Текст книги "Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным"

Автор книги: Тимоти Снайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

Узники трех лагерей ожидали, что их отпустят домой. Когда в апреле 1940 года из Козелецка забирали первые партии заключенных, товарищи устроили для уходивших прощальную церемонию. Офицеры имитировали (насколько это было возможно без оружия) почетный караул, когда уезжающие шли к автобусам. Заключенных в группах по несколько сотен человек довезли по железной дороге через Смоленск к меньшей станции Гняздово. Там их ссадили с поезда и они оказались перед кордоном солдат НКВД, у которых к винтовкам были пристегнуты штыки. Примерно по тридцать человек садились в автобусы, которые повезли их на Козлиные Горы, на опушку Катыньского леса. Там их обыскали и забрали все ценные вещи. Офицер Адам Сольски до последнего момента вел дневник: «Они спросили про обручальное кольцо, которое я...» Узников завели в здание на территории комплекса, где и расстреляли. Их тела потом доставляли, видимо, на грузовике по тридцать тел, к общей могиле, вырытой в лесу. Так продолжалось до тех пор, пока не расстреляли всех 4410 узников из Козельска[273]273
  Swianiewicz S. In the Shadow of Katyń. – P. 75; Katyn: A Crime. – Pp. 122, 129–130, 175 (цитата на с. 130). Выдержки из дневника Адама Сольского см.: Zagłada polskich elit. – P. 37.


[Закрыть].

В Осташкове, когда узники покидали лагерь, музыканты играли им для поднятия настроения. Их забрали на поезде группами по 250–300 человек в тюрьму НКВД в Калинине (ныне Тверь). Там их держали очень недолго, пока длилась сверка документов. Они ожидали, не зная, что будет потом, и, видимо, до последнего момента ни о чем не подозревали. Офицер НКВД спросил у одного из узников, который оказался наедине со своими тюремщиками, сколько ему лет. Молодой человек улыбнулся: «Восемнадцать». – «Чем ты занимался?» – «Был телефонным оператором» (все еще улыбаясь). – «Как долго ты проработал?» – Юноша посчитал на пальцах: «Шесть месяцев». После этого на него, как и на остальных 6314 узников, прошедших через эту комнату, надели наручники и отвели в звуконепроницаемую камеру. Двое держали за руки, а третий сзади выстрелил в затылок[274]274
  Katyn: A Crime. – P. 124; Zagłada polskich elit. Akcja AB-Katyń. – Warszawa: Instytut Pamięci Narodowej, 2006. – P. 43.


[Закрыть].

В Калинине главного палача, которого узники никогда не видели, звали Василием Блохиным. Он был одним из главных палачей Большого террора, когда командовал расстрельной командой в Москве. Ему доверяли казнь некоторых особо высокопоставленных фигурантов показательных процессов, но он также расстрелял тысячи рабочих и крестьян, которых уничтожали под строжайшим секретом. В Калинине он носил кожаную фуражку, фартук и длинные перчатки, чтобы не запачкаться кровью. Он расстреливал немецкими пистолетами каждую ночь примерно по двести пятьдесят человек, одного за другим. После этого тела увозили на грузовике в близлежащее Медное, где у НКВД были дачи. Тела сбрасывали в большую яму, предварительно вырытую экскаватором[275]275
  Katyn: A Crime. – P. 124; Zagłada polskich elit. – P. 43. О Блохине см.: Braithwaite R. Moscow 1941: A City and Its People at War. – New York: Knopf, 2006. – P. 45.


[Закрыть].

Из лагеря в Старобельске узников увозили поездом, по сто–двести человек за раз, в Харьков, где их содержали в тюрьме НКВД. Хоть они и не могли этого знать, но их привозили в один из самых больших расстрельных центров для поляков во всем Советском Союзе. Теперь наступила их очередь, и они шли на смерть, не зная о том, что происходило здесь в прошлом, не зная, что происходит с их товарищами в других лагерях, не зная, что будет с ними самими. Где-то через день пребывания в тюрьме их забирали в комнату, где проверяли детали их дел. Потом отводили в другую комнату, темную и без окон. Охранник спрашивал: «Можно?» – и затем вводил заключенного. Один энкавэдист вспоминал: «Клац – и конец». Тела бросали на грузовики, на головы убитых натягивали пиджаки, чтобы не пачкать кровью дно кузова. Для удобства их грузили сначала головами вперед, затем – ногами[276]276
  Katyn: A Crime. – Pp. 126–128; Zagłada polskich elit. – P. 39.


[Закрыть].

Так были уничтожены 3739 узников лагеря из Старобельска, включая всех друзей и знакомых Юзефа Чапского: ботаника, которого он помнил за его спокойствие; экономиста, который старался скрывать свои страхи от беременной жены; доктора, который в Варшаве посещал кафе и поддерживал артистов; лейтенанта, читавшего наизусть пьесы и романы; юриста, бывшего сторонником европейской федерации; инженеров, учителей, поэтов, соцработников, журналистов, хирургов и солдат. Чапского не расстреляли – в числе немногих узников трех лагерей его перевели в другой лагерь и он остался жив[277]277
  Katyn: A Crime. – Pp. 122–123; Czapski J. Wspomnienia starobielskie. – Pp. 7, 8, 15, 17, 18, 45.


[Закрыть].

Место действия одной из ключевых сцен «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского – Оптина пустынь в Козельске, которая в 1939 и 1940 годах стала советским лагерем для военнопленных. Здесь происходит самый знаменитый диалог романа – разговор между юным дворянином и монастырским старцем о возможности моральности без Бога. Если Бог умер, тогда все дозволено? В 1940 году в реальном здании, в котором происходил книжный диалог, в бывшей резиденции монахов, сидели следователи НКВД. Они олицетворяли собой советский ответ на этот вопрос: только смерть Бога несет освобождение человечеству. Многие польские офицеры неосознанно давали другой ответ: там, где все дозволено, Бог – это последнее пристанище. В своих лагерях они видели соборы и молились в них. Многие посетили пасхальную службу, прежде чем их отправили на смерть[278]278
  Abramov V. The Murderers of Katyn. – P. 46; Swianiewicz S. In the Shadow of Katyń. – Pp. 63, 66.


[Закрыть].

Узники трех лагерей (по крайней мере, многие из них) догадывались, что их фильтруют, отбирают для какой-то роли, которую они могли бы сыграть в Советском Союзе. Они, впрочем, не знали (или почти не знали), что если они завалят этот тест, их убьют. Они ничего не знали о «польской операции» во время Большого террора, в ходе которой десятки тысяч советских поляков были расстреляны всего двумя годами ранее. Даже если бы они и понимали, что за этим стоит, тяжело представить, что многим из них удалось бы продемонстрировать хоть какую-то правдоподобную преданность советской системе. В лагерях им довелось читать советские газеты, смотреть пропагандистские фильмы и слушать советские радионовости по громкоговорителю. В основном, все это им казалось нелепым и оскорбительным. Даже те, кто доносил на своих товарищей, считали систему абсурдной[279]279
  Katyn: A Crime. – P. 34; Czapski J. Wspomnienia starobielskie. – P. 18; Swianiewicz S. In the Shadow of Katyń. – P. 64; Młynarski B. W niewoli sowieckiej. – P. 225. О том, что информатор думал о системе, см.: Berling Z. Wspomnienia. – P. 32.


[Закрыть].

Диалог между двумя культурами не очень удавался, по крайней мере, не было очевидных общих интересов. В этот период, когда Сталин был союзником Гитлера, таких общих интересов нельзя было себе представить, а вот возможностей для непонимания было предостаточно. Коллективизация и индустриализация модернизировали Советский Союз, но без внимания к населению или, лучше сказать, к потребителю, что было характерно для капиталистического Запада. Советские граждане, управлявшие Восточной Польшей, сваливались с велосипедов, ели зубную пасту, пользовались унитазами как раковинами, носили по несколько наручных часов, бюстгальтеры – как ушанки, а комбинации – как вечерние платья. Польские узники тоже многого не знали, даже о более важных вещах. В отличие от советских граждан, которые находились в такой же ситуации, как и они, поляки верили, что их не могут осудить или расстрелять без юридических оснований. То, что эти советские и польские граждане, многие из которых родились еще во времена Российской империи, так плохо теперь понимали друг друга, было знаком великой цивилизационной трансформации сталинизма.

Главный следователь в Козельске, человек, унаследовавший резиденцию монастырского старца из Достоевского, выразил это деликатно: дело в «двух расходящихся философиях». В конечном итоге, советский режим мог расширять и навязывать свою философию. На шутки по поводу советских людей в Восточной Польше можно было легко возразить так: а страна теперь как называется? Поляки в лагерях не могли соответствовать советской цивилизации. Они не жили так, как жили советские люди: российские и украинские крестьяне, видевшие их, через десятилетия вспоминали об аккуратности, чистоте и гордости поляков. Их нельзя было заставить жить так, как жили советские люди, по крайней мере, не за такой короткий срок и не при таких обстоятельствах, но их можно было заставить умереть, как заставляли советских людей. Многие польские офицеры были сильнее и образованнее захвативших их в плен энкавэдистов, но они были безоружны и обескуражены, когда двое держали их под руки, а третий стрелял; их хоронили там, где, казалось, никто никогда их не найдет. В смерти они могли разделить молчание граждан советской истории[280]280
  Цит.: Swianiewicz S. In the Shadow of Katyń – P. 69.


[Закрыть].

В целом, этот меньший по масштабам террор, это возобновление «польской операции» привели к гибели 21 892 польских граждан. Подавляющее их большинство (хотя и не все) были поляками по национальности. Польша была многонациональным государством, и офицерский состав был многонациональным, поэтому многие из расстрелянных были евреями, украинцами и беларусами. Около 8% жертв были евреями, что соответствует проценту еврейского населения в Восточной Польше[281]281
  Это общее число расстрелов, приведенное в книге Katyn: A Crime (по тексту).


[Закрыть].

Как и во время Большого террора, карали также и семьи репрессированных. За три дня до того, как Берия предложил расстрелять узников всех трех лагерей, он приказал депортировать их семьи. Советский режим знал, кем были эти люди: заключенным позволялось переписываться с теми, кто был им дорог, и таким образом были составлены списки имен и адресов. «Тройки» в Западной Беларуси и Западной Украине подготовили имена 60 667 человек для высылки в спецпоселение в Казахстане. Большинство из них были членами семей тех, кого в одном из приказов назвали «бывшими людьми». Это обычно были семьи без мужей и отцов. Женам сказали (типичная советская ложь), что их отсылают туда, где сейчас находятся их мужья. На деле же семьи высаживали в сибирской тайге (где «вечные грязь и снег», как писал один тринадцатилетний польский мальчик), а мужчин расстреливали в Катыни, Калинине, Харькове, Быковне и Курапатах. Группа польских детей отправила 20 мая 1940 года Сталину письмо: они обещали быть хорошими советскими гражданами и жаловались только на то, что «трудно жить без наших отцов». А на следующий день энкавэдисты получили денежное вознаграждение за то, что очистили три лагеря от узников и не допустили ни единого побега[282]282
  Katyn: A Crime. – Pp. 118, 173–174, 198–199 (цитата про отцов на с. 198). Про 60 667 сосланных в спецпоселение в Казахстане см.: Hryciuk G. Victims 1939–1941. – P. 187. О «бывших людях» см.: Khlevniuk O. The History of the Gulag. – P. 282. Также см.: Goussef C. Les déplacements forcés des population aux frontières russes occidentales (1914–1950) // La violence de guerre 1914–1945 / Ed. by Audoin-Rouxeau S., Becker A., Ingrao Chr., Rousso H. – Paris: Ėditions Complexes, 2002. – P. 188. О том, что женам говорили, что те поедут к мужьям, см.: Jolluck K.R. Exile and Identity. – P. 16. О «вечной грязи и снеге» см.: Gruszińska I., Gross J.T. War Through Childrenʼs Eyes. – P. 79.


[Закрыть].

Поскольку мужчин не было, эта депортация стала для ее жертв более сложной, чем февральская. Женщин с детьми (а часто и с пожилыми родителями их мужей) выгружали в Казахстане. Так как они уезжали в апреле и на сборы не давали времени, у большинства женщин не было нужной одежды. Ту, что была, им часто доводилось выменивать на продукты. Женщины пережили следующую зиму, научившись собирать засохший помет животных и топить им печи. Тысячи женщин умерли. Многим из них довелось решать вопрос выживания собственных детей. Они хотели, чтобы их дети росли поляками, но часто понимали, что должны отдать их в советские заведения, чтобы у тех была пища и возможность выжить. Одна женщина оставила пятерых своих детей в кабинете НКВД и исчезла, прижав к груди шестого, – больше никто ее не видел. Беременная жена экономиста из лагеря в Старобельске, который за нее переживал и которого расстреляли в Харькове, рожала уже в ссылке. Младенец умер[283]283
  О помете животных и кабинете НКВД см.: Jolluck K.R. Exile and Identity. – Pp. 40, 122–123. Об экономисте см.: Czapski J. Wspomnienia starobielskie. – P. 27.


[Закрыть].

В то же самое время, в марте 1940 года, руководитель НКВД Берия приказал депортировать тех, кто отказался получать советские паспорта. Это означало, что они отвергают советскую систему, а также являются реальной проблемой для советских бюрократов. Польских граждан, отказывавшихся заносить свои персональные данные в советские списки, нельзя было выследить и наказать с желаемой эффективностью. Так получилось, что подавляющее большинство тех, кто отверг советские паспорта, были еврейскими беженцами из Западной Польши. Эти люди сбежали от немцев и не имели ни малейшего желания становиться советскими гражданами. Они боялись, что, если примут советские документы, им не позволят вернуться в Польшу, когда она возродится. Таким способом евреи доказали, что они – преданные граждане Польши, и стали жертвами обоих режимов, захвативших их родную землю. Они сбежали от разрушительных операций СС только для того, чтобы НКВД депортировал их в Казахстан или Сибирь. Из 78 339 депортированных в ходе июньской операции 1940 года, направленной на беженцев, около 84% были евреями[284]284
  Про 78 339 депортированных и о том, что 84% были евреями, см.: Hryciuk G. Victims 1939–1941. – P. 189.


[Закрыть].

Польские евреи, как правило, не знали жизни вне города и были так же беспомощны, как и поляки, оказавшиеся там до них. Ремесленников и сапожников посылали на лесоповал на крайнем севере России. Еврейский мальчик Юзеф вспоминал, что евреев в его родном городке заставили сжечь синагогу под смех немецких солдат. Его семья убежала на советскую зону, но отказывалась от советских паспортов. Его брат, отец и мать умерли в ссылке[285]285
  Gruszińska I., Gross J.T. War Through Childrenʼs Eyes. War Through. – P. 221.


[Закрыть].

* * *

В Западной Европе этот период был известен как «странная война»: казалось, что ничего не происходит. Франция и Великобритания пребывали в состоянии войны с Германией с сентября 1939 года, но в течение осени, зимы и весны следующего года, когда Польша была повержена, разрушена и разделена, когда десятки тысяч ее граждан были уничтожены, а сотни тысяч депортированы, у этой войны не было западного фронта. Немцы и их советские союзники были вольны делать все что угодно.

Немцы напали на Данию и Норвегию в апреле 1940 года, обеспечив себе таким образом доступ к природным ресурсам Скандинавии и предотвратив британскую интервенцию в Северной Европе. Однако «странная война» закончилась, когда 10 мая Германия напала на Нижние земли и Францию. К 14 июня около ста тысяч французских и шестьдесят тысяч британских солдат погибли, а немцы уже были в Париже. Франция пала значительно быстрее, чем кто-либо мог ожидать. В том же июне 1940 года Советский Союз тоже расширил свою империю на запад, аннексировав все три независимых Балтийских государства: Эстонию, Латвию и Литву.

В Литве, самом крупном и густозаселенном Балтийском государстве, национальный вопрос и вопрос международных отношений стояли особенно остро. В межвоенный период Литва потребовала себе находившийся на северо-востоке Польши город Вильнюс вместе с окрестностями. Хотя эти территории были преимущественно населены поляками, евреями и беларусами, литовцы считали Вильнюс своей столицей по праву, поскольку он был столицей важного государства периода Средневековья и раннего Нового времени – Великого Княжества Литовского. В 1920-х и 1930-х годах лидеры независимого Литовского государства использовали в качестве административного центра Каунас, но своей столицей считали Вильнюс. Сталин сыграл на этих эмоциях в 1939 году: вместо того, чтобы аннексировать Вильнюс для Советского Союза, он подарил его все еще независимой Литве. Неудивительно, что ценой за это было установление советских военных баз на литовской территории. Советские войска, уже расположившиеся здесь, были наготове, когда политическая революция, даже более поспешная и искусственная, чем в Восточной Польше, была навязана Литве летом 1940 года. Большая часть литовской политической элиты сбежала в нацистскую Германию[286]286
  См.: Snyder T. The Reconstruction of Nations: Poland, Ukraine, Lithuania, Belarus, 1956 – 1999. – New Haven: Yale University Press, 2003.


[Закрыть].

За всем этим внимательно наблюдал японский консул в Литве, Тиунэ Сугихара, который в Каунасе мониторил немецкие и советские военные передвижения. Летом 1940 года японское руководство взяло четкий курс: оно будет стараться заключить нейтралитет с Советским Союзом. Обезопасив таким образом северную территорию, японцы могли планировать на 1941 год движение в южном направлении. Сугихара был одним из относительно немногих японских чиновников, в компетенции которых было следить за развитием немецко-советских отношений после падения Франции. Не имея штатных подчиненных, он использовал в качестве информаторов и помощников польских военных офицеров, которые избежали как советского, так и немецкого ареста. Он давал им японские паспорта и возможность пользоваться японскими дипломатическими должностями. Сугихара помогал полякам находить спасительные лазейки для их друзей-офицеров. Поляки поняли, что можно устроить поездку в Японию через Советский Союз, имея какую-то выездную японскую визу. Этим путем удалось бежать только небольшому количеству польских офицеров, хотя по крайней мере один из них добрался до Японии и писал разведывательные донесения о том, что видел, пересекая СССР[287]287
  Krebs G. Japan and the German-Soviet War, 1941. – Pp. 545, 548; Levine H. In Search of Sugihara. – Pp. 132, 218, 262, 273; Rotner S.P. Japanese Diplomats and Jewish Refugees. – Pp. 102, 107, 113–114.


[Закрыть].

В это же время Сугихару начали навещать еврейские беженцы. Эти евреи были польскими гражданами, которые сбежали от немецкого вторжения в сентябре 1939 года, но теперь боялись советской власти. Они слышали про июньскую депортацию евреев 1940 года и опасались повторить их судьбу. Они были правы: годом позже советская власть депортирует семнадцать с половиной тысяч человек из Литвы, семнадцать тысяч – из Латвии и шесть тысяч – из Эстонии. При содействии польских офицеров Сугихара помог нескольким тысячам евреев выбраться из Литвы. Они проделали длинный путь на поезде через Советский Союз, затем кораблем в Японию, а оттуда – в Палестину или США. Эта операция была заключительной частью (молчаливой, но прочной) нескольких десятилетий сотрудничества польской и японской разведок[288]288
  Об указанных цифрах см.: Polian P. Against Their Will: The History and Geography of Forced Migrations in the USSR. – Budapest: CEU Press, 2004. – P. 123. Также см.: Weinberg G.L. A World at Arms. – Pp. 167–169; Kuromiya H., Pepłoński A. Między Warszawą a Tokio. – Pp. 470–485.


[Закрыть].

* * *

В 1940 году нацистские лидеры хотели избавиться от примерно двух миллионов евреев на своей половине Польши, но не могли договориться между собой, как этого достичь. Изначальный военный план предусматривал создание своего рода резерваций для евреев в Люблинском округе Генерал-губернаторства. Однако, поскольку площадь захваченной немцами территории Польши была относительно невелика, а Люблин от Берлина не дальше (700 км), чем два огромных города, из которых депортировали бы евреев (600 км до Варшавы и 500 км до Лодзи), то это так и не стало приемлемым решением проблемы. Ганс Франк, генерал-губернатор, возражал против прибытия евреев на свою территорию. В конце 1939-го и в начале 1940 года Гиммлер и Грейзер продолжали привозить поляков из Вартеланда в Генерал-губернаторство – всего 408 525 человек, что было близко к числу польских граждан, депортированных советской властью. Это принесло огромные страдания переселяемым, но не помогло изменить этнический баланс в Германии. Поляков было попросту слишком много, и перемещение их из одной части оккупированной Польши в другую только добавило хаоса. Это вряд ли способствовало воплощению в жизнь великой мечты Гитлера об освобождении жизненного пространства на востоке[289]289
  Число депортированных (408 525 человек) – это сумма депортированных во время главных операций. Резерфорд приводит цифру пятьсот тысяч человек (см.: Rutherford P.T. Prelude to the Final Solution. – P. 7).


[Закрыть].

Адольфа Эйхмана, специалиста по депортациям, наняли осенью 1939 года, чтобы повысить эффективность операции. Эйхман уже продемонстрировал свои умения, ускорив эмиграцию австрийских евреев из Вены. Однако он обнаружил, что проблема с депортацией евреев в Генерал-губернаторство состоит не столько в ее недостаточной эффективности, сколько в бессмысленности. Эйхман узнал, что генерал-губернатор Ганс Франк больше не хочет видеть евреев в своей колонии. Эйхман умудрился послать в Генерал-губернаторство около четырех тысяч австрийских и чешских евреев в октябре 1939 года до того, как эту практику приостановили. Он тогда сделал очевидный вывод: два миллиона евреев нужно депортировать с немецких земель на восток – на огромную территорию союзника Германии, Советского Союза. Сталин, если на то пошло, уже создал зону еврейского поселения – на Дальнем Востоке СССР, в Биробиджане. Как заметили немцы (и у них будет еще одна возможность это заметить), у советского режима, в отличие от их собственного, была государственная возможность и незаселенная местность для эффективного осуществления массовых депортаций. Немцы предложили трансфер европейских евреев в январе 1940 года. Сталин не проявил интереса[290]290
  Об Эйхмане и январском предложении 1940 года см.: Polian P. Hätte der Holocaust. – Pp. 3, 7, 19.


[Закрыть].

Если Генерал-губернаторство находилось слишком близко и было слишком маленьким, чтобы решить вопрос, который нацисты считали расовой проблемой, и если СССР не был заинтересован забрать евреев, то что оставалось сделать с расовыми врагами, которые составляют коренное население? Их нужно держать под контролем и эксплуатировать до того, как будет найдено «окончательное решение» (в его качестве все еще рассматривали депортацию). Модель предложил Грейзер, приказавший 8 февраля 1940 года создать гетто для двадцати трех тысяч евреев города Лодзь. В том же месяце Людвиг Фишер, немецкий губернатор Варшавского округа, поручил юристу Вальдемару Шону разработать план гетто. В октябре и ноябре более ста тысяч поляков-неевреев вычистили с территории северо-западного района Варшавы, который немцы выбрали в качестве гетто, и свезли туда более ста тысяч варшавских евреев из остальных районов города. Евреев заставляли носить нарукавные повязки, обозначавшие, что они евреи и подчиняться другим унизительным правилам. Они утратили частную собственность за пределами гетто – она перешла сначала к немцам, а затем иногда переходила к полякам (многие из которых потеряли свои дома из-за немецких бомбежек). Если варшавских евреев ловили за пределами гетто без пропуска, они подвергались смертной казни. Участь евреев на остальной территории Генерал-губернаторства была такой же[291]291
  О возникновении гетто в Лодзи см.: Życie i zagłada. – P. 430. Непревзойденное описание варшавского гетто см.: Engelking B., Leociak J. Getto warszawskie: Przewodnik po nieistniejącym mieście. – Warszawa: OFiS PAN, 2003 (в английском переводе: Engelking B., Leociak J. The Warsaw Ghetto: A Guide to the Perished City. – New Haven: Yale University Press, 2009). О Шоне см.: B.T. Waldemar Schön – Organizator Getta Warszawskiego // Biuletyn Żydowskiego Instytutu Historycznego. – 1964. – № 49. – Pp. 85–90. О планах немцев и о передвижении населения см.: Browning C.R. The Origins of the Final Solution. – Pp. 100–124.


[Закрыть].

Варшавское и другие гетто в 1940-м и 1941 годах стали импровизированными трудовыми лагерями и загонами для людей. Немцы избрали еврейское самоуправление, или юденрат, обычно из числа довоенных общественных деятелей местной еврейской общины. В Варшаве юденрат возглавил Адам Черняков, журналист и довоенный сенатор. Юденрат выступал посредником между немцами и евреями гетто. Немцы также создали невооруженные отряды еврейской полиции (в Варшаве их возглавлял Юзеф Шерински), которые должны были поддерживать порядок, пресекать побеги и проводить в жизнь немецкую политику принуждения. Было совершенно неясно, что из этого получится, хотя со временем евреи убедились, что жизнь в гетто не может поддерживаться бесконечно. Тем временем Варшавское гетто стало местом посещения немецких туристов. Историк гетто Эммануэль Рингельблюм писал, что «особой популярностью пользуется барак, где лежат десятки трупов в ожидании похорон». Бедекерский путеводитель по Генерал-губернаторству был издан в 1943 году[292]292
  Drozdowski M.M. The History of the Warsaw Ghetto in the Light of the Reports of Ludwig Fischer // Polin. – 1988. – № 3. – Pp. 189–190. Также см.: Engelking B., Leociak J. Getto warszawskie (Раздел 2). О Рингельблюме см.: Friedländer S. The Years of Extermination: Nazi Germany and the Jews, 1939–1945. – New York: HarperCollins, 2007. – P. 160. О туристах также см.: Mazower M. Hitlerʼs Empire. – P. 95.


[Закрыть].

Летом 1940 года, после падения Франции, немцы вернулись к идее отдаленного «окончательного решения». Советская власть отвергла идею депортации евреев в СССР, а Франк воспрепятствовал их массовому переселению в свое Генерал-губернаторство. Мадагаскар был владением Франции; после завоевания Франции единственным препятствием для его реколонизации был Королевский флот. Гиммлер размышлял так: «Я верю, что благодаря великому путешествию евреев в Африку или другую удаленную колонию я увижу полное искоренение самого понятия “евреи”». Это, конечно, был не предел его амбиций, поскольку он продолжал: «За несколько более продолжительный период времени станет возможным вызвать исчезновение с нашей территории таких национальных понятий, как украинцы, гурали, лемки. И то, что сказано об этих кланах, относится – в соответственно большем масштабе – также и к полякам...»[293]293
  Цит.: Zagłada polskich elit. – P. 23. Также см.: Longerich P. The Unwritten Order: Hitlerʼs Role in the Final Solution. – Stroud: Tempus, 2001. – P. 55; Kershaw I. Fateful Choices: Ten Decisions That Changed the World, 1940–1941. – Londond: Penguin Books, 2007. – P. 447. 11 437 человек умерли в Лодзинском гетто в 1941 году (см.: Życie i zagłada. – P. 430).


[Закрыть]

Евреи умирали в больших количествах, особенно в Варшавском гетто, куда было согнано более четырехсот тысяч человек. Гетто занимало территорию всего лишь около пяти квадратных километров, поэтому плотность населения была 77 220 человек на квадратный километр. Однако евреи, умиравшие в Варшаве, в большинстве своем не были варшавскими евреями. В Варшавском округе, как и по всей территории Генерал-губернаторства, немцы свозили евреев из маленьких поселений в большие гетто. Евреи, живущие за пределами Варшавы, были обычно беднее и потеряли все, что имели, во время депортации. Отвозя их в Варшаву, им давали мало времени на сборы, и они часто не могли взять с собой того, что у них было. Эти евреи из Варшавского округа стали в гетто уязвимым подклассом, склонным к голоду и болезням. Из приблизительно шестидесяти тысяч евреев, умерших в Варшавском гетто в 1940-м и 1941 годах, большую часть составляли переселенцы и беженцы. Именно они больше всего страдали от жесткой немецкой политики, например, от решения не выделять гетто продуктов в течение всего декабря 1940 года. Они часто умирали от голода после долгих мучений и моральной деградации[294]294
  См. пережде всего: Żbikowski A. Żydowscy przesiedleńcy z dystryktu warszawskiego w getcie warszawskim, 1939–1942 // Prowincja noc. Życie i zagłada Żydów w dystrykcie warszawskim / Ed. by Engelking B., Leociak J., Libionka D. – Warszawa: IfiS PAN, 2007. – Pp. 224–228; а также: Życie i zagłada. – P. 224; Browning C.R. The Origins of the Final Solution. – P. 124; Kassow S.D. Who Will Write Our History? Rediscovering a Hidden Archive from the Warsaw Ghetto. – New York: Vintage, 2009. – Pp. 107, 273. Эти движения были бессмысленными даже с точки зрения немцев: евреев убирали из Варшавского округа с января по март 1941 года, чтобы приготовить место для поляков, которых в свою очередь изгоняли из Вартеланда, чтобы подготовить место для немцев, приезжавших с Запада, из Советского Союза, но Германия вторглась в Советский Союз в июне 1941 года, поэтому немцы могли двигаться на восток и колонизировать тамошние земли.


[Закрыть].

Родители часто умирали первыми, оставляя детей в одиночестве в чужом городе. Гитля Шульцман вспоминала, что после смерти матери и отца она «бесцельно бродила по гетто и вся опухла от голода». Сара Сборов, чья мать умерла, лежа с ней в одной постели, и чья сестра после этого опухла от голода и тоже умерла, писала: «Внутри себя я все знаю, но не могу это выразить». Умевший очень четко формулировать свои мысли подросток Израиль Ледерман понимал, что идет «две войны: война пуль и война голода. Война голода хуже, потому что тогда человек страдает, от пуль умираешь сразу». По воспоминаниям доктора, «десятилетние дети продавали себя за хлеб»[295]295
  О Сборов и Ледермане см.: Archiwum Ringelbuma. Tom 2: Dzieci – tajne nauczanie w getsie warszawskim / Ed. by Sakowska R. – Warszawa: ŻIH, 2000. – Pp. 50, 51. Цит.: Żbikowski A. Żydowscy przesiedleńcy z dystryktu warszawskiego w getcie warszawskim, 1939–1942. – P. 260.


[Закрыть].

В Варшавском гетто организации еврейской общины устроили приюты для сирот. Некоторые дети от отчаяния хотели, чтобы их родители умерли, и тогда они, по крайней мере, могли бы получать сиротские продовольственные пайки. Некоторые приюты были чудовищным зрелищем. По воспоминаниям одной воспитательницы, дети «матерились, били друг друга, отталкивали друг друга от горшка с кашей. Тяжелобольные дети лежали на полу, другие опухали от голода, трупы не убирали по нескольку дней». Она работала изо всех сил, наводя порядок в приюте, но в конце концов дети заболели тифом. Ее заперли внутри на карантин вместе с подопечными. Как она писала в своем дневнике с необыкновенной проницательностью, приют «теперь используется как газовая камера»[296]296
  Sprawozdania świetliczanek z getta warszawskiego // Biuletyn Żydowskiego Instytutu Historycznego. – 1975. – № 94. – P. 65 (цитаты на с. 69 и 70).


[Закрыть].

Хотя немцы сохраняли довоенную польско-еврейскую элиту, выбирая из них членов юденрата для внедрения в гетто немецкой политики, они в то же время имели тенденцию считать польскую нееврейскую элиту политической угрозой. В начале 1940 года Гитлер пришел к заключению, что более опасных поляков Генерал-губернаторства нужно просто казнить. Он сказал Франку, что польские «руководящие элементы» следует «ликвидировать». Франк составил список групп, подлежавших уничтожению, который очень походил на список операции «Танненберг»: в него входили образованные, политически активные люди и духовенство. По интересному стечению обстоятельств он огласил этот план «ликвидации» тех, кого считали «духовными лидерами», своим подчиненным 2 марта 1940 года, за три дня до того, как Берия начал террористические операции против польских узников в Советском Союзе. Его основная политика была такой же, как и у Берии: уничтожить людей, уже находившихся под арестом, затем арестовать тех, кого считали опасными, и тоже их уничтожить. В отличие от Берии, Франк пользовался случаем для расстрела и обычных преступников, по-видимому, чтобы освободить места в тюрьмах. К концу лета 1940 года немцы убили около трех тысяч человек, которых считали политически опасными, и примерно столько же обычных преступников[297]297
  Friedländer S. The Years of Extermination. – P. 40. Также см.: Tooze A. The Wages of Destruction. – Pp. 364–365; Mańkowski Z. Ausserordentliche Befriedungsaktion 1940. – Pp. 9–11 (цитата на с. 11). Сравните с: Katyn: A Crime. – Pp. 114–115; Jolluck K.R. Exile and Identity. – P. 15.


[Закрыть].

Немецкая операция была не так хорошо скоординирована, как советская. «Акция AB» (Ausserordentliche Befriedungsaktion, Чрезвычайная акция по умиротворению), как назывались эти убийства, по-разному проводилась в каждом из округов Генерал-губернаторства. В Краковском округе узникам зачитали суммарный вердикт, хотя никакого приговора на деле не было вынесено. Вердикт указывал на измену, что оправдывало смертельный приговор, но этому противоречило то, что в документах было зафиксировано, будто бы всех застрелили при попытке к бегству. На деле же узников забрали из тюрьмы Монтелюпих в Кракове в близлежащую Kшесавице, где они сами себе вырыли ямы. На следующий день их расстреляли, группами по тридцать–пятьдесят человек. В Люблинском округе узников держали в городском замке, затем отвезли на юг от города. При свете фар грузовиков их расстреляли из автоматов перед ямами. В ночь 15 августа 1940 года было расстреляно четыреста пятьдесят человек[298]298
  Wieliczko M. Akcja AB w Dystrykcie Krakowskim // Ausserordentliche Befriedungsaktion 1940 Akcja AB na ziemiach polskich / Ed. by Mańkowski Z. – Warszawa: GKBZpNP-IPN, 1992. – Pp. 34–35; Pankowicz A. Akcja AB w Krakowie. – Pp. 43–45; Zagłada polskich elit. – Pp. 62, 67.


[Закрыть].

В Варшавском округе узников держали в тюрьме Павяк, а затем вывезли в Пальмирский лес. Там немцы заставили людей выкопать несколько длинных рвов по тридцать метров в длину и три метра в ширину. Узников разбудили на рассвете и приказали собрать свои вещи. Вначале они, видимо, подумали, что их перевозят в другой лагерь. И только когда грузовики завернули в лес, они поняли, что с ними будет. Самой кровавой была ночь с 20 на 21 июня 1940 года, когда расстреляли 358 человек[299]299
  Bartoszewski W. Warszawski pierścień śmierci. – Pp. 64–65; Dunin-Wąsowicz K. Akcja AB w Warszawie // Ausserordentliche Befriedungsaktion 1940 Akcja AB na ziemiach polskich / Ed. by Mańkowski Z. – Warszawa: GRBZpNP-IPN, 1992. – P. 24.


[Закрыть].

В Радомском округе акция была особенно систематической и жестокой. Узников связали и зачитали им вердикт: они представляли «угрозу для немецкой безопасности». Как и в других городах, поляки обычно не понимали, что это была как бы юридическая процедура. Их уводили большими группами вечером, согласно расписанию: «3:30 – связать, 3:45 – зачитать вердикт, 4:00 – перевозка». Несколько первых групп отвезли в песчаную местность в двенадцати километрах на север от Ченстохова, где им надели на глаза повязки и расстреляли. Жена одного из узников, Ядвига Флак, позже смогла пробраться на место расстрела. Она увидела в песке безошибочные признаки того, что произошло: осколки костей и кусочки наглазной повязки. Ее муж Мариан был студентом, ему только что исполнилось двадцать два года. Четверо узников, которые были членами городского совета, выжили. Зять Гиммлера, который управлял городом, полагал, что они нужны ему для того, чтобы построить для немцев плавательный бассейн и бордель[300]300
  Pietrzykowski J. Akcja AB na ziemi częstochowskiej i radomszczańskiej // Ausserordentliche Befriedungsaktion 1940 Akcja AB na ziemiach polskich / Ed. by Mańkowski Z. – Warszawa: GKBZpNP-IPN, 1992. – Pp. 113–115; Jankowski A. Akcja AB na Kielecczyżnie // Ausserordentliche Befriedungsaktion 1940 Akcja AB na ziemiach polskich / Ed. by Mańkowski Z. – Warszawa: GKBZpNP-IPN, 1992. – Pp. 65–66. О борделе для немцев см.: Pietrzykowski J. Akcja AB w Częstochowie. – Katowice: Wydawnictwo Śląsk, 1971. – Рp. 77–78.


[Закрыть].

Позже группы из Ченстохова отвезли в лес. Там были расстреляны 4 июля 1940 года трое сестер Глинских – Ирена, Янина и Серафина. Все три отказались выдать информацию о местонахождении родных братьев. Янина называла немецкое правление «смешным и временным». Она говорила, что никогда не предаст «своего брата или другого поляка». И не предала[301]301
  Pietrzykowski J. Akcja AB na ziemі. – Pp. 114–115.


[Закрыть].

По пути к месту экзекуции узники выбрасывали из грузовика записки в надежде, что прохожие их найдут и передадут семьям. Это был своего рода польский обычай, и записки на удивление часто доходили до адресатов. Люди, писавшие их, в отличие от узников трех советских лагерей, знали, что умрут. Узники Козельска, Осташкова и Старобельска тоже бросали записки из автобусов, покидая лагеря, но они чаще писали так: «Мы не знаем, куда они нас отправляют»[302]302
  См., например: Pankowicz A. Akcja AB w Krakowie // Ausserordentliche Befriedungsaktion 1940 Akcja AB na ziemiach polskich / Ed. by Mańkowski Z. – Warszawa: GKBZpNP-IPN, 1992. – P. 44. Про «Мы не знаем...» см.: Katyn: A Crime. – P. 182.


[Закрыть].

Отсюда разница между советскими и немецкими репрессиями. На восток от линии Молотова-Риббентропа советский режим тяготел к секретности, и за исключением разве что каких-то экстраординарных случаев ему удавалось ее соблюдать. На запад от линии Молотова-Риббентропа немцы не всегда хотели скрытности, и она им плохо удавалась, даже если они ее хотели. Так жертвы «операции АВ» смирялись или пытались смирить свои семьи с постигшей их судьбой. Люди, ожидавшие смерти, по-разному видели смысл происходящего. Мечислав Габровски писал: «Кровь, пролитая на польской земле, удобрит ее и взрастит мстителей свободной и великой Польши». Ричард Шмидт, который набросился на своих следователей, не хотел поощрять месть: «Пусть дети не мстят, ибо месть порождает месть». Мариан Мушински попросту попрощался с семьей: «Господь с вами. Люблю вас всех»[303]303
  Обо всех трех мужчинах см.: Рietrzykowski J. Akcja AB na ziemі. – Pp. 117–118.


[Закрыть].

* * *

Некоторые их тех, кто шел на смерть в ходе «Акции АВ», думали о своих семьях, посаженных в тюрьму советским правительством. Хотя советская и немецкая власти не координировали своих действий против образованных поляков, они выбирали себе в жертву одинаковый тип людей. СССР старался устранить те элементы, которые считал опасными для своей системы, под предлогом классовой войны. Немцы же защищали свои территориальные приобретения, исходя из тех соображений, что неполноценная раса должна знать свое место. В конце концов, политика обоих государств была очень похожей: депортации и массовые расстрелы проводились более-менее одновременно.