Текст книги "Дьявол по соседству (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Это отрезвляло, сильно отрезвляло.

Но оставалась все та же дилемма: что же являлось переносчиком, механизмом, инфицировавшим этих людей? И поему оно захватило Мейси, а потом отпустило ее?

Может, Эрл Гулд был недалек от правды? Может, он, наоборот, был абсолютно прав?

Да поможет нам Бог, Луис, но мы истребим самих себя! Звери из джунглей! Убивающие, насилующие, грабящие! Бессознательное генетическое побуждение уничтожит все, что мы создали, выпотрошит цивилизацию, истребит человечество, как крупный рогатый скот, потому что мы охвачены первобытными потребностями, и в нас бушует память рода!

Луис почувствовал, что его прошиб пот.

Он был напуган.

Этим все закончится? Скатыванием в первобытное состояние? Новая Темная Эпоха, которая отбросит человечество на двадцать, пятьдесят или сто тысяч лет назад?

Луис не рискнул пересказывать Мейси какие-либо из теорий Эрла. Достаточно было того, что он знал. Более, чем достаточно. Эрл. Боже милостивый, Эрл. Когда после стычки с Диком Старлингом Луис с Мейси выбежали к машине, Эрла и Морин не было во дворе. И если честно, у Луиса не хватило смелости пойти их искать.

Когда они ехали, Мейси просто смотрела себе на руки.

– Дело в том, Луис... что я... не чувствовала над собой контроля, понимаешь? Возможно, подобные мысли бывают у всех, но не похоже, что я принимала... сознательное решение, выпуская их на волю. Как если находишься в машине, а за рулем – другой человек.

Луис сглотнул.

– Ты не чувствовала, будто... не знаю... тебя что-то вынуждало или контролировало, что-то вроде того?

Она пожала плечами.

– Возможно. Я знала, что поступаю неправильно, но не могла остановиться. Будто мною кто-то командовал. Знаю, звучит глупо, но будто Дьявол заставлял меня делать это, или что-то еще. Вот на что это было похоже. А когда это прошло, я просто расплакалась. Я была напугана, очень напугана. Казалось, будто я была одержима, охвачена чем-то. Звучит глупо, но ощущение было именно таким.

Луис вздохнул.

– Это не глупо, Мейси. Но это беспокоит.

Так и есть. Казалось, будто я была одержима, охвачена чем-то. Конечно, это было субъективное впечатление Мейси, но если Эрл прав, если он прав, то одержимость – это не какая-то фантазия, вроде дьявольского влияния иди даже не совсем контроль сознания, а нечто присущее человеческой природе. Нечто древнее и абсолютно злое.

– Наверное, мне все равно, что происходит, лишь бы только я снова не слетела с катушек, – сказала Мейси.

– Возможно, сейчас ты иммунна, – сказал Луис.

– А что насчет тебя?

– Не знаю. Я не знаю, почему это не добралось до меня. Но раз так, то, может быть, оно не добралось и до многих других людей?

Может быть. Он надеялся, что у него иммунитет. В конце концов, может же быть так, что если это какой-нибудь генетический импульс, древнее запечатление, то оно может выводиться из определенных слоев человечества или может не срабатывать в определенных людях?

Он надеялся, что так и есть.

Ибо его пугала мысль о превращении в некоего первобытного зверя. Мысль, что он может "заразиться", может стать таким же, как Дик Старлинг.

Потому что, если это случится... что будет с Мейси?

Луис отогнал от себя эту мысль, пытаясь убедить себя, что Эрл Гулд всего лишь старый маразматик, чей мозг размяк от многочисленных исследований и чтения разных безумных книг.

Но он ни капли не верил в это...

35

В начале девятого, когда Розмари Киттери, мать Шэннон Киттери – старой приятельницы Мейси – пыталась закрыть магазин одежды "Кей Энд Джи", что на Мэйн-стрит, в дверь вошли трое мужчин, у которых были другие мысли. Она вешала табличку "ЗАКРЫТО", когда они ворвались, едва не сбив ее с ног.

Вот вам и изысканные манеры.

Розмари сразу же поняла, что совершила грубейшую ошибку, не закрывшись в четыре, или даже в пять. В городе происходили разные вещи. Возможно, вы, как Розмари, могли бы убедить себя в обратном, но, как говориться, чтобы судить о пудинге, нужно его попробовать. "Пудингом" в данном случае были двое копов в грязной, потрепанной форме. У третьего форменная рубашка была расстегнута, а голая грудь и лицо разрисованы чем-то похожим на кровь. Боевая раскраска, как у фанатичного война Кайова, готового погибнуть в битве.

Розмари сглотнула, с трудом подавив крик.

– Добрый вечер, – сказал самый старший из мужчин. У него были белые волосы и искривленный рот, похожий на идеальный полумесяц, обращенный кончиками вниз. – Извините за вторжение, мисс...

– Киттери, Розмари Киттери, – слабым голосом произнесла она, не зная, что еще ей добавить. Но она понимала, что ей нужно сохранять спокойствие. Не показывать страха. Все трое были сумасшедшими, но ей придется вести себя так, будто это не так – Какая-то... какая-то проблема?

– Она хочет знать, есть ли какая-то проблема, – сказал разрисованный воин, высокий мускулистый парень с пустыми глазами. – Разве не здорово?

Другой коп, невысокий и толстый, со свинячьей мордой, лишь покачал головой. – На этой работе чего только не увидишь.

Седовласый коп проигнорировал их.

– Я – сержан Уоррен, – сказал он. – Эти двое – Шоу и Коджозян. Не обращайте на них внимания. Эта парочка больных ублюдков не стоит того. – Вы... будьте настороже.

– Да, смотрите в оба, – сказал Шоу.

Коджозян усмехнулся. – Сержант прав, мэм, я если завожусь, становлюсь настоящим гребаным комиком. Теряю над собой контроль, люблю распускать руки, понимаете? Иногда трогаю людей за всякие неприличные места. Вот такой я озорник.

– Господи, – сказал Шоу, – ты же ее пугаешь. Ей совсем не надо знать про это. Не обращайте на него внимания, мэм.

Розмари, худощавая сорокалетняя блондинка, охранившая фигуру университетской чирлидерши, пару раз моргнула большими голубыми глазами.

– Не буду, – произнесла она.

 Боже милостивый, посмотри на их глаза.

 Только посмотри на их глаза.

В них будто появилось то, чего там раньше не было.

– Вы оба, заткнитесь, – сказал Уоррен. – Мы здесь по делу. Если кто-то и наложит лапу на эту "телку", то это буду я. – Он улыбнулся ей. – Без обид, мэм.

Ничего хорошего здесь не было.

Розмари раньше видела этого человека, этого Уоррена. Возможно, в газете, или где-нибудь в городе. Казалось, он был "вечным" копом. Сперва, она его не узнала. Будто он претерпел какую-то незаметную перемену... возможно, лицо стало слишком вытянутыми или слишком широким, глаза слишком запавшими. Что-то в нем все-таки изменилось. Глядя на него и двух других копов, она понимала, что ей нужно вести себя спокойно и естественно. Поскольку нельзя было оставить без внимания состояние их формы или тот факт, что они были забрызганы кровью. И забрызганы, буквально, по уши. Веснушки на лице у Уоррена оказались вовсе не веснушками.

Она натянуто улыбнулась, стараясь не закричать.

– Говорите, вы здесь по делу. Чем я могу вам помочь?

– Она хочет знать, чем может нам помочь, – сказал Коджозян.

– Может, стоит ей показать? – спросил Шоу.

Уоррен вздохнул и закурил. – Почему бы вам обоим не закрыть фонтан? Дело в том, мэм, что наша форма не в лучшем виде. А мы – копы, понимаете? Мы должны поддерживать порядок, а Гринлон не хочет, чтобы правоохранители расхаживали вокруг в лохмотьях. Мы видели у вас витрине спортивные плащи, те, что цвета хаки. Выглядят довольно неплохо.

Розмари чувствовала на себе их глаза. Немигающие глаза. Они буквально прожигали в ней дыры.

– Что ж, – наконец, сказал она. – Почему бы вам не примерить их?

– Да, именно это мы и подумали, – сказал Уоррен.

Роняя рекламные стойки, Шоу и Коджозян полезли на витрину за плащами. Розмари оставалось лишь продолжать улыбаться. Ее улыбка была похожа на нарисованную. Розмари казалось, что она не сможет избавиться от нее, даже если захочет.

Копы надели плащи прямо поверх своей потрепанной формы. Уоррену плащ подошел. Но другие двое были крупными мужчинами, и им их плащи никак не налезали. Коджозян пытался натянуть свой изо всех сил, так что тот даже лопнул в паре мест.

– Смотри, что ты наделал, – сказал Уоррен.

– О, никаких проблем, – сказала Розмари. – Просто вам нужны более большие размеры. У меня есть в задней комнате. Я принесу. Можете примерить шляпы, пока ждете.

Копы купились на ее уловку, или сделал вид, что купились.

– Делайте, что говорит дама, – сказал двум другим Уоррен. – Гребаные обезьяны.

Она неторопливо направилась в заднюю комнату, что-то напевая себе под нос и по пути поправив стойку с обувью. Она – молодец, она знала, что молодец. В школе Розмари занималась в театральном кружке, и сейчас ее способности проявились. В задней комнате, она подвигала коробки, чтобы звучало так, будто она что-то делает. Она слышала, как копы переговариваются между собой, восхищаясь плащом Уоррена. На улице было жарко и влажно, и им понадобились плащи. Боже.

Тяжело дыша, Розмари выскользнула на разгрузочную площадку и открыла заднюю дверь. Она по-прежнему слышала их голоса. Они спорили. Пока они были заняты, она выскользнула в заднюю дверь и тихонько закрыла ее за собой. О, это должно сработать, она собиралась сбежать и была уверена, что у нее получится.

Как только она оказалась в переулке, дневная жара захлестнула ее.

Розмари побежала вокруг разгрузочной площадки, и наткнулась на них.

Не на копов.

На детей.

Может, не совсем на детей, а на подростков.

Их было человек пятнадцать-двадцать, и все они выглядели, как копы... забрызганные кровью, с вымазанными грязью лицами. Многих она знала по школе и по вечеринкам, которые устраивала Шэннон. Холли Саммер и Джэнет Уэйсс, Кэлен Арчамбо и Бриттани Старлинг. Ну, конечно, вся банда здесь. Даже Томми Сидел, дружок Шэннон. Все девочки из школы. И Томми. Это было не только странно, но и вызывало беспокойство. Но больше всего пугал тот факт, что все они были голыми.

Совершенно голыми.

Розмари открыла рот, чтобы сказать что-то, но поняла, что это бессмысленно. Глаза у них были мертвыми, лица бледными, рты ухмыляющимися.

Она попыталась пройти мимо них, но они обступали ее еще плотнее, не сводя с нее глаз. Боже милостивый, в этих лицах не осталось ничего человеческого. Некоторые пускали слюни, у некоторых рот был вымазан в крови, будто они жевали сырое мясо.

– Пожалуйста, – взмолилась Розмари. – Мне нужно пройти.

Но дети даже не сдвинулись с места.

За спиной у них возвышалась большая груда щебня. Это были останки обувного магазина Хобсонов, сгоревшего прошлой зимой и, наконец, снесенного. Все дети держали в руках по куску красного кирпича. Куски были довольно большими, с острыми ломаными краями.

– Томми, – сказала Розмари. – Отпустите меня, хорошо? Мы пойдем домой и повидаем Шэннон, хорошо?

Но тот лишь покачал головой. – Нет, ты выиграла в Лотерею.

– Да, в Лотерею, – произнес кто-то еще.

Вскоре все они скандировали мертвыми голосами:

 – Лотерея, Лотерея, Лотерея, Лотерея...

Лотерея? Лотерея? Это не имело никакого смысла, но с дугой стороны, в этом и был весь смысл. Конечно, они говорили не о государственной лотерее, не о «Уинфоле», не о «Мегамиллионах», нет. Конкретно эта лотерея имела гораздо более мрачный характер, и Розмари прекрасно это понимала. Потому что, как только они окружили ее, и она увидела нескрываемое безумие в их глазах и то, что они держали в руках, она поняла. Поняла. Потому что все они были примерно одного с Шэннон возраста, а Шэннон проходила в школе рассказ, под названием «Лотерея». Розмари знала этот рассказ. Сама читала его в школе. В том рассказе человек, выигравший в лотерею, был...

– Нет! – сказала она им. – Вы не сделаете этого! – Не сделаете то, что задумали.

– Нет, сделаем, – сказал Томми.

– Пожалуйста, – заплакала она, вытянув в мольбе руки. – Это же просто рассказ! Это вымысел! Вы не сделаете этого! Вы не можете так поступить!

Рты детей растянулись в ухмылке, они вскинули вверх руки с кусками кирпичей. За ней находилась стена, а перед ней стояли дети. Чтобы уйти, ей придется пробиваться прямо сквозь них. Но было уже слишком поздно, поскольку это началось. Розмари пригнулась, уворачиваясь от первых кусков кирпича, но другие попали ей в ноги и грудь. Она вскрикнула от боли, и еще два куска ударили ей по голове, отчего она упала на колени.

А затем все дети двинулись вперед.

Они бросали куски кирпича и все, что у них было. Кожа на голове Розмари была рассечена, светлые волосы покраснели от крови. Очередной камень ударил ее в нос с такой силой, что сломал его. Следующий выбил три зуба, а еще один сорвал кожу со скулы. Дети продолжали наступать, камни, обломки кирпичей и другие метательные снаряды выбивали из нее остатки сознания. Прежде чем она упала, прицельно брошенный кусок кирпича попал ей в левый глаз, превратив его в кашу.

И сквозь кровавую пелену она увидела среди детей свою дочь.

Шэннон стояла там и ухмылялась.

– ЧТО ЕСТЬ ЗАКОН? – спросила она. – ЧТО ЕСТЬ ЗАКОН?

Издав булькающий, мучительный стон, Розмари упала на спину, и затем дети окружили ее, молотя осколками кирпичей, пока она не перестала двигаться, по ногам не стали пробегать слабые спазмы, а их разбитой головы не хлынула кровь.

Еще какое-то время дети, смеясь, продолжали экзекуцию...

36

Ночь стремительно наступала, и мистер Чалмерс, возможно, впервые в жизни довольный тем, кем и чем он является, почувствовал это в вечернем ветерке. Вдали завыли собаки, и он прислушался, оценивая, насколько они далеко и представляют ли какую-либо опасность для его клана.

Он наблюдал за своими охотниками, сидящими у костра.

Там, где когда-то был его задний двор, они упорно трудились, применяя на практике то, чему он их научил. Мастерили копья, используя прямые ветки молодых деревьев. Содрав с них кору, они расщепляли концы, вставляли в щели лезвия ножей, и крепко перевязывали веревками. Теперь они закаляли концы лезвий на огне, как он им показал. Сам Чалмерс научился этой технологии в школе выживания, когда служил в армии. И хотя большая часть его прежней жизни была теперь туманной, расплывчатой, и совершенно непонятной, это он помнил хорошо.

Где-то, наверное, в нескольких улицах от них, нарастали истошные крики. Они усиливались и затихали, нарастали и спадали, и было в этом что-то ритмичное. То были крики не боли или страха, а крики радости. Ночь наступала, и кланы восторженно ждали того, что могла принести тьма.

Чалмерс был когда-то женат. Много, много лет назад. После смерти жены он так больше и не женился, и до сего дня оставался бездетным. Но он всегда хотел иметь детей, испытывал мучительное желание продолжить свой род. А затем, когда разменял шестой десяток, стал мечтать о внуках.

Теперь он был удовлетворен.

Теперь у него были дети.

Его охотники. Разношерстная группа с голыми, обмазанными маслом телами и грязными лицами. С телами, разрисованными коричневыми, синими и красными цветами. Когда он наблюдал за ними, сидящими у костра, то видел, что они вплели себе в волосы бусины, перья и крошечные кости. С их голыми, гибкими телами и ритуальной раскраской они выглядели свирепо.

Их было несколько десятков. Самому маленькому было шесть лет, самому старшему – двенадцать.

Родители отказались от них – последовали зову предков, который активировал в них желание свободы – и мистер Чалмерс объединил их в единое целое. И сегодня ночью он поведет их против других кланов.

На мистере Чалмерсе по-прежнему были его любимые штаны "хаки", хотя и очень грязные, а также ботинки. Но рубашку он с себя сорвал и надел лисий полушубок его умершей жены, который хранился, обработанный нафталином, в гостевой спальне. Рукава он отрезал, чтобы все могли видеть покрывающие его руки армейские татуировки. Хотя многие годы он прятал их, эти мрачные напоминания о днях Вьетнамской войны, когда он вел разведывательные дозоры и поисково-ударные группы вглубь вражеской территории, теперь он решил их продемонстрировать. То были знаки чести, символы кровавых солдатских ритуалов, сражений и отнятых жизней.

Дети его клана уважали его и знали, что он их вождь.

Осмелившихся оспорить это он избил. А одного особенно наглого пятнадцатилетнего паренька убил, перерезав горло тем же ножом, который носил еще на войне: боевым ножом "Ка-Бар" с десятидюймовым лезвием из углеродистой стали. Теперь он носил на шее уши мальчишки, вместе с его скальпом.

 Крики снова усилились.

Члены его клана скакали вокруг костра, издавая разные звуки, в возбужденном предвкушении скорой охоты и набега на соседей.

В венах кипела горячая кровь, Чалмерс больше ощущал себя мужчиной, чем много лет назад, когда лежал в засаде у тропы Хо Ши Мина. В руках у него был пластиковый бутылек с подводкой для глаз. Вскрыв его ножом, он нанес черный грим на кончики пальцев. Осторожно, как он делал на войне, нарисовал на лице черные тигровые полосы, нанес маскировку на грудь и руки.

Сегодня, после столь долгого перерыва, он возвращался в джунгли...

37

Приблизившись к центру города, они перестали разговаривать. Возможно, не находилось слов, чтобы завязать разговор, но когда они увидели, что стало с городом, возникло чувство, будто им вставили кляп, напихали в рот тряпок и заклеили скотчем.

– Весь город, – сказала Мейси, не пытаясь скрыть эмоции. Они переполнили ее, погрузили в новые глубины отчаяния. – Весь город, Луис! Весь город сошел с ума!

– Успокойся, – сказал он, понимая, что даже ему будет крайне сложно взять себя в руки.

Это было повсюду, и сейчас ты не просто чувствовал, что что-то не так, ты видел это: разбитые машины, брошенные посреди улицы, горящие дома, перевернутые мусорные баки, выбитые окна, обнаженные трупы, лежащие во дворах. Словно прошел торнадо.

Что-то сломалось здесь.

Уступило этой разрушительной силе.

Весь город требовалось засунуть в смирительную рубашку. Луис смотрел на это, и не мог подобрать нужных слов, чтобы подытожить все для себя. Сперва проходишь несколько кварталов разрухи и безумия, потом, через две-три улицы, все снова как обычно. Люди моют машины, выгуливают собак, постригают траву. Но он был более чем уверен, что эти люди тоже ненормальные. Они наверняка слышали, что происходит вокруг, и все же занимались своими рутинными делишками, как ни в чем не бывало. Единственное, что вселяло в Луиса надежду, это районы, где вообще не было ни людей, ни намека на их существование, лишь занавески в некоторых домах были слегка раздвинуты, чтобы наблюдать, кто проезжает мимо.

– Почему никто ничего не делает? – поинтересовалась Мейси. – Они не могут... не могут пускать все на самотек. Где полиция?

Луис сам задавал себе эти же вопросы. Здесь должно быть полно копов, но он не видел еще ни одной патрульной машины. Хотя вдалеке раздавались сирены. Много сирен. Он не был уверен, полицейские это машины, скорая помощь или пожарные, но их было много.

Сейчас он видел лишь малую часть города, но подозревал, что это происходит повсюду. Если это так, то местные власти просто не справлялись с таким количеством происшествий. Даже при содействии сил штата и округа, это вряд ли было возможно. Здесь требовалась Национальная гвардия, или вроде того. Может, они уже направлялись сюда, а может и нет. Потому что, то, что превращало людей в маньяков и зверей, не могло воздействовать только на гражданских, Копы тоже могли слететь с катушек.

Видя это и будучи не в состоянии что-то понять, Луис испытывал смятение и тревогу. По спине пробегал холодок. Для него это было слишком. Несколько безумцев это уже страшно... но целый город?

А страна?

Мир?

Это еще ничего, Луис, – прохладно сообщил ему внутренний голос. Это еще ничего. Подожди до вечера. Скоро стемнеет, и вот тогда кое-что увидишь. О, да, непременно увидишь.

Хотя он не собирался оставаться здесь.

У Мейси у самой случился приступ, но это было временным явлением. Может, он слишком на многое надеялся, думая, что с другими это тоже всего лишь временно? Возможно ли такое? Он не знал и не мог знать. Но факт оставался фактом – он не сошел с ума. У него не было диких потребностей или черных мыслей. Абсолютно ничего.

Пока, во всяком случае.

Но если теории Эрлпа Гулда верны – а Луис уже начинал думать, что так оно и есть – то это всего лишь вопрос времени.

Но если он все еще нормален, должны быть и другие. Возможно, в тех тихих районах полно нормальных людей. Людей, которые решили запереться и подождать, когда все закончится. Но что будет, если безумцев – большинство? Что случится сегодня ночью, когда они захватят город и начнут ломиться в двери и запрыгивать в окна, резать последних разумных людей?

Еще никогда в жизни Луису не было так страшно.

Он хотел уехать из города, прежде чем это станет невозможно сделать, но он не мог бросить Мейси, и уж точно не мог оставить Мишель. И куда он поехал бы? В другой город, кишащий дикарями?

Костяшки рук, вцепившихся в руль, побелели, зубы клацали. Ему нужно сделать что-то, сказать что-то. Мейси была просто не в себе.

– Послушай меня, Мейси, – наконец, сказал он, пытаясь звучать хладнокровно и сдержанно, но у него это, наверное, плохо получалось. – Мне нужно попасть в центр, нужно найти Мишель. А потом найдем твоего дядю. Как его зовут?

– Клайд, – ответила она. – Клайд Шенье.

– Ладно, мы отыщем его.

– А если он спятил?

– Разберемся.

Но его слова ее ничуть не успокоили. Она была мужественной девочкой. Луис полностью осознал это сейчас, если не раньше. Мужественной и упрямой. Она подрагивала, сидя на своем сиденьи, ей хотелось дать волю чувствам, хотелось плакать, кричать и хныкать, но она не делала этого. Не делала этого, потому что держала себя в руках.

– Мейси, – обратился он к ней, касаясь ее руки. – Я вытащу тебя отсюда, хорошо?

Она кивнула.

– Я не знаю, что происходит, но мы выясним.

Она повернулась и посмотрела на него.

– Но такое не только здесь, Луис. Это повсюду.

Он включил радио. В эфире осталось всего несколько станции, да и те вещали в записи.

Местая радиостанция называлась "Дабл-ю-Ди-Эн-Ди, Кози 102". Среди местных она была объектом постоянных шуток. Но она была единственной вещающей из Гринлона. Мейси понажимала клавишу настройки и быстро нашла ее. У Луиса не было этой станции в списке запрограммированных. Будучи старым рокером, выросшим на "Блэк Сэббэт" и "Дип Перпл", он терпеть не мог то фоновое барахло, которое они крутили. Поставьте мне "Цеппелин" или "Назарет", а Бобби Винтона и "Кингстон Трио" оставьте себе.

– Вот, – сказала Мейси, добавляя громкость.

Какое-то время раздавался лишь статический шум, который заставил их обоих напрячься. Затем в эфир вышел диктор, тот же самый парень с ужасным голосом, который ежедневно в полдень начитывал некрологи. Как обычно монотонно, он пробубнил:

– Это был «Апрель в Париже» в исполнении оркестра Каунта Бейси. А перед этим мы слушали «Качели» в исполнении «Мунглоуз». Боже, я помню, будто это было вчера. Да, еще один прекрасный день в центре Гринлона. Светит солнце, поют птички, и с миром все в порядке. Оставайтесь с нами, у нас еще много приятных мелодий для приятного вечера... Бобби Дэрин и бессмертная песня Пэтси Клайн «Безумная».

 Вам понравится. Бееезуууумная. Очень подходит, верно? Даже не знаю, слушает ли сейчас нас кто-нибудь. Если есть такие, то из континентальной Европы уже шесть часов нет никаких новостей. То же самое с Австралией. Тегеран на Среднем Востоке объят огнем. «СиЭнЭн» сообщает, что в Лондоне полностью отключен свет. Спутниковые снимки подтверждают, что единственным источником освещения в Лондоне являются горящие здания. Да поможет нам Бог. А здесь, у нас... здесь у нас... Нью-Йорк пал. Лос-Анжелес захлестнули пожары. Чикаго превратился в зону военных действий. Про другие города ничего не знаю... интернет не работает. Канал «Ассошиэйтед пресс» пропал час назад. Я заканчиваю передачу. Сказать мне больше нечего. Завтра «Кози 102» не выйдет в эфир. К тому времени не останется никого, кто знает, что такое радио. И, действительно, завтрашнего дня уже не будет, не так ли? Только тьма. Костры и каменные ножи. А на следующей неделе на улицах будут охотиться звери... причем, большинство из них – двуногие. Наступает время возвращения в первобытное состояние...

 Ибо вот, тьма покроет землю... и мрак – народы...

 Да поможет нам Бог...

Луис выключил радио.

Возможно, мертвая безграничность происходящего с миром только сейчас поразила его. Он услышал, как Мейси застонала рядом с ним, но она, будто, находилась за много световых лет от него. Осознание всего этого было подобно песчаной буре, бушующей у него в голове. На лице выступил пот, который был не холодным и не горячим, зубы были стиснуты до боли. Мир вокруг зашатался, и Луис понял, что вот-вот потеряет сознание. Колючий жар поднялся от живота к груди.

 Тот мальчишка, те копы, тот почтальон, мать Мейси, висящая в подвале и Дик Старлинг были лишь «цветочками». Лишь началом.

Луис был на грани обморока. Боже помоги ему, но он был на грани обморока. Он крутанул руль и ударил по тормозам, перескочив через бордюр. Затем мир постепенно перестал вращаться. Луис неподвижно сидел за рулем, а Мейси рядом с ним.

Она смотрела на него полными слез глазами.

– Я в порядке, – сказал он. – Я в порядке.

Но это было не так. Человек с опухолью, проевшей дыру у него в животе, тоже может сказать, что он в порядке, но это будет неправда. Что-то поселилось в этом мире, и не нужно иметь глаза, чтобы видеть это, можно просто почувствовать. Оно поселилось в каждой палке, в каждом кирпиче, в каждом куске черепицы, в каждом листочке дерева. Поглотило и загрязнило. И то, что оно сделало с жителями этого города, было невообразимо чудовищно.

Луис сидел, снова и снова слыша голос ведущего: И, действительно, завтрашнего дня уже не будет, не так ли? Только тьма. Костры и каменные ножи. А на следующей неделе на улицах будут охотиться звери... причем, большинство из них – двуногие. Наступает время возвращения в первобытное состояние... Ибо вот, тьма покроет землю... и мрак – народы...

О, Бог наш всевышний, что же происходило здесь, и что произойдет сегодня ночью, кода тени станут густыми, как грех в голове у злодея, а луна поднимется высоко над крышами домов?

Когда он думал об этом, то видел перед собой Мишель.

Мишель с ее спадающими на плечи каштановыми волосами и большими, темными глазами, которые, будто, всегда смотрели не на него, а вглубь него. Он видел ее такой, какой встретил несколько лет назад, и от ее темной красоты у него подкашивались ноги, и замирало сердце. Он даже не знал, жива ли она сейчас, или рыщет по улицам, словно какой-то безумный кровожадный зверь. Он нуждался в ней, нуждался, как никогда, потому что прекрасно знал, что она – его опора. Звучит глупо и шаблонно, но так оно и есть. Без нее он не сдюжит. Он питался ее силой, уверенностью и хладнокровием, чтобы всегда поступать правильно и практично. Он нуждался в ее поддержке, ее совете, и не только потому, что любил ее, но и потому что был почти уверен в неправильности того, что он сделал, и что делает сейчас.

Мейси вытерла глаза.

– Ты слышал, что он сказал. Ты слышал, что он сказал, Луис. Оно повсюду. Некуда бежать.

– Да, я слышал это. Хорошо слышал.

– Мне страшно, – призналась она. – Очень страшно.

– Мне тоже...

38

В доме Шоров на Тесслер-авеню тетушка Юна пробудилась от дремы. Сокрушающее чувство одиночества, которое она испытывала восемьдесят с лишним лет, внезапно навалилось на нее всей своей тяжестью. Оно давило на нее, словно могильная плита, заставляя ощущать, как возраст съедает ее, обращает в прах.

 О, боже, о, боже...

Она открыла глаза и осознала, что да, она одна и была одинока уже многие, многие годы. Конечно же, в доме с ней жили племянница Филлис, ее муж Бенни, и дети... но в этом было мало утешительного. Потому что ее жизнь, ее собственная жизнь была пустой и неполноценной. И только сейчас, в этот короткий, туманный миг пробуждения, она осознала правду своей пустой, одинокой жизни. Словно на автомате, она примерила улыбку и выдавила смешок, которым был натянутым.

 Искусственным.

Она чувствовала себя пожелтевшей фотографией в памятном альбоме, завернутом в грязный шелк. Ее жизнь была такой же пустой, как лежащий на тротуаре панцирь какого-нибудь насекомого, высохший и хрупкий, ожидающий, когда его раздавит чей-то ботинок, или унесет в сточную канаву ветер.

Реальность ушла от нее, причем довольно давно.

Чарльз умер шестнадцать лет назад, а ее дети, Барбара и Люси жили далеко и редко звонили ей. Юна не винила их за это. Зачем звонить музейной мумии? Зачем напоминать ей о ее медленном распаде в стеклянном ящике, покрытом жирными отпечатками пальцев живых существ, наблюдающих за ее разложением?

Нет, все позади, и она притворялась слишком долго.

Юна села в кровати, окутанная мятным ароматом линимента и камфоры. Затем стала дрожать и задыхаться, путаясь во влажной простыни. Боже милостивый, что я наделала? Почему я позволила этому случиться? Глупая, чокнутая старуха! Вторглась в чужую жизнь, заставила Филлис забрать тебя, когда тебе некуда было идти! Ты просто большой паразит, высасывающий из них жизнь и энергию... разве ты не видишь? Ты должна лежать на городском кладбище, в земле, рядом с Чарльзом, кормить червей и давать рост траве под теми большими, шумящими на ветру вязами! Именно так!

 По крайней мере, хоть на что-то ты сгодишься!

Обливаясь слезами, и чувствуя, как годы пронизывают ее, словно трещины фундамент древнего дома, Юна заставила себя встать. Она не знала, почему эти мысли пришли ей в голову, но удивительно, что раньше такого не случалось. Истина была зеркалом, которое не обманывало. Ни насчет возраста, ни насчет жизненных обстоятельств, ни насчет того чем ты стала или позволила себе стать.

Она подошла к окну и увидела лежащий перед ней Гринлон... крыши домов, раскинувшиеся деревья, флагштоки и церковные шпили. Да, все это было построено и уплотнено здесь. Предназначено для живых существ, а не для старых высохших мумий, вроде нее. Юна уловила в стекле собственное отражение, оно походило на призрака, нависшего над городом. Она чувствовала, как возраст медленно иссушает ее, а могильная сырость сковывает кости. Она испытывала ужас перед тем, чем стала и перед тем, чем никогда уже не будет.

Пошатываясь, она подошла к дверному проему.

Почувствовала доносящийся снизу запах готовящейся еды, услышала, как Филлис что-то напевает себе под нос и как щебечут и смеются дети. Настоящие, богатые, живые звуки. То были не ее звуки. Ее звуками был стук дождя по могильной плите и шелест осенних листьев, задуваемых под дверь склепа, пауков, плетущих сети в темных гробницах, мертвых цветов и черной земли.

Юна двинулась по коридору, ведущему к лестнице, постояла там, чувствуя внутри себя тишину, которая никогда больше не будет потревожена шумом. Это все, что у нее было – охватывающая, пропитывающая тишина, какая бывает в продуваемом ветром, тоскливом и пустом доме. Звук кладбищ и пустынных мест.