто захочет»? У вас что, у всех есть тела-дома?

И снова вместо ответа тишина.

– Они говорили, что их тела-дома могут умирать, – тихо напомнила Каландра. Может быть, выращивание запасных домов-тел – их способ обретения бессмертия?

Ответом был раздражённый взгляд Айзенштадта.

– Давайте оставим метафизику в стороне! – рявкнул он, но за резкостью таилась плохо скрытая неуверенность. – Хорошо, гремучник, мы поняли. Вы можете указать нам на один из таких трутней?

Небольшая пауза. Затем, как всегда в унисон, Эдамс и Загора подняли руки и указали.

– Там, – шептали они. – Две тысячи четыреста… восемьдесят семь высот.

– Каких высот? – не понимал Айзенштадт. – Ваших, наших? Вы имеете в виду эти горы?

– Доктор, – воскликнул один из техников, прежде чем Искатели успели ответить. – У Эдамса отказывает сердце!

– Эдамс! Прервите контакт!

Лишь спустя секунду я понял, что это прокричал я. Искаженное судорогой лицо Эдамса, внезапно напрягшееся тело – все это буквально вопило о том, что его жизнь в смертельной опасности. Я шагнул к нему…

И меня тут же остановила рука Айзенштадта.

– Доктор…

– Давайте обождем, что предпримут гремучники! – взволнованно воскликнул он. – Отпустят ли они его или нет.

Я в ужасе уставился на него.

– А если нет?

Его взгляд по-прежнему был прикован к Эдамсу.

– Нам необходимо выяснить, что значит для гремучников человеческая жизнь. Лучшего момента для этого не найдешь.

И всё потому, что Эдамс был халлоа. Религиозный фанатик… почему бы им, в таком случае, не воспользоваться? Я до боли сжал зубы и снова повернулся к Искателям. Состояние Эдамса быстро ухудшалось, приближаясь к критическому.

– Гремучник! – заорал я. – Ты убиваешь его! Отпусти его!

Секунды тянулись, как часы, но ничего не происходило. Потом ощущение чужого присутствия внезапно покинуло и Загору, и Эдамса. Загора сразу как-то обмякла, с трудом дыша, её губы вяло шевелились…

А Эдамс без чувств упал на пол.

Врач из команды Айзенштадта был молодой и проворный и, в отличие от большинства тех, которых мне доводилось знать, не только не скрывал, но, казалось, даже готов был выставить напоказ недостатки в своей профессиональной компетентности.

– Если говорить начистоту, – произнес он, качая головой, – я не могу сказать вам, что с ним приключилось.

Айзенштадт вспыхнул.

– И, следовательно, ничего не можете сделать?

– Отнюдь, – засуетился врач, смущенный явным недовольством босса. – Я не знаю, что произошло, но это не значит, что я не могу лечить. – Он склонился над своим дисплеем. – Вот этот, например, – он обнаруживает слабые сердечные сокращения – мы уже снимаем этот симптом. – Он перешел к другому дисплею. – Сердечная травма. Вероятно, потребуется замена некоторых мышц сердца или их восстановление, но на данный момент его состояние стабильно. То же самое и с другими перенесенными им недугами.

Айзенштадт кивнул.

– А что с женщиной?

Врач пожал плечами.

– Небольшая сердечная травма в результате стресса, небольшие поражения нервной системы. Хотя особой опасности нет.

– Почему нет? Потому что она моложе?

– Большей частью, поэтому, – согласился врач. – Но, кроме того, мистер Эдамс имеет особую предрасположенность к сердечным заболеваниям, обусловленную… в общем, семена упали на благодатную почву.

– То есть, вы хотите сказать, что уже имелись какие-то достаточно серьезные причины, а данный стресс лишь приблизил кризис? – осведомился Айзенштадт.

– Именно.

Я почувствовал, что врачу очень хотелось бы узнать от Айзенштадта, что это за стресс.

– Скажите, а в случае, если такому стрессу будет подвергнут абсолютно здоровый нормальный человек, сможет ли он перенести нагрузку без последствий? – спросил Айзенштадт, игнорируя любознательность эскулапа. Последний сморщил лоб.

– Вряд ли я могу это утверждать, доктор. На основании лишь двух случаев трудно составить объективную картину. В такой же степени можно утверждать, что у мисс Загоры от природы большая сопротивляемость подобным воздействиям.

Айзенштадт подумал несколько секунд.

– Ладно, – медленно произнес он. – После того, как мы собственными глазами увидели, какие последствия может иметь такого рода стресс… можно ли будет в будущем каким-то образом предупредить такое разрушительное его воздействие на других людей?

Врач пожал плечами.

– Если результаты стресса останутся без изменений, то несомненно. И опять я вынужден предостеречь вас, что, пронаблюдав эти два случая, я не могу гарантировать, что кто-нибудь следующий станет проявлять совершенно иные симптомы.

Губы Айзенштадта искривились.

– Мне кажется, что именно над этим нам еще предстоит попыхтеть. Когда можно будет побеседовать с мисс Загорой?

Врач нажал на кнопку, вызывая информацию на дисплей.

– Дайте ей еще пять минут, – произнес он. – Отсутствие угрозы для жизни не означает, что эта травма – пустяк. Кроме того, чем больше времени вы дадите нам, чтобы вывести из неё все профилактические препараты, а также те, которые облегчают диагностику, тем легче с ней вам будет общаться.

– Благодарю вас, – кивнул Айзенштадт.

Мы вышли из этого помещения. Каландра, как обычно, в сопровождении двух лиц из службы безопасности ожидала нас в холле. Даже не удостоив её взглядом, Айзенштадт взял её за руку и повел нас обоих куда-то вниз, как оказалось вскоре, в пустой зал для совещаний.

– Ждите снаружи, – коротко приказал он двум сопровождавшим Каландру. Пропустив нас вперед, он запер двери.

С минуту он просто глядел на нас, и на его лице сменилась целая палитра эмоций, зачастую взаимоисключающих.

– Ну, что скажете? – наконец, мрачновато спросил он. – Давайте послушаем ваши мнения.

Не «ваши рапорты», а «ваши мнения», – отметил я. Мнения, воплощающие всю сомнительную субъективность наших талантов. И все же он спросил, и даже этот его раздраженный, замешанный на недоверии и скептицизме интерес был уже шагом вперёд.

– И Эдамс, и Загора находились в контакте с сотней или больше гремучников, – заговорил я. – Так что практически ни о каких совпадениях и ошибках говорить не приходится.

Он хмыкнул.

– Как бы страстно я ни желал, чтобы все выглядело по-другому, я, тем не менее, вынужден согласиться. Предполагая, разумеется, что ваша группа исследователей всё же сумеет отыскать мертвый гремучник, тем более, что направление поисков они нам указали. Так. Гремучники – живые и разумные существа, и они, действительно, могут отделяться от своих тел. Что вы можете сказать по этому поводу?

Я сделал Каландре знак заговорить первой.

– Прежде всего, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что они обладают высокой степенью интеллекта, – медленно начала она, сосредоточенно вспоминая ход событий, её лоб покрыли морщины. – Мне кажется, они довольно долго изучали нас. Это началось, по меньшей мере, с тех пор, как здесь оказались приверженцы Божественного Нимба, а, может быть, когда здесь появились первые колонисты, прибывшие на Солитэр.

– Почему вы пришли к такому выводу? – помрачнел Айзенштадт.

– Взять, к примеру, хотя бы то, как они пользуются человеческим речевым аппаратом, – отвечала Каландра. – Кроме того… – она заколебалась, глядя на меня.

И я понял, что в общую картину добавился еще один кусочек.

– Паранойя, характерная для Солитэра, – пояснил я. – Подсознательное сопротивление присутствию гремучников, не так ли?

– Да, думаю, именно так, – согласилась Каландра. Я мог заметить, что Айзенштадт мучается вопросом, рассуждать ли в таком ключе или оставить эту тему, но он решил на время ее оставить.

– Хорошо, вы думаете, что гремучники обладают интеллектом и что они нас изучают. Что еще вы можете о них сказать?

Каландра вздохнула.

– Очевидным фактом является и то, что именно они управляют нашими кораблями, идущими на Солитэр в течение последних семидесяти лет.

Челюсть и скулы Айзенштадта словно окаменели, но было видно, что эта мысль уже приходила в голову ему самому. Он напряженно молчал.

– Они для этого, несомненно, самые подходящие кандидаты, – наконец, произнес он. – У вас есть конкретные факты?

– Если посмотреть, как двигались руки у обоих, – медленно начал я, читая в глазах Каландры поддержку, – вся последовательность движений, последовательность, с которой сокращались мышцы, в точности копирует движения зомби, тянущегося к «Пульту мертвеца». – Я пристально смотрел на Айзенштадта, а он так же пристально на меня. – Эти движения были совершенно идентичны тем, которые мне уже приходилось видеть на борту «Вожака», когда мы входили в систему Солитэр.

Его глаза буравили меня.

– Вы в этом абсолютно уверены?

– Абсолютно.

– Тогда почему же потребовалось столько времени, чтобы вступить с ними в первый контакт?

– Не знаю, – покачал головой я.

Он молчал, надув губы, и довольно долго в зале царила тишина.

– А что насчет Загоры? – в конце концов спросил он. – Присутствовала ли она в этом контакте хотя бы отчасти как активный субъект, или же лишь в качестве проводника, медиума?

– Понятия не имею, сэр. – Я взглянул на Каландру. – А ты?

Она покачала головой.

– Вероятно, лучше вам спросить об этом у нее самой.

Он кивнул, в его чувствах присутствовала не совсем обычная нерешительность.

– Да, я уже подумывал над этим. Я как раз думал, что… ладно, неважно. – Казалось, он набирался решительности для чего-то важного. – Мне кажется, что… уж теперь мы сумеем разобраться с гремучниками, и ваш вклад в это дело весьма велик.

Он замолчал, и я понял, что он не мог позволить себе сказать больше.

– С вашего разрешения, доктор Айзенштадт, – сказал я в наступившей тишине, – нам – и мне, и Каландре – очень хочется продолжить начатую работу. Раз уж нам удалось так далеко продвинуться, то мы сумеем и дальше изучать их. – Взглянув на Каландру, я отметил, что и она прекрасно поняла цель моего высказывания. – Дело не в простом любопытстве, а в том, что мы хотим оказаться для вас полезными.

Айзенштадта захлестнула волна облегчения, что послужило прекрасным объяснением того, что я правильно прочел его мысли. Выразить признательность за нашу работу в словах было для него актом, на который он либо не мог пойти, либо не желал этого. Ну, а теперь его самолюбие было в безопасности, теперь он мог рассматривать свое позволение в качестве одолжения, которое он нам оказывал, и при этом получить в свое распоряжение всё, что ему было необходимо. А в том, что мы ему необходимы, сомневаться не приходилось.

– Да, в какой-то степени вы можете оказаться полезными, это так, – согласился он. – Я поднажму на кое-какие рычаги, посмотрим, что сможет сделать губернатор. Ну, а пока, – он взглянул на часы, – давайте сходим и поговорим с Загорой. Нужно узнать, что она помнит о контакте. Если вообще что-нибудь помнит.

Я кивнул, и мы последовали за ним… и пока мы не покинули конференц-зал, я не мог оценить всю важность содеянного мной. Всего каких-то два месяца назад я испытывал настоящий ужас от того, что использовал свои способности Смотрителя для того, чтобы манипулировать людьми по своему усмотрению, но теперь я поступил так по отношению к доктору Айзенштадту без малейших колебаний.

Разумеется, я действовал из самых лучших побуждений: из желания спасти жизнь Каландре. Никто не может проявить свою любовь сильнее, чем отдав жизнь за жизнь друзей своих…

Я без устали повторял эти слова, когда мы шли по коридору в сопровождении двух агентов Службы безопасности. И одновременно пытался не обращать внимания, на другую цитату, почти такую же древнюю, которая грызла меня где-то глубоко-глубоко. Изречение это касалось дороги в ад… и того материала, которым она была вымощена.

ГЛАВА 24

Когда доктор упомянул о воздействии тех лекарств, которые были даны Загоре, я втихомолку стал размышлять о том, не окажется ли предстоящая беседа с ней пустой тратой времени. В конце концов, страхи мои оказались напрасными. Загору мы обнаружили бодрой, собранной и способной воспринимать окружающую обстановку, хотя признаки усталости были налицо, но, несмотря на это, она высказала искреннее желание помочь разобраться в этой загадке.

Разве что, в её случае, добрые намерения скорее служили для того, чтобы вымостить ими дорогу в никуда.

– Я прошу прощения, доктор Айзенштадт, – устало обратилась она к учёному, наверное, уже раз в пятый. – Поверьте, я была бы счастлива обо всем вам рассказать, лишь бы только со всем этим покончить. Просто у меня нет слов – нет их у меня, и точка. Этот контакт был похож на … – Она рассеянно провела рукой в воздухе, а затем ее рука бессильно упала на одеяло, которым она была укрыта. – Чувства, ощущения… – Её лицо напряглось, было видно, что она пытается что-то припомнить, но не может.

Айзенштадт глядел на нее, и было видно, каких усилий стоило ему бесконечно взывать к своему терпению.

– Каково ваше мнение? – не выдержал он, повернувшись ко мне.

– Она ни в коем случае не симулянт, она, действительно, что-то помнит, но не может выразить это словами, правда, не может, – уверял его я.

– Возможно, доза спецнаркотика поможет ей расширить свой словарный запас, – предложил он, бросив на неё полный недовольства взгляд.

– Сомневаюсь, чтобы это помогло, – впервые за все время пребывания в этой комнате высказалась Каландра. – Проблема не в словах. Это последствия своего рода блокады её способности говорить.

Айзенштадт нахмурился, услышав это.

– Вы имеете в виду легкую форму афазии? Но на ее энцефалограмме этого не видно.

Каландра едва заметно пожала плечами.

– Причины тут могут быть не обязательно физического характера. Возможно, это побочный эффект того способа, каким гремучники использовали ее речевые центры, чтобы общаться с нами.

– Возможно, – Айзенштадт задумчиво потер подбородок. – Это вполне могло быть сделано и умышленно.

Посмотрев на Загору, я заметил её внезапную напряжённость.

– Зачем им это понадобилось? – спросил я Айзенштадта. – Если бы они не желали с нами говорить…

– Да нет, говорить с нами они как раз желали, – ухмыльнулся он. – Но, если вы были внимательны, то могли бы заметить, что они ведь так и не предоставили нам никакой полезной информации. Ничего такого, чего бы мы сами не знали или же легко не могли бы установить и без их помощи. Может быть, имелось и еще что-то, что они никак не желали сообщать, но вопреки их желаниям это всё равно просочилось к нам.

Я почувствовал, как во мне поднимается раздражение. Снова он сел на своего конька и раздавал направо-налево гипотезы их якобы уже не вызывавшей сомнения гиперагрессивности.

– Не думаю, чтобы вам могло придти в голову, что гремучники до такой степени неуравновешенны, – усомнился я, вероятно, вложив в эту фразу чуть больше эмоций, чем следовало.

– Боюсь, что вы ошибаетесь, именно это и пришло мне в голову, – возразил он. – А вот вам когда-нибудь приходило в голову, что они вполне могут вынашивать какой-нибудь чудовищный план, направленный против всего человечества?

– Что? Здесь, где человечеством и не пахнет?

Он холодно посмотрел на меня.

– Ведь и вы, и мисс Пакуин уже заявляли о том, что гремучники являются источником напряжённости на Солитэре. Кроме того, вы же не станете отрицать, что наше общение с ними целиком и полностью осуществлялось на их условиях и под их контролем, а теперь вы заявляете мне – не знаю, что вами движет, – что они продолжают сохранять этот контроль и уже после того, как наше с ними общение закончилось.

Совпадение, – подумал я. Совпадение или же вполне обычное непонимание, недопонимание друг друга, как двух столь различных видов.

– Часто бывает так: если всё время ожидаешь от кого-то наихудшего, то и получишь, – пробормотал я.

– Может быть, – резко ответил он. – Я не сомневаюсь, что как люди религиозные, вы предпочтете лучше поставить под удар своё собственное достоинство, чем чужое. Но здесь такая наивность нам явно не по карману. – Его полный ярости взгляд задержался на секунду на Каландре, потом вернулся ко мне. – Часть моей работы здесь – и вашей тоже – убедиться в том, что гремучники не представляют собой угрозы. Угрозы как для человечества в целом, так и для Солитэра и его колоний. Так вот, либо вы принимаете этот тезис в качестве основополагающего своей работы и сотрудничаете со мной, либо выметайтесь. Уяснили?

– Да, – произнес я сквозь зубы. Где-то в глубине души я понимал, что эта точка зрения не совсем уж и не обоснованна ни для него, ни для Патри. И в некотором смысле, это лишь ухудшало сложившуюся ситуацию.

– Вот и хорошо, – подытожил он. – Значит, так. Получается, что мисс Загора не может об этом говорить, не может описать нам её небольшой поход в гости к гремучникам. Нам известно, что здесь речь не идёт о какой-либо травме головного мозга, во всяком случае, не о таких повреждениях, которые являются непременными спутниками афазии. Следовательно, мы можем предполагать либо весьма слабое воздействие, либо же воздействие чисто психологическое. Вопрос: поможет ли гипноз? Либо обычный, либо в сочетании с наркотиками?

Я посмотрел на Каландру. Она сначала на секунду задумалась, затем приблизилась к кровати.

– Вначале мне хотелось бы попробовать нечто не такое интенсивное, если мне позволят. Пастырь Загора, прошу вас расслабиться и вспомнить всё о том, как проходил ваш контакт с ними, вспомнить всё в деталях. Слова, впечатления, эмоции – всё, что придёт вам в голову. Не пытайтесь рассказывать о них – только вспомните.

Я уже повернулся к Айзенштадту в надежде объяснить ему всё, но увидев, что он и так понял, что к чему, промолчал.

– Давайте, приступайте, – кивнул он Загоре.

– Хорошо, – закрыв глаза, она уселась в кровати выше, опершись на подушку.

Каландра взяла в свою её левую руку, а я, обойдя кровать, завладел её правой. Кожа у Загоры была тёплой, мышцы руки были чуть напряжены, я ощутил, как бился на запястье пульс.

– Все в порядке, Жоита, – успокоила ее Каландра, ее голос звучал спокойно и умиротворяюще. – Вы сейчас сидите перед гремучниками и входите в состояние медитативного транса.

– Все проходит как обычно, – продолжала комментировать Каландра. – А теперь вдруг всё изменилось.

Удивление – небольшой страх – ощущение присутствия прежней, но слабее ощущаемой личности.

– Да, – подтвердила Каландра, – впервые вы обращаетесь с тем, что постоянно присутствовало в ваших прежних медитациях.

– Это очень сильно, – прошептала Загора, не открывая глаз, – что-то очень сильное.

– Непреодолимо сильное? – спросил Айзенштадт.

Пауза.

– Н-нет, – неуверенно ответила Загора, – но… – и замолчала.

– Она относительно легко прервала контакт, когда выяснилось, что Эдамсу стало плохо, – напомнил я Айзенштадту. – Вспомните, ведь они находились в очень пассивном состоянии во время контакта – ваша аппаратура зафиксировала почти что кому.

Он раздумывал.

– Думаете, это скорее следует приписать их собственной слабости, чем внешней силе гремучников?

– Я не думаю, что они смогли бы задействовать кого-то, кто не обладает соответствующей восприимчивостью, если вас это интересует, – сказала Каландра.

– Я того же мнения, – подтвердил и я.

Губы Айзенштадта скривились в презрительной гримасе. Да, именно это его интересовало и беспокоило.

– Позже мы вернемся к этому, – сказал он. – Продолжайте.

Каландра повернулась к Загоре.

– Теперь, Жоита, у вас есть контакт. Гремучники через вас и пастыря Эдамса говорят с доктором Айзенштадтом. Вы слышите этот разговор? Его начало? Или конец его? Или вы слышите и то, и другое?

В чувствах Загоры появилось какое-то сдержанное любопытство. Любопытство в сочетании с … это даже чуть походило на осознание настоятельной необходимости.

– Они очень хотят общаться с нами, – пробормотал я Айзенштадту.

– Ух-ух-ух, – заворчал он. И снова: – А почему они так долго ждали и сами не шли на контакт?

– Тише, – успокоила нас Каландра. – Жоита, есть что-нибудь, что они хотели бы сообщить? Или то, что они от нас скрывают? Что-нибудь, о чем мы у них не спрашивали?

– Я… я не знаю. – Лицо Загоры снова напряглось, она пыталась сосредоточиться. – Что-то есть. Что-то очень важное. Но я не могу… Я не могу этого точно вспомнить.

– Что-то, что может быть связано с поисками мёртвого гремучника? – спросил Айзенштадт.

Растерянность, замешательство.

– Я… не знаю.

Я услышал, как Айзенштадт пробормотал проклятие.

– Это нас ни к чему не приведет.

– Может быть, – высказался я. – А может, как раз приведет. – Я перехватил взгляд Каландры. – Тебе никогда не приходилось в детстве у себя в Бетеле играть в «выбывалки»?

Она недоуменно посмотрела на меня, потом ее лицо прояснилось.

– Да, играла. Можно и здесь попробовать, во всяком случае, не повредит.

– Что не повредит? – насторожился Айзенштадт.

– Игра называется «выбывалки», иначе говоря, процесс отсева, – стал объяснять я. – Вначале это было лишь игрой детей Смотрителей, но мне известно, что те же методы использовались и в серьёзной терапии. Сейчас нужно назвать какие-то темы, общие темы, и проследить, на какие из них её мозг отзовется.

– Когда вы используете спецнаркотики, то обычно добираетесь лишь до уровня самого сознания, но не глубже, – добавила Каландра, уже предвидя следующий вопрос. – А в этом случае можно забраться и чуть поглубже – и, если на сознательном уровне есть заблокированный участок, то можно его обойти.

– Значит, сейчас нам нужно лишь присоединить к ней датчики и попытаться проследить, что из этого получится? – спросил Айзенштадт.

– Да, но следует помнить, что датчики зафиксируют лишь саму её реакцию, не больше, – напомнил я ему. – А мы с Каландрой сможем попытаться ощутить и её эмоции при этом.

Он сморщился, потом всё же кивнул.

– Хорошо, давайте попробуем.

Я снова повернулся к Загоре, и мне стало вдруг совестно – она лежит здесь, а мы все втроем обсуждаем, что будем с ней делать, будто она какое-то бессловесное подопытное животное. Но если бы это ее как-то задевало, от меня бы не ушли ее негативные эмоции.

– Вы готовы? – спросил я. Она кивнула.

– Давайте.

Ничего.

– Оборона. Крепость. Тела-дома.

И опять ничего.

– Солитэр, – вставила Каландра. – Сполл. Божественный Нимб. Люди. Страх. Недоверие.

– Ну и что? – пробормотал Айзенштадт.

– Минутку, – проговорил я. – Небольшая вспышечка всё же была… – Страх, Жоита? Страх перед нами? Страх смерти? – И ещё вспышечка.

– Смерть, – ухватилась Каландра. – Смерть? Мёртвые? Пульт мертвеца? – Я посмотрел на Каландру… и в её сомнениях нашел подтверждение тому, что думал.

– Облако? – тихо спросил я Загору.

Вот! Вот, оказывается, в чём было дело! Подтверждение было очень слабым, но всё же оно было.

– Облако, – вздрогнув, повторила Каландра. Я повернулся к Айзенштадту.

– Это имеет отношение к Облаку, – сказал я. Он задумчиво пожевал губами, не отрывая взгляда от напряженного лица Загоры. Как ни странно, он не собирался оспаривать наше заключение… сейчас, во всяком случае.

– Мне необходимо знать детали, – потребовал он. – Уж не они ли ведут наши корабли через Облако?

Я смотрел на Загору, медленно проигрывая её ответы у себя в мозгу. В особенности меня интересовала её реакция на слово «страх».

– Этого я не знаю, – признался я. – Но, чтобы это ни было, это очень важно. И сюда имеет отношение и слово «страх».

Айзенштадт вздохнул.

– Мисс Загора… где-нибудь в ваших бумагах в этом вашем, как же оно называется, это ваше поселение, ах да, Мюрр… Так вот, нет ли среди ваших бумаг в Мюрре полного списка тех, кто достиг наибольшего совершенства в медитации?

Загора посмотрела на него, и в ее взгляде я увидел решимость.

– Я не могу просить моих людей участвовать в этом, – твёрдо заявила она.

– Боюсь, что вынужден настоять на этом, – столь же решительно возразил Айзенштадт. – Нам необходимо снова побеседовать с гремучниками, но ни вы, ни ваш друг Эдамс не в состоянии это сделать и…

– А почему пастырь Эдамс не может? – перебила она его. – А я вам отвечу почему – потому что он чуть не погиб. Вы что, думаете, я буду уговаривать кого-нибудь из моих людей взять на себя такой риск? Уж лучше…