Текст книги "Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным"

Автор книги: Тимоти Снайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

Сталин умел переформулировать утопии. Сам сталинизм был отступлением от импульса к европейской революции, который вдохновил большевиков в 1917 году к защите Советского Союза после того, как европейская революция не произошла. Когда Красная армия не сумела распространить по Европе коммунизм в 1920 году, Сталин прибег к запасному плану: социализм будет построен в отдельно взятой стране – в Советском Союзе. Когда же его пятилетний план по построению социализма обернулся катастрофой, он взял на себя руководство голодной смертью миллионов человек. Однако он объяснил, что произошедшее было частью политики, и извлек для себя выгоду, став грозным отцом нации и доминантной фигурой в Политбюро. После того, как в 1937–1938 годах он использовал НКВД против «кулаков» и национальных меньшинств, он объяснил, что это было необходимо ради безопасности родины социализма. После отступления Красной армии в 1941 году и, безусловно, после ее победы в 1945 году он воззвал к российскому национализму. Когда началась Холодная война, он обвинил евреев (и, конечно же, не только их) в уязвимости Советского Союза.

Гитлер тоже умел пересматривать утопии. Десятки миллионов жертв, предусмотренных «Планом голода» и «Генеральным планом “Ост”», стали миллионами смертей из-за политики голода и депортаций. Война спровоцировала сдвиг в его мышлении, который касался природы того, что нацисты называли «окончательным решением». Вместо того, чтобы ждать победы в войне, а затем «решать» еврейскую «проблему», Гитлер одобрил политику уничтожения во время самой войны. Уничтожение евреев в Советском Союзе активизировалось в июле 1941 года, через месяц после начала войны, не принесший убедительных результатов, а затем снова активизировалось, когда Москва не пала в декабре 1941 года. Политика уничтожения определенных евреев сначала базировалась на риторике военной необходимости и имела некоторую связь с политическим и экономическим планированием, но ее эскалация после изменения военной ситуации и после того, как те политические и экономические планы были отброшены или отложены, показывает, что уничтожение евреев было для Гитлера самоцелью.

Финальная версия «окончательного решения», в отличие от сталинских импровизаций, не предназначалась для защиты Лидера или его системы. Она была не столько шагом в логическом плане, сколько элементом эстетического видения. Начальные оправдания убийства евреев уступили место постоянно присутствующему антисемитскому заклинанию о вселенском еврейском заговоре, борьба против которого была по определению добродетелью Германии. Для Сталина политическая борьба всегда имела политическое значение. Его достижение в этом смысле было почти противоположным гитлеровскому: если Гитлер трансформировал республику в революционную колониальную империю, то Сталин перевел поэтику революционного марксизма на язык долговечной будничной политики. Сталинский классовый конфликт всегда мог быть выражен на публике как советская линия; цепь, привязавшая советских граждан и иностранных коммунистов к его персоне, была логической. Для Гитлера борьба сама по себе была добром, а борьба по уничтожению евреев должна была только приветствоваться. Если немцы оказались побеждены, то в этом была только их вина.

Сталин был способен воплощать в жизнь свой выдуманный мир, но при необходимости – и сдерживать себя. Гитлер же с помощью способных соратников, таких как Генрих Гиммлер и Рейнхард Гейдрих, перешел из одного вымышленного мира в другой, забрав с собой немало представителей немецкого народа.

Только полное принятие сходства между нацистской и советской системами позволяет понять отличия между ними. Обе идеологии противостояли либерализму и демократии. В обеих политических системах значение слова «партия» было опрокинуто: вместо одной из нескольких групп, соревнующихся за власть, согласно принятым правилам, партия стала единственной группой, определяющей правила. И нацистская Германия, и Советский Союз были однопартийными государствами. Как в нацистской, так и в советской форме правления партия играла ведущую роль в вопросах идеологии и социальной дисциплины. Ее политическая логика требовала исключения аутсайдеров, а ее экономическая элита полагала, что определенные группы являются лишними или вредными. В обеих администрациях люди, ответственные за экономическое планирование считали, что в сельской местности проживает значительно больше людей, чем необходимо. Сталинская коллективизация убрала лишних крестьян из села и послала их в город или же в ГУЛАГ на работы. Если они умирали с голоду, то это не имело большого значения. Гитлеровская колонизация предполагала смерть от голода и депортации десятков миллионов человек[769]769
  О непрерывном обсуждении темы моральной экономики земли и уничтожения см.: Kiernan B. Blood and Soil: A World History of Genocide and Extermination from Sparta to Darfur. – New Haven: Yale University Press, 2007.


[Закрыть].

Как советская, так и нацистская политическая экономия полагалась на коллективы, контролирующие социальные группы и изымающие их ресурсы. Колхоз, инструмент сталинской великой трансформации советского села с 1930 года, использовался немецкими оккупационными властями с 1941 года. В оккупированных польских, литовских, латвийских и советских городах немцы добавили новую форму коллектива – гетто. Городские еврейские гетто, которые изначально планировались как точки переселения, стали зонами изымания еврейской собственности и эксплуатации еврейского труда. На номинальную еврейскую власть в гетто, юденрат, обычно можно было полагаться в вопросе сбора «контрибуций» и организации трудовых бригад. Администрация гетто и колхозов состояла из местных людей. И нацистское, и советское государства строили огромные системы концентрационных лагерей. Если бы Гитлер мог, то использовал бы советские лагеря для евреев и других предполагаемых врагов, но Германия так и не завоевала достаточной территории Советского Союза, чтобы это осуществить.

Хотя инструменты местной эксплуатации выглядели одинаковыми (иногда они и в самом деле были одинаковыми), они служили разному видению будущего. В видении национал-социализма неравенство между группами было врожденным и желательным. Неравенство, существующее в мире, например, между более богатой Германий и более бедным Советским Союзом, должно было только усиливаться. Советская система после своего расширения принесла другим советскую версию равенства. Не существовало более драматичного плана, чем этот, а он был достаточно драматичен. Если советская система сталкивалась с номадами, она вынуждала их стать оседлыми; если с крестьянами, то вынуждала их поставлять государству продовольствие. Если она сталкивалась с нациями, то уничтожала высшие слои их общества путем кооптации, депортации либо ликвидации. Если на пути ей встречались уже состоявшиеся общества, то она требовала от них принять советскую систему как самую лучшую в мире. В этом особом смысле она была инклюзивной. Если Германия исключила большинство обитателей собственной империи из рядов равноправных членов государства, то СССР включал практически всех в свою версию равенства.

Сталин не меньше Гитлера говорил о ликвидациях и чистках, однако сталинское обоснование необходимости уничтожения всегда связывалось с защитой советского государства или продвижением социализма. В сталинском понимании массовые уничтожения не могли быть ничем иным, кроме как успешной защитой социализма или же составляющей истории о прогрессе на пути к социализму; они никогда не были политическими победами сами по себе. Сталинизм был проектом самоколонизации, который расширялся, когда позволяли обстоятельства. Нацистская же колонизация, наоборот, полностью зависела от немедленного и полного завоевания огромной новой Восточной империи, по сравнению с размерами которой довоенная Германия казалась бы лилипутом. Немецкая колонизация считала уничтожение десятков миллионов мирных граждан предварительным условием этого предприятия. На практике же Германия обычно уничтожала людей, которые не были немцами, тогда как СССР обычно уничтожал людей, являющихся советскими гражданами.

Советская система была наиболее смертоносной, когда Советский Союз не воевал. Нацисты же, напротив, до начала войны уничтожили не более нескольких тысяч человек. Во время захватнической войны Германия уничтожила миллионы человек быстрее, чем любая другая страна за всю историю (на тот момент)[770]770
  Гитлеровскую Германию превзошел Китай под предводительством Мао во время голода 1958–1960 годов, из-за которого погибли около тридцати миллионов человек.


[Закрыть].

На огромном временном расстоянии мы можем выбирать, сравнивать ли нацистскую и советскую системы или не сравнивать. У сотен миллионов европейцев, которых коснулись оба эти режима, не было такой роскоши.

Сравнение между лидерами и системами началось в тот момент, когда Гитлер пришел к власти. С 1933-го по 1945 год сотням миллионов европейцев приходилось взвешивать, что они знают о национал-социализме и сталинизме, принимая решение, которое зачастую предопределяло их судьбу. Так было в начале 1933 года с безработными немецкими рабочими, которым довелось решать, за кого голосовать: за социал-демократов, коммунистов или нацистов. Так же и в то же самое время было и с голодающими украинскими крестьянами – некоторые из них надеялись на немецкое вторжение, которое могло бы спасти их от беды. Так было и с европейскими политиками второй половины 1930-х годов, которым надо было решить, присоединяться к сталинским Народным фронтам или нет. Эту дилемму в те годы остро ощущали в Варшаве, когда польские дипломаты старались сохранить равную дистанцию между своими могущественными соседями – Германией и СССР – в надежде избежать войны.

Когда Германия и Советский Союз совместно вторглись в Польшу в 1939 году, польским офицерам пришлось решать, кому они сдадутся в плен, а польским евреям (и другим польским гражданам) – бежать ли в другую оккупационную зону. После того, как Германия вторглась в Советский Союз в 1941 году, некоторые советские военнопленные взвешивали риск коллаборации с немцами и перспективу умереть с голоду в лагерях для военнопленных. Беларусской молодежи довелось решать, податься ли в советские партизаны или в немецкую полицию, пока их силой не принуждали пойти либо туда, либо сюда. Евреям Минска в 1942 году пришлось делать выбор: остаться в гетто или бежать в лес к советским партизанам. Командирам польской Армии Крайовой в 1944 году пришлось решать, попытаться ли освободить Варшаву от немцев самим или подождать советскую армию. Большинство выживших в украинском голодоморе 1933 года позже перенесли немецкую оккупацию; большинство выживших в немецких голодных лагерях 1941 года вернулись в сталинский Советский Союз; большинство выживших в Холокосте и оставшихся в Европе также испытали на себе коммунизм.

Эти европейцы, населявшие ключевую часть Европы в решающий момент времени, были обречены сравнивать. У нас, при желании, есть возможность рассматривать две системы в изоляции, но людям, жившим при них, довелось испытать наложение и интерференцию обеих систем. Нацистский и советский режимы иногда бывали союзниками, как при совместной оккупации Польши, а иногда у них как у врагов были похожие цели: например, когда Сталин решил не помогать восставшим в Варшаве в 1944 году и таким образом позволить немцам уничтожить людей, которые позже сопротивлялись бы установлению коммунистического режима. Франсуа Фюре назвал это их «враждующим соучастием». Часто Германия и Советский Союз подстрекали друг друга к эскалациям военных действий, унесшим больше жизней, чем политика каждого из государств забрала бы по отдельности. Партизанская война была главным поводом для каждого из лидеров подбить другого на дальнейшую брутальность. С 1942 года Сталин поощрял партизанские действия в оккупированной Советской Беларуси, зная, что это приведет к массивным карательным акциям против его собственных граждан. Гитлер же приветствовал возможность убивать «любого, кто даже смотрит на нас косо»[771]771
  Про «враждующее соучастие» см.: Furet F., Notle E. Fascism and Communism. – Lincoln: University of Nebraska Press, 2001. – P. 2. Сравните: Edele M., Geyer M. States of Exception // Beyond Totalitarianism: Stalinism and Nazism Compares / Ed. by Geyer M., Fizpatrick S. – Cambridge: Cambridge University Press, 2009. – P. 348. Цитату Гитлера см.: Lück M.F. Partisanenbekämpfung durch SS und Polizei in Weißruthenien 1942. – P. 228.


[Закрыть].

Во время Второй мировой войны «кровавые земли» подверглись не одному вторжению, а двум-трем, находились не под одним оккупационным режимом, а под двумя-тремя. Массовое уничтожение евреев началось, когда немцы пересекли земли, которые СССР сам аннексировал только несколько месяцев тому назад, из которых он депортировал десятки тысяч людей всего несколько недель назад и на которых он расстрелял тысячи заключенных всего несколько дней назад. Немецкие айнзацгруппы сумели мобилизовать местную злобу за расстрел узников советским НКВД. Около двадцати тысяч евреев, уничтоженных в ходе этих оркестрированных погромов, были только малой толикой (менее 0,5%) жертв Холокоста. Однако именно наложение друг на друга советской и немецкой власти позволило нацистам пропагандировать собственное описание большевизма как еврейского заговора (где зоны идеологических интересов совпадали).

Другие эпизоды массового уничтожения были результатом этой же аккумуляции нацистского и советского правления. В оккупированной Беларуси одни беларусы убивали других беларусов: одни из них были полицейскими на службе у немцев, другие – советскими партизанами. В оккупированной Украине полицейские бежали от службы у немцев, чтобы присоединиться к отрядам партизан-националистов. Эти люди затем убили десятки тысяч поляков и своих же украинцев во имя национально-освободительной борьбы. Такой тип аккумуляции мог влиять на жизни (и обрывать их) миллионов людей, находившихся за тысячи километров от «кровавых земель». Массы советских граждан бежали c «кровавых земель» на восток, в центральную часть советского государства, которая была слабо оснащена для того, чтобы поддержать их. Уровень смертности в ГУЛАГе во время войны резко увеличился как результат нехватки продовольствия и тыловых проблем, связанных с немецким вторжением. Из-за этого погибло более полумиллиона человек, ставших жертвами войны и жертвами обоих режимов.

И все же воздействие множественной продолжительной оккупации было более выразительным на землях, которые Гитлер уступил Сталину по секретным протоколам пакта о ненападении от 1939 года, затем отобрал у него в первые дни нападения в 1941 году, а затем снова потерял в 1944 году. До Второй мировой войны эти земли были Эстонией, Латвией, Литвой и Восточной Польшей. Хотя в этих государствах существовали авторитарные националистические режимы и популярный национализм находился тогда на подъеме, количество людей, уничтоженных государством или же в гражданском противостоянии в 1930-е годы, составляло не более нескольких тысяч на все эти страны вместе взятые. Под советской властью в период 1939–1941 годов сотни тысяч людей из этой зоны были депортированы в Казахстан и Сибирь, а десятки тысяч – расстреляны. Регион был сердцем еврейского поселения в Европе, и эти евреи оказались в ловушке, когда немцы вторглись в только что расширенный Советский Союз в 1941 году. Почти все евреи, проживавшие в том регионе, были уничтожены. Именно здесь украинские партизаны занимались этническими чистками поляков в 1943 году, прежде чем советские войска, начиная с 1944 года, стали проводить этнические чистки как среди украинцев, так и среди поляков.

Именно в этой зоне, на восток от линии Молотова-Риббентропа, начался Холокост и там же СССР дважды расширял свои границы на запад. На этом особом отрезке территории внутри «кровавых земель» происходило большинство преследований НКВД в 1940-е годы, было уничтожено немцами более четверти всех еврейских жертв, а также проводились массовые этнические чистки. Европа Молотова-Риббентропа была продуктом совместного производства советской власти и нацистов.

Трансформации, воображаемые и Гитлером, и Сталиным, носили экономический характер, а последствия их экономической политики наиболее болезненно ощущались на «кровавых землях». Хотя национал-социалистическая и сталинская идеологии были изначально разными, нацистские и советские плановики занимались определенными базовыми экономическими проблемами, а нацистские и советские лидеры существовали в рамках одной и той же мировой политической экономики, которую желали изменить. Идеология не может функционировать без экономики, а экономика в то время и в том месте была в значительной степени вопросом контроля территории. И армия, и сельское хозяйство все еще полагались на ручной труд людей и труд животных. Капитал тогда был менее мобильным и его было меньше. Продовольствие было природным ресурсом, как и нефть, полезные ископаемые и ценные металлы. Первая мировая война задержала глобализацию, а после Великая депрессия сдерживала развитие свободной торговли.

С точки зрения марксизма, сельские общества не имели права на существование в современном мире. С нацистской точки зрения, славянские крестьяне (однако не немецкие фермеры) были лишними. Немецкие фермеры освоят плодородные земли собственным потом и чужой кровью. Конечно же, это были идеологические перспективы, но, как и все идеологии, они возникли из определенного понимания экономических интересов и к ним же апеллировали. По мере того, как теория становилась практикой, нацистская колонизация и советская самоколонизация могли функционировать только тогда, когда экономические интересы и идеологические предпосылки, казалось, подчинялись друг другу. Лидерам, плановикам и убийцам нужно было видеть золото, а также чувствовать запах чернил. Политика массового уничтожения как Гитлера, так и Сталина представляла собой три экономических измерения: 1) элемент грандиозных планов политико-экономической трансформации, 2) причины (восходящей и нисходящей) модуляции политики массового уничтожения, 3) мародерство на местах во время массового уничтожения и после него.

Согласно сталинскому грандиозному плану, коллективизация сельского хозяйства должна была трансформировать Советский Союз в индустриальную державу более-менее в рамках его тогдашних границ. Коллективизация породила голод, который Сталин сознательно направил против украинцев. Она также внесла свою лепту в Большой террор, вначале нацеленный на отчуждение крестьян, которые могли бы встать на сторону вторгнувшейся иностранной державы. Грандиозный план Гитлера представлял собой нечто более-менее противоположное: он начался с террора за рубежом, когда Гитлер уничтожал людей, которых считал лидерами Советского Союза, таким образом свергая режим. Затем он эксплуатировал колхозы, чтобы перенаправить запасы продовольствия в Германию. В долгосрочной перспективе он создал бы огромную фронтирную империю, управляемую Германией, очищенную от евреев и скудно населенную славянами, живущими на правах рабов. Гитлер всегда хотел избавить Европу от евреев. Однако он бы никогда не правил и не уничтожил миллионы евреев Польши, Советского Союза и стран Балтии, если бы с помощью военной силы не добивался воплощения в жизнь этого представления о восточных колониях.

Когда Гитлеру и Сталину пришлось решать, кто должен терпеть последствия нехваток (запланированных и незапланированных), они также продемонстрировали идеологические приоритеты. Для Сталина прибыль от экспорта зерна в 1933 году была важнее жизни миллионов крестьян. Он решил, что крестьяне будут гибнуть, а заодно решил, каких именно крестьян погибнет больше всего, – тех, которые населяли Советскую Украину. Зерно, которое могло бы сохранить им жизнь, прямо у них на глазах отправляли вагонами на юг, в порты Черного моря. Вермахт, оказалось, удерживал огромное количество советских военнопленных осенью 1941 года. Большинство из них умрут от голода и сопутствующих болезней. Однако даже в дулагах и шталагах, где обычные убийства были правилом, существовали определенные приоритеты: евреев расстреливали сразу же, русских и беларусов преимущественно оставляли умирать голодной смертью, а этнических немцев (а затем украинцев) скорее всего нанимали на работу.

Определенное количество адаптаций к обстоятельствам заметно даже в немецкой политике по отношению к евреям. Уничтожение евреев Европы всегда было намерением Гитлера, но это уничтожение стало частью явной политики, начиная с конца 1941 года. Тем не менее, даже политика полного уничтожения могла быть адаптирована под экономические требования момента. Зимой 1941 года, например, евреи Минска выживали, потому что шили зимние шинели и сапоги для окруженного Вермахта. Совершенно очевидно, что это не было жестом гуманности: Гитлер послал свою армию на войну без зимнего обмундирования и необходимость спасти солдат от холодной смерти временно перевесила приказ убивать евреев. Большинство из этих еврейских работников были позже убиты. Летом 1942 года продовольственное снабжение казалось более важным, чем поставка рабочей силы, что стало аргументом в пользу ускорения политики уничтожения газом евреев оккупированной Польши. Начиная с 1943 года, наличие рабочих рук казалось более важным, чем продовольствие, и некоторых из еще остающихся евреев оставили в живых подольше и замучили работой до смерти вместо того, чтобы расстреливать или травить газом.

Массовое уничтожение делало возможным грабежи имущества и продвижение вверх по социальной лестнице. Это ставило людей в позицию обязанности перед режимом, а иногда – перед его идеологией. Депортация более зажиточных крестьян в Советском Союзе в 1930 году позволяла разграбить их имущество, так же как и депортация польской элиты десять лет спустя. Большой террор позволил молодым партийным кадрам сделать карьеру после того, как их начальники были расстреляны или депортированы. Холокост позволил неевреям занять квартиры и дома евреев. Конечно же, сами режимы тоже крали. Очень часто бывало так, что у поляков и других восточных европейцев, которые забирали себе имущество евреев, их собственное имущество отбирали немцы. Польские офицеры в Катыни должны были сдать наручные часы и обручальные кольца перед расстрелом. Немецкие дети носили носки еврейских детей, расстрелянных в Минске, немецкие мужчины – часы еврейских мужчин, расстрелянных в Бабьем Яру, а немки – меховые шубы евреек, расстрелянных в концлагере «Малый Тростянец».

Цветан Тодоров сказал: «…учитывая цели, которые они перед собой поставили, выбор Сталина и Гитлера был, увы, рациональным». Это не всегда было правдой, но часто все же являлось ею. Рациональность в том смысле, который он имеет в виду (а это узкий смысл, используемый в экономике) касается только того, выбирает ли кто-то правильные средства для достижения конечного результата. Это не имеет ничего общего с самим конечным результатом, с тем, чего хотели лидеры. О политических целях надо судить отдельно по какому-то этическому критерию. Обсуждения рациональности и иррациональности не могут заменить обсуждений того, что такое хорошо и что такое плохо. Внимание нацистского (и советского) руководства к экономике не является моральным извинением преступлений обоих режимов. Оно, пожалуй, демонстрирует общее безразличие к индивидуальной человеческой жизни, которое так же ужасно, как любой другой аспект их правления. Модуляция и разграбление имущества, если на то пошло, являются даже большими причинами для морального осуждения. Экономические соображения не заменяют идеологии кровожадного расизма. Они скорее подтверждают и наглядно иллюстрируют его силу[772]772
  Todorov T. Mémoire du mal, Tentacion du Bien: Enquête sur le siècle. – Paris: Reober Laffont, 2000. – P. 90.


[Закрыть].

При колонизации идеология взаимодействует с экономикой; при администрации она взаимодействует с оппортунизмом и страхом. Как в нацистском, так и в советском случаях периоды массового уничтожения были также периодами ревностного (или, по крайней мере, единообразного) административного управления. Нечто напоминающее сопротивление внутри бюрократического аппарата происходило в начале эры массового уничтожения в Советской Украине среди активистов украинской Компартии, которые пытались докладывать о голоде. Их быстро заставили замолчать, угрожая исключением из партии, арестом или депортацией. Некоторые из тех, кто посмел усомниться, позже стали ярыми исполнителями кампании по голодомору. Во время Большого террора 1937–1938 годов и первой волны уничтожения евреев в 1941 году сигналы сверху приводили к расстрелам на местах, а часто еще и к просьбам увеличить квоты. В это же самое время проводились чистки и внутри самого НКВД. В 1941 году на западе Советского Союза офицеры СС, как и офицеры НКВД несколькими годами ранее, соревновались между собой за то, кто убьет больше людей и таким образом продемонстрирует свою компетентность и верность. Человеческие жизни превратились в момент удовольствия подчиненного, рапортующего своему начальнику.

Конечно же, СС и НКВД представляли из себя определенного сорта элиту, специально отобранную и идеологически подготовленную. Когда бывали задействованы другие кадры (полицейские, солдаты, местные коллаборанты), иногда нужно было нечто большее, чем простой сигнал сверху. И Гитлер, и Сталин преуспели в постановке перед организациями моральных дилемм, в решении которых массовое уничтожение казалось меньшим злом. Члены украинской Компартии колебались в 1932 году, реквизировать ли зерно, но осознали, что от выполнения плана зависят их собственные карьера и жизнь. Не все офицеры Вермахта были склонны морить голодом жителей советских городов, но когда они полагали, что выбор стоит между советским гражданским населением и их собственными людьми, они принимали решение, казавшееся самоочевидным. Среди населения риторика войны (а точнее, упреждающей самозащиты) была убедительной или, по крайней мере, достаточно убедительной, чтобы упредить сопротивление[773]773
  По-прежнему остается актуальной статья: Milgram S. Behavior Study of Obedience // Journal of Abnormal and Social Psychology. – 1963. – № 67 (2). – Pр. 371–378.


[Закрыть].

В течение десятилетий после окончания европейской эры массового уничтожения большая доля ответственности возлагалась на «коллаборантов». Классическим примером коллаборации были советские граждане, служившие у немцев полицейскими или охранниками во время Второй мировой войны, в чьи обязанности входило уничтожение евреев. Почти никто из этих людей не был коллаборантом по идеологическим соображениям, и только у незначительного меньшинства были для этого какие-то видимые политические мотивы. Точнее, некоторые коллаборанты сотрудничали с оккупационным режимом, потому что разделяли его политические взгляды, например, литовские националисты, которые бежали от советской оккупации и которых немцы привезли с собой в Литву в 1941 году. В Восточной Европе сложно найти примеры политической коллаборации с немцами, которая не была бы связана с предыдущим опытом советского правления. Но даже там, где политика или идеи все же имели значение, идеологическое совпадение было невозможно. Немцы не могли считать тех, кто немцем не являлся, равными себе, и ни один уважающий себя националист, который не был немцем, не принимал нацистского утверждения о немецком расовом превосходстве. Часто существовал перехлест идеологии и интересов между нацистами и местными националистами в деле разрушения Советского Союза и (что бывало реже) уничтожения евреев. Значительно больше коллаборантов просто говорили правильные вещи или ничего не говорили, а выполняли то, что им скажут.

У местных полицаев на службе у немцев в оккупированной Советской Украине или Беларуси было мало власти или вовсе ее не было внутри самих режимов. Не были они и на самом дне иерархии: евреи были ниже их, конечно, как и те люди, которые не были полицаями. Однако их позиция была достаточно низкой и их поведение требует меньше (а не больше) объяснений, чем поведение эсэсовцев, членов партии, солдат и полицейских. Этот тип местной коллаборации точно так же предсказуем (возможно, даже более предсказуем), как повиновение властям. Для немцев, отказывавшихся расстреливать евреев, серьезных последствий не бывало. Местные же, которые решили не идти в полицаи, либо те, кто выбирал для себя уход из полиции, наоборот, шли на риск, который был неведом немцам: голод, депортации и подневольный труд. Советский военнопленный, принявший немецкое предложение о коллаборации, мог избежать голодной смерти. Советский крестьянин, работающий полицаем, знал, что сможет остаться дома, собрать урожай и что его семья не будет голодать. Это был отрицательный оппортунизм – надежда избежать для себя гораздо худшей доли. Еврейские полицейские в гетто – это пример крайнего варианта негативного оппортунизма, даже если в конечном счете сделанный ими выбор не спас никого, в том числе их самих.

Дать определение категории «коллаборанта» внутри советской системы сложнее. В отличие от немцев, советский режим уничтожил значительно больше мирного населения в мирное время, чем за время войны, и обычно не оккупировал территорию долгое время без того, чтобы аннексировать ее в состав Советского Союза или же дать ей формальную независимость. Вместе с тем, внутри Советского Союза определенная политика преподносилась в качестве кампании или борьбы. В этой атмосфере, например, активистов украинской Коммунистической партии заставляли морить голодом собственных сограждан. Независимо от того, называть ли реквизирование продовольствия у голодающих «коллaборантством» или нет, – это был яркий пример того, как режим добивался сотрудничества в деле политики, в ходе которой сосед убивал соседа. Смерть от голода – ужасная, жестокая и долгая, а партийным активистам и местному начальству доводилось наблюдать смерти людей, которых они знали, и быть причиной этих смертей. Арендт считала голод вследствие коллективизации инаугурацией моральной изоляции, когда люди оказывались беспомощными перед могуществом современного государства. Как догадывался Лешек Колаковски, это была только половина правды. Вовлеченность практически каждого в голодомор (в качестве тех, кто отбирал продовольствие, или тех, кто его потом поглощал), создала «новый вид морального единства»[774]774
  Kołakowski L. Main Currents of Marxism, Vol. 3: The Breakdown. – Oxford: Oxford University Press, 1978. – P. 43.


[Закрыть].

Если бы люди служили режиму только исходя из собственных предыдущих идеологических предпочтений, коллаборации было бы мало. Большинство нацистских коллаборантов на «кровавых землях» получили образование в Советском Союзе. На восток от линии Молотова-Риббентропа, где национальная независимость поддалась сначала советскому и только затем – немецкому правлению, некоторые люди сотрудничали с немцами, потому что до этого уже сотрудничали с советским режимом. Когда советская оккупация сменилась немецкой, тот, кто был советским милиционером, стал полицаем на службе у немцев. Местные жители, которые сотрудничали с советским режимом в 1939–1941 годах, знали, что могут очиститься в глазах нацистов, если будут уничтожать евреев. Некоторые украинские националисты-партизаны ранее служили и немцам, и советской власти. В Беларуси часто простой случай определял, кто из молодежи уйдет в советские партизаны, а кто станет немецким полицаем. Бывшие советские солдаты, которым внушили идеи коммунизма, работали в немецких лагерях смерти. Исполнители Холокоста, которым внушили идеи расизма, шли в советские партизаны.