Текст книги "Дьявол по соседству (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Но она не будет такой, как они.

Никогда.

И ни за что.

Она решила это.

Но какая-то ее часть, возможно, инстинкты, стали гораздо острее, чем раньше. Ибо она слышала все, чувствовала все. Никогда еще ночь не была такой, как эта, никогда еще ветерок не был так наполнен запахом ночных цветов, земли и зеленой травы. Эти запахи были настолько резкими, что, казалось, у каждого был свой оттенок. И, несмотря на тени, накрывшие улицы, видела она исключительно хорошо... все было четким и ярким. Видела, как кошка.

Все пугало ее... и интриговало.

Девчонка дернула за поводок, и Мейси двинулась вперед. Они вели ее в свое логово, и она даже представить себе не могла, что это будет за место. Они шли через переулки, через пустыри, густо заросшие пахнущими соломой сорняками. Ей казалось, что они где-то возле городского парка. Они шли, пока не добрались до высокого, побеленного здания со шпилем, касающимся звезд. Теперь Мейси знала, где они. Да, возле парка, пересечение 8-ой улицы и Холли-авеню. Салемская евангелическо-лютеранская церковь.

 Здесь? Это сюда они вели ее?

Она поднялась по лестнице, и ее втолкнули в двери. Здание было узким, стены, давящие с обеих сторон, над головой – неотесанные балки. Переполненный проход, скамьи по обе стороны от него. Похоже на какую-то клятую пограничную церковь в городке, вроде Додж-сити, – подумала Мейси.

Это место вызывало клаустрофобию.

Напоминало пещеру.

 Звериное логово.

Она сразу же почувствовала запах смерти. Среди скамей виднелись скопления теней, их было много. Тени вышли, чтобы поприветствовать их, превращаясь в людей или некое их подобие. Они бросились к Мейси. Грязные, маслянистые руки поглаживали ее. Лица, похожие на луны. Ухмыляющиеся зубастые рты. Все эти люди хватали ее, и запах, исходящий от них... запах пота и грязных тел, крови, мяса и нечистот.

Ее подтолкнули к алтарю.

От него пахло мочой и кровавыми внутренностями.

Возле него были свалены тела, три или четыре, все выпотрошенные, как лосось, внутренности тщательно удалены и брошены в ведра. А высоко над алтарем, где столько лет провисел на кресте Христос, теперь находилась другая фигура. Христос исчез, а на его месте был прибит труп. Труп полной женщины, темный от засохшей крови. У нее были огромные, обвислые груди, раздутый живот, бледные, мясистые бедра. Тело было покрыто порезами, и Мейси отчетливо видела грубые черные швы, удерживающие плоть воедино. Но местами они разошлись, и было очевидно, что она набита сухими листьями, сеном и тростниковой соломой.

 Да, женщина была выпотрошена... а затем набита, как чучело.

Тотемное чучело.

Соломенная ведьма.

Мейси молча смотрела на эту мерзость. На это богохульное уродство. В рот и глазницы трупа были вставлены свечи. Они горели, оплавляясь и отбрасывая зловещие тени на то кровавое непотребство, в которое был превращен алтарь.

Девчонка дернула за поводок и потащила Мейси к алтарю, на грязную солому и окровавленный ковер, в самую гущу месива из человеческих тел, конечностей и внутренностей. Мейси корчилась в желчи и слизи, с ужасом и благоговением глядя на выпотрошенную и набитую, словно чучело богиню новой церкви...

61

Луис убегал.

Возможно, от города, возможно, от самого себя, но в основном, от своих преследователей. Он все бежал и бежал, пытаясь не думать о том, что только что случилось. Пытался не думать ни о чем другом, кроме как о гонящихся за ним охотниках. Пытался не видеть Мишель и тот взгляд ее глаз, пытался забыть, что это именно она пустила за ним погоню.

Он не мог думать об этом.

Потому что единственной причиной, почему он оставался в этом клятом городе, была Мишель. А теперь она была чужой для него, жестокой осиной королевой с собственным ульем. Если б он не остался, то не стал бы игроком в этой кошмарной игре, и Мейси была бы с ним. А не осталась бы где-то там. Мертвая, изнасилованная, или еще хуже... превратившаяся в одну из них.

Но не сейчас, не сейчас.

Сейчас ему нельзя беспокоиться насчет всего этого.

Легкие у него уже болели, ноги ныли, одежда промокла от пота. Господи, он слишком стар для этого дерьма. Слишком стар. Ему нужно найти укрытие, но все, что он видел – дом, переулок или живая изгородь – казалось, кишело угрозой. Темные места, где костлявые руки могли найти его, схватить и сделать с ним самое страшное.

Луис свернул на Мэйн-стрит и остановился. Если он продолжит бежать, то возможно, сумеет выбраться из города... если продержится еще пару миль. Или он сможет найти машину или здание, какое-нибудь укрытие. Просто не было времени проверять каждую припаркованную машину на наличие ключей. Если он начнет это делать, они его настигнут.

Луис окинул взглядом Мэйн-стрит, посмотрел на боковые улицы и пересекающие ее переулки. Он стоял, упираясь руками в колени и пытаясь отдышаться. Господи, так дальше не пойдет. Если он не найдет безопасное место или машину, чтобы выбраться из города, эта беготня будет продолжаться до рассвета, возможно, еще дольше. Охотники загонят его до смерти, как собаки оленя.

Мэйн-стрит петляла и извивалась, словно тело змеи. Множество острых углов и высоких зданий, густых деревьев и небольших холмов. Столько мест, где можно спрятаться. Он догадывался, что большинство магазинов и зданий на Мэйн-стрит закрыто. Кроме одного или двух, но опять же, у него не было времени проверять все двери. Инстинкт подсказывал ему просто пойти домой. Но если Мишель желает его смерти, то, несомненно, направит клан туда.

 Если помнит, где их дом.

Луис оглянулся и увидел, что охотники приближаются. Увидел, как примерно дюжина их поднялась на залитый лунным светом холм позади него. Он слышал топот их ног и их крики. Почему они не оставят его в покое? Почему не побегут за кем-то другим?

 А может, никого больше нет, Луис? Может, ты – последний?

Боже, это невероятно. Если это так, то там их должны быть тысячи... ему никогда не справиться. Он просто не сможет.

Луис снова бросился бежать, обретя второе дыхание. Тело у него болело, и он был рад, что не курил последние семь или восемь лет. Года три назад он стал заниматься пробежками, но это продолжалось недолго. Сейчас он жалел, что бросил.

Теперь их было больше.

Те, что попроворнее, первыми преодолели холм. Молодые и подготовленные. Те, что постарше, отстали. Но теперь и они уже спускались с холма.

Луис резко ускорился, завернув за один из острых углов, и припустил через тени, отбрасываемые рядом зданий. Бросился в переулок, вынырнул с другой стороны и побежал вдоль авеню, через дворы и заправочную парковку. Остановился, пытаясь перевести дух. Он по-прежнему слышал их.

Он побежал по узкой боковой улочке, пока та не вывела его на Провиденс-стрит, пересекающую город прямо по центру с юга на север. Перешел по мосту через Грин-ривер, и крики преследователей стихли вдали. Он продолжал идти, пытаясь максимально увеличить расстояние между собой и ими. Если он пройдет по Провиденс-стрит шесть или семь кварталов, то упрется в пересекающую ее 7-ую авеню, а там и до Раш-стрит рукой подать. Если он захочет сделать это, конечно же. А он думал, что захочет. Потому что знал этот район, и хотя там тоже было полно безумцев, он знал, что некоторые жители оставляли ключи в машинах.

Провиденс-стрит была одной из тех улиц, вдоль которой располагались, как коммерческие предприятия, так и жилые дома. Можно было пройти два квартала частных домов, наткнуться на парочку баров, мебельный магазин или гараж для грузовиков, пройти еще несколько домов и увидеть контору пивного дистрибьютора, маленькую гамбургерную или забегаловку, где кормят жареной курицей. Множество магазинчиков и закусочных, чьи витрины постоянно менялись, когда продавец спортивных луков выезжал, и его место занимал обойщик мебели. Множество владельцев магазинов жили прямо над своими конторами, как раньше их отцы и деды.

Луис вырос недалеко от Провиденс-стрит, на Миддлтон-стрит. Хотя его родители давно умерли, как и большинство родственников, дом в котором он вырос, по-прежнему стоял, хотя второй этаж был снесен после пожара, случившегося пятнадцать лет назад. Но он рос в южной части Провиденс-стрит, и знал там все углы и закутки, каждый дворик и тупичок. Каждый старый пустой сарай и каждый склад. Когда он был ребенком, на углу 5-ой авеню и Провиденс-стрит стоял большой красный амбар с большим огороженным забором двором, где он играл вместе с друзьями. Много лет назад там была конюшня, но это было задолго до того, как по Провиденс стали ездить старые трамваи. Он слышал, что рельсы по-прежнему находятся под нынешней улицей, вместе с мостовой, по которой они были проложены.

Луис дошел до 4-ой авеню и рухнул возле ряда раскинувшихся дубов, задыхаясь и хватая ртом воздух. Он знал эти деревья. В детстве он лазил по ним. Можно было сидеть на ветках, нависающих над улицей, и смотреть, как под тобой проезжают машины и грузовики. Он знал, что на стволах этих деревьев еще оставались его инициалы и инициалы его друзей. В конце квартала располагалась "Покойницкая Слодена", высокое здание из серого бетона, примыкающее к городскому кладбищу. А напротив, через улицу находилась маслобойня "Фретзен Бразерс", и множество жмущихся друг к дружке старых домов.

Конечно же, там мало что изменилось.

 Разве что это были уже не совсем дома, а нагромождения клеток. В каждой из которых сидела одна или несколько слюнявых тварей, которые раньше были людьми...

Они приближались.

Это казалось невероятным, но они приближались. Луис задался вопросом, что если они не только внешне походили на стаю, но и являлись ею на самом деле? Что если они, каким-то образом, чуяли его запах и собирались загнать его до смерти? Он выбрал довольно сложный маршрут, и все же они нашли его, разыскали по запаху, как настоящие собаки.

Луис думал, что не сможет больше бежать.

Они были еще далеко. Он поднял глаза на дерево, покрытое пятнами лунного света. Оно возвышалось над Провиденс-стрит на добрые тридцать, если не сорок, футов. Оглядевшись, он проверил ствол, который был таким широким, что его не смогли бы обхватить даже двое мужчин. Некоторые из старых опор были сломаны непогодой или другими детьми. Но некоторые сохранились, и их было достаточно. Он потянулся и ухватился за сук у себя над головой, поставив ногу на один из выступов. Начал подниматься, тужась и ругаясь себе под нос. Возраст давал о себе знать. Один раз нога у него соскользнула, и он повис, держась за сук, но, наконец, смог подтянуться, порвав лицом паутину. Из ствола торчали твердые, похожие на спицы ветки. Поднырнув под несколькими из них, он стал карабкаться по другим, пока не поднялся на добрые пятнадцать футов. Сев на один сук, он обхватил руками ствол и стал ждать. С кончика носа сорвалась капля пота.

Он слышал их.

Переведя дух, стал карабкаться еще выше, словно испуганная обезьяна.

Они приближались...

62

Когда Мейси очнулась, может, час или два спустя, то обнаружила, что висит в воздухе в футах трех от почерневшего ковра алтаря. Запястья у нее были связаны пеньковой веревкой, другой конец которой был закреплен где-то вверху. Она висела, веревки, врезающиеся в плоть, словно раскаленные провода, казалось, затягивались все сильнее и сильнее, перекрывая циркуляцию крови в теле. Ее руки онемели, но плечи, несущие основную тяжесть ее веса, горели огнем и непрерывно пульсировали.

Однако боль казалась какой-то далекой.

Мейси находилась у них в логове.

Они были повсюду, теснились в дымной тьме, двигались вокруг, словно первобытные тени в сумрачной мгле. Единственным источником света служили горящие свечи. Они отбрасывали неровное мерцание, отражающееся в клубах медленно ползущего в воздухе дыма. С помощью прутьев и обломков скамей дикари развели костер. Примерно дюжина их теснилась вокруг него. Мужчины, женщины, парочка грязных голых детишек. Старуха, тоже голая, с жуткой отвисшей грудью, покрытой язвами, бросала в костер то ли листья, то ли травы, напевая что-то себе под нос.

Мейси не слышала, что именно.

Но другие отвечали ей хриплыми, гортанными стонами, в которых не было ничего человеческого, и которые больше напоминали низкий волчий или собачий рык. Время от времени один из детишек издавал тявканье, похожее на то, которое издают гиены, дерущиеся из-за трупа.

Дым жег Мейси глаза, голое тело покрылось маслянистой пленкой. Она смогла разглядеть разбросанные по полу предметы, напоминающие кости и шкуры, возможно, среди них лежало несколько черепов без нижних челюстей. Видела она их не очень хорошо, зато чувствовала запах. Запах смерти, запах жира и крови.

Ее первым инстинктивным желанием было закричать, попытаться освободиться от веревок, позвать на помощь. Но она уже делала это и прекрасно понимала тщетность этих попыток. Иногда, когда ты лежишь куском мяса в пещере медведя, лучше не привлекать к себе внимание.

Она увидела у подножия алтаря трех женщин и одного мужчину, связанных вместе. Одна из женщин подняла на нее потрясенные, испуганные глаза. Это значило, что она – не одна из них. Что она – не зверь, а нормальная. Мейси было жалко ее, но ничего нельзя было поделать.

Мейси видела, что это больше не церковь. Не освященное место, а грязное логово порочных тварей – троглодитов, пещерных обитателей и людоедов, ходячей чумы из забытой эпохи.

От осознания того, что эти люди были не просто сумасшедшими, перепившими кретинами, а первобытными звероподобными тварями, воплощенной деградацией человеческого рода, ей стало страшно. Ибо мир захватила тьма, и те, кто охотились в ней, не искали света, и довольствовались тем, что сновали в тенях разума. Теперь эта церковь была пещерой, вольером, логовом. Те твари больше не были женщинами и мужчинами, они были просто... зверями. Бог покинул это место. Это больше не его дом. Теперь – это обитель языческого зла. Свидетельством тому служила мертвая женщина на кресте. И Мейси не сомневалась, что с регрессом, с пробуждением генетической памяти, это место кишело первобытными духами, давно забытыми темными богами плодородия и охоты. И возможно, если б она отключила свой мозг, позволив ему работать на самом низком уровне, она увидела бы их. Ползучих, косматых существ из туманного прошлого, требующих жертвоприношения, требующих плоти и крови правоверных, искупления в его чистейшем виде. Отдайте мне вашего первенца, ибо любо мне дитя малое.

Мейси огляделась, прищурившись. Главные двери были открыты, ночной ветерок вытягивал дым. Она видела дикарей, приходящих из ночи, которые что-то тащили за собой (один мужчина вел на веревке голую девушку). Какая-то пара совокуплялась на груде окровавленных шкур. Старуха, вытаскивала что-то из волос у детей и поедала найденное. Мужчина затачивал кость, делая из нее шило. Девочка-подросток вырезала бритвой у себя на теле рисунки, в то время, как другая разрисовывала себе лицо кровью из собачьего трупа, пока мальчишка срезал ножом с него шкуру. Остальные ползали по полу, копаясь в костях и мусоре, выцарапывали символы на камнях, жевали мясо или внутренности, облизывали пальцы, щупали себя и храпели в темноте.

 Господи.

Неужели люди произошли от чего-то подобного?

Вот почему человеческий род так сильно боролся за цивилизацию, за порядок. Вот почему они приняли церковь, которая была жестокой по отношению к язычеству, приняли суровые законы, чтобы наказывать тех, кто ведет себя... нецивилизованно? Так думала Мейси. Вот почему люди не приемлют такие вещи, как каннибализм, охота за головами, ритуальные убийства. Да, конечно же, это было вопросом культуры, табу. И это было табу, потому что эти вещи прятались в человеческом прошлом. Те самые вещи, из которых человек поднялся, которые искоренил, и которых боялся всем своим нутром. Ибо каждое садистское убийство, каждый каннибалистический акт были напоминанием о нашем прошлом, о том, из чего мы произошли, и во что боялись снова скатиться.

Но как такое случилось?

Как тьма прошлого смогла вернуться? Как эта мрачная генетическая память смогла поглотить цивилизованный мир и погрузить его в пучину вырождения?

Может, возвращение в первобытное состояние это естественное явление? Может, это было каким-то образом предопределено, как эпоха средневековья, последовавшая за распадом Римской империи и до наступления эпохи Возрождения вытеснившая такие вещи, как культура и образование? Может, этот внутренний зверь всегда был более активен, чем кто-то догадывался, гораздо более близок к поверхности, готовый выпрыгнуть, оскалив клыки и выпустив когти? Ибо в этом не было ничего сложного, не так ли? Зверь с его примитивными потребностями и нуждами, такими как еда и совокупление, охота и продолжение рода, живет только одним днем, чтобы удовлетворить простые побуждения агрессии, размножения и инстинктивных желаний. Этот мир стал миром дикарей и племенных народов. Было возвещено начало новой Темной Эпохи. Как будто человечество устало от бремени цивилизации, с ее прогрессом, культурой и законами, жадностью и завистью, религиозной нетерпимостью и политической коррупцией. И захотело вернуться во времена, когда все люди считались абсолютно равными, когда твой успех зависел от результата твоей последней охоты, от твоей врожденной хитрости, от детей, которых ты вырастил, от оружия, которое ты сделал своими собственными руками. Да, зов дикой природы, атавистическое стремление в каждом мужчине, женщине и ребенке вернуться в эпоху фундаментальной простоты, когда огонь, который жарил ваше мясо и обогревал вашу пещеру, еще и освещал ваш мир.

 Закон джунглей.

 Естественный отбор.

 Дарвинизм в простейшем виде.

Вот о чем думала Мейси. Она всегда имела интеллектуальный склад ума и гордилась этим. Любой тупоголовый идиот мог забить гол на поле, и любая телка могла прыгать и подбадривать, но думать, правильно думать, это был дар, требующий умственных способностей, дисциплины и мотивации. И осознавая это, осознавая, что она все еще интеллектуал, Мейси понимала, что она в полной заднице.

В этом новом мире тьмы не будет места для людей думающих.

Она посмотрела вниз. Делать больше было нечего. Дым немного рассеялся, и она пожалела, что это произошло. Ее взору предстали вещи, которые она не хотела лицезреть. Ибо над костром на треножнике, сделанном из палаточных шестов, закрепленных в вершине изолентой, висело тело мальчишки. Он коптился, и, судя по запаху – тошнотворному смраду горелого мяса – готовился уже довольно давно.

Мейси стала извиваться.

Ужасы были повсюду. Она уже всякого насмотрелась, ее унижали, били, над ней измывались, но на такое она смотреть не могла... ребенок, готовящийся на костре.

Но то, что случилось потом, было гораздо хуже.

К костру подошли мужчина и женщина. У женщины в руках было ведро, а мужчина держал нож. Он ткнул труп мальчика ножом, заставив тот медленно и зловеще раскачиваться взад-вперед. Плоть мальчика местами обуглилась, вздутый живот был розовато-желтого цвета и поблескивал, как у жареного поросенка. Мужчина воткнул в него нож, и в костер с шипением побежал сок. Мужчина принялся отрезать от трупа куски мяса и кидать их толпе. Затем отсек гениталии мальчишки и бросил их в ведро. Потом принялся осторожно срезать кожу с живота и груди, пока она не отошла одним цельным куском, который он сдернул рывком.

Собравшиеся вокруг него дикари, чьи маслянистые лица поблескивали в грязном свете костра, едва сдерживали себя.

Решительным ударом он вогнал нож чуть ниже пупка и сделал разрез до самого горла. Стал извлекать желудок, печень, почки и кишки. Это заняло какое-то время. Пока он делал это, остальные ели, жевали плоть, лица у них были вымазаны кровью и жиром. Внутренности отправились в ведро. С помощью ручки ножа он стал проламывать мальчишке ребра, колотил ею, пока кости не поддались. Голыми руками отломил ребра и отбросил в сторону. Разрезал легкие, отогнул их и отсек сердечную мышцу. Она тоже отправилась в ведро.

 Толпа дикарей ревела и визжала от восторга.

Мейси не хотела смотреть, но не могла удержаться. Она перевела взгляд на связанных мужчину и трех женщин. Одна женщина смотрела на нее, как и раньше. Во рту у нее, как и у других, был кляп, поэтому она не кричала. Но судя по ее широко раскрытым, полным слез глазам, она хотела это сделать.

Мужчина отрезал труп мальчика от треножника и бросил на пол. С помощью тесака отрубил ему ноги, затем руки. Дикари набросились на них, дрались, кусались и царапались. Головой он не стал делиться. Он принялся рубить ее, пока не раскроил череп, затем снял скальп, извлек осколки костей, отломил их, как крабьи лапки. Перерезал мембрану и вытащил мозг. Теперь вокруг него собрались несколько женщин, и он с радостью с ними поделился. Они сели полукругом, стали окунать в череп свои узловатые пальцы и вычерпывать кусочки мозга. Поедали их с легким изяществом, посасывая и разжевывая зубами до состояния кашицы.

Тем временем, женщина с ведром разделила внутренности, быстро насадила их на прутья и поставила жариться над костром. Кровь и жир капали с них, шипя на углях.

Мейси увидела сердце, пронзенное прутом, и отвернулась.

Ее тошнило, и не столько от зрелища, сколько от дыма. Краем глаза она увидела, как одна из женщин вылизывает начисто внутреннюю стенку черепа мальчишки, в то время, как окровавленный мужчина с ножом в рук яростно трахает одну из ее подруг.

 О, Боже, ну и вонь.

Тут Мейси поняла, что позади нее кто-то стоит. Лифчик был срезан с нее, затем трусики. Мозолистые пальцы принялись хватать ее за ягодицы, пошлепывать по ним, тыкать в них толстыми кончиками. Мужчина. Это был мужчина. Он прижался к ней, и она почувствовала что-то твердое у себя между ног. Он стал лизать ей шею, дыша в ухо. Его дыхание пахло, как гангренозная рана.

Он разрезал веревки, которыми были связаны ее запястья. Мейси ударилась об алтарь и приготовилась драться. Она не сомневалась, что ее сейчас будут насиловать. Но легко она не дастся. Мужчина ухмыльнулся ей, его глаза походили на вскрывшиеся нарывы.

Он протянул к ней свои заскорузлые от крови руки...

63

Спускаться с дерева было не так просто, как подниматься, выяснил для себя Луис. Когда клан ушел, и появилась возможность отдышаться, он подождал немного, а затем начал спуск. Он двигался медленно, поскольку был уже не маленьким мальчиком, и падение могло закончиться для него переломом. А подобное сегодня в Гринлоне было смертельно опасно. Поэтому он спускался медленно. В футах восьми от земли у него соскользнула с ветки нога, и он едва не упал на тротуар. Его спасла счастливая случайность. Схватившись рукой за сук, он спустился на землю.

И бросился бежать.

Он бежал домой, словно загнанный зверь.

Когда Луис, наконец, добрался до своего дома на Раш-стрит, он задыхался, а тело у него болело и взмокло от пота. Он рухнул во дворе перед домом и просто дышал. Посмотрел на звезды сквозь ветви деревьев, и с удивлением заметил, что они остались прежними. Неужели они не изменились?

Наконец, он сел.

Валяться вот так было небезопасно, и он знал это.

Мозг продолжал напоминать ему, что ему нужен план, тактика выживания... но в голову ничего не шло. Что он мог сделать? Где спрятаться? Мир погряз в варварстве, дикари были повсюду.

Он окинул взглядом Раш-стрит.

Уличные фонари все еще горели, вокруг них кружили мотыльки и другие насекомые. Все дома были темными, как гробницы. Соседи Мерчанты. Маубы, Содерберги, Лавмены. Даже Гулды. В домах Старлингов и Кеннингов, через улицу, стояла мертвая тишина. Одни лишь тени, и легкий ветерок, шевелящий ветви деревьев. В такую ночь обычно слышно машины вдалеке, грохот грузовиков на шоссе. Но не сегодня...

Луис услышал вдалеке собачий вой.

Чей-то крик в нескольких улицах от него.

Ветерок донес запах дыма от горящих домов и автомобильных покрышек.

 И больше ничего.

Лишь ровное, похожее на вздохи дыхание ночного мира. Наверно, такими были звуки летних ночей во времена плейстоцена после таянья ледников.

Луис поднялся на ноги, двинулся через двор, и вдруг остановился как вкопанный. Два его окна были разбиты. Входная дверь раскрыта нараспашку. Внутри царила чернота разграбленного склепа. Ну, вот. И что теперь? Он убежит или осмелится войти туда и столкнется с тем, кто сделал это, если тот все еще поджидает внутри?

Оружие.

Ему потребуется оружие. В кармане у него по-прежнему лежал складной нож, но он хотел чего-то большего, что позволило бы ему наносить удары на расстоянии.

Он стал лихорадочно прокручивать в голове варианты. В гараже было множество инструментов. Но ключи были все еще в "Додже" на Мэйн-стрит. Он помнил, что на заднем дворе есть грабли. Лучше, чем ничего. Осторожно, стараясь держаться в тени, он двинулся туда. Он ожидал, что в любой момент на него могут напрыгнуть длиннорукие, пустоглазые слюнявые твари.

Грабли были именно там, где он оставил их две недели назад, после прополки сорняков в саду. Он снова услышал голос Мишель, ворчащей, чтобы он убрал их в гараж, пока они не заржавели.

 Мишель, Мишель, Мишель... Боже милостивый.

Но он не мог думать об этом, не мог...

 Дверь в гараж была раскрыта настежь.

 Дик Старлинг сбежал.

Теперь ночь казалась еще более опасной. Но Луис знал, что должен посмотреть и узнать. Крадучись, он двинулся туда. Казалось, будто дверь была выбита ногой. Дика Старлинга спас кто-то из них. Внутри было тихо. Держа грабли в одной руке, Луис пошарил в темноте, нашел включатель и щелкнул им. Свет станет для них маяком, но ему пришлось рискнуть.

Конечно же, Дик Старлинг исчез.

У Луиса была безумная, нездоровая надежда, что кто-то из них проскользнул сюда и убил его... но нет. Он просто исчез. Изолента была срезана с его запястий. Она валялась на полу, как сброшенная змеиная кожа. Цепи и замка нигде не было видно.

 Нужно двигать.

Луис отложил в сторону грабли и схватил молоток. Затем выключил свет и на цыпочках пересек двор. Вошел в дом через задний вход. Поднялся по черной лестнице на кухню. Тишина. Он подождал, подождал еще. Затем двинулся по коридору, по лицу у него стекал пот. Сердце колотилось так сильно, что Луис был уверен, что если в доме кто-то есть, то он его непременно услышит.

Он почувствовал запах крови.

Включил в гостиной свет. На ковре распростерлось тело. Женщина. Бледное голое тело. Кровь забрызгала стены, питалась в ковер. Женщина была выпотрошена, как корова, внутренности протянулись через всю комнату, словно мертвые змеи.

Луис отвернулся.

Бонни Мауб. Это была Бонни Мауб, которая жила через несколько домов от них. Она пришла сюда, возможно, ища помощи и... они настигли ее здесь. Возможно, Дик Старлинг. Возможно, те, кто его освободил. Борясь с тошнотой, Луис посмотрел на нее внимательнее. Кроме распоротого живота, у нее, казалось, больше не было других повреждений. Луис не был анатомом. Он не был уверен, но было похоже, что тот, кто ее убил, забрал часть ее внутренностей с собой. С пустым нутром она выглядела ужасно...

Хватит.

Он пойдет к Содербергам. У Майка Содерберга было оружие. Выйдя из дома, он крепко сжал молоток, готовый к самому худшему. Проскользнул мимо дома Мерчантов, и осторожно двинулся по тротуару к дому Содербергов. Было темно. Он присел возле кустов роз, от их запаха у него закружилась голова. Внешних повреждений на доме видно не было. Возможно, дикари не обратили на него внимания.

Осторожно, с дико колотящимся сердцем, Луис подкрался к дому...

64

Запястья у Мейси по-прежнему были связаны, когда ее подтащили к подножию алтаря, где находились другие пленники. Здесь были мужчина и три женщины, которых она уже видела. Все связаны, как свиньи, подготовленные к жарке. Она знала, что в темноте есть и другие. Она слышала их всхлипы и плач, но не видела их.

Мужчина, подтащивший ее к алтарю, оставил ее.

Она была уверена, что он ее изнасилует, но сидящая у костра старуха позвала его хриплым голосом, и он ушел к ней. Про Мейси забыли. По крайней мере, на какое-то время. Смрад в церкви стоял неописуемый. Тяжелый запах крови, мяса и падали. Так должно пахнуть логово стервятников. И существа, удерживающие ее в плену, мало чем отличались от них. Это были звери. Ползучие, плотоядные звери. Многие из них все еще сидели у костра, поедая жареный труп мальчика. Тот был обглодан до костей во многих местах. Мейси видела его торчащие, поблескивающие ребра. И позвоночник в горле.

 Как скоро?

 Как скоро они поджарят меня вот так же?

Это запах горящего мяса был, наверное, самым отвратительным, что она когда либо чувствовала. Он отталкивал ее и... интриговал одновременно. Она не знала, почему. Только он, почему-то, казался ей каким-то... знакомым. Как будто она уже чувствовала его давным-давно, во сне. И осознав это, она задалась вопросом, не пытается ли это достучаться до нее некая извращенная генетическая память, напоминая ей о запахе другого жареного мальчика из темной, заваленной костями, доисторической пещеры.

Боже.

Старуха с отвисшими грудями подошла к ней в сопровождении двух мальчишек. Они были голыми, а их тела – черными от сажи. На старухе был лишь платок, сделанный из куска холста или кожи. Грязными пальцами она указала на пленников, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Мальчишки, казалось, были возбуждены. Опустившись на колени, они стали ползать рядом с пленниками и тыкать их пальцами. Связанный мужчина не обращал на это внимания. Женщина, смотревшая на Мейси испуганными глазами, просто всхлипывала. Двое других ахали.

Старуха дважды топнула ногой.

Мальчишки развязали одну из ахавших женщин. Мейси та показалась знакомой. Лет тридцати, с длинными рыжими волосами. Судя по убогому внешнему виду, она вполне могла быть "коллегой" ее матери по "Собачьей шерсти". Когда ее развязали, предусмотрительно оставив связанными запястья, она вдруг ожила и принялась сопротивляться и лягаться. Какой-то мужчина подошел к ней с куском железной трубы и ударил три-четыре раза, сломив способность к сопротивлению.

– Пожалуйста... – простонала она, сплевывая кровь. – Пожалуйста... отпустите меня...

Возможно, если б она пыталась отговорить змею не кусать ее, эффект был бы такой же. Мальчики взяли ее за лодыжки и подняли на алтарь, положив к ногам той жуткой соломенной ведьмы, прибитой к кресту. Свечи, горящие в глазницах и рте ведьмы, оплавлялись и истекали воском. Мейси увидела то, чего не заметила раньше: ведьма напоминала подушечку для булавок. В ее тело были воткнуты разные предметы. Ножи, спицы, отвертки. Это придавало выпотрошенному и набитому соломой трупу еще более извращенный и языческий вид.

Старуха пролаяла что-то.

Один из мальчишек схватил столовый нож, торчащий из бедра ведьмы, и вытащил его. Посмотрел на лезвие с восхищением, которое, наверное, все мальчишки испытывают к оружию, только в выражении его лица было кое-что еще, гораздо более худшее. Не любопытство, а, скорее, почти религиозное благоговение. Он прижал лезвие к губам, затем опустился на колени, рывком задрал женщине голову и быстро перерезал ей горло. Женщина забилась, давясь и захлебываясь собственной кровью. Продолжалось это недолго. Вот и вся церемония... хотя Мейси понимала, что ей не будут резать горло у ног ведьмы без всяких на то причин.